Чарли Джейн Андерс
[4]
Рассказ Чарли Джейн Андерс «Six Months Three Days» попал в шорт-лист на премию «Небьюла» и премию Теодора Старджона. Ее произведения публиковались в «Mother Jones», «Asimov’s Science Fiction», «Tor.com», «Tin House» и т. д. Она – исполнительный редактор в io9.com и ведет читательскую серию «Writers With Drinks» в Сан-Франциско. Смотрите charliejane.com.
Давай! Давай!
Я прекрасно помню, как папочка сбросил меня с крыши. Это мое самое раннее воспоминание. «Мальчик должен учиться падать», – крикнул он маме, схватил меня за шкирку и разжал пальцы. Пока я летел, он выкрикивал указания, но я ничего не разобрал. Мне было года четыре-пять. Брат поймал меня на лету одной рукой, другой шлепнул по заду и опустил на газон. Затем снова потащил меня на крышу. На этот раз я не упирался.
От папочки я узнал, что люди делятся на два сорта: одни просто летят вниз, другие летят вниз, охваченные огнем.
Папочка работал каскадером. Он здорово смахивал на актера по имени Джаред Гилмор, который снимался в каком-то телесериале еще до моего рождения, и вбил себе в голову, что Джареду суждено стать кинозвездой боевиков, а он, мой папочка, станет его личным дублером и «экранным протезом». К сожалению, Джаред не отвечал на письма и электронные сообщения. Тогда папочка стал настойчивей; в результате ему запретили приближаться к Джареду на сколько-то десятков метров, а потом внесли в «черный список». Теперь он сидел в глуши и ставил трюки для телепередач об автокатастрофах. Мама занималась вводом данных, чтобы частично оплачивать аренду дома. Папа твердо считал, что мы с братом должны знать разницу между настоящим и постановочным ударом и уметь их принимать.
Жилось мне скучновато – до школы. А в школе было клёво! Скользкие вощеные полы, игра в вышибалу, хулиганы с вот такенными локтями, войнушки в столовке. Войнушки! В столовке! Я бы сидел в школе по двадцать часов в день. Даже по двадцать три! Мне и одного часу хватает, чтоб выспаться. Я не знал, кто я и зачем, пока не пошел в школу. А про учителей, которых надо слушаться, я сказал? В школе были учителя! Представляете?!
Обожаю учителей! Они тебе – «белое», ты им – «черное». Веселуха! Когда меня вызывали к доске, я вскакивал с места и тут же цеплялся за что-нибудь ногой, или случайно ронял ластик в штаны, или шел не туда и с грохотом натыкался на башню из пластмассовых молекул. Ластик в штанах – это вообще умора! Про меня говорили, что я гиперактивный. И пичкали риталином. Ох уж этот риталин-тили-лин! От него меня еще больше колбасило, и я то и дело валился с ног. Поднимался – и снова бряк на пол. Про меня говорили «с дуба упал». Да что там с дуба – я и откуда повыше могу. Проще пареной репы! Серьезно, сами попробуйте. Падать прикольно!
Хулиганы быстро прошарили, что чморить меня бесполезно: я вгоню себя в гроб и без их помощи. Они подставляли мне ножку – для меня это был отличный повод устроить общую свалку, попав ногой на чей-то скейтборд, пронестись по коридору, опрокидывая стеллажи с книгами, разбрасывая портфели, и, наконец, врезаться в тележку уборщика. Дым коромыслом, всё вверх дном, разброд и шатание. Сыровато. Чувство композиции у меня отсутствовало напрочь. Я до трех утра смотрел комедии с Бастером Китоном, Гарольдом Ллойдом и Джеки Чаном, прячась под одеялом с допотопным родительским ноутбуком. Безопасность прениже всего!
