Мир классического Средневековья
На старте второго тысячелетия
Мы подступили к эпохе, давно уже облюбованной людьми никудышными – мечтателями и романтиками. К славным рыцарским временам. Да и где же еще искать пристанища пораженным неясным томлением душам? Замки, крестовые походы, львиные сердца, прекрасные дамы и трубадуры. Гербы на щитах и гордые знамена, плещущие над закованными в сталь всадниками. И какие послания долетели оттуда к потомкам: «Песни» о Роланде и нибелунгах, романы о короле Артуре и его рыцарях Круглого стола, мистический «Роман о Розе» и куртуазная поэзия высокой любви. Как упоительно чувствовать себя сопричастным безбрежному идеальному миру, перелистывая эти страницы. Чего только не померещится потом в золотисто-розовых закатных далях…
Но те, для кого был создан этот мир, на закатные дали глазели редко. Он был для них напоминанием о том, что они родились не для суетного прозябания, а для подвигов и славы, они черпали из него свой кодекс чести. Только не надо забывать ту прописную истину, что живые люди ни в какие идеальные границы никогда не укладывались, будь это даже «рыцари без страха и упрека». Рыцарь (и то не всякий) мог быть воплощенной легендой в жарком бою или на трудном марше через горы и пустыни, у ног дамы сердца или внимая на пиру пению менестрелей. В остальное время ему других забот хватало. А его менее доблестным соотечественникам, тем, что не на коне, а хорошо, если не под копытами – подавно.
Предстояло встретить второе тысячелетие от Рождества Христова. Но до его начала еще надо было дожить – а большинство христиан на это не надеялось. Скорее, они были убеждены в обратном. С приближением 1000 года, еще на дальних к нему подступах, Европу охватил леденящий страх. Ждали конца света, Страшного Суда, на котором не многим удастся дать добрый ответ за свои земные похождения.
Почему светопреставление приурочили именно к этой круглой дате? Возможно, из привычки пугаться всего необычного. Или потому, что из средневековых представлений об историческом времени выходило, что пора бы уже. Судьбу человечества соотносили с индивидуальным уделом каждого. От первого человека Адама до Ноя – это был младенческий возраст мира. Следующие библейские вехи отмеряли его детство, отрочество, юность, зрелость. Пребывание Иисуса Христа на земле знаменовало начало старости, а ее характерные признаки – увядание, утрата земных упований, немощь, страх смерти. Это возраст, когда не строят планы на будущее, а замаливают грехи. Тысячи лет для этого вполне достаточно.
Люди забрасывали поля и виноградники, переполняли храмы, каялись, спать укладывались в гробы. Повсюду беспрерывно погребально звонили колокола. Но вот незадача – Бог миловал. И Новый год справили, а солнышко все так же катило своим путем небесным, и не свернулись небеса, как свиток… Некоторые энтузиасты еще пытались уцепиться за тот довод, что, возможно, произошла ошибка в летосчислении, или что считать надо было не от Рожества, а от Воскресения. Но от них досадливо отмахнулись и принялись за дело – наверстывать упущенное.
Надо было продолжать жить в этом не пожелавшем кануть в небытие – напротив, сильно меняющемся мире. Мире, в котором утверждался задел на будущее. Предстояла эпоха классического средневековья: где-то до середины четырнадцатого века, до того, как нагрянули Черная смерть (чума) и Столетняя война.
Франция становилась привлекательнее – во всяком случае, внешне. Больше становилось сел, больше возделанной земли – поля, сады, виноградники появлялись на местах чащоб и болот. Люди стали лучше питаться (главной кормилицей была пшеница), увеличивалось население. 0,4 % устойчивого ежегодного прироста – это, конечно, не демографический взрыв, но тенденция обнадеживающая.
Приводились в порядок и ширились старые галло-римские города, появлялись новые – особенно вдоль рек, вставали замки. Обособлялось и совершенствовалось мастерство, оживлялась торговля: плыли морские и речные суда, пылили обозы (купцов так и прозвали – «пыльные ноги»). Не только были восстановлены римские дороги, но и упорно прокладывались новые: пусть узкие и колдобистые, они вливались в единую сеть, главным перекрестком которой был Париж (это где-то еще все дороги ведут в Рим).
