Глава 5. Визиты и их последствия
Быстро пролетела зима, и еще быстрее миновало лето. И вот близится к концу еще одна зима. Хайди все это время жила весело и радостно, как птичка небесная, с каждым днем все более радуясь приближению весны, когда в елях зашумит теплый фён и сдует снег. А там уж ясное солнышко выманит из земли синие и желтые цветы, и опять настанут счастливые дни на пастбище. Для Хайди ничего лучше во всем свете не было.
Девочке шел уже восьмой год. Она очень многому научилась у деда. Например, обращаться с козами она теперь умела не хуже, чем он, Лебедка с Медведкой бегали за девочкой как верные собачонки и громко блеяли от радости, едва заслышат ее голос. Этой зимою Петер дважды передавал Горному Дяде слова школьного учителя из Деревеньки, который настаивал, чтобы старик отдал внучку в школу. Возраст, мол, давно уже позволяет, ей следовало бы еще в прошлом году пойти учиться.
И оба раза Горный Дядя велел передать учителю, что ежели тому от него что-то нужно, то он всегда дома, к его услугам, но ребенка он в школу не пошлет. Петер все передавал слово в слово.
Когда мартовское солнце растопило снег на склонах и из земли тут и там проклюнулись белые подснежники, а ели за домом сбросили свой снежный груз и ветви могли опять весело качаться на ветру, Хайди упоенно носилась взад и вперед, не зная устали. От дверей хижины к хлеву, от хлева до ели, потом опять в хижину, к деду, чтобы доложить, как все обстоит на дворе. Потом тут же бежала обратно. Она никак не могла дождаться, когда же снова все зазеленеет и настанет наконец лето с травой и цветами.
Однажды солнечным мартовским утром, когда Хайди уже в десятый раз подбежала к порогу, она со страху чуть не упала, потому что перед ней вырос какой-то господин, старый, весь в черном. Он смерил ее серьезным взглядом. Но увидав, как она испугана, заговорил с ней очень ласково:
– Не бойся меня, я люблю детей. Ну, дай-ка мне руку, ты, должно быть, и есть Хайди? А где твой дедушка?
– Он сидит за столом и вырезает из дерева круглую ложку, – доложила Хайди.
Гостем оказался старый пастор из Деревеньки, прежде он хорошо знал деда, когда тот еще жил внизу и был его соседом. Пастор вошел в хижину и прямиком направился к старику, склонившемуся над своей работой.
– Доброго утра, сосед.
Дед изумленно поднял глаза, потом встал и ответил:
– Доброго утра, господин пастор.
И он пододвинул пастору свой стул.
– Ежели господин пастор не побрезгует голым деревом, то прошу садиться.
Пастор сел.
– Давненько я не видал вас, сосед, – проговорил он немного погодя.
– Да и я давненько не видал господина пастора, – отвечал дед.
– Я пришел сюда, чтобы кое-что с вами обсудить, – начал пастор. – Я полагаю, вы уже догадываетесь, с чем я пожаловал и о чем намерен говорить. И мне не терпится услышать ваш ответ.
Пастор умолк и посмотрел на Хайди, которая все еще стояла в дверях, внимательно разглядывая пришельца.
– Хайди, ступай-ка к козам, – распорядился дед. – Возьми немножко соли и жди меня там.
Хайди мгновенно исчезла.
– Девочке следовало еще в прошлом году пойти в школу, а уж в нынешнем непременно, – сказал пастор. – Учитель просил вас об этом уведомить, но вы не дали ему никакого ответа. Так как же вы намерены поступить с девочкой, сосед?
– Я не намерен посылать ее в школу, – отрезал дед.
Пастор удивленно посмотрел на старика, который сидел на лавке, скрестив руки на груди и всем своим видом показывая, что он непреклонен.
– Так что же вы хотите сделать из этой девочки? – спросил пастор.
– Ничего. Она растет и развивается вместе с козами и птицами, ей с ними хорошо, и от них она ничему дурному не научится.