Для Рикки Артезиана я стал бельмом на глазу. Рикки – здоровенный детина с квадратной челюстью – в пятом классе на месяц отправил сверстника в травматологию. Тот имел глупость сказать, что только кретин не мог решить контрольную задачку по химии. Прошло несколько недель, и в один прекрасный день Рикки припер меня к стенке в раздевалке и исчеркал маркером руки и ноги – чтобы позже сломать. Когда он вышел, по школе пробежал шепоток: «Рикки пометил Рока Мэннинга!»
На переменах я ныкался, а после уроков побежал домой, отмахав на своих двоих все три мили, только чтоб не ехать на автобусе. Рикки наверняка попытается загнать меня в угол, чтоб я не ушел, рассудил я, и с тех пор избегал закрытых помещений. В туалет я лазил через вентиляционную шахту, которая была прямо над кабинкой, так что меня никто не видел. Но когда я сидел в шахте, сердце у меня колотилось, как безумное. Это длилось месяцами. Моя жизнь обрела цель – не попасть в лапы к Рикки Артезиану.
Однажды на переменке я поддался порыву и выбежал на площадку, где под присмотром учителя играли остальные ребята. Я держал ушки на макушке, но вдруг огромная пятерня сгребла меня в охапку и вздернула вверх. Я беспомощно затрепыхался. Толстые пальцы разжались, и я повалился навзничь, но только собрался встать, как Рикки на меня цыкнул. Я лежал, не рыпаясь, хотя насчитал двадцать семь способов улепетнуть. Рикки занес надо мной ногу в ботинке и – хрясь! – одним движением сломал мне плечевую кость. «Наконец-то перестанет мельтешить», – бросил он, удаляясь. Когда кости срослись, я снова мотался по школе, как электровеник, но Рикки меня больше не трогал.
За исключением этого досадного эпизода в школе была не жизнь, а малина. Мои выходки шли на ура, но общением мне никто не докучал – лучший вид человеческого общения, без подвохов. Остракизм и преклонение – две стороны одной медали. Когда на меня не смотрели, я воображал себе грандиозные бандитские разборки и инопланетные вторжения. Прошло несколько лет. Мама пыталась запихнуть меня в балетную школу, папа – заинтересовать трюками всерьез, по примеру Холмана. Брат все свободное время проводил в тренировках, готовясь вступить в армию. Это был его собственный социально приемлемый вариант бунта против отцовского авторитета.
Салли Хамстер запустила в меня кирпичом. Прямо в голову. Я практически не замечал этой новенькой, разве что отметил про себя ее громадный рост и мясистые, как у морячка Попая, руки. Я нутром почуял, что в меня летит кирпич, и лишь потом услышал, как он свистит на подлете. Поднялся шум. Может, Салли хотела, чтоб ее вышибли из школы, а может, это она так заигрывала. Кирпич оцарапал мне макушку, и я полетел вместе с ним прямо на ребят, играющих в баскетбол, потом завертелся и заскользил на полу. На лбу выскочила шишка, но я поклялся, что бросил кирпич сам в себя. К тому времени директор школы готов был поверить во что угодно.
Намек на комиксы Херримана про сумасшедшего кота и мышь с кирпичом я уловил лишь годы спустя, но мы с Салли крепко подружились. Нам обоим нравилось, когда и больно, и смешно. Мы выдумывали смешные выходки с сервировочными тележками и невероятные автокатастрофы, обсуждая детали на переменках, перебрасываясь смсками на уроках и дома. На полупустой парковке соседнего супермаркета Салли часами отрабатывала со мной знаменитый трюк Джеки Чана – пролезть через откидной бортик тележки и выпрыгнуть из нее.
Боевыми искусствами я не владел, но вскоре смог легко уворачиваться от несущейся на меня тележки. Мы отправились в гипермаркет, стоявший на отшибе, откуда нас выперли «за хулиганство». В меня летели полотенца, с грохотом катились бочонки, а Салли командовала: «Жди, жди, жди… Давай! Пригнись! Прыгай! Корпус влево, бедра вправо!». Она вбила себе в голову, что усадит меня в шпагат, и несколько месяцев каждый божий день растягивала мне ноги, прижимая к полу с такой силой, что я орал от боли.