Конечно, и гарью тянуло, и головешки чернели на месте недавнего человечьего жилья, и свежие холмики бросались в глаза по окраинам выбитых копытами полей битв. Ну, это не с тех людей началось, не ими и даже не нами закончится. Но, в общем и целом, динамика общественного бытия отнюдь не сводилась уже к неуклонной деградации римского наследия – нарождалось что-то новое, своеобразное, перспективное.
А если взглянуть поглубже – как жили и уживались, ради чего созидали и враждовали люди, как расслаивалось и укреплялось их сообщество? Церковные интеллектуалы – политологи того времени, прочертили следующие социальные границы: общество делится на тех, кто молится за всех, на тех, кто воюет, защищая всех, и на тех, кто трудится, кормя (обеспечивая) всех. Но это скорее благостное упрощение и призыв к классовому миру.
Сделаем краткий обзор, жизненного уклада в первые века очередного тысячелетия.
Феодализм
Прежде всего, на Западе установилась система феодальных отношений. Окончательно уверовавшие в свое могущество сеньоры уже не хотели довольствоваться тем, что воины-вассалы связаны с ними лишь личной клятвой на верность, за что получают бенефиций (надел) на срок службы. Желательны были более прочные узы: чтобы господину и его потомкам служил не только сам вассал, но и дети его, и внуки. Вассалы тоже не прочь были иметь более твердую почву под ногами, хотели стать благородными потомственными воителями и держателями поместий – рыцарями. И бенефиции стали превращаться в феоды (во Франции чаще употреблялось слово фьеф).
Феод – часть владений сеньора, которую он передавал в наследственное владение вассалу и его потомкам на условиях верного несения службы. В подавляющем большинстве случаев это был земельный надел с проживающим на нем трудовым населением, но были и другие варианты. Феодом могли быть горный проход, речная переправа или мост – вассал охранял эти объекты и взимал мзду за проезд.
Договор между сторонами закреплялся оммажем – принесением присяги на верность («фуа») по процедуре, с которой мы уже сталкивались (для вящей задушевности отношений к ней добавился еще «поцелуй мира»). Подписывались соответствующие документы.
Рыцарь на коне
Феод мог быть отобран у рыцаря или его наследников только в случае измены сеньору – а мы помним, что по складывающимся понятиям такое деяние приравнивалось к предательству Иуды. Устанавливался такой принцип феодальной подчиненности: «сеньор моего сеньора не мой сеньор». Принцип, весьма чреватый последствиями во время смут, когда знать выказывала неповиновение королю.
Феод должен был принести его держателю доход, достаточный для снаряжения на войну и для жизни в мирное время – достаточный ему, его ближним и домочадцам. А еще надо было не забывать о материальном интересе сеньора: делать подношения, когда посвящается в рыцари его сын или выходит замуж дочь; или в экстренных случаях – когда господин угодил в плен и его надо выкупать.
Служба вассала сеньору складывалась из военной и судебной. Военная состояла в обороне крепостей и замков, в участии в набегах и походах. Но были ограничения: за свой счет вассал служил не более 40 дней и не далее определенных территориальных границ. Если сеньор желал большего – он должен был за это платить.
Трижды в год – на Рождество, на Пасху и на Троицу вассал являлся ко двору сеньора, на заседания его «курии». Там в это время решались важнейшие вопросы, и надо было вникнуть в суть дела и постараться дать хороший совет. А когда сеньор разбирал конфликты между своими подданными, надо было принять участие в суде.
Помимо этих основных своих обязанностей, вассал должен был оказать достойный прием господину, когда тот объезжал свои владения или охотился.
Большие личные проблемы у многих членов бедных рыцарских семей возникали в связи с тем, что феод не только нельзя было продать, но он еще и не подлежал разделу при наследовании. Когда умирал глава семьи, его место замещал старший сын или кто-то другой из родственников мужского пола, оставшийся за главного. Он уплачивал сеньору положенную подать (иногда до 20 % стоимости наследуемого имущества), приносил присягу на верность – и вступал в права наследника. Другие домочадцы материально теперь полностью зависели от него.
Что было делать младшим сыновьям? Они могли уже быть посвящены в рыцари, но положение их при этом оставалось безнадежно подчиненным. И они или терпели, или уходили в далекие походы – в надежде обзавестись собственным поместьем – феодом на завоеванной земле, или становились клириками (явление это было массовым – отчасти поэтому устройству церкви были свойственны многие черты военной организации).
Был еще один выход, на грани криминала: охмурить и похитить дочку богатого сеньора (не своего, разумеется), жениться на ней увозом, добиться от тестя прощения – и урвать наконец свой кусок от жизни. Способствовала ли успеху таких романов нарождающаяся куртуазная поэзия? Вполне возможно.
Сословие феодалов, подразделившись по знатности и силе, образовало «феодальную лестницу». На вершине ее стоял король – в этом ему не отказывали даже в худшие смутные времена, хотя бы в дань памяти о его славных предках.
Потом шли крупнейшие самовластные сеньоры, герцоги и графы, повелители соответствующих герцогств и графств. Они могли выставлять многотысячные армии своих вассалов. Еще бы – в их владениях находились десятки городов, сотни селений, множество замков. Они собирали налоги в свою пользу и чеканили монету (особенно независимы были: на юге – граф Тулузский, правитель Аквитании и Прованса, на северо-западе – нормандский герцог). Большие сеньоры значительно укрепили свое независимое положение во время недавно рассмотренного нами «парада суверенитетов» IX–X веков. Основу их иммунитета составляли право суда и наказания, право взимания податей в своих землях. Наделяя их иммунитетом, король, верховный сюзерен, практически отказывался от контроля над тем, как управляются огромные области его королевства.
Знатная дама
Эти владыки, в свою очередь, могли даровать иммунитет своим вассалам первого ряда – баронам, которым в качестве феодов предоставлялись обширные «замковые области», или баронии. Бароны были, как правило, представителями родовитой знати, которые поступили под покровительство своего сеньора не с одним только конем и мечом и не с парой деревенек: у них были свои немалые потомственные владения (повторим, что значение термина «бароны» четко так и не определилось. Иногда к ним относили только сеньоров, совершивших оммаж с самим королем – в такой трактовке это были в первую очередь герцоги и графы, а также сеньоры королевского домена – личных владений короля).
Следующая ступенька – мелкие феодалы, простые рыцари, которые в лучшем случае могли привести с собой лишь нескольких конных воинов, оруженосцев и слуг. По происхождению многие из них были вчерашними доверенными людьми простого происхождения, за расторопность, за особые заслуги или просто по доброй воле господина продвинутые в благородное воинское сословие и получившие от него во владение деревню-другую, а то и часть большого села.
Такая неродовистость многих из них стала причиной того, что простых рыцарей от знатных сеньоров отделяла резкая грань – они были им не ровня. Но не менее резкая грань отделяла рыцаря от простолюдина. У него были феод и замок, он воевал на коне в стальных латах или в кольчуге, с копьем и мечом, а главное – он был посвящен в рыцарское достоинство.
Это посвящение объединяло весь класс феодалов, через него должен был пройти каждый представитель воинского сословия – от самого незнатного и малоимущего до высшего сеньора и принца.
Обряд этот поначалу был светским – вернее, не христианским, языческие элементы наличествовали в избытке. Но вскоре он превратился в целую религиозную церемонию. Предшествующую ему ночь юноша должен был посвятить молитвам в храме, а наутро исповедаться и причаститься.
Сеньор вручал ему щит, доспехи, шлем, копье. Самое же главное – меч, предмет гордости рыцаря, символ его чести. Меч благословлялся священником, а по традиции, идущей еще от языческих времен, он мог носить собственное имя (меч Эскалибур короля Артура, меч Дюрандаль Роланда).
Одна из компонент процедуры посвящения – «куле», ритуальная, но сильная оплеуха, которую наносил своему подопечному сеньор. Она служила символическим залогом того, что рыцарь стойко встретит любой вражеский удар и любой удар судьбы.
Посвящение надо было заслужить: обучиться «вежеству» – правилам хорошего тона, закалиться воинской тренировкой, приобрести боевой опыт. Не зря же легендарный граф Роланд в юные лета служил оруженосцем Карла Великого. Для полноценного образования юные отпрыски рыцарских семейств могли подолгу пребывать в замке сеньора (при этом они использовались для охранной службы и выполняли хозяйственные поручения). Сами сеньоры часто отдавали своих сыновей на воспитание или кому-то из родни, или наиболее уважаемому вассалу – главное, чтобы это были люди, овеянные боевой славой, у кого было чему поучиться будущему рыцарю.
Поскольку воинское сословие было правящим, войны происходили часто и военное дело было на высоте.
Основой войска была рыцарская кавалерия. Где-то в конце первого тысячелетия произошла подлинная революция – были изобретены (или заимствованы с Востока – какая разница) стремена. На наш непосвященный насмешливый взгляд – чего бы особенного? Но стремена в еще большей степени, чем седло, позволяли конному воину обрести уверенность. Поменьше думать о соблюдении равновесия, изо всех сил впиваясь коленями и бедрами в бока коню. Теперь можно было сконцентрировать свое внимание, ловкость и умение на том, чтобы поосновательнее всадить в недруга свое трехметровое копье, крепко сжатое кольчужной рукавицей, или рубануть его мечом. Само появление такого копья, не будь стремян, было бы невозможно. Лишь немногие продолжали по старинке заниматься метанием дротиков.
Более того – появилась возможность облачиться в сверхтяжелые защитные доспехи. Надеть длинную, до колен кольчугу, а поверх нее еще и стальные пластины, защищающие наиболее опасные места – вскоре они станут цельными латами. Пугающий гуманоидный шлем, поножи, а там придет черед и коня обрядить в броню (что, впрочем, делали еще сарматы и парфяне). При этом уровень общефизической подготовки был таков, что в своих доспехах рыцари могли свободно танцевать и плавать.
За этим цветом европейского войска шли всадники младших чинов – не имеющие рыцарского звания сержанты, молодые дворяне, не прошедшие обряд посвящения.
Все большее значение в тактике того времени отводилось умелому использованию пехоты. Основой ее были ополчения, выставляемые сельскими округами и городами. Главное вооружение – луки и арбалеты (на что способен хороший стрелок – в полной мере покажут англичане во время Столетней войны). Были еще отряды пехотинцев, состоящие преимущественно из замковой стражи: на них были железные шлемы, короткие кольчуги или кожаные доспехи, усиленные металлическими бляхами. Вооружены они были копьями, рогатинами и ножами.
Возрастала роль военных инженеров – специалистов по осадам, строительству временных защитных сооружений и переправ.
Еще одно свидетельство принадлежности к феодальному сословию и предмет гордости – замок. Он же служил и важнейшим средством выживания в том мире.
Если не было войны с внешним врагом – господа все равно времени зря не теряли. Они не любили скучать, а потому под любым предлогом затевали «частные», или феодальные войны – междоусобицы. Таковые были их признанным правом, и французские короли тратили немало сил и нервов, чтобы удерживать своих подданных от свар.
В феодальных войнах установилось правило: «Пахарь и его вол неприкосновенны». Но в боевой горячке о правилах не всегда вспоминали, а если и помнили – было и помимо вола, что предать уничтожению и с чем очень не хотелось расстаться крестьянину и хозяину земель. Поэтому замок был жизненно необходим и для господ, и для селян. Владелец замка (шато) – шателен должен был укрыть в нем не только его обитателей, но и крестьян с их скотом и скарбом. И, конечно, же, отбить вражеское нападение.
Замок старались расположить на вершине холма – природного или насыпного (или на более солидной возвышенности – помните, как поразили князя Мышкина увиденные им в Швейцарии могучие рыцарские твердыни, взлетевшие на скалы заоблачной высоты).
Главным оплотом обороны была цитадель – донжон. По периметру холма устраивалась бревенчатая стена – за ней и укрывалось окрестное население.
Донжоны сначала тоже были деревянными. Это было дешево, но ненадежно – длительной осады они выдержать не могли, а при особо неблагоприятном развороте событий их быстро охватывало пламя. Поэтому стали строить каменные, сначала квадратные в основании, а потом цилиндрической формы.
Замок Куси
Совершенствовались осадные орудия и приемы штурма – не отставала и архитектура замков. Скоро многие из них превратились в мощные многоярусные крепости. С подъемными мостами, дозорными путями по стенам, каменными галереями с навесными бойницами, с донжоном, выросшим на недосягаемую высоту. Вот оно, то, что радует глаз, а то и вызывает необъяснимый душевный трепет, когда смотришь исторический фильм или листаешь книгу с хорошими романтическими иллюстрациями. Особенно славился Шато-Гайяр, возведенный Ричардом Львиное Сердце в устье Сены.
То обстоятельство, что замок был еще и жилищем феодала и его семьи, привнес в его архитектуру элементы дворцовых построек. Зал для приемов и трапез с огромным камином, супружеская опочивальня, не так уж редко – библиотека. И множество других помещений, жилых и хозяйственных, которые постоянно пристраивали и перестраивали. Планировка получалась замысловатая, и в темных извилистых проходах было место, где затаиться наемному убийце – чтобы всадить кому надо кинжал по самую рукоятку. Как же без этого в мрачном средневековье?
Формально кто угодно, по одному своему хотенью, возвести замок не мог. Верховным правом на строительство укреплений обладал король. Он делегировал его своим самым высокопоставленным вассалам, те, в свой черед, давали разрешения своим – и так далее. Но все равно находились субъекты, для которых закон не писан, и они сооружали свои гнезда (часто разбойничьи) самочинно.
Иногда сеньоры разрушали такие плоды самодеятельности, но обычно предпочитали не связываться. Заденешь одного, заденешь другого – примут близко к сердцу, забеспокоятся остальные… Неизвестно, чем дело кончится. Клятва в верности – это само собой, но ведь во время оммажа и сеньор клялся всячески блюсти интересы своего вассала. А эти ребята хоть и небогатые, но все как на подбор, одно слово – рыцари.
До сих пор по всей Франции, среди прекрасных ее пейзажей высится около пяти тысяч рыцарских замков, приведенных в состояние, достойное этой преуспевающей, насквозь буржуазной страны. А еще про примерно такое же количество известно, что они были – но от них или следа не осталось, или их следы – объекты археологических раскопок.
Помимо взаимных наскоков, феодалы значительную часть своего досуга посвящали охоте. В почете была соколиная охота (ястреб из-за его низкого полета считался непрестижной птицей). Но больше всего любили конные облавы с собачьими сворами. Высшим шиком считалось заколоть кабана мечом прямо с седла.
От такой забавы могли страшно пострадать крестьянские поля, по которым очертя голову, дикой ордой проносились десятки всадников. Но тем – было бы о чем горевать. А мужики лишь молча сжимали кулаки. Не было ли это отчасти атавизмом взаимоотношений завоевателей и покоренных? Но была и законодательная база: собственник всей земли – сеньор, и он охотится в своих владениях, где ему вздумается (пройдет немало времени, прежде чем такой порядок будет пересмотрен – по крайней мере, на бумаге).
Охота
У крестьян могли возникнуть и другие поводы для обиды. Многие леса объявлялись заповедными, и охотиться – даже находиться в них – могли лишь избранные (например, те вассалы, которым сеньор даровал такое право в знак своей милости). Все прочие, застигнутые там, могли оказаться и в петле. А ведь для крестьянской семьи лесная дичь зачастую была основным источником мяса. Господа же охотились ради удовольствия, добыча была для них лишь сопутствующим деликатесом – мясо они преимущественно покупали на бойнях.
Еще одно излюбленное аристократическое времяпрепровождение – рыцарские турниры. Возникли они во Франции в середине XI в. На широком поле два конных отряда, предводительствуемые знаменосцами, вступали в ожесточенную схватку почти всерьез: разве что слегка притуплялось оружие и высказывалось пожелание – до смертоубийства дело по возможности не доводить.
Для молодых рыцарей такие ристалища были отличной тренировкой перед настоящими битвами. В случае успеха можно было и неплохо поживиться: поверженный противник считался пленником и должен был заплатить изрядный выкуп, его конь и оружие тоже доставались победителю. Но главное – победа в нешуточном состязании приносила славу герою. Поэтому необходимо было, чтобы все узнали и запомнили, кто ты такой. Вот откуда пошли яркие гербы, красующиеся на щитах – чтобы издалека было видно (не будем забывать, что на рыцарях к тому же были закрывающие лицо шлемы – так что без герба никак не можно). Здесь же – один из важных побудительных мотивов развития геральдики.
Рыцарский поединок
Король, царедворцы, крупные сеньоры часто были устроителями турниров и рассылали по всей округе уведомления о них. Но у церкви было свое мнение на этот счет. Собор, состоявшийся в 1130 г. в Клермоне, постановил: погибшие в подобных нечестивых баталиях лишаются христианского погребения. Может быть, церковь иногда действительно поступала так сурово, но популярность турниров росла год от года.
Вскоре характер турниров существенно изменился, а подтолкнули к этому «жюте» – поединки совсем молодых, только что посвященных рыцарей, предварявшие большие командные столкновения. Зрители нашли, что дуэль более азартна и зрелищна, чем обезличенная свалка отрядов – и турниры стали такими, какими мы их и представляем с детства.
Рыцарь и дама сердца
Длинный барьер, с разных концов которого металлизированные храбрецы несутся во весь опор навстречу друг другу с копьями наперевес. Красочные герольды – распорядители состязания. Трибуны, заполненные возбужденной нарядной публикой – все сплошь высшее общество. Здесь же – дамы сердца соперников. Одна из них повяжет свой платок на локоть гордого и радостного победителя, а другой останется досадливо прикусить губу.
Что могут короли?
Трудновато было королевской власти в таких феодальных обстоятельствах утверждать свои права и свое достоинство. Трудновато, но надо. Капетинги никогда не забывали о славе и могуществе своих предшественников Хлодвига и Карла Великого.
Сама жизнь заставляла сплачивать страну под королевской властью. Со времен Оттона внушала серьезные опасения Германия (теперь уже «империя германской нации»), неподалеку были владения могучих арабов и Византии. Совсем под боком – боевитые и беспокойные Нормандское и Бретонское герцогства. Жить среди таких с растопыренной пятерней – жди беды.
Да и король – он ведь верховный сюзерен, первый сеньор среди других сеньоров, и никакие сеньорские амбиции ему не чужды. У него были и свои персональные владения – королевский домен.
Вот только домен этот поначалу был невелик – область Ильде-Франс с центром в Париже. 8 тыс. кв. км между Луарой и Уазой, где-то семидесятая часть современной Франции. Правда, это был процветающий край, где скрещивалось много речных и сухопутных дорог. А население Парижа уже перевалило за стотысячную отметку, и жили в нем люди дельные.
Знаковой была идея, прозвучавшая в окончательно сложившейся тогда же, в начале тысячелетия, «Песне о Роланде». Там умирающий герой-граф последние свои слова обращает сначала к «милой Франции», и только потом – к королю.
А простой народ «милой Франции», в свою очередь, все отчетливей осознавал, что сильный единоначальник может защитить его от произвола феодалов, от их постоянных буйных разборок. Только тогда безопасными станут дороги и полнокровней хозяйственная жизнь.
А еще королевская власть – от Бога. Она передается по единокровному династическому принципу. В Реймсе, где крестился Хлодвиг, в храме Божьем происходит коронация и миропомазание властителя. Он клянется там защищать святую церковь, хранить мир и справедливо судить своих подданных.
Капетинги сделали шаг огромного значения в том же направлении, что и «Песнь о Роланде»: подобно великим императорам Древнего Рима, они провозгласили, что находятся на службе у Res Publica – общественного дела, дела всех и каждого. Это значительно укрепило в людях чувство национальной общности.
Короли действовали неустанно и целенаправленно. Два основных направления их забот: усиление своего влияния на сеньоров и расширение и укрепление королевского домена.
Ради последней цели действовали разносторонне. Некоторые владения, иногда целые графства покупались за золото, другие переходили к королю в качестве приданого или как выморочное имущество бездетных сеньоров. Или конