Глава 10
Сара никогда не могла устоять перед красотой ночных парижских улиц. В поздний час, да еще в дождь и холод, они пустели. Витрины магазинов были темными. Свет лился только от старинных уличных фонарей, казавшихся пришельцами из другой эпохи. Автомобили проезжали то реже, то чаще – в зависимости от дня недели, а на узких улицах машин почти никогда не было. Улицы были наполнены предвестием следующего дня. Прекрасный образ ночного города можно было взять с собой в кровать, свернуться с ним калачиком, глядя в окно на свет и тьму, поуютнее устроиться, закрыть глаза и до утра видеть его во сне.
Саре со временем перестало нравиться ездить в пустом метро с его металлическим лязгом и грохотом, делить сиденья с ночными незнакомцами. От этого она становилась мрачной и еще более напряженной. Иногда ей даже хотелось все бросить. Пешком до дома было всего полчаса, и эти прогулки стали ритуалом. Они расслабляли и утешали Сару, хотя и наделяли ее чувством душераздирающего одиночества, но вместе с тем решимостью, и надеждой. «Да, я могу сделать это. Да, именно здесь я и мечтала оказаться. Я не брошу учиться, пока все это не станет моим, пока я не проникнусь всем этим настолько, что смогу взять с собой, когда отправлюсь домой».
Пока она не сможет вечно обладать Парижем.
Пока не научится передавать его красоту тем, кому она нужна.
Когда Сара останавливалась перед Ladurée, то, чтобы ненароком не прижаться руками к окну, обычно отводила их за спину и одной рукой брала другую за запястье. Сара полюбила изысканную, обманчивую простоту этого кондитерского дома. Она была видна во всем – в знаменитых коробках розового и мятного цветов; в зеленой двери, которая, казалось, была весьма почтенного возраста; в завитках орнамента на упаковках; в уложенных конусами всемирно известных macarons. В сочельник Сара стояла перед этим окном, украшенным к празднику блестящими звездчатыми огнями, – совсем одинокая, с сухими глазами.
Она потерла большим пальцем суставы, заботясь о напряжении в них точно так же, как заботилась обо всех других вещах, которые сильно хотела получить, но пока еще не могла.
– Больно?
Большая, твердая рука Патрика сомкнулась вокруг ее запястья. Этот охват был ей так знаком по работе в кухнях, когда он подкрадывался к ней, желая удостовериться, что все в порядке. Быстрые, ловкие пальцы сняли перчатку прежде, чем Сара это осознала. Почему-то у нее осталось впечатление, что он только недавно бездельничал в гамаке, заложив руки за голову. Она не успела высвободиться, его большой палец уже прижался к ее ладони и изящным замедленным движением описывал по ней круги так, что Сара потеряла голову.
О, как… прекрасно! Каждую ночь она растирала себе руки, как малый ребенок, который пытается сам себя укачать, чтобы заснуть. А теперь его тепло окружило ее, она почувствовала изумительное, безупречное давление. Он точно знал, где прячется напряжение и как его снять. Ее глаза закрывались сами собой. Он же, поддерживая ее, продолжал идти, и она целиком сосредоточилась на ощущениях.
Патрик засмеялся низким голосом доброжелательного наставника. Его пальцы двигались вокруг повязки на сегодняшней ране, а потом опять приближались к центру ладони, где он надавливал сильнее.
– Как ощущения? Помогает расслабиться? Помню, как в свой первый год работы я несчетное число раз был готов продать собственное тело за хороший массаж умелыми руками.
– Похоже на честную взаимовыгодную сделку, – соглашаясь, пробормотала Сара. Она не была способна думать ни о чем другом, кроме удовольствия и облегчения. Он приносил их ее уставшей руке, и с нее они распространялись на все ее тело. О боже, что же ожидает ее, когда его ловкие руки прикоснутся к каждой точке ее тела, снимая напряжение повсюду…
Черт бы его побрал! Будь он проклят за то, что как бы между прочим заставляет ее страстно желать этого!
Смех Патрика прозвучал сонно, но, впрочем, уже далеко за полночь, и силы его уже на исходе.
Но он же Патрик! Его руки всегда двигались решительно и не теряли своего мастерства, независимо от того, насколько сонным он казался или был.