Ее родители были людьми с амбициями; по их мнению, Салли следовало готовиться к поступлению в Гарвардский университет, а не водить дружбу с гуттаперчевыми мальчишками вроде меня. Пару раз я бывал у них. Стены в их доме увешаны изображениями Будды и Девы Марии. Миссис Хамстер угощала нас рогаликами и, колдуя над пуншем, рассуждала, что слыть школьным клоуном, должно быть, очень весело, но Салли нужно больше заниматься. Мои предки тоже не были в восторге от моих выходок и ставили мне в пример Холмана, который вовсю готовился к военной карьере.
В девятом классе Салли обзавелась видеокамерой. Подарок прихиппованного дядюшки, повернутого на музыке «техно». Салли с ней не расставалась, на лету монтируя отснятый материал на мамином ноутбуке. Через месяц мы выложили в Интернет наш первый видеоролик-пятиминутку под названием «Тихопитель силовепедов» – намек на какой-то итальянский фильм, который нравился Салли. Мы решили поджечь старый велотренажер – «силовепед» – с фальшивым счетчиком пробега и «сбросить» его с обрыва вместе со мной. Идея мне понравилась.
Вспомнить сюжет «Тихопителя» я так и не смог, помню только про собак-ниндзя и пончики со взрывчаткой. Как и большинство наших ранних короткометражек, это была дикая смесь постановочных трюков и форменного безобразия. Салли решила, что мама не станет скучать по «силовепеду», который больше года пылился в чулане.
Мы отсняли длинный эпизод, как я мчусь на «силовепеде», уклоняясь от летящих в меня камней (при монтаже Салли превратила их в пылающие метеоры). Я крутил педали, пригнувшись, привстав, съехав набок, крутил педали руками, забросив ноги на руль, и так далее. Мы втащили «силовепед» на дуб, который рос во дворе у Хамстеров, я взгромоздился на сиденье и «съехал» по стволу вниз, бешено крутя педали, как будто вот-вот взлечу. После того вертеть педали почему-то стало значительно сложнее, но Салли удалось меня убедить, что я всего-навсего потянул связки, потому что все еще мог двигать пальцами и к тому же пролежал в отключке всего каких-нибудь пару минут.
Кульминацию планировалось снимать на берегу моря, но поездка не выгорела, и Салли довольствовалась тем, что столкнула меня на горящем «силовепеде» с крыши сарая. Внизу меня ждала куча палой листвы, но я упал мимо, а «силовепед» приземлился аккурат в середину. Листья вспыхнули, и ситуация вышла из-под контроля. К счастью, часть сарая нам удалось спасти: на удивление предусмотрительная Салли заранее притащила садовый шланг.
После того случая родители Салли еще больше меня возненавидели. Дома пришлось соврать, что я ввязался в драку с негодяями, которые сами напросились. Пока я ходил с костылями, брат, оторвавшись от своих занятий, всюду таскал за мной портфель и попутно вещал про Паназианский экуменизм, адепты которого наводняют США наркотиками с намерением посеять смуту и лишить нас водных ресурсов. У меня вяли уши, но сбежать от него я не мог.
И все-таки мои страдания того стоили: «Тихопитель силовепедов» порвал Интернет. Смонтированный ролик был наполовину мультяшным, между кадрами мелькали невразумительные надписи вроде «Хватай нунчаки!», но мои идиотские трюки однозначно добавили перцу. В окончательном варианте сарай превратился в морской утес, хотя кадры с горящим сараем тоже пошли в дело. «Тихопителя» смотрели даже люди вдвое, а то и втрое старше нас. Почтовый ящик Салли был забит электронными письмами и комментариями в Твиттере – мы стали знамениты!
Выяснилось, что при растяжении связок тоже могут быть осложнения, как при переломах, и для скорейшего выздоровления требуются покой, холод и мультики. С разрешения мамы я монополизировал диван в гостиной и, укрыв ноги пледом, часами лежал перед телевизором.
