Глава третья
Князь и княгиня Мещерские
Четыре лошади, запряженные в экипаж цугом, бежали довольно быстро.
За экипажем следовала на рыси охрана – шесть всадников в одинаковых полотняных кителях и брюках, в черных треуголках, с карабинами у правого бока, подвешенными на крюки широких панталеров – кожаных перевязей через левое плечо. Людей из Новотроицкого кирасирского полка – сержанта Чернозуба, унтер-офицера Ермилова и четырех рядовых – снова выпросил у Потемкина для командировки в Крым князь Мещерский. Он доверял кирасирам безгранично. Они уже бывали на полуострове, знали здешние климатические условия и жизнь населения.
Стояло обычное крымское лето.
В июле, а сейчас был именно конец июля, жара делалась совершенно нестерпимой. Дорога, ровная и прямая, пролегала по степи, уже выгоревшей от зноя. Иногда, вытирая пот платком, Михаил посматривал по сторонам. Справа желто-рыжая равнина, не имевшая ни деревца, ни кустика, уходила за горизонт. Слева поблескивала гладкая, как зеркало, поверхность Сакского озера, где местные жители добывали соль, выгораживая и осушая отдельные его участки.
Большая часть пути уже осталась за спиной, и кирасиры рассчитывали добраться до цели своего путешествия через три-четыре часа. Мещерский ехал из губернского города Ак-Мечеть, переименованного по указу императрицы в Симферополь, в город Гезлеве на западном побережье полуострова, ныне названный Евпаторией. Правительство Екатерины Второй желало восстановить в памяти обитателей бывшего Крымского ханства времена весьма и весьма отдаленные, когда Крым являлся не турецкой, а греческой колонией. В своих трудах географы и историки древней Эллады называли его «Таврида».
Однако немалая часть крымско-татарской знати и духовенства не хотела забывать своих недавних хозяев. Турецкие кнуты были им слаще русских пряников. Правда, многие из них эмигрировали в Турцию в прошлом, 1783 году, сразу после присоединения к России. Но некоторые остались, затаившись в бейликах – родовых земельных владениях. Враждебности они не скрывали, ибо за Черным морем, в двух сутках плавания, находился Стамбул, или Константинополь, или Царьград – столица все еще могущественной Османской империи.
Антироссийское террористическое исламское подполье, существовавшее в Крыму на деньги турецкой разведки, сменило тактику борьбы. Опорными пунктами для нее стали мечети, особенно «пятничные», то есть соборные, расположенные в приморских городах, куда свободно заходили торговые суда из разных стран. Смиреннейшие мусульмане, аккуратно посещавшие храм пять раз на дню, уезжали за море, в Стамбул, в Эдирне, в Бурсу, учиться вроде бы богословию, но возвращались оттуда почему-то специалистами по минно-взрывному делу, по рукопашному бою, по стрельбе из ружей и пистолетов.
Поймать за руку достопочтенных улемов, или знатоков и толкователей Корана, служителей мечетей, было непросто. Однако русские уже имели опыт. На полуострове существовала их агентурная сеть, созданная еще полномочным министром и чрезвычайным посланником Веселитским. Теперь следила за ней и поддерживала ее в рабочем состоянии Флора. Резиденты нашей внешней разведки раздали изрядное количество золотых монет тайным своим осведомителям, как татарам, так и другим жителям полуденного края: караимам, грекам, крымчакам, то есть крымским евреям.
Собственно говоря, поводом для внезапной поездки князя Мещерского из Симферополя в Евпаторию послужила как раз одна контртеррористическая операция, подготовленная Анастасией с помощью Абдуллы-бея из рода Ширин, служившего при последнем хане Шахин-Гирее каймакамом, или начальником, округа Гезлеве. Татарский вельможа поддерживал связь с Флорой и ждал сейчас именно ее. Но Аржанова выехать не смогла, врач запретил ей это. В дороге Михаил размышлял над тем, как объяснить Абдулле-бею подобное обстоятельство. Сказать правду или что-нибудь придумать? Ведь любые изменения на завершающем этапе операции крайне нежелательны. Они всегда вызывают настороженность у всех участников, ибо чреваты провалом.
Мещерский надеялся, что знакомство с бывшим каймакамом, когда он выступал постоянным спутником курской дворянки, несколько поправит дело. Абдулла-бей поверит ему, как верил самой Анастасии-ханым.
Действительно, не так уж давно Аржанова оказала семейству татарского вельможи важные услуги.
Осенью 1782 года русские пришли на военном корабле «Хотин» в гавань Гезлеве, бомбардировали город, высадили десант и изгнали оттуда отряд мятежников, которые сместили каймакама с должности и даже угрожали ему смертью. Флора тотчас передала власть Абдулле-бею и обещала защищать его и впредь силой русского оружия. Затем она способствовала назначению его брата Мехмет-бея начальником всего татарского самоуправления при таврическом губернаторе. В конце концов при распределении земельных угодий тех, кто удрал в Турцию, она замолвила словечко перед Потемкиным, и владения рода Ширин увеличились.
