Сидони Келлерер. «Черные тетради» и их борьба с еврейской махинацией[51]
Отовсюду слышны голоса, снимающие с Хайдеггера вину за его национал-социалистическую «ангажированность». В действительности речь идет о хитроумной постановке, скоординированной после войны самим Хайдеггером и включающей текстовые манипуляции, изощ ренную редакционную политику и настраивание читателей, которым Хайдеггер предлагает, а по сути навязывает вполне определенное прочтение своих сочинений. В конце 1970-х годов эстафету принимает сама Ханна Арендт: она выставляет Хайдеггера мыслителем, который через размыш ления над трудами Ницше дистанцировался от власти в целом и от национал-социалистического режима в частности как раз после отставки с ректорского поста в апреле 1933 года (Arendt 1971, ch. 15). Десятилетием позже Филипп Лаку-Лабарт утверж дает, что Хайдеггер помогает нам «понять, чтó именно в фашизме его отвращало в философском плане» (Lacou-Labarthe 1987:160). Бывшая студентка Хай деггера Жанна Эрш, говоря о мысли своего профессора, сравнивала его с «заклинаниями»: он «не предлагал нашему свободному суждению» «идеи, которые перед нами развивал», пишет она, но «внушал» их нам (Hersch 1986:29). Спустя несколько десятилетий после его смерти представляется, что магический стиль мэтра до сих пор мешает критически прочитать его произведения (в том виде, в котором он их представил после войны) и поместить их в исторический, дискурсивный и идеологический контекст.
Так, следует с осторожностью относиться к собранию сочинений, именуемому «полным», и в особенности к трем первым томам ЧТ, которые были опубликованы весной 2014 года. 95-й том ЧТ называется «Размышления VII–XI (Черные тетради 1938/39 гг.)». Так, к середине этого тома, в «размышлениях IX», находим следующий промежуточный заголовок: «Приложения». Через несколько страниц Хайдеггер упоминает о «писанине П. Х.», которую называет «проплаченной низостью» (GA 95:265). В сноске П. Травни указывает лишь, что речь идет о критической работе Пауля Хюнерфельда, опубликованной в 1959 году (Hüherfeld 1959). Следовательно, эта запись в ЧТ никак не может датироваться концом тридцатых годов. В действительности после своего краткого послесловия издатель делает лаконичную пометку, что «размышления IX» включают 127 страниц, а также «19 приложений, датированных 1950–60-ми» (GA 95:453). Следовательно, Хайдеггер явно добавил в свои ЧТ ряд отрывков или подкорректировал имевшиеся? Какой статус у этих «приложений», как они выглядят в архиве? На эти вопросы ответов нет. Как получилось, что такой важный элемент, как датировка, не обозначен в сноске или в послесловии? И как в этом случае узнать, действительно ли ряд утверждений, явно критических по отношению к национал-социализму, датируются военным периодом, как, например, это утверждение, которое издатель датирует 1941 годом: «Национал-социализм – не большевизм, а последний не фашизм, но оба суть махинационные победы махинации, колоссальные формы завершения Нового времени; они основаны на расчетливом злоупотреблении народами (Volkstümern)» (GA 96:127)?
Впрочем, это утверждение не согласуется с другими многочисленными утверждениями ЧТ, в которых Хайдеггер никоим образом не ассоциирует национал-социализм с «махинацией». Ассоциируемая скорее с Декартом и с евреями, махинация являет собой рационализм, не ведающий Бытия и затерянный в наличности (Vorhandenheit), зачарованный идеями господства над природой, комфорта, безопасности и расчета. «Нововременное человеческое существо» (GA 96:266) есть воплощение махинации и характеризуется как пре ступное: «грабительство и бандитизм» (GA 96:40). Использует ли Хайдеггер те же слова, говоря о национал-социализме? Говорит ли он об «эпидемии» (Seuche, GA 96:259), которую нужно искоренить? Считает ли он национал-социализм опасностью?
Следует отметить, что Хайдеггер не отвергает целиком ни Новое время, ни метафизику. Так, в 1938–39 годах он отмечает, что немецкий идеализм – это специфическая немецкая метафизика, которая находит высочайшее выражение у Лейбница, Гегеля и Шеллинга (GA 96:7). Немецкий идеализм – это выражение «своеобразия» (Eigenart) немецкого народа: ему органически присуща «исконная способность» (ureigenes Vermögen) самому испытать «первозданный опыт изначальной сущности Бытия» (GA 96:9). Как таковой немецкий идеализм является аутентичной формой метафизики, именуемой исторической (geschichtlich, франц. historiale) по оппозиции с историографической (historisch, франц. historique) метафизикой. Так, когда Хайдеггер призывает к преодолению (Überwindung) метафизики, он никоим образом не выступает за радикальный разрыв ни с эпохой Нового времени, ни с метафизикой в целом (GA 96:9, 15, 127). Речь, напротив, идет о том, чтобы рассматривать «субъективность субъекта» «более глубоким и, следовательно, также более опасным образом» (GA 95:33) по сравнению с отцом неаутентичной метафизики Декартом. Для Хайдеггера речь идет о преодолении платоновской и иудео-христианской субъективностей, которые суть не что иное как «скрытые» (verhüllt) и «подавленные» (niedergehalten, GA 50:46, 49) субъективности. Хайдеггер далек от стремления лишить субъекта его воли к власти. В курсе лекций о Ницше, который Хайдеггер планировал прочитать в 1940/41 годах, но в итоге так и не прочитал, он воздает хвалу немецкому идеализму, который уловил и развил «самую предельную возможность сущности субъективности» как воли к власти (GA 50:48 f.).