Мама хотела смотреть новости – долговой кризис и нехватка водных ресурсов зашугали ее до полусмерти. Я хотел смотреть ретроспективу гонконгских боевиков, однако мама то и дело переключала на «Си-эн-эн»: погромы в торговом центре во Флориде, беспорядки в Балтиморе, горящие автобусы, кадры истощенных людей, когда-то населявших богатый район Бруклина, а теперь лежавших вповалку с торчащими из вены трубками, чтоб удобней было вводить новую дозу.
Про мороженое я сказал? С тремя вкусами. Или с пятью, если считать «неаполитанское» за три, как все нормальные люди.
Через неделю я вышел с больничного. «Тихопитель» гремел на всю школу. Рикки – бандюган Рикки Артезиан – подошел ко мне и сказал, что торчит от нашего фильма, и что-то еще про ценность людей вроде меня, но тогда я не придал этому значения. Мимо прошел старшеклассник в футболке с изображением горящего «Тихопителя». Лицензионных отчислений за использование кадров из фильма я так и не дождался.
Салли тайком встретилась со мной в «Старбаксе» возле школы, и мы отпраздновали успех, выпив по чашке кофе с шоколадом. Ее круглое лицо обгорело на солнце, а волосы приобрели другой оттенок, не похожий на прежний, мышиный.
– Это была разминка, – сказала она. – Теперь надо заявить о себе по-настоящему. Пойдем на свалку и обрушим на тебя с десяток старых телеков.
Эту идею я забраковал. Я хотел снять мюзикл с танцами на роликах, потому что недавно посмотрел «Ксанаду».
Мы объявили о наборе статистов, умеющих кататься на роликовых коньках. На объявление откликнулись около сотни ребят и пара взрослых отморозков. Пришлось устроить кастинг; прошли в основном те, у кого были коньки. Но Салли не унималась: ее «художественное видение» требовало мерцающих экранов. Она где-то достала с десяток ламповых телевизоров, выставила их в ряд, вывела на экраны запись спортивной трансляции и велела нам колесить между ними, перепрыгивать через пляжные мячи и проезжать под висящими проводами. Мне казалось, мы снимаем эпическую ленту о взводе солдат на роликах, который должен доставить единственный уцелевший экземпляр Конституции США федеральному правительству в изгнании. Правительство ныкалось в бункере под «Макдоналдсом». Мы пробрались на территорию заброшенного «Макдоналдса» и отсняли там кучу материала. Вообще-то я еще хотел любовную линию, но у нас не было подходящей девушки на главную роль. И кроме того Салли не хотела снимать «про любовь». Я показал ей фильмы с Гарольдом Ллойдом, но они ее не впечатлили.
Популярность вскружила Салли голову. У нее было около тысячи друзей в социальной сети и неимоверное количество отзывов. Были даже подражатели из Пакистана. Успех опьянил её: теперь мы делали то, что требовали поклонники, даже если они противоречили друг другу. Больше взрывов, больше костюмов, больше спецэффектов и потешных фразочек! В пятнадцать лет Салли выдавала конъюнктурщину. А мне нужны были хаос и пафос!
Рикки и другие ребята выяснили, что через школьный металлодетектор можно пронести пластмассу, керамику, дерево, и вскоре каждый вооружился до зубов. Рикки одним из первых повязал на шею красный галстук, так что его было видно издалека. Он сломал челюсть мистеру Макленнану, учителю географии, прямо перед всем классом, взявшись за дело методично, без лишней ярости, подождав, пока те из ребят, кто ростом не вышел, протиснутся вперед, чтоб лучше видеть. Мистер Макленнан беззвучно шевелил губами, глядя на Рикки снизу вверх, а мы скандировали: «Да-вай! Ло-май!». Рикки поднял бейсбольную биту. Хрустнула кость. Потом мистер Макленнан ни словом не обмолвился о происшедшем, даже если бы мог говорить, а все из-за красного галстука Рикки.