По возвращении с мужем в Крым в марте 1784 года Анастасия, рьяно взявшись за любимую работу, сразу навестила своих друзей в Гезлеве. Она находилась на пятом месяце беременности. Но никто не догадывался об интересном ее положении. Живот сильно не выступал, фигура была по-прежнему стройной и спортивной. Платья, которые она носила – как европейские, так и восточные, – удачно скрывали все особенности.
С радостью, с пышным татарским гостеприимством приняли ее тогда Абдулла-бей и его любимая сестра Рабие, питавшая к русской красавице слишком пылкие чувства. Они жили в собственной городской усадьбе, богатой и весьма комфортабельной. Бывший каймакам согласился возглавить совет старейшин при русском городничем Кандаурове. Он отлично уживался как с новой властью, так и со своими соплеменниками, которые с его помощью решали в городской администрации разнообразные деловые и житейские вопросы.
Во время традиционного праздничного татарского обеда, когда на стол подавалось примерно десять блюд, в основном мясных, Анастасия изложила брату и сестре следующую версию своего возвращения. Она все-таки вышла замуж за князя Мещерского, который сопровождал ее при поездках по Крымскому ханству. Супруги намеревались жить в поместье в Курской губернии. Но вот незадача – князь, будучи человеком служивым, вдруг получил повышение в чине и новую, весьма почетную должность управителя канцелярии губернатора Таврической области. Пришлось снова собираться в дорогу. Пока они арендовали усадьбу в Симферополе, но хотят построить там дом, так как императрица пожаловала молодоженам около него 500 десятин земли.
– Слава Аллаху! – воскликнула эмоциональная Рабие. – Теперь ты – мужняя жена и будешь всегда сидеть дома. Я приеду к тебе в гости.
– Приезжай, – кивнула ей Анастасия.
– Я научу тебя плести килимы, – продолжала молодая татарка. – Каждая наша женщина обязана уметь их делать.
– Надеюсь, ремесло несложное?
– Как сказать, – заважничала Рабие. – Сразу оно не всем дается. Главное – настойчивость и терпение.
– С чего начинать?
– Сперва купи станок. Нитки любого качества ты найдешь на базаре. Но советую выбирать шелковые, синие и коричневые…
Абдулла-бей, покуривая кальян, со снисходительной улыбкой слушал болтовню женщин. Может быть, Рабие и научит русскую делать килимы – знаменитые татарские двусторонние ковры, – но ему не верится, будто госпожа Аржанова, сотрудник секретной канцелярии Ее Величества, вновь прибыла на полуостров именно ради такого дела. Впрочем, в это не поверит один человек из его родственников, друзей и знакомых, хоть когда-нибудь встречавших ее.
Молва приписывала сей энергичной особе и ее команде головорезов бесследное исчезновение Казы-Гирея, резидента османской разведки в Крыму, и всей его шайки где-то на вершине горы Чатыр-Даг. Еще она вела переговоры с крымско-татарской знатью, после чего хан Шахин-Гирей отрекся от престола. Также ее видели, правда, в мундире офицера, на церемонии подписания – конечно, не совсем добровольного – беями и мурзами присяги на верность императрице Екатерине II, что свершилось на Ак-Кая, или Белой Скале, в июне 1783 года в присутствии светлейшего князя Потемкина и в окружении полков доблестной русской армии…
Женщины продолжали оживленно разговаривать по-татарски. Бывший каймакам, наскучив их беседой, решил перейти к обсуждению более существенных тем и сказал Анастасии фразу на французском языке:
– Je pense, il n’y a rien d’interessant pour vous dans les tapises.
– Non, – не согласилась она. – C’est interessant pour moi aussi.
– Mais que encore?
– La vie du Crimée. La vie de famille, publique, politique[4]…
Рабие посмотрела на брата вопросительно. Он велел ей приготовить кофе. Это можно было сделать прямо в комнате, на огне, горящем в мангале. Молодая татарка всегда варила кофе по собственному рецепту, очень вкусно. Тем временем Абдулла-бей и Анастасия продолжали общение по-французски. Флоре приходилось говорить медленно и слушать очень внимательно. Татарский вельможа изучал иностранный язык в медресе в Стамбуле. Там он привык к какому-то особенному произношению, когда пропадали почти все глухие согласные, а гласные делались гораздо длиннее.
Курская дворянка начала издалека.
Великая царица, сказала она, сдержала свои обещания перед крымско-татарским народом. Жители полуострова свободны, беи и мурзы имеют права и привилегии российского дворянства, мечети и текие (монастыри. – А. Б.) с дервишами продолжают деятельность, законы шариата применяются без ограничений. Бесспорно, некоторые изменения есть. Например, во всех приморских и крупных городах теперь стоят не турецкие гарнизоны, а русские. Никому не рубят головы на площадях, не сажают на кол, не отсекают руки за воровство, не побивают камням и за супружескую измену, как это водилось при османском владычестве. Государыня, чье человеколюбие известно миру, отменила подобные обычаи. Они претят ее доброму сердцу.