Хайдеггер различает метафизические сущности: с одной стороны, немецкая и русская метафизи ческая сущность, свойственная «народам с изначальной исторической силой» (GA 96:56), с другой – метафизическая сущность, свойственная народам, отмеченным печатью «метафизической ничтожности»[52]: это прежде всего «евреи» (GA 96:258). Никогда Хайдеггер не апеллирует к западному человеку, еще меньше – к человечеству в целом. В ЧТ ни немцам, ни национал-социалистам никогда не присуща лишенность истории (Geschichtslosigkeit, GA 96:131), они никогда не лишены «сущностной силы» (Wesenskraft, GA 96:136), никогда не пребывают «без мышления» (Gedankenlosigkeit, GA 96:176) или без корней (Wurzellosigkeit).
Что же конкретно Хайдеггер вменяет в вину национал-социализму? К 1941 году он опасается его эволюции в сторону «рационал-социализма» (GA 96:195). Начиная с 1933 года он критикует ограниченный, «мещанский» (spießbürgerlich, GA 94:132; ЧТ 149) характер национал-социализма: иными словами, национал-социализм заходит недостаточно далеко. Это разрушительное и смертоносное движение Хайдеггер считает слишком конформистским и слишком мало революционным. Он настаивает на необходимости поддержать его наступательный натиск. Движение должно «быть властью» (GA 94:116; ЧТ 131. – Выделено Хайдеггером). Таким образом, опасность представляют не грубость и не насилие национал-социализма. Самая большая опасность, напротив, состоит в том, что он станет безобидным, что из него сделают «проповедь Истины, Добра и Красоты» (GA 94:194)… В этом Хайдеггер перекликается с Э. Юнгером, который в 1932 году подчеркивал, что рабочий должен прежде всего уметь «настоять на своем» (sich durchsetzen). Между публичным «ангажементом» ректора Хайдеггера и его «философскими» отклонениями от курса в томах 95 и 96 никакого «поворота» не произошло. «Поворот» в отношении национал-социализма является частью всё той же легенды, развиваемой в «Письме о гуманизме» (1946).
Нет у Хайдеггера ни общей критики эпохи Нового времени, ни критики техники. В этой связи Жан-Марк Мандиозо справедливо говорит «о серьезном недоразумении» (Mandioso 2014). Примерно в 1940 году Хайдеггер отмечает в ЧТ, что «когда-то» в «Рабочем», где Юнгер заявлял о своей преемственности с Ницше, он лучше, чем впоследствии, «проник в суть техники» (GA 96:212). Хайдеггер присоединяется к Юнгеру в характеристике «двуликости техники», подчеркивая, что «воинственный лик Януса техники» именно заслуживает одобрения. В действительности, отмечает Юнгер, техника – это не «нейтральная область, имеющая универсальную ценность». Не существует техники вообще, но всякая жизнь обладает соответствующей ей техникой. Так, буржуа, озабоченный исключительно собственной безопасностью и собственным комфортом, «оказался неспособным использовать технику как средство власти, подчиненное его существованию» (Jünger 1932, Kap. 46). Хайдеггер говорит то же самое: «Только безусловные человеческие типы (Menschentümer), не отступающие перед высочайшей субъективностью, достаточно сильны, чтобы безусловно покориться метафизической сущности техники» (GA 96:257). Этой технике высшего типа, которую он называет «творческой», Юнгер противопоставляет другую технику, ту, которая используется только в производстве, на предприятии (Betrieb, GA 94:178; ЧТ 197).
С техникой дело обстоит так же, как с кровью и расой: сами по себе они ничего не значат. Они приобретают огромное значение, когда их используют для «борьбы за высвобождение сущности» (GA 96:124). ЧТ представляют собой именно «размышление о сущности», которое почти навязчивым образом строится как «борьба осознания» (или «…за осознание», Kampf der Besinnung)[53]. Хайдеггер небезосновательно полностью исключает из ЧТ термин «знание» (Erkenntnis). Здесь речь не идет о приобретении знаний посредством интеллектуального усилия. Задача философии или того, что он таковой называет, пробудить (GA 66:133, 143, 183) силу Бытия в тех, кого «зовет» судьба (GA 96:109). Доктрина Хайдеггера – это не свободный обмен аргументами. По его мнению, истина не зависит от аргументированного обсуждения, но, скорее, является частью «дара» и «почитания» (Verehrung, GA 95:33, 115 и др.). Поэтому он использует язык, который является вдвойне родственным языку Третьго рейха (lingua tertii imperii), описанному Виктором Клемперером (Klemperer 1947), в том, что он одновременно является и заклинанием, и простейшим языком приказа.
