Вы здесь

Хейсар. Глава 6. Бельвард из Увераша (Василий Горъ, 2013)

Глава 6

Бельвард из Увераша

Четвертый день второй десятины первого травника.

…—Ваша све… Ваша милость, у вас вся рука в крови! Позвольте, я перевя…

– Убирайся… – глухо рыкнул Бельвард, не отрывая взгляда от своего лица, отражающегося в осколке размером с его голову, прихотью Вседержителя оставшемся торчать в простенькой раме из полированного ореха.

– Но в ране могут оста…

– Во-о-он!!! – заорал юноша и снова врезал по осколку кулаком.

Верхняя часть шеи, подбородок и нижняя губа разлетелись вдребезги. Но перед тем как превратиться в стеклянное крошево, на одно-единственное мгновение показали ему сотни белых, как снег, лбов, черных полосок бровей и окровавленных повязок на месте правого глаза…

– С-с-сука! – прошипел Бельвард. – Роза!! Подс-с-стилка Бездуш-ш-шного!!!

– Ваша с… милость, мэтр Марон запретил вам волноваться… – тихонечко напомнил Ясс.

– Кажется, я приказал тебе убираться вон?

– У вас снова начнет болеть голова… – глядя в пол, буркнул телохранитель. Потом подумал и добавил совсем тихо: – А жевать ан-тиш[46], да еще и сутками напролет, последнее дело…

– Да ты вообще знаешь, что такое боль? – взвыл Бельвард. – Представляешь, каково чувствовать раскаленный болт, безостановочно ворочающийся в твоей глазнице и выжигающий не только мясо, но и душу?

– Боль приходит и уходит, а ан-тиш остается. И превращает человека в грязное и слюнявое существо, лишенное даже намека на волю…

– Я не собираюсь жевать его вечно!!!

– Никто не собирается… Однако жуют… А потом дохнут, захлебываясь в собственной блевотине!

Представив себя бьющимся в конвульсиях в зловонной луже и с розовой пеной на губах, юноша гневно поморщился и демонстративно положил руку на рукоять кинжала:

– Еще одно слово – и ты лишишься языка!

Телохранитель криво усмехнулся, пожал плечами, потом склонил голову и, выбив дверь плечом, вышел из комнаты…

– Терпеть ЧУЖУЮ боль – легко! – заорал ему вдогонку Бельвард. – И советовать – тоже! А вот оказываться там, где ДОЛЖЕН, – нет!!!

Отвечать на последнюю фразу Ясс не стал, хотя и мог. Хотя… нет, ответил – в прихожей раздалось злое хекание, и дом зашатался от могучего удара.

Презрительно усмехнувшись, юноша подошел к окну и увидел в нем свое отражение.

Зажмурился. Осторожно прикоснулся к скуле. Почувствовал шероховатость ткани, пропитанной лечебной мазью. Сдвинул руку чуть выше и почувствовал, как у него слабеют колени, – повязка, прикрывающая пустую глазницу, была на месте. А глаза – не было!!!

– Я вырву тебе оба и заставлю их съесть! – выдохнул он. – Потом вырежу желудок и скормлю их еще раз! Поняла?!

За соседским забором насмешливо тявкнула какая-то блохастая тварь, чуть подальше – еще одна, и по Ремесленной Слободе покатился издевательский собачий брех.

Бельвард изо всех сил стиснул зубы, зажмурился и застонал – как и обещал мэтр Марон, напряжение мышц лица ослабило действие обезболивающего отвара и снова вернуло ощущения…

…Первое прикосновение Боли оказалось легким и почти неощутимым: где-то под повязкой с лечебной мазью вдруг затлел крошечный уголек.

Второе – чуть грубее: уголек превратился в иглу и слегка нагрелся.

Третье – невыносимым: игла раскалилась добела, обрела толщину и грани, шевельнулась и в который раз за сутки вырвала его глаз!!!

– Ясс… – упав на колени и вжавшись лбом в пол, выдохнул Бельвард. – Я-асс!! Я-я-асс!!!

Далеко на краю корчащегося от боли сознания громыхнула дверь, простучали каблуки сапог и раздался встревоженный голос телохранителя:

– Да, ваша светлость?

– Дай…

– Что, светлость?!

– Кусочек ан-тиша! Маленький! Слышишь?!

Целая Вечность мрачного молчания… Тихий вздох… Шелест разматываемой ткани – и юноша вскочил на ноги чуть ли не раньше, чем почувствовал тошнотворный запах «розовой слюны»…

…В этот раз горечи, от которой сводило зубы, почти не чувствовалось. И омерзительной шершавости – тоже: малюсенький – с ноготь мизинца – кусочек коры нежно лег на язык, ласково ткнулся в передние зубы и приник к верхнему небу. Потом набух, потяжелел и дохнул в десны легким холодком. А когда они слегка онемели, наполнил рот восхитительной, ни с чем не сравнимой сладостью!

Болт, ворочавшийся в глазнице, тут же остыл, в мгновение ока покрылся изморозью, а потом осыпался мелкой снежной пылью. Прямо на грязный, покрытый пятнами крови пол.

Юноша облегченно выдохнул и… изумленно вытаращил единственный глаз: крошечные снежинки, подхваченные его дыханием, взвились в воздух и превратились в серебряное облачко, напоминающее геральдический шлем с девятью решетинами[47], повернутый в три четверти.

Вглядевшись в его серебристую поверхность, от которой почему-то тянуло грустью, он сглотнул подступивший к горлу комок и вздохнул:

– Да, т-ты прав, гра-а-афом мне уже н-не быть…

Шлем злобно оскалился, потемнел и превратился в топор. В тот самый, которым Бельвард учился отрубать конечности – с потертой рукоятью, покрытой замысловатой резьбой, со вмятиной на обухе и лезвием, наточенным не хуже родового меча отца.

Губы юноши искривила злая усмешка:

– Ага, пытался… Но толку?

От топора повеяло жуткой, затмевающей все и вся ненавистью. А через мгновение он заиграл алым, потек и обернулся огромной – с кулак – каплей крови, в которой отражался эшафот. И привязанный к колесу Бездушный…

Бельвард зажмурился и провалился в прошлое…

– …Ваша светлость, он потребовал пять сотен золотых! И еще по две сотни за каждый удар или касание факелом… – глядя на носки своих сапог, пробормотала Ульяра.

– Итого тринадцать сотен? – деловито уточнил Коммин[48].

– Пятнадцать… – оскалился отец. – Ты забыл, что его первым делом оскопят!

– ОскоПИТ! – подчеркнув последний слог, выдохнула мать. – Бельвард! А потом прижжет рану и отрубит этой твари и руки, и ноги…

Бельвард удовлетворенно кивнул – ни одному из его близких даже и в голову не пришло задуматься о цене, запрошенной за место помощника палача.

– Это еще не все, ваша милость… – Лоб, щеки и шея Ульяры покрылись безобразными алыми пятнами, а голос ощутимо задрожал: – Он сказал, что не выпустит его све… его милость на помост, пока не добьется от него нужной силы удара…

– То есть? – нахмурилась мать.

– То есть его милости придется… э-э-э… поработать… с заключенными… как минимум двое суток…

Увидев, что по щекам Ульяры потекли слезы, а ее рука осенила его знаком животворящего круга, Бельвард непонимающе выгнул бровь и… догадался, что она боится за его Посмертие!

Чувство нежности, которое он испытывал к девушке, чаще других согревающей его постель, мгновенно сменилось диким, всепоглощающим бешенством: она, выросшая в доме Уверашей и обязанная жаждать мести так же, как и ее сюзерен, смела верить в Бога, ее запрещающего!

– Скажешь хоть одно слово про Изумрудную Скрижаль или Вседержителя – и я начну свою службу с того, что вырву тебе язык!!! – вцепившись в рукоять кинжала, выдохнул он. И виновато поклонился отцу: – Прошу прощения за вспыльчивость, ваша светлость…

Ульяра рухнула на колени, как подкошенная, и затряслась в беззвучных рыданиях.

Благосклонно кивнув Бельварду, граф Ильмар подал корпус вперед и вперил взгляд в коленопреклоненную девицу:

– Передай своему свояку, что деньги значения не имеют. И что мой с… что его помощник приступит к выполнению своих обязанностей уже сегодня ночью…

«Умрет… Обязательно…» – усмехнулась капля. И у слуги Двуликого исчезла правая рука!

– Н-нет! Не так… – с трудом ворочая непослушными губами, пробормотал Бельвард. – Он дол… должен у-умереть от ма-а-аей руки!