– Очень жаль, – сказал с тонкой улыбкой Абдулла-бей. – Веками наш народ видел суровость власти и боялся жестоких наказаний. Только они удерживают чернь от подлых поступков.
– Хотелось бы увести мусульман от такого мрачного средневековья.
– Зачем же? Оно им нравится. Это – их мир, их представления о справедливости, о добре и зле, о чести и достоинстве. Тут слова не имеют значения, только – удары плетью…
Рабие подала им маленькие чашечки, наполненные горячим темно-коричневым напитком. Сахар класть не требовалось. Готовя, молодая татарка расплавляла его на дне джезвы вместе с молотым кофе, медленно доводила до кипения и тотчас снимала с огня. Анастасия пригубила чашку.
– Пожалуй, вы в чем-то правы, достопочтенный Абдулла-бей, – сказала она. – Но мы, русские, следуя правилам просвещенного XVIII столетия, желаем сделать удары плетью строго избирательными. Их должны получать лишь самые заклятые наши враги и за самые отвратительные поступки.
– Список у вас есть? – спросил бывший каймакам.
– Какой список? – удивилась Флора.
– Этих самых отвратительных поступков.
Аржанова понимала, что беседа, протекающая в комнате с роскошными персидскими коврами, достаточно серьезна и важна для нее. Но все-таки она рассмеялась. За семь месяцев пребывания в России она успела отвыкнуть от сугубо конкретного мышления своих татарских знакомых. Они могут очень витиевато изъясняться, начиная обсуждение темы. Однако, когда главные пункты будущего соглашения определены, с ними надо говорить точно, ясно, просто.
Абдулла-бей сразу назвал ей имя Муртаза-эфенди, имама, настоятеля знаменитой соборной мечети Джума-Джами, возведенной в Гезлеве турками в конце XVI века. Прежде она играла значительную роль в жизни государства. Все крымские ханы, получив фирман на правление от султана, на кораблях прибывали из Стамбула в Гезлеве и впервые предъявляли его подданным именно в Джума-Джами, затем молились там вместе с ними. В соборной мечети также находился особый манускрипт, где ханы прилюдно расписывались, удостоверяя верность своему сюзерену – правителю Османской империи.
Муртаза-эфенди, первый среди имамов Крымского ханства и всем известный, во время мятежа повел себя по-предательски. Абдуллу-бея он уверял в приверженности к законной власти Шахин-Гирея. Когда же город захватил отряд наемников-чеченцев, присланных выступившим против хана его старшим братом Бахадыр-Гиреем, то имам сразу перешел на их сторону. Он сообщил бунтовщикам о якобы зарытых в городской усадьбе каймакама сокровищах рода Ширин. Абдулла-бей, в спешке покидая Гезлеве, и впрямь зарыл в саду три сундука, но не с золотыми монетами, как то померещилось священнослужителю, а с посудой, правда, серебряной и медной.
Теперь у Муртаза-эфенди, благополучно пережившего присоединение Крыма к России, объявилось огромное количество родственников в Стамбуле. Они слишком часто навещали его, слишком долго вели какие-то беседы с некоторыми прихожанами соборной мечети. Интересно, что обсуждают под величественными куполами Джума-Джами турки и татары? Неужели одно толкование священной книги всех мусульман – Корана?..
Установить наблюдение за Муртаза-эфенди и его гостями с берегов Босфора не составляло труда. Рабие, часто навещавшая русскую подругу в Симферополе, привозила ей письма от брата, в которых не понимала ни слова ни по-французски, ни по-татарски, ибо была неграмотна. Обучение плетению килимов шло успешно, сбор информации о подпольной террористической группе – тоже. Однако Аржанова выжидала. Сейчас требовалась эффектная акция, получившая бы резонанс в обществе Таврической губернии и давшая бы в руки русской разведки не только самих заговорщиков, но и вещественные доказательства их преступной деятельности.
Такой день настал.
В Симферополь прискакал на взмыленной лошади гонец от Абдуллы-бея. Донесение, доставленное им, было кратким: в Гезлеве-Евпаторию прибыло турецкое торговое судно, ящики, сгруженные с него ночью, перенесены в мечеть, в доме Муртаза-эфенди находятся никому незнакомые люди. Значит, надо действовать немедленно. Но Анастасия еле-еле ходит, врач говорит о скорых родах.
– Поезжай, милый, – курская дворянка, лежа на диване, протянула донесение князю Мещерскому.
– Ну, если ты доверяешь… – на всякий случай произнес он, бросив взгляд на кривые строчки, начертанные по-французски.
– Только возьми их живыми. Найди надежных свидетелей для открытого процесса в Симферополе.
– Постараюсь.