Необходимость борьбы вытекает из двойного убеждения. С одной стороны, существует обязательное неравенство между людьми[54]: некоторые «человеческие типы» не имеют сущности или обладают вырождающейся сущностью; здесь Хайдеггер имеет в виду в особенности еврейский тип. С другой – эти человеческие типы, которые не способны умереть, но могут – самое большее – «околеть» (verenden; GA 96:51, a также 138, 251), отвергают низшее положение, к которому принадлежат[55], и стремятся разрушить исторические народы, завлечь их в свои сети[56], лишить их сущности, «лишить их расы» (GA:255, 96, 56). Именно из этого положения вытекает необходимость защищаться.
Хайдеггер не впадает систематически в явный антисемитизм. Он предпочитает выражаться обиняками и подчеркивает преимущества такого способа выражения. По отношению к невидимой войне евреев, которая ведется через прессу, радио, рек ламу (GA 96:146), нужно уметь молчать, маскироваться, коммуницировать намеками. Посредством «невидимой философии» (GA 96:87) следует, притупляя бдительность, вводить в заблуждение читателей, не соответствующих уровню бытия, а со своими единомышленниками общаться через код. Поэтому оружием в этой войне служат косвенный язык, а также молчание, и читатели – сторонники крайних правых хорошо выучили урок. Так, один блогер писал в 2014 году: «Поймите, Хайдеггер говорил загадками и обращался исключительно к нам. Чужие не могли (не должны были) ничего понять»[57]. И именно в этом смысле следует, на мой взгляд, понимать периодически повторяющееся у Хайдеггера утверждение: «всякая уступка понятности уже есть разрушение»[58].
Хайдеггер разоблачает тайную и невидимую войну, войну трусов, тех, кто не осмеливается сражаться открыто, но действует анонимно в публичной сфере. Стоит ли напоминать об избитом антисемитском стереотипе еврея, который изнутри уничтожает пригласившего его к себе хозяина, – о лейтмотиве, приобретшем в годы национал-социализма смертоносную агрессивность (Faber 1999)? В ЧТ повсеместно присутствует и самая обыкновенная антисемитская лексика. Начиная с самого понятия «махинация»: авторы махинации – это «мелкие торговцы» (Händler), «рвачи, любители наживы» (Raf er), «ярые поборники, фанатики» (Eiferer) со своей «цепкой ловкостью в […] спекуляции» (zähe Geschicklichkeit des Schiebens, GA 95:97). Они «пройдохи» (gewieft): то и дело они «обманывают» (täuschen), «подстерегают» (lauern), «соблазняют» (locken) (GA 96:89, 117). В выражениях «человеческие типы», «историчные народы», также в идеях отсутствия почвы и корней (Bodenlosigkeit, Wurzellosigkeit) приверженцы Хайдеггера захотели увидеть философские абстракции. В действительности эти выражения приобретают свой полный – антисемитский – смысл лишь в историческом и идеологическом контексте эпохи (Benz 2010). Подчеркнем еще раз: поражение нацизма не заставит Хайдеггера отказаться от убеждения, что идет невидимая еврейская война. В письме Э. Юнгеру от 25 июня 1949 года он говорит о еврейской «жажде мести, которая по-прежнему существует, но которая стала еще изощреннее». «Еврейский эмигрант», который, по признанию самого Хайдеггера, есть синоним «неопределенного лица» (man), ждет лишь одного: возможности атаковать[59].
Принимая во внимание эти семантические сплетения, которые можно соткать, с одной стороны, на уровне текстов Хайдеггера и, с другой, на уровне дискурсивного контекста эпохи, больше не представляется возможным с легкостью воспринимать фразу, которая датируется концом тридцатых годов: «Путь, который Бытие диктует мышлению, проходит именно по грани истребления» (GA 95:50, a также 96:154).
Раньше считалось, что Хайдеггер был несомненным и последовательным критиком понятия расы. В свете ЧТ такая позиция больше не представляется такой уж незыблемой. Хайдеггер явно с определенной осторожностью относится к идее расы[60], однако при более пристальном рассмотрении эта осторожность тесно связана с его антисемитизмом: раса остается характеристикой евреев. Для немцев он предпочитает приберечь апологию «рода» (Stamm), «семьи/колена» (Geschlecht, GA 94:115), «крови» (Geblüt, GA 95:22), «немецкой сущности» (GA 96:48). Это отнюдь не делает из него критика национал-социализма, а как раз наоборот.