– Но ребенок ведь не коза и не птица, это человеческое дитя. Согласен, от этих своих товарищей она не научится ничему дурному, однако она вообще ничему от них не научится, а учиться ей необходимо, время приспело. Я пришел к вам, сосед, сказать обо всем заранее, дабы вы могли за лето все обдумать и устроить. Это была последняя зима, которую ребенок провел без всяких занятий. Следующей зимой она будет ходить в школу, и притом каждый день.
– Этого не будет, господин пастор, – твердо отвечал дед.
– Вы и в самом деле полагаете, будто нет средства образумить вас, коль скоро вы намерены упорствовать в своем неразумии? – сказал пастор, начиная понемногу горячиться. – Вы побродили по свету, немало повидали и имели возможность многому научиться, а посему я ожидал от вас большей рассудительности.
– Так-так, – произнес старик, и по голосу его чувствовалось, что он уже не так спокоен, как прежде. – Неужели господин пастор думает, что зимой, ранним утром, в любой мороз и пургу я буду отправлять это хрупкое дитя в школу, куда ходьбы добрых два часа? А по вечерам, когда ей надо будет возвращаться, иной раз бывает такая буря, что от ветра и снега и задохнуться недолго? Так, по-вашему? А может, господин пастор вспомнит и ее мать, покойную Адельхайду? Она была лунатичкой, с нею часто случались приступы, так разве может ее ребенок, Хайди, все это выдержать? Меня к этому можно только принудить! А кому, спрашивается, это под силу? Да я его по судам затаскаю! Так что поглядим, можно ли меня заставить!
– Вы совершенно правы, сосед, – ласково проговорил пастор. – Разумеется, ребенок не может отсюда ходить в школу. Но я вижу, что это дитя вам дорого, а посему сделайте ради нее то, что вам давно уже следовало бы сделать. Вернитесь в Деревеньку и поселитесь вновь рядом с людьми! Да и что это за жизнь здесь, в горах, в одиночестве и злобе на людей! А случись тут что-то с вами, кто вам поможет? Я вообще не понимаю, как вы тут зимой не замерзаете в этой вашей хижине и как такую жизнь выдерживает ребенок?
– У ребенка кровь молодая, горячая да одеяло теплое – вот что я могу ответить господину пастору. И к тому же я знаю, где взять дрова и когда именно следует за ними пойти. И пусть господин пастор не сочтет за труд заглянуть зимой в мое скромное жилище, и тогда он убедится, что огонь у меня всю зиму не гаснет. А что до моего возвращения в Деревеньку, то это не по мне. Люди там, внизу, презирают меня, а я – их, а потому гораздо лучше нам жить врозь.
– Нет, нет, для вас это не лучше, я знаю, чего вам недостает, – сердечно сказал пастор. – Вы вот думаете, что люди внизу вас презирают? Но не все так плохо. Поверьте мне, сосед: постарайтесь примириться с Богом, просите Его о прощении тех грехов, кои вам самому ведомы! А уж потом вы увидите, насколько иначе к вам станут относиться люди и как хорошо вам еще может быть в этой жизни!
Пастор встал, подал старику руку и еще раз, с неменьшей сердечностью, сказал:
– Я, сосед, рассчитываю, что будущей зимой вы снова будете среди нас и мы с вами по-прежнему будем добрыми соседями. Поверьте, мне было бы очень горько, если бы пришлось применить против вас силу. Дайте мне вашу руку и обещайте, что спуститесь в Деревеньку и станете жить среди нас в мире с Господом Богом и людьми.
Горный Дядя подал руку пастору и ответил твердо и определенно:
– Господин пастор все правильно насчет меня понимает, но того, что вы от меня ожидаете, я не сделаю. Говорю вам раз и навсегда: девочку я в школу не отправлю и сам тоже вниз не спущусь.
– Ну что ж, Бог в помощь! – печально проговорил пастор и вышел.
Горный Дядя был раздосадован. После обеда Хайди заявила:
– А теперь нам пора к бабушке!
Но дед отрезал:
– Не сегодня!
В этот день он больше слова не вымолвил, а когда наутро Хайди спросила, пойдут ли они сегодня к бабушке, он так же резко ответил:
– Посмотрим.