Она посмотрела на него, и в течение секунды в ярко-розовом отблеске Fauchon[51] что-то очень странное произошло с выражением его лица – оно преобразилось во что-то безжалостное, плотоядное. Они ушли с площади, и мгновение странного освещения исчезло. На лице Патрика опять лежало золото фонарей, оттененное чернотой ночи, и блуждала легкая, дружелюбная улыбка.
Легкая. Дружелюбная. От нее Сара ощущала лишь страстное желание, охватившее ее на краю его золотой ауры. Ауры, такой непомерно огромной и всеобъемлющей, что в нее попадали все, кто приближался к нему. Они окунались в нее. Сара иногда чувствовала, что тоже может это сделать.
Уголки ее рта дернулись, когда она попыталась посмеяться над собой.
– Расскажи, над чем ты смеешься?
Патрик медленно повернул и сдвинул руку. Теперь он держал Сару за палец. От удовольствия ее смех разлетелся звонкими осколками. Ее рука чувствовала себя совершенно безопасно в его руках, которым приходилось работать с огромным количеством тонких и хрупких вещей и с таким же количеством вещей, не желавших поддаваться, – и ни те ни другие никогда не ломались, и он никогда ничего не портил. Даже бесконечно хрупкое он превращал в нечто немыслимо прекрасное.
Было что-то ужасное в том, как он красив – золотой, соблазнительный. Гораздо лучше любого из тех фантастических, сверкающих десертов, которыми она всего лишь любовалась через окно парижской кондитерской, пока не отказалась от прежней жизни ради права обладать ими.
– Это не важно.
Она была чертовски уверена, что прямо сейчас не пойдет за очередной несбыточной мечтой, которая сразу же закончится неудачей. Десертам-то безразлично, насколько она застенчива или привержена условностям. Десертам нравится, что вы всегда одержимы желанием делать все идеально, пока у вас лоб не заболит от непреходящих, бьющих по голове неудач.
Он сверкнул улыбкой.
– Но я думаю, что все, связанное с тобой, важно, Sarabelle, – проникновенно сказал он, протянул свои широкие пальцы между ее пальцев, раздвигая их, и медленно оттянул свою руку так, что кончики их пальцев совпали. Потом его пальцы согнулись, и ее рука оказалась в его руке.
Голова Сары низко склонилась, и она почувствовала, как на затылок дует холодный воздух, поскольку от удовольствия все ее волосы там поднялись.
Она должна сказать ему «нет».
Но она никак не могла сказать ему «нет», как не смогла бы сказать это солнечному свету после многолетнего затмения. Как бутон, ее напряженное тело расцвело, раскрылось, купаясь в его щедрости и великодушии.
«Разве он этого не знает? – прозвучал шепот в каком-то уголке ее рассудка, привыкшего больше к научным занятиям, чем к общению с людьми. – Разве он сам не сказал, что был готов продать собственное тело за хороший массаж умелыми руками? Как же он может не обращать внимания на то, что делает сейчас со мной?»
Поскольку на самом деле ему, пожалуй, все равно? Сара не была в этом уверена. Она действительно не знала, как себя ведут такие парни, как он, – открытые, щедрые, самонадеянные. Они кажутся расслабленными, небрежно уверенными в том, что все вокруг для них сложится идеально. Но ни один из этих самоуверенных парней даже и близко не мог сравниться с Патриком: супергероем, двадцатисемилетним победителем MOF, который втайне ото всех был великолепным крутым серфером и к тому же красавцем.
Поэтому она ненавидела его.
Ненавидела за то, что он так чудесно надавливал пальцами, расслабляя очередную ее мышцу. За то, что при этом удовольствие захлестывало ее, проходило по всей длине позвоночника. За то, что это повторялось снова, и снова, и снова, и она переставала замечать парижские улицы.
Он придал совершенно новое значение словам играть с кем-то. То, как он массировал ее руку, походило на то, как кот наслаждается игрой с мышкой, не понимая, что бедняжка живая и в груди у нее очень-очень быстро бьется сердечко.
Патрик рассеянно смотрел на город, вряд ли отдавая себе отчет в своих действиях, и лишь изредка поглядывал на Сару сверху вниз с легкой, дразнящей улыбкой. Боже, она на самом деле для него лишь некая платоническая фигура, и он понятия не имеет, что сейчас она тает от сексуального возбуждения?