– Да все получится. Сержант Чернозуб и унтер-офицер Ермилов помогут тебе.
– Во имя нашего будущего ребенка, – Михаил положил руку на живот супруги, теперь округло выступающий под просторным платьем. Девятимесячный плод, обитавший там, живой и энергичный, отозвался на прикосновение толчком ноги. Анастасия сперва поморщилась от боли, но потом улыбнулась:
– Мы с малышом будем тебя ждать…
В древние времена на месте Евпатории было греческое поселение Керкинитида. Итальянцы, владевшие полуостровом почти два с половиной столетия, не оценили ее расположения и никаких укреплений не построили. Зато турки, прибывшие сюда на кораблях летом 1475 года, взглянули на Керкинитиду иначе. Довольно быстро, за два-три года, они возвели крепость и дали ей название «Гезлев» или «Гезлеве», с ударением на последнем слоге. Перевод этого слова неясен, но возможно, что-то связанное с наблюдением, с глазом султана, вечно озирающим свои владения.
Когда турок из Крыма прогнали русские и возникло независимое и свободное Крымское ханство, Гезлеве получила пышное наименование «ханской крепости». Но денег на ее модернизацию и ремонт Шахин-Гирей в своей казне так и не нашел. После создания Таврической области наши инженеры обследовали Гезлеве и признали ее не соответствующим современным требования фортификации. Кроме того, Российская империя уже начала возводить собственную военно-морскую базу и крепость Севастополь. При таком раскладе бывшая османская твердыня Гезлеве становилась обычным торговым портом.
Мощные стены, сложенные из бута и пиленого известняка-ракушечника толщиной в три-пять метров и высотой в шесть-восемь метров, постепенно разрушались. Земляной ров, некогда заполненный водой, теперь высох и зарос бурьяном и маленькими деревцами можжевельника.
Однако восточные ворота крепости – «Одун-Базар-Капусу» – куда сходились дороги из Ак-Мечети, Бахчи-сарая и Перекопа, производили впечатление очень крепких и даже недавно отремонтированных, что соответствовало действительности. Их дубовые створки, скрепленные металлическими полосами, запирали на ночь на две толстые балки. Крымская степь, все еще населенная дикими кочевниками, казалась людям, пришедшим из великой северной страны, опасной и совершенно непредсказуемой.
Солдаты в таких же летних полотняных кителях, как и кирасиры, взяли ружья «на караул» перед коллежским советником князем Мещерским и его охраной. Экипаж на хорошей скорости миновал «Одун-Базар-Капусу» и помчался по улице Каменной, ведущей к зданию городской управы. Здесь важного чиновника из губернской администрации встретил сам городничий Кандауров. Абдулла-бей из рода Ширин находился внутри здания, в одной из темноватых, маленьких комнат, выходивших окнами во двор. Он увидел Мещерского и в тревоге задал всего один вопрос:
– Где Анастасия-ханым?
Запнувшись, Михаил ответил:
– К сожалению, она… Она болеет. Но вам, достопочтенный Абдулла-бей, моя жена передала кое-что… во исполнение вашего с ней договора.
– Договор был, – подтвердил бывший каймакам.
Кожаная плоская сумка с сотней золотых червонцев, разложенных в ней по карманчикам, нашитым по ее бокам и внутренним стенкам, перешла из рук Михаила в руки татарского вельможи.
– Это – аванс, любезный друг, – сказал ему по-французски Мещерский. – После успешного завершения операции вы получите остаток, примерно равный первоначальной сумме.
– Я знаю, – Абдулла-бей приподнял в руке сумку, как бы определяя ее вес. – Следуйте за мной, князь…
Не ожидал такого подвоха Муртаза-эфенди от городничего Кандаурова, которому заплачено было немало. Но командир гарнизонного батальона городничему не подчинялся. Увидев бумагу с государственной печатью в руках у князя Мещерского, он тотчас отрядил в его распоряжение солдат. Очень тихо они окружили дом имама, расположенный в глубине двора соборной мечети. Конечно, в этом им помогли сумерки, а также беспечность имама, уверенного в добром расположении к нему городничего Кандаурова. Когда важные турецкие гости, рассевшись на кожаные подушках вокруг богатого достархана, взяли по первому чебуреку с большого медного блюда, кяфиры, или неверные, ворвались в комнату. Молодой пехотный офицер, уже освоивший местную лексику, приставил пистолет к голове священнослужителя и сказал:
– Турмах, огълу къатыр! Нереде анахтарлар[5]?
Соборная мечеть, построенная знаменитым турецким архитектором Ходжи Синаном, была огромна. Тем не менее из-за превосходно рассчитанных пропорций здание казалось слово бы парящим над землей, устремленным в небо. Как и крепость Гезлеве, его возводили, используя в основном местный камень-ракушечник, несущие же части выполнили из известняка, плотно подогнав его плиты одна к другой. Центральный зал Джума-Джами достигал высоты примерно 22 метра. Он имел сферический купол. С западной и восточной стороны зала находились обширные двухэтажные галереи, прикрытые несколько приплюснутыми куполами. Главный, северный фасад украшал так называемый «притвор» с колоннами и арками.