Салли ловила полицейскую волну даже на уроках – хотела подоспеть к очередному погрому, хотя у нас в Алвингтоне, тихом курортном городишке, такое случалось нечасто. Но однажды прокатился слух, что в центре города беспорядки: администратор центрального «Таргета» объявил о сокращениях, и разъяренные сотрудники стали крушить магазин. К ним присоединились покупатели. Салли вбежала в класс со словами, что меня вызывают к директору, велела хватать рюкзак с камерой, прыгать на велосипед и ехать за ней. «А что если там еще полно народу?» – спросил я. Салли отмахнулась: мародеры долго не задерживаются, важно успеть, пока здание не оцепили. Мы прокрались внутрь, прошмыгнув мимо кучки полицейских, и вскоре в меня полетели спортивные снаряды и вешалки для одежды. Салли наловчилась крепко держать камеру одной рукой, а другой бросаться, чем попало. Вы бы видели! Она была куда проворней меня.
Потом пришли копы и вытолкали нас взашей.
Братца призвали в армию, и он не мог нарадоваться своему счастью. Годами он потел, чтобы пройти отбор, а теперь даже заявление не потребовалось. Моя повестка ожидалась не раньше чем через год-другой, хотя возраст призывников продолжали снижать.
По телевизору только и было разговоров, что про поток наркоты, захлестнувший страну, который следовало остановить во что бы то ни стало, даже если придется вырубить полпланеты. А тогда уж мы решим и остальные проблемы, легко. Но Паназиатские экуменисты, или кто там заправлял сбытом наркоты, были хитрыми, как сто китайцев: их генетически модифицированная шмаль росла где ни попадя, и вставляло от нее в сотни раз сильней. Сначала наши беспилотники выжигали их поля, после чего экуменисты разбили «сады» в густонаселенных областях, и в десятках городов по всему евразийскому континенту разразились уличные бои. Нашим солдатам выдавали дешевые каски с информационными индикаторами на защитном стекле, напоминающими интерфейс старой компьютерной «стрелялки». Поговаривали, что на самом деле не было никаких Паназиатских экументистов, но чем тогда объяснить творившийся вокруг беспредел?
Салли влюбилась в киборга по имени Рейн и пропихивала его на все главные роли. Она столкнулась с ним на Главной улице; руки-ноги плохо его слушались, и Салли решила, что он – та изюминка, которой нам недоставало. Он играл Касла – Мирного Беспилотника, а за кадром сжимал сердце Салли в своем холодном стальном кулаке. Ко мне он тоже подкатывался, но я видел его насквозь. Он использовал Салли, чтобы раскрутиться за ее счет. Я никогда не был влюблен – дожидался любви, как в немом кино: большие глаза, скрипки, беззвучные признания, – классика жанра. После 1926 года любить разучились.
Я перешел в одиннадцатый класс. В начале года ко мне подвалил Рикки Артезиан. Он здорово вымахал и был на две головы выше других. Я обедал в компании Салли, Рейна и парочки киношных фанатов. Рикки сказал: «Давай выйдем». Сначала я подумал, что перемирие окончено, и сейчас он из меня котлету сделает. Но Рикки хотел только поговорить. Мужской туалет опустел в два счета, как только мы вошли. Мы встали лицом к лицу, среди налипших на пол клочков туалетной бумаги. В воздухе густо пахло аммиаком.
– Клёвые у тебя киношки, – начал Рикки. Я было заикнулся, что мы снимаем их вдвоем с Салли, но Рикки взмахом руки прервал мои объяснения.
– Мои люди, – сказал он, указывая на красный галстук, – мои люди скоро со всем этим покончат. Нас поимели, и мы покончим со всем этим.
Я кивал, не столько из солидарности, сколько от того, что не раз слышал нечто подобное.
– Мы хотим, чтоб ты снял про нас кино. Про наше дело.