Но не успели они убрать со стола посуду, как в дверях появился новый гость. Вернее, гостья – тетя Дета. В красивой шляпе с пером и в платье, которое подолом мело пол, а в горной хижине, надо заметить, много чего лишнего может оказаться на полу. Дед оглядел ее с ног до головы, но ни слова не сказал. Зато тетя Дета явно была расположена вести самый дружественный разговор. Первым делом она восхитилась видом Хайди, говорила, что девочку просто невозможно узнать. Сразу видать, что ей совсем даже неплохо у дедушки живется.
Но она ведь, само собой разумеется, всегда думала забрать девочку обратно к себе, потому как она вполне понимает, что ему ребенок конечно же в тягость, просто тогда у нее не было другого выхода… Но с тех пор она денно и нощно только и думала о том, куда бы пристроить племянницу. Вот поэтому-то она и здесь. Ей довелось узнать кое-что такое, что для Хайди будет настоящим счастьем, таким счастьем, что и поверить трудно. Она, Дета, сразу же взялась за дело и теперь может со спокойной совестью сказать, что все устроилось как нельзя лучше. Хайди повезло так, как везет одному человеку из доброй сотни тысяч.
У страшно богатого родственника ее хозяев, который живет чуть ли не в самом красивом доме Франкфурта, есть маленькая дочурка. Она прикована к инвалидному креслу, потому что, во-первых, она хромоножка, а во-вторых, вообще очень слаба здоровьем. Она почти всегда в одиночестве и даже учится одна у приходящего учителя. Девочке страшно скучно, и хорошо бы ей иметь в доме подружку для игр. И вот однажды дама, которая у него в доме ведет хозяйство и всем заправляет, заговорила об этом при ее госпоже, нельзя ли, мол, найти такого ребенка. А ее госпожа, дама очень сочувственная, взялась подыскать для больной девочки компаньонку. Домоправительница говорила, что хотела бы найти неиспорченную, совсем особенную девочку, какую не каждый день встретишь. Ну и она, Дета, конечно же сразу подумала о Хайди, рассказала этой даме все о своей племяннице и о ее характере, и дама сразу же согласилась. Это же ведь с ума сойти, какое счастье Хайди привалило, что эти люди захотели взять девочку к своему хромому ребенку, – один Бог ведает, до чего эта девочка слабенькая, – отец девочки вдовый, так над ней трясется… Бывает же такое везение…
– Долго ты еще будешь трещать? – перебил ее дед, до сей поры молчавший.
– Тоже мне! – отозвалась Дета и гордо вскинула голову. – Вы тут делаете вид, будто я вам самые обыкновенные вещи рассказываю. А я вам доложу, что в Преттигау нет человека, который не благодарил бы небо, когда я ему сообщала ту новость, что сообщила вам.
– Да сообщай ты свою новость кому угодно, только я о ней ничего знать не желаю, – сухо произнес дед.
Тут Дета взвилась:
– Ну, ежели таково ваше слово, дядя, то я вам скажу, что я про это думаю. Девчонке уже восемь лет, она ничего не знает и не умеет, а вы не желаете ее чему-то учить. Не пускаете ее ни в школу, ни в церковь, мне в Деревеньке всё сказали, а ведь она мне не чужая, это единственный ребенок моей родной сестры. И я за нее в ответе. И уж коли девчонке привалило такое счастье, то мешать тут может только человек, которому до нее вовсе нет дела и который никому на свете добра не желает. Но я вам, дядя, заявляю: я не сдамся, и люди, они тоже все на моей стороне. Да в Деревеньке нет человека, который меня не поддержит, особливо против вас. А ежели вам охота иметь дело с судом, то советую прежде хорошенько подумать, дядя. Тут много чего может всплыть такого, о чем вам слышать не больно-то хочется, потому как кто один раз с судом дело имел, знает, что тут ох как много может выйти на свет божий.
– Молчать! – загремел старик, и глаза его вспыхнули огнем. – Можешь забирать ее в город и вконец там испортить! Только никогда не показывайся с ней мне на глаза! Не желаю я видеть ее в шляпе с пером и с такими разговорами, какие ты нынче вела!
И старик большими шагами вышел за дверь.
– Ты разозлила дедушку, – сказала Хайди, смерив свою тетку не слишком дружелюбным взглядом.
– Беда невелика, он еще подобреет, – заметила тетка. – Давай, Хайди, собирайся! Где твои платья?
– Я не пойду, – отрезала Хайди.
– Что? Что ты сказала? – закричала было Дета, но тут же сменила тон и продолжала с ласковостью, сквозь которую, однако, проглядывала злость: – Давай, давай, идем, ты просто не понимаешь, как тебе будет там хорошо! Ты даже и вообразить себе не можешь.
Она подошла к шкафу, вынула оттуда вещи Хайди и связала в узел.
– Ну вот, теперь можем идти, надень свою шляпку, вид у нее неважный, но пока это большой роли не играет, надевай, и пошли скорее!
– Я не пойду, – повторила Хайди.
– Не будь такой упрямой дурой, ты же не коза, вот уж точно, с кем поведешься… Да пойми ты, дурья башка, сейчас дедушка злющий, просто беда, ты же сама слыхала, как он сказал, чтобы мы ему на глаза не попадались. Он хочет, чтобы ты ушла со мной, и не надо его еще пуще злить. Ты же не знаешь, какая красота во Франкфурте, сколько всего ты там увидишь, ну а ежели тебе там не понравится, что ж, вернешься обратно, может, дедушка до тех пор подобреет.
– А можно мне сразу, прямо сегодня, вернуться обратно, не сходя с места? – спросила Хайди.
– Ах, что ты несешь! Давай, пошли скорее! Я же тебе говорю, если захочешь, вернешься. Сейчас мы пойдем с тобой в Майенфельд, а завтра утречком сядем в поезд. И вернуться ты тоже сможешь на поезде. Он летит как птица.
Тетка Дета взяла узелок с платьем, схватила Хайди за руку, и они пошли вниз.
Поскольку ранней весной коз еще не выгоняют на пастбище, Петер ходил в школу, или, по крайней мере, должен был ходить. Но он то и дело устраивал себе каникулы на денек-другой, полагая, что ходить туда незачем. Читать ему нужды не было, поэтому куда полезнее пошататься по округе, поискать добрую хворостину, которая скоро ему понадобится. В тот день он бродил неподалеку от своего дома. Успех его блужданий был налицо – он волок за собой огромную связку лещиновых прутьев. Внезапно он остановился, с удивлением глядя на идущих ему навстречу Дету и Хайди. Когда они поравнялись с ним, он спросил:
– Ты куда?
– Мне надо ненадолго с тетей съездить во Франкфурт, – отвечала Хайди, – но сперва я хочу заглянуть к бабушке, она меня ждет.
– Нет, нет, даже и не мечтай, уже и так слишком поздно, – поспешно сказала Дета, крепко держа девочку за руку. Хайди пыталась вырваться. – Потом зайдешь, на обратном пути, когда вернешься!
И она потянула девочку за собой, все так же крепко сжимая ее руку. Дета боялась, что в лачуге Петера девочка вспомнит, как ей не хочется отсюда уходить, и бабушка будет ей вторить.
Петер бегом вбежал в дом и так плюхнул на стол свою вязанку, что все вокруг задрожало, а бабушка с перепугу бросила прялку и с громким воплем вскочила на ноги. Петер с трудом переводил дух.
– Что такое? Что стряслось? – кричала бабушка.
А мать поднялась из-за стола и с присущим ей самообладанием спросила:
– Петер, что с тобой, почему ты так ведешь себя?
– Потому что она забрала Хайди с собой, – объяснил Петер.
– Кто? Кто? Куда? Петер, куда? – лепетала бабушка в испуге. Однако она быстро сообразила, о ком речь, так как дочка недавно сказала ей, что встретила Дету, идущую наверх, к Горному Дяде.
Вся дрожа от волнения, старушка распахнула окно и закричала:
– Дета! Дета! Умоляю тебя, не уводи от нас девочку! Не забирай у нас Хайди!
Обе путницы услышали ее крик, и Дета, похоже, поняла, что кричала старуха, потому что она еще крепче сжала руку племянницы и припустилась бегом. Хайди упиралась:
– Подожди! Меня бабушка зовет! Я хочу к ней!
Но Дета именно этого и боялась. Она принялась успокаивать Хайди и втолковывать ей, что им надо очень-очень торопиться, чтобы утром вовремя сесть на поезд. Вот тогда Хайди увидит, как ей понравится во Франкфурте, и ей уже не захочется оттуда уезжать. Ну а если она все же захочет вернуться домой, то сможет сразу уехать, а заодно привезти бабушке какой-нибудь гостинец, чтобы порадовать старушку. Это Хайди понравилось. И она шла уже не противясь.
– А что же я привезу бабушке? – спросила она немного погодя.
– Что-нибудь хорошее, вкусненькое, например, мягкую белую булку, бабушке она понравится, она ведь даже черствого черного хлеба не всякий день вволю ест.
– Да, она всегда отдает его Петеру и говорит: «Он мне не по зубам». Сколько раз я это видела, – согласилась Хайди. – Пойдем же скорее, Дета, может, мы еще сегодня поспеем во Франкфурт, чтобы скорее привезти бабушке булку.
И Хайди припустилась бежать, да так, что тетка с узелком в руке едва за ней поспевала. Она обрадовалась, что девочка так бежит, к тому же показались первые домики Деревеньки, а там снова начнутся разговоры и пересуды, которые могут настроить Хайди на прежний лад. И потому они пронеслись по деревне не останавливаясь, и весь деревенский люд видел, как девочка мчится впереди и что есть сил тянет за собой тетку. Выходит, Дета так спешит только ради ребенка. И Дета на все крики и вопросы на бегу отвечала:
– Сами видите, я не могу задержаться, девчонка так спешит, а нам еще далеко идти.
– Ты ее с собой заберешь?
– Это она от Горного Дяди так улепетывает?
– Просто чудо, что она вообще еще жива!
– Да смотри, какая румяная!
Эти слова долетали со всех сторон, и Дета радовалась, что не надо останавливаться, отвечать на вопросы. А Хайди только стремилась вперед, ни слова не говоря.
С этого дня Горный Дядя, если ему случалось спуститься в Деревеньку, еще больше обычного супил брови. Он ни с кем не здоровался, идя по деревне с заплечными носилками для сыра, со здоровенной палкой в руке, сдвинув косматые брови. Вид у него был устрашающий, и женщины говорили маленьким детям:
– Смотри не попадайся на дороге Горному Дяде, а то он тебя пришибет!
Старик не водился ни с кем в Деревеньке, он просто проходил через нее и спускался в долину, где продавал свой сыр и пополнял запасы хлеба и вяленого мяса. В Деревеньке за его спиной люди сбивались в кучки и перемывали ему кости. Каждый знал о нем что-то свое. Говорили, что он теперь еще страшнее прежнего, ни на кого не глядит и не здоровается ни с кем. Все сходились в одном – просто счастье, что ребенка у него отобрали, вся деревня видела, как девчонка от него улепетывала, словно боялась, что старик за ней гонится, чтобы вернуть. Только слепая бабушка Петера неизменно защищала Горного Дядю, и, когда кто-нибудь из женщин захаживал к ней, чтобы отдать ей шерсть или забрать готовую пряжу, она всякий раз рассказывала, как заботливо, по-доброму обходился с внучкой Горный Дядя и что он сделал для них с Бригиттой, как бродил с инструментами вокруг дома, который без его попечения давно бы уже развалился. Таким образом, эти вести тоже доходили до Деревеньки, но большинство из тех, кто их слышал, говорили, что бабушка попросту выжила из ума. Она-де ничего уже не соображает, плохо слышит, а не видит и вовсе ничего.
Горный Дядя никогда больше не появлялся возле хижины Козьего Петера. Славу богу, он успел починить да подлатать хижину, потому что, кроме него, некому было это сделать. А слепая бабушка вновь проводила дни в тяжких вздохах, и не было дня, чтобы она не причитала:
– Ах, вместе с этой девонькой всю радость у нас забрали. И дни теперь такие пустые! Хоть бы мне еще разок услыхать Хайди, покуда я не померла!