Заблудиться в Джума-Джами, особенно человеку, попавшему в мусульманский храм впервые, ничего не стоило. Потому Мещерский задумался, озирая высокую стену западного фасада с семью стрельчатыми окнами наверху и двумя дверями внизу. За ним, скрывая фонари под полами плащей, остановились кирасиры и солдаты из гарнизонного батальона.
Между тем подвалов в мечети не существовало.
Следовательно, тайник и, возможно, – террористы, укрывшиеся в нем до поры до времени, находятся где-то здесь, за этой толстой стеной здания, по форме близкого к кубу, за его галереями, за извилистыми переходами между ними, за узкими коридорами, за крутыми деревянными лестницами, за балконами, нависающими над центральным залом.
Этот зал с его михрабом, или открытым алтарем, устроенным в центре южной стены, и мимбером – кафедрой, откуда имам произносил проповеди, Михаил исключил из мест поиска сразу. Во-первых, нельзя оскорблять чувства верующих. Во-вторых, даже самые отпетые бандиты, то есть добродетельные мусульмане, прибывшие на полуостров проводить «джихад», или священную войну против неверных, едва ли решатся хранить порох и оружие поблизости от михраба. В Джума-Джами он был красиво отделан восемью рядами резных, раскрашенных полуколонн, растительным орнаментом и наведенными на стене сусальным золотом надписями на арабском языке. Одна из них, например, гласила: «Прежде молитвы очисти совесть свою перед михрабом».
Понятия о совести в исламском мире весьма своеобразные. На них коллежский советник даже не рассчитывал. Он взял связку ключей, изъятых у Муртаза-эфенди, нашел один, подходящий к двустворчатой, изготовленной из дуба, двери в западной стене мечети, открыл ее и обернулся к солдатам:
– Очень тихо! Очень осторожно! Тот, кто найдет тайник, получит пять золотых рублей…
Сержант Чернозуб и унтер-офицер Ермилов шли, почти касаясь плечами друг друга. Ермилов нес фонарь, в котором колебалась от невидимых движений воздуха и мерцала свеча. Чернозуб держал наготове пистолет. По их разумению, у двери в комнату с оружием должен был стоять охранник. Во всяком случае, кирасиры бы поставили его обязательно. Охраннику предназначалась пуля из пистолета. Всех остальных неприятелей отважные латники Екатерины Великой намеревались взять в плен в ходе рукопашной схватки.
Как ни старались Чернозуб, Ермилов и идущие за ними рядовые двигаться осторожно, ступени деревянной лестницы под их тяжелыми сапогами отчаянно скрипели. Они словно давали сигнал хозяевам мечети: «Тревога!» Но, похоже, сигнала никто не слышал. Гулкая тишина и непроглядная темнота царили на галерее западной стороны. Русские беспрепятственно поднялись на второй этаж, медленно пошли по коридору, повернули по его ходу направо и тут остановились. Приглушенные голоса, блеск огня и тени от него на стене – все указывало на то, что поиск увенчался успехом.
Чернозуб и Ермилов переглянулись и дали солдатам знак приготовиться к бою. Глухая каменная стена послужила им хорошим прикрытием. Прижимаясь к ней спинами, русские шаг за шагом пробирались к маленькой комнате, освещенной изнутри, и уже отчетливо слышали разговоры тех, кто в ней находился:
– Анги саат?
– Тез он.
– Бен истерым раатланмах.
– Бир шей! Тохта. Бу чабык.
– Бах! Ким онда[6]…
Но это были последние слова татарина или турка – что впоследствии они так и не определили, – стоявшего у двери. Чернозуб, прижав пистолет к его животу, надавил пальцем на спуск, и выстрел получился не столь громким, как обычно. Огнестрельное оружие сержант тотчас отшвырнул в сторону и огромным своим кулачищем нанес удар по скуле первого бросившегося к нему заговорщика.
Подобный удар, направленный в висок, стал бы последним в жизни добродетельного мусульманина. Однако Чернозубу приказали не убивать без нужды, а только захватывать в плен. Потому богатырь-украинец с ходу лишил противника сознания и принял участие в дальнейшей яростной драке. Нельзя сказать, будто схватка обошлась без потерь с нашей стороны. Террористы сопротивлялись до последнего. К тому же у них имелось оружие: кинжалы, ятаганы, сабли и пистолеты, правда, не все их они успели зарядить.
Больше других пострадал унтер-офицер Ермилов.
Какой-то ошалелый турок на мирное предложение сдаться не ответил и тут же ятаганом распорол ему весь правый рукав кителя, при том глубоко поранив руку от плеча до локтя. Однако выстрелы из двух пистолетов, которые произвели заговорщики, вреда никому не причинили. Первая пуля попала в оштукатуренную стену, вторая – в пол. В тесной комнате, заставленной длинными ящиками с ружьями, прицеливаться действительно было трудно. Выстрелы же, добавив черного порохового дыма, только помогли русским в рукопашном бою одолеть азиатов. Под шумок они крепко избили своих противников, всех уложили на пол лицом вниз и связали им руки заранее приготовленными сыромятными ремнями.
Не только ружья доставило в Евпаторию торговое судно, пришедшее из турецкого порта Синоп, но и порох, свинец, деньги. Мешки с порохом находились в другой комнате, обнаруженной лично князем Мещерским. Там порох раскладывали по каким-то коробкам вместе с мелкими кусочками свинца два татарина, крайне удивившиеся появлению коллежского советника. Сражаться с ним они не стали, а сразу повалились на колени и запросили пощады.
В общем, вечер прошел беспокойно.
Пока отправляли арестованных в местную тюрьму, пока описывали найденное военное имущество, пока опрашивали свидетелей, которые все-таки нашлись, в чем состояла прямая заслуга Абдуллы-бея. Очень заинтересовали князя Мещерского дружеские и сердечные отношения Муртазы-эфенди с городничим Кандауровым, но это дело требовало особых разбирательств. Доказать факт подкупа надо еще уметь. Заночевал управитель канцелярии таврического губернатора вместе с кирасирами в усадьбе татарского вельможи, хорошо охраняемой.
Бывший каймакам радовался удачному исходу операции не меньше русских. Он приказал заколоть трех барашков и устроил для всех ужин в саду, где его слуги жарили на открытом огне шашлыки из молодого и свежего мяса, сладкого, как мед. В изобилии подавали также татарский национальный хмельной напиток из перебродившего пшена – «бузу». Абдулла-бей предложил князю задержаться у него в гостях на денек-другой, чтобы, пользуясь полным штилем на море, выйти на лодке порыбачить.
– Нет, – сказал Михаил. – Завтра на рассвете мы уедем.
– Куда спешить смелому воину?
– Домой и только домой.
– Так приказала Анастасия-ханым? – татарин хитро улыбнулся.
Мещерский поставил на достархан недопитую пиалу с «бузой» и хмуро взглянул на собеседника. Пожалуй, теперь ему можно сказать о том чувстве тревоги, которое не оставляло коллежского советника в последние часы:
– Анастасия Петровна – на сносях. Она вот-вот родит. В это время я должен быть рядом с нею…
Если бы он мог, он бы гнал лошадей галопом от Евпатории до Симферополя. Однако силы животных небезграничны. Им нужен отдых, корм, вода. Кроме того, с отрядом следовала крытая арба, в которой находились пять – по мнению Мещерского – главных участников подпольной исламской террористической группы. И не Муртаза-эфенди, конечно, хотя вопрос о высылке имама в Турцию уже решен, но два его дальних родственника и трое турок с торгового корабля, которые находились в той комнате, где стояли ящики с ружьями. Еще шестерых татар Михаил оставил на гауптвахте гарнизонного батальона с приказом сторожить их весьма прилежно, но не допрашивать и уж тем более – не бить.
Князь и княгиня Мещерские арендовали усадьбу не в центре Симферополя, а на северной его окраине. Большой двухэтажный дом с хозяйственными постройками и тенистым садом, спускающимся к реке Салгир. Открывая ворота усадьбы, слуга сказал Михаилу, что его сиятельство приехал вовремя. Сегодня в полдень у барыни начались схватки, здесь находится акушерка, а час назад прибыл и полковой лекарь, вызванный из штаба Копорского пехотного полка, расквартированного в губернском городе.
Переступив порог дома, коллежский советник услышал приглушенный крик. Кричала Анастасия. Хотя ее уложили рожать в самой дальней комнате, этот крик, исполненный боли и почти животного страха, разнесся по всему первому этажу.
Не вполне владея собой, Михаил кинулся в комнату к жене. Первое, что поразило его, было белое, как снег, запрокинутое вверх и покрытое испариной лицо курской дворянки. Она лежала на высоких подушках, подложенных ей под спину и под голову, и быстро, шумно дышала.
Мещерский хотел возмутиться действиями медика, даже не пытающегося облегчить страдания его супруги, как полковой лекарь, решительный молодой человек в очках, схватил его за руку и вытолкал в коридор. Придерживая за собою дверь, он довольно грубо сказал князю, чтоб тот не вздумал соваться сюда снова, потому что это зрелище – не для слабонервных.
– Но, сударь, позвольте! – коллежский советник, будучи в отчаянии, уцепился за лямку длинного лекарского фартука. – Надо же что-то делать! Она… Она умирает!
Военный врач посмотрел на него сквозь стекла очков, как на сумасшедшего:
– Да все в порядке, ваше сиятельство! Воды отошли. Сердцебиение плода прослушивается. Схватки уже идут через одну-две минуты.