Рука вернулась на место. Потом возле колеса появился он, Бельвард, и, зачем-то проверив, как привязано запястье Бездушного, крутанул в руке топор…

– Да!!! Именно так!!! – восхищенно воскликнул юноша. И закусил губу, увидев, что эшафот куда-то исчез, а капля, дрогнув, снова изменила форму. На этот раз превратившись в тонкую женскую кисть, сжимающую арбалетный болт!

– И она… тож-же… у-умрет… – поняв намек, пообещал он. – Т-только на-а-амного м-медленнее и ба-а-алезненнее, чем он…


– Ваша милость, просыпайтесь! Ну же!!! – Несмолкающие причитания, раздающиеся прямо над ухом, заставили Бельварда открыть глаза.

Белое пятно перед левым оказалось подушкой. А черное, клубящееся нечто перед правым…

«Правого глаза у меня нет…» – невесть в который раз за сутки угрюмо подумал он и заскрипел зубами.

– Ваша милость, там… кажется… ваша маменька приехала… – выдохнул Ясс. – И… это… кажется, она… э-э-э… знает…

– Где она? – перепуганно спросил юноша и торопливо откинул в сторону одеяло.

Ответа не потребовалось: входная дверь распахнулась от могучего удара Мельена Бера, и Бельвард, услышав гневный вопль своей матери, обреченно закрыл единственный глаз.

– Ясс, ты – труп!!!

– Ваша светлость, я…

Коротко свистнула сталь, забулькало горло, перехваченное молниеносным ударом, – и Бельвард, догадавшись, что означает это бульканье, взвыл чуть ли не на всю Ремесленную Слободу:

– Маменька, он не виноват!!!

Графиня Марзия Увераш не обратила на его слова никакого внимания:

– Мельен?

– Да, ваша светлость?

– Выброси падаль на улицу…

Еще до того, как прозвучало последнее слово, могучая длань Бера вцепилась в нагрудник бьющегося в агонии тела и одним движением метнула его в окно.

– Кресло!

Дверь грохнула еще дважды, потом зашелестела сминаемая ткань, и к плечу Бельварда прикоснулась холодная, как лед, рука:

– Рассказывай!

– Она возвращалась из дворца… – обреченно выдохнул он. – Одна… Когда двое Серых затеяли свару прямо посередине Дворцовой, карета остановилась…

– Дальше!

– Мы выстрелили… Конюх и один хейсар умерли сразу… Второго – задело… Она – увернулась…

– Что, сидела на переднем диване? – язвительно поинтересовалась мать.

– В карету стреляли сразу трое… – угрюмо буркнул Бельвард. – Вдоль обоих диванов и по центру кареты… Все трое – попали… Туда, куда целились… А на нее, наверное, смотрели Боги…

– Что дальше?

– Горец, раненный в плечо, рубился как Барс[49]. И, если бы не Ясс… – тут юноша с трудом удержался от стона, – он добил бы и меня!

Мать скрипнула зубами и прошипела:

– Ясс отвечал за тебя головой! Но не уберег…

– Он не Бог-Воин: когда она ударила меня болтом, он добивал хейсара! А если бы и не добивал, то…

– Она? Ты сказал «она»?!

– Да, она! – оторвав голову от подушки и открыв глаз, рявкнул Бельвард. – Баронесса Мэйнария д’Атерн! Гард’эйт Крома по прозвищу Меченый! Или, если вам больше нравится именовать ее по-другому, подстилка Бездушного!!!

Пока он выплескивал наружу сжигающую его злость, Марзия Увераш кусала губы. А когда он замолк – зашипела:

– Ясс… ее… добил?

– Нет, не успел – к карете уже подбегал патруль…

– Ты хочешь сказать, что она жива и здорова?!

– Да…

– Значит, так, Бездушный – твой: делай с ним все что хочешь! А ее привези мне! Целой и невредимой! Ясно?

– Маменька, я…

– ЕЕ – МНЕ!!! ЦЕЛОЙ И НЕВРЕДИМОЙ!!! ЯСНО?!

Услышав в голосе матери нотки, которых боялся даже отец, Бельвард мгновенно оказался на ногах и сложился в поясном поклоне:

– Да, маменька, ясно!

– А теперь, КОГДА МЫ ДОГОВОРИЛИСЬ, расскажи-ка мне, как отреагировали Серые на потерю целой пятерки…