Глава 2. Наследник престола
Почему мою сестренку Бертой назвали, а не Юдит, как говорила ключница? А все просто, моя прабабка – Берта Савойская, мама принцессы Агнес. А еще у папы старшая сестра была – тетя Бертрада[22]. И кузина моя – дочка дяди Конрада – Берта. Так что родное это имя, вполне Штауфеновское.
Давеча, когда я в своей горнице над летописью корпел, да обеда дожидался, дома великий переполох приключился. Едва я точку в своем труде поставил, как ключ в замке дверном повернулся, двери распахнулись и меня под белы рученьки да к столу. Учителя нет, а для кого это я пыхтел, родственников пересчитывал? Для себя получается.
Папы нет, мамы нет, сестренка давно поела. Я один сам себе кум королю во всей трапезной за столом дубовым восседал, с челядью в королевский пир играл. Заячьи почки чуть ножом ковырнул, скривился, курицу запросил, потом грибков, медку сладкого, а что? Пока родителей нет, можно было бы и кубок винца яблочного сладкого, да только дядька потом меня на мечах в раз сделает. А мне оно надо?
Да, странное дело, не считал бы родственников: дедов, прадедов – поди и не прилетела бы назойливая мыслишка, что теперь мухой у носа вьется, то сядет, то взлетит. Жужжит муха, кусает муха-мысль: «А ведь я теперь претендент на трон. Не папа, я!»
Отобедал, теперь отлить да в доспех облачаться. Попробовал раз налегке, потом с неделю весь синий ходил, вперед наука. Дядька меня деревянным мечом да по незащищенным бокам так отделал… дня три я не то что сидеть не мог, с боку на бок со стоном поворачивался. Теперь на занятие только в броне.
Отхожее место в пристроечке всеми ветрами продувается, можно, конечно, было бы в горшок сходить, в тепле, так сказать, но мужчины не боятся трудностей, нужду справляют в холодном нужнике, что над рвом нависает. С той стороны, где нужник, ветром продуваемый, над пропастью торчит, всю зиму желтый снег. Мы там не играем. Сказать почему?
Обратно возвращаясь, хотел к матушке заглянуть, болеет, родимая, день-деньской сидит в светелке, ткать не ткет, вышивать не вышивает, думу думает или над свитками глаза портит. Хотел поговорить с ней, посоветоваться. Потому как не каждый же день человек узнает о себе, что он претендент на престол. То есть не то что узнает, наверное, еще, когда дядя Конрад на престол сел, кто-нибудь да говорил, что теперь я тоже вроде как на очереди. Потому что у дяди Конрада еще не родился мальчик, только две дочери. Я их знаю, много раз бывали у нас, только они уже взрослые и с ними неинтересно. Агнесса[23] – в этом году ездили к ней на свадьбу. Выдал дядя Конрад свою старшенькую за Изяслава II Мстиславича[24], великого князя Киевского. Такое не вдруг и произнесешь. И вторая, Берта, на выданье, помолвка уже состоялась, правда, это не помолвка, а сговор, жениха-то мы не видели, оттого и не кричали Герману III[25], маркграфу Бадена тили-тесто, и песен Берте-невесте никто еще не пел, но да от нее поди не уйдет. Так что, если двух зятьев-иноземцев не считать, после дяди Конрада я наследовать должен, если меня, конечно, князья выберут. Думаете, раньше я этого ни разу не слышал? Поди слышал, да только дошло-то до меня лишь теперь.
Подхожу к дверям и слышу, опять не слава богу, мама с папой то ли ругаются, то ли громко что-то обсуждают. И кричит мама. Не от боли кричит, от гнева.
– Да я знаю, Фридрих, что ты меня любишь и не на какую другую променять не согласишься, но разве ж я прошу променять? Нешто матушка моя тебя не наставляла, что коли не рожу я следующую Юдит, нить прервется? Но так теперь я тебе без всяких повитух скажу – не рожу уже больше! Пропаду! А ты – только трепаться о любви и горазд.
– Да что я могу, милая? Я-то что? – тихо оправдывается папа. – Я бы с радостью еще одну дочь от тебя принял, сто дочерей, но коли Бог не дает?
– Коли Бог не дает, самим взять придется. Что может быть проще, найди подходящую девушку, забеременеет она от тебя, родит черноволосую дочь, назовешь ее Юдит, и сила моя не пропадет.
– Не хочу другую! Ты моя жена! Чему ты меня учишь?!