– А когда… – опять заговорил Мещерский.
– Скоро! – перебил его лекарь и с силой захлопнул дверь за собой.
Сперва Анастасия, лежавшая в одной рубашке на низком татарском диванчике – «сете», стеснялась молодого лекаря, когда он подходил к ней проверять пульс, вытирать пот со лба, прикладывать стетоскоп к животу. Но через три часа ей уже было абсолютно все равно. Роды затягивались, и она, обессиленная болями, плохо воспринимала происходящее.
Ее дочь Александра появилась на свет Божий около полуночи. Аржанова услышала легкий шлепок, потом плач ребенка. Акушерка, держа в руках маленькое красное тельце, показала его роженице: «Девочка у вас, ваше сиятельство…»
Младенца отнесли в другую комнату, чтобы искупать в большом тазу с теплой водой, обтереть мягким полотенцем, завернуть в пеленки. Роженице положили на живот бычий пузырь со льдом, дали чашку крепкого чая, разбавленного ромом, укутали большим пуховым платком и помогли сесть.
Все это время Анастасии чудилось, будто на грани света и тьмы ее терзает страшная и немилосердная сила, а она борется с ней за собственную жизнь и жизнь своего ребенка. Но теперь эта сила отступила, ушла, и ее дочь здесь, в нашем солнечном мире. Стихли крики и скрежеты. Постепенно приходило успокоение, унималась адская боль.
В тишине и прохладе крымской ночи большой дом ожил. Хлопали двери, стучали чьи-то каблуки, звучали взволнованные голоса. В комнату, где свершилось таинство природы, первым вошел князь Мещерский. Опустившись на одно колено, он благоговейно прижал руку жены к щеке и прошептал:
– Спасибо за наследницу, родная моя, любимая, ненаглядная…
Курская дворянка, медленно возвращаясь из хаоса преисподней к повседневности, чуть слышно ответила ему:
– Может быть, спасение – в вере.
Долго смотрел Михаил на осунувшееся лицо жены. Большая кровопотеря навела синие круги под ее глазами, а страдания прочертили жесткие складки у губ. Сейчас он всемерно желал одного – принять на себя ее муки. Лишь бы Флора быстрее ожила, встала на ноги, в один миг, как в сказке, превратилась бы из лягушки в царевну.
– В Гезлеве все удалось блестяще, – наконец сказал он. – Действительно попалась группа заговорщиков, секретные их бумаги, оружие, порох, свинец.
– Где они? – Аржанова перевела взгляд с резного деревянного потолка, какие обычно делают в богатых восточных домах, на мужа.
– Бумаги, изъятые у имама Джума-Джами, я привез с собой, – ответил он. – Видимо, это переписка и инструкции. Но ты должна посмотреть, я же не понимаю их грамоты. Еще есть пятеро арестованных… Оружие, порох и свинец я оставил в цейхгаузе гарнизонного батальона. Там же – другие шестеро арестованных, они – местные татары.
– Милый, мы добились успеха! – в глухом, как будто бумажном голосе Анастасии прозвучали знакомые Михаилу интонации.
– Пусть теперь нас поздравит господин Турчанинов из Санкт-Петербурга. – улыбнулся князь. – Тебя – с рождением ребенка и хорошо подготовленной конфиденциальной операцией, меня – с ее завершением. Думаешь, они нас наградят?
– Вот уж не знаю, – она покачала головой.
В проеме двери возникла невысокая фигура, точно материализовавшаяся из непроглядной крымской ночи. Белый маг был верен своей манере одеваться: черная шелковая рубашка, черные узкие кюлоты длиной до колен, черные чулки и башмаки. Но в руке Сергей Гончаров держал толстую, обвитую у основания белой ниткой, восковую свечу и, закрывая ее с одной стороны ладонью, направлял свет на себя.
– Я опоздал, – произнес он с раскаянием.
– Ничего, – Анастасия взглянула на колдуна доброжелательно. – Лучше поздно, чем никогда.
Белый маг поставил свечу на низкий татарский шестигранный столик «къона», и в комнате стало как-то необычно светло. Из кармана он извлек плоскую серебряную фляжечку с плотно завинчивающейся крышкой-стаканчиком, открыл ее, налил какую-то жидкость в стаканчик и протянул Аржановой:
– Пейте, ваше высокоблагородие.
– Живая вода? – в вопросе коллежского советника прозвучала легкая насмешка.
– Да, – очень серьезно ответил Гончаров.
В своей маленькой усадьбе, расположенной в селении Черноморское – такое название получила Ак-Мечеть сразу после присоединения Крыма к России – белый маг устроил особую комнатку с зеркалами на станах. Там, раскладывая на столе принадлежности для гадания, он мог видеть в зеркальных поверхностях неясные отражения. Чаще из потустороннего мира являлась к нему бабушка по отцовской линии – деревенская колдунья. Он общался с ней, но только при помощи знаков. Ее ответы надо было еще правильно истолковать.