Я сказал, что должен спросить Салли. Он равнодушно дернул плечами, когда я попытался объяснить, что она – наш мозговой центр, хотя вообще-то это было очевидно любому, кто видел нас вместе. Ты поможешь мне, а я – тебе, сказал Рикки. Мы с ним приближались к призывному возрасту. Здоровяки в цельнометаллических жилетах оставят от меня рожки да ножки. Я семнадцать раз видел «Трудно быть сержантом» и имел общее представление о военной муштре, но Рикки сказал, что в армии мне придет хана, и предложил меня отмазать или найти крышу на время строевой подготовки.
Когда я рассказал об этом Салли, она принялась советоваться с Рейном. В тот день он не был похож на киборга, и я слегка растерялся: передо мной был тощий малый с развесистыми ушами и волосами цвета соломы, по виду старше нас на год-два. Мы сидели в беседке с китайской крышей, где Салли планировала снимать взрыв. Пропаганда – неприглядное занятие, провозгласил Рейн и спросил, не мог бы Рикки отмазать от армии и его. Я засомневался. Салли не хотела, чтобы меня убили, но жертвовать художественной целостностью…
Как пропаганда противоречит художественной целостности, я так и не понял. Почему снимать кино для Рикки не то же самое, что угождать вкусам фанов? Раз уж на то пошло, мой отец содержит семью тем, что ставит трюки в сериалах, где люди попадают в аварии, долго лечатся и влюбляются. Выходит, он пропагандист, потому что пичкает зрителей сладкой ложью, пока мир летит в тартарары?
Ладно, сказала Салли, так и быть, только кончай по ушам ездить. Рикки подтвердил: если мы снимем для него кино, он убережет от армии и меня, и Рейна.
Впервые мы отсняли куда больше материала, чем использовали при монтаже. Никогда не понимал, как такое возможно: раз – набросал всего побольше, два – опрокинул все это на себя, в надежде, что камера работает, три – побежал дальше. Жизнь коротка, отснял пленку – пустил в дело! Но для «красных галстуков» мы отсняли буквально сотни часов материала для одной короткометражки. Ну, хорошо, пусть не сотни, но все равно до фига.
Рейн не хотел играть ни Человека, ни Старый Порядок, ни Упадок Демократии. На что я сказал: «Такова селяви». Салли отсняла с ним гору материала, очеловечив его персонажа, который считал, что борется за правое дело. В конце концов ни один из кадров в финальную версию фильма не попал.
Я повязал на шею красный галстук и танцевал брейк-данс под градом дисковых пил (на самом деле то были хоккейные клюшки). Мне тоже хотелось очеловечить свой персонаж, и я придумал, будто надел галстук только затем, чтобы очаровать прелестную цветочницу, которую играла моя одноклассница Мэри.
Спустя несколько недель мы задумались над сценарием. «Раньше мы обходились без сценария», – ворчала Салли. Этот фильм был ей не по душе, а мне было не по душе то, что она не оставляла попыток сделать из своего стального дружка человека. Как можно сделать из киборга человека! На то ведь он и киборг, а не человек!
Холман окончил курс молодого бойца и вернулся домой. Он с гордостью демонстрировал шрам за левым ухом, куда вживили контактное гнездо для подключения интерактивного шлема. Затянувшийся бурой коркой шрам с мокнущей пульсирующей впадиной посредине напоминал нарост на гнилушке. По словам Холмана, его телом не могли управлять дистанционно, однако в сложных условиях уличных боев, когда легко растеряться и открыть огонь на долю секунды позже, наблюдающий сможет ускорить процесс принятия решений, так сказать.
Кажется, впервые в жизни Холман был счастлив. Он с упоением рассказывал, как круто изменился за время подготовки в лагерях К.У.З.Н.И., научился дышать пылью и плеваться пулями. Он бредил военными разработками нового поколения – звуковыми вспышками и «умными» снарядами.
Рикки горел желанием посмотреть уже отснятое, Рейн получил повестку, а мы не знали, как закончить фильм. Я в жизни не имел дела с пропагандой и хотел, чтобы в конце Рейн раздавил меня начищенным до блеска ботинком, но Салли воспротивилась: она зарядит мной пушку (которую нарисует в программе для спецэффектов) и выстрелит в укрепления Человека (полуразвалившийся «Макдоналдс»), после чего все взлетит на воздух. Рейн хотел, чтобы наши персонажи объединились в битве против общего врага, Паназиатских наркобаронов, но мы с Салли зарубили его идею на корню.