С самого начала практики ее сердце так много-много раз останавливалось при мысли, что он флиртует с ней! Он, невероятный, страстный, разбивающий женские сердца золотой бог, флиртует с ней, маленькой, темноволосой, неуклюжей девушкой, которая будто бьется головой о стену того мира, который он так легко подчиняет себе.
С той девушкой, которая, даже покинув кухни, где у нее с Патриком столь разное положение, и надев свое самое прекрасное, изящное платье, серьезно наблюдала бы за ним из тени без малейшего представления о том, как проложить себе путь в ауру его золотой теплоты, которой он так легко очаровывал всех, кто приближался к нему.
И он никогда не флиртовал с ней! Никогда. Общался так же, как и со всеми остальными. И разбил ей сердце, потому что ему никогда даже не приходило в голову, что оно у нее хрупкое.
И вот они перед Opéra Garnier[52], один вид которой заставлял ее сердце биться от радости. Светящийся в ночи фасад времен Второй империи[53] с роскошными колоннами обещал невероятное великолепие тем, кто входил в его двери. Ночь затемнила медный купол. Взгляд завораживала удивительная игра теней и пылающего золота на статуях Пегасов и скульптурах, которые смотрели на прохожих с высоты крыши.
Патрик остановился рядом с Сарой и тоже стал смотреть на изумительное здание, продолжая мастерски массировать ее руку – по-прежнему с дьявольским безразличием. На одну только секунду огни Café de la Paix[54] странным образом осветили лицо Патрика. Оно показалось Саре настолько безжалостным и беспощадным, что по ней прокатилась волна шока, вызывая острые первобытные ощущения.
– Ты когда-нибудь была внутри? – неожиданно спросил он.
Внезапно его руки нежным движением скользнули по ее предплечьям, и от наслаждения она почувствовала себя так, будто ее тело вывернулось наизнанку.
Сара едва удержалась, чтобы не застонать. Как ей выдержать, если он говорит с ней, практиканткой, будто дружелюбный наставник?
– Один раз, на экскурсии, – сказала она задумчиво. Перед ее глазами возникло видение – она в изысканном платье медленно движется среди золота и мрамора под руку с привлекательным мужчиной, и в этот раз она не восторженная, изумленная туристка, она часть этой красоты. И ее место здесь, среди этого великолепия. – Я обязательно пойду туда до того, как покину Париж.
Патрик надел на Сару перчатку и бережно вернул ее руку обратно в карман, а потом перешел на другую сторону и взял другую ее руку. Дрожь пробежала вверх и вниз по позвоночнику Сары, и голова опять склонилась.
Патрик мягко, но властно повел ее по улице, и прекрасно знал, что теперь она полностью в его власти.
– Что ты больше любишь, балет или оперу?
Ей было стыдно признаться парижанину, что она толком не знакома ни с тем, ни с другим. Но ей не пришло в голову солгать. Впрочем, она вообще очень редко лгала.
– Я даже не знаю, – призналась она, отводя взгляд, чтобы не увидеть его реакцию на отсутствие у нее утонченности. – Я не… Просто я была слишком занята. Учеба в средней школе, Калифорнийском технологическом институте. Потом кулинарная школа. Потом… ты.
Он как-то странно улыбнулся.
– Ты хочешь сказать… Leucé?
– Я… Ты прав. Да.
– Тебе нравится бросать вызов самой себе?
– Мне нравится? – Она наморщила лоб. Как обычно.
– М-м…
Мимо неожиданно промчался автомобиль, и Патрик потянул Сару к себе, скорее всего, автоматически. Автомобиль не представлял опасности для нее, поскольку был далеко от черных столбиков[55]. В течение одной восхитительной секунды она чувствовала благодать во всех своих мышцах. Куртка на нем была расстегнута, и, чтобы прикоснуться к его груди, достаточно было поднять руку. Тонкая хлопчатобумажная рубашка и футболка – и, наверное, под ними у него не было никакой другой защиты от зимнего холода – заставили ее ладони зудеть, так хотелось закрыть ему грудь руками. Застегнуть его куртку, чтобы было тепло. Но разве Сара могла сделать это? Он-то мог небрежно потянуть ее к себе, но она не смела даже дотронуться до него.
Конец ознакомительного фрагмента.