Последнее время события вокруг князя и княгини Мещерских нарастали как снежный ком. Гончаров видел дорогу в степи, кубическую громаду здания, тонувшую в сумерках, и золотой шпиль с полумесяцем над ней, огонь, блеснувший в черном узком пространстве, скорее всего – выстрел. Пуля из пистолета, то есть шарик, окруженный сиянием, летела во мгле Вселенной неведомо куда.
А белого ангела, спустившегося с небес на землю и коснувшегося рукой фигуры беременной женщины, колдун разглядел гораздо позже и тотчас собрался в Симферополь.
Череду успешных сеансов Гончарова у столичной знати увенчала встреча со светлейшим князем Потемкиным. Екатерининского вельможу в тот день мучила ужасная мигрень. Белый маг с первой минуты почуял огромную внутреннюю силу этого человека. Однако, как обычные смертные, тайный супруг царицы был уязвим и за свои достижения платил цену очень высокую. Колдун избавил его от болей, затем честно ответил на все вопросы. Потемкин поверил в способности Гончарова. Прощаясь с белым магом, он дал ему бриллиантовый перстень и попросил, коль тот уезжает в Тавриду навсегда, позаботиться об одной хорошо известной колдуну особе…
Третьей вошла в комнату к курской дворянке горничная Глафира. В руках у нее была драгоценная ноша – спеленутая маленькая княжна Александра. Во время родов служанка не отходила от госпожи ни на шаг. Она бормотала свои молитвы и обереги, но реально ничем помочь ей не могла. Тысячелетние законы Природы непреложны, и Анастасия испытала их на себе в полной мере. Но все кончилось благополучно. Теперь, поклонившись Анастасии в пояс, горничная передала ей ребенка со словами:
– Покормите вашего первенца, матушка-барыня.
Мужчины удалились.
Курская дворянка распустила шнур на вороте рубашки и обнажила левую грудь. Молоко, наполнявшее ее, уже прозрачной желтоватой каплей выступило из соска. Девочка крепко обхватила его пухлыми губками. В первый миг Анастасия чуть не вскрикнула от новой боли, похожей на укол иглы. Но потом слезы умиления покатились по ее щекам, ибо эта боль была сладкая…
На редкость крепким, здоровым, жизнерадостным ребенком оказалась наследница. Она не болела, много ела и быстро росла. Аржанова сама кормила дочь первые три месяца. Потом молока стало не хватать, и они наняли кормилицу. После чего курская дворянка перетянула грудь, чтобы сохранить стройную фигуру и быть всегда привлекательной для мужа.
В конце трехмесячного «молочного периода», который сопровождался у супругов бурным проявлением страсти в постели, Анастасия попалась снова, причем не сразу обнаружила это. Вторая беременность и роды протекали гораздо легче и закончились появлением на свет сына, нареченного Владимиром. Князь Мещерский пребывал в совершеннейшем восторге и желал продолжения «марафона любви», столь плодотворного. Однако Аржанова твердо заявила ему: «Хватит!»
Третьего, четвертого, пятого князей или княжон Мещерских надобно обеспечить достойным их титула и положения в обществе состоянием, а они пока его не заработали. Разве забыл Михаил собственные мытарства и унижения, когда поступив в гвардию, считал каждую копейку? Полковые же товарищи смеялись над ним, потому что вели жизнь, обычную для столичных франтов: кутежи, попойки, игра в карты, содержание девиц легкого поведения.
Примерно в этом духе высказалась и секретная канцелярия Ее Величества: любовь – штука хорошая, но служба – превыше всего. Статский советник Турчанинов сообщил им, что ныне в Санкт-Петербурге обсуждается новый государственный проект – поездка императрицы Екатерины II на юг для ознакомления с обширными, недавно завоеванными территориями. Конечный пункт путешествия – Таврическая область, Бахчи-сарай и Севастополь.
В предварительном плане обозначен пункт – встреча крымских мусульман с доброй государыней. Им следует сформировать из отборных всадников двухтысячный полк, который будет сопровождать Екатерину Алексеевну в путешествии по Крыму. Также великая царица желает остановиться на несколько дней в бывшем ханском дворце вместе со своими многочисленными спутниками, в частности, с послами Англии, Франции, Австрии и Польши. Ничто там не должно угрожать их здоровью и жизни.
Прочитав это послание, князь и княгиня Мещерские крепко призадумались. Ответственность была огромной. За грандиозным проектом угадывался только один автор – светлейший князь Потемкин. Уж он-то теперь не даст им покоя и спросит по всей строгости, и за татарский конный полк – причем с холодным и огнестрельным оружием – и за толпы радостных поселян у дороги, бросающих цветы – именно цветы, а не что-либо другое – под копыта царских лошадей, и за уют, порядок и безопасность в давно опустевших, заброшенных хоромах крымских ханов в Бахчи-сарае.