В конце концов мы отсняли около десяти вариантов развязки и свалили их в кучу, добавили спецэффектов и текстовых вставок вроде «ЯЗЫКОЗАВР!» или «ЗНАТНОЕ МЕСИЛОВО!». В моем любимом эпизоде я поливаю мороженое сиропом, сидя на крыше катафалка, несущегося со скоростью сто километров в час, а Салли швыряет в меня камни (их мы тоже во что-то превратили в пост-продакшн). Так требовалось по сюжету. Приятель Рейна работал в похоронной конторе и подогнал нам взаправдашний катафалк. Я взгромоздился на крышу, и катафалк понесся по серпантину; рядом в стареньком «приусе» мчались Салли и Рейн. Одной рукой я накладывал мороженое в вазочку, в другой держал бутылку с сиропом, и тут один из камешков, которыми бросалась Салли, угодил мне в ногу. Я чуть не сорвался в пропасть, но вовремя ухватился за перекладину на крыше и вскарабкался обратно, все еще держа в руке вазочку с мороженым. Нет ничего невозможного, когда есть мороженое!
Хронометраж окончательной версии составил двенадцать минут, что было намного дольше всех предыдущих короткометражек. Показ фильма состоялся в компьютерном классе. Я поминутно дергал Рикки за рукав, отмечая особо удачные моменты вроде бешеной перестрелки или драки цветочными букетами и опасной бритвой.
Казалось, Рикки надеялся, что если покрутиться в кресле, он увидит совсем другое кино. Он зажмуривался, открывал глаза и с надеждой вглядывался в экран видавшего виды ноутбука, но тут же морщился, потому что видел все то же фуфло.
Когда по экрану поползли титры, Рикки что-то надумал. Он встал, улыбнулся, поблагодарил нас за поддержку «красных галстуков» и направился к двери. Мы даже не успели показать ему подборку наших киноляпов. «А как насчет уговора?» – спросил я. Рикки сделал морду кирпичом. Салли, Рейн и я сняли этот фильм по собственному желанию в знак горячей поддержки дела «красных галстуков». Можем опубликовать его в Интернете, но Рикки нет до этого никакого дела. В образе расчетливого интригана и свежеиспеченного политика Рикки был неузнаваем. Прежний Рикки дал о себе знать лишь однажды – когда пригрозил вырвать нам языки, если мы заикнемся, что это он велел нам снять этот фильм.
Рейн, Салли и я тупо смотрели друг на друга, пока на экране ноутбука мелькали неудачные дубли. «Это что же, мне теперь помирать?» – произнес Рейн металлическим, не допускающим сомнений тоном. Из-за красных галстуков в кадре Салли решила не выкладывать фильм для общего доступа – чего доброго, решат, что мы заодно с «красными». Рейн надеялся, что Рикки передумает, и хотел опубликовать фильм. Мне было жалко потраченных времени и сил. Может, отредактировать видео и превратить красный галстук во что-нибудь другое? В питона, там, или ошейник. Нельзя отделять произведение искусства от художественного замысла, отрезала Салли. У меня в жизни не было никаких художественных замыслов, с чего бы я стал их заводить. Особенно задним числом. Сначала уйма материала пошла псу под хвост, потом потребовался сценарий, а теперь, видите ли, появился художественный замысел. Даже если бы жизнь Рейна не висела на волоске, было очевидно – нам стало не по пути.
Я попытался утешить Рейна: экуменисты могут сдаться в любой момент, и призыв отменят. Или – эта идея казалась мне особенно многообещающей – пусть Рейн разыграет карту «я – киборг» и сделает вид, что призыв его не касается, но Салли велела мне заткнуться. Она носилась из угла в угол, как угорелая, пинала мебель, ругалась на чем свет стоит и грозилась оторвать Рикки голову. Рейн сидел, понурившись, и как заведенный повторял, что, может, это еще не конец света. Мы могли бы загрузиться в его «приус» и сбежать в Канаду. Только что там делать?
Время от времени приходила «электронка» от Холмана, но вот прошел месяц, два месяца – писем не было. Мы гадали, уж не объявили ли его А.В.Т.С., и в таком случае сообщат ли нам когда-нибудь, что с ним стало.
За несколько дней до отъезда Рейна в школу смертников мы отправились на массовую антивоенную демонстрацию в Северной Каролине, прихватив побольше сладких батончиков и бутылок с виноградным соком, – подсластить вкус мира.
Мы заслышали гомон толпы и гул барабанов задолго до того, как увидели шествие. Запахло чем-то пряным; мимо нас проходили люди всех полов и вероисповеданий, потрясая плакатами и дружно скандируя заезженную речовку о том, чего мы хотим и когда. Вдоль тротуара вытянулся отряд полицейских в защитном снаряжении. Вид у стражей порядка был скучающий. Припарковав машину в соседнем квартале, подальше от демонстрации, мы попытались втиснуться в людскую лавину со своими плакатами. Я вглядывался в лица протестующих – никто не улыбался, но все что-то выкрикивали. И тут, рядом со стайкой лесбиянок, я заприметил Рикки. Невдалеке от него терся другой разбойного вида парень с бычьей головой. Куда бы я ни обернулся, всюду видел похожих типов. Они были без галстуков, сливались с толпой, ожидая сигнала.
Я схватил Салли за локоть и прокричал ей в ухо:
– Давай-ка выбираться отсюда.
– Ты в своем уме? Мы только что приехали!
Я потянул ее за собой. Наши голоса тонули в невообразимом гвалте, стоявшем вокруг.
– Хватай Рейна и бежим! Сейчас начнется! Я их отвлеку!
– Вечно ты со своими фокусами! Очнись! Вырасти наконец! Задолбал! Рейна отправят на бойню, а тебе хоть бы что!
Лицо Салли раскраснелось, глаза сузились в щелки. Я никогда не видел ее такой.
– Салли, глянь туда. Там Рикки. Что он тут забыл?
– Что ты несешь!
Я попытался оттащить их обоих, но поскользнулся в грязи, которую месили тысячи сапог, и упал. Салли кричала, чтобы я перестал валять дурака. На меня свалился какой-то панк, споткнувшись о мою ногу. Напирающая толпа потащила нас за собой. Кто-то наступил мне на руку.
Я выбрался из-под барахтающегося панка и вскочил на ноги. Где-то совсем близко громыхнул первый выстрел. Кто стрелял, из чего, было не разобрать. Толпа взревела, и я снова рухнул навзничь. Мне показалось, что я вижу ногу Салли. Я потянулся к ней. Послышались выстрелы; полицейские горланили в мегафоны, приказывая разойтись. О том, чтоб выбраться, не могло быть и речи. Нет, надо упасть на землю, даже если нас раздавят. Я не выпускал ногу Салли из виду, но не мог дотянуться. В лицо мне едва не угодил серебристый ботинок. Перед глазами мелькнула серебристая шнуровка, и я схватил Рейна за щиколотку и потащил вниз, но толпа держала его, как в тисках. Я подскочил и очутился лицом к лицу с ним.
– Слушай сюда, – рявкнул я, перекрикивая очередной залп. – Хватаем Салли и…
Бах! – и серебристая голова Рейна взорвалась багровым фонтаном. Я ощутил теплый и страшный привкус во рту. Меня толкали со всех сторон, я сглотнул и согнулся пополам от натиска толпы. Меня тошнило, но я крепился, иначе задохнулся бы. Меня швырнуло на землю, и перед тем, как потерять сознание, я подумал, что с таким количеством статистов нам понадобится операторский кран и с десяток скейтбордов, и тогда отличная выйдет сцена.