– Я учу тебя, как род твой и дальше оберегать, больна я, лекари уже руки опускают. Сделай, как я тебя учу, пусть другая родит тебе маленькую Юдит – защитницу, хранительницу рода. Не страшно, что бастардка, а хочешь, когда девка отяжелеет, я подушку к животу привяжу? Все будут думать, что это наш ребенок.
– Бастардку в законные наследницы? А если мальчик? Нет!
– Сделай по-моему, заклинаю тебя. Ну, хоть даже и после моей смерти, как возьмешь за себя новую жену, и народится девочка с черными волосами, нареки ее в мою честь Юдит!
Странный разговор, странная мама. Что такое бастардка? Почему папа против, знает ведь, с мамой никто не спорит. Почему мама говорит, что не сможет больше родить? Двое детей – это же так мало. Вот у папы было десять сестер и два брата, правда, второй брат умер еще в младенчестве, но зато зятья живехоньки, они теперь вместе с дядей Конрадом правят. А рядом с моим троном кто встанет? У мамы трое братьев и еще одного ее папа прижил от любовницы, и три сестры. Ее брат Генрих Гордый теперь наши крепости осаждает, тоже мне дядя!
И почему они все время говорят о какой-то девчонке? Разве девчонки управляют ленами?
Мне пока что лук не натянуть, дядька Хротгар обещал сделать маленький, но пока не сделал. Меч из дерева, но все равно тяжел, кабы можно было двумя руками, я бы враз управился, а одной… После тренировки все тело болит, а рука дрожит, пальцы стило не держат. Матушка говорит:
– Пожалел бы его, Хротгар, не видишь – хрупкого Фридрих телосложения, кость тонкая, что, коли переломится?
– А враг его тоже щадить станет?! – возмущается старый воин, потряхивая русыми с сединой косами. И тут же мне: – Матушка твоя, герцогиня наша, во всем права, но в военном деле ей разбираться не дано. Это я тебе как старый мечник говорю. Подумаешь, кость тонка! Что с того? Наручи надень, броню. А прежде всего научись правильному бою. Делай, что тебе говорят, со мной не пропадешь.
– А если на замок нападут? Если подкараулят? В покои ворвутся? Много я смогу своим деревянным-то мечом? – ною я. – Может, матушка права, подождать малость.
– Коли нападут внезапно, и деревянный сойдет бока намять. А нормальный меч, ну, возьми, коль желаешь из оружейной, никто не запрещает, да только…
Я и сам понимаю, не поднять мне нормального меча. Точнее не так – поднять-то подниму, а вот биться им…
– На рынке любой мальчишка ножом орудует, что взрослый. А у меня два ножа на поясе, а я ими разве что яблоки чищу.
– Ножи – это хорошо. Ну, давай на ножах. – Дядька отводит меня на поляну, где мы в хорошую погоду тренируемся. – Нападай.
А мне того и надо, хвать нож самый длинный, и, прямым коли.
Дядька ловко выгнулся, посторонился, так что я со всей дури лечу вперед, получив для верности еще и пинка под зад. Стыдно.
– Обидно? – ловит случайную мысль старый Хротгар. – Стыдно, господин Гогенштауфен, не знать, что таким вот рыцарским ударом ты рискуешь себе ладонь порезать, а то и без пальцев остаться. Да окажись на мне броня – ты же врежешься в нее, рука соскользнет. Это же не меч, где кисть защищена – у твоего ножа никакой перекладины защитной не предусмотрено. А с порезанной рукой что дальше делать станешь? Давай еще. Да не коли ты, дура! Объяснял уже. Не коли, а режь! Где у человека основные артерии, на прошлом занятии учили.
– Запястье! – Я наношу новый удар, снова получился колющий. Дядька разворачивается. – Поджилки! – Пытаюсь подрубить под колено, куда там! – Шея!
– Режь, не коли. Лучше много мелких порезов сделать. Иной бьется, уже весь изрезанный, кровь хлещет. В бою он, может, боли и не чувствует, а кровушка из него убывает, и сил все меньше. А попробуй клинком вниз, ага. Давай!
Я снова наступаю, Хротгар отступает, прыгает, уворачивается, смеется.
– Режь, говорю. Не бойся.
– Да ты бы хоть броню надел, – не выдерживаю я. – Что, коли действительно зацеплю?
– Не твоя забота. Может, у меня под сюрко тонкая броня, у иных косоглазых бывает, снимал. Пока сам в руках не подержишь, ни за что не поверишь, что такая бывает. А про меня ты сейчас ничего не знаешь, как я одевался, не видел. Так что хочешь – на цветочках гадай, хочешь – ножичком чиркни мне по груди или животу, упрется в преграду, стало быть – защищен я. Не упрется – твое счастье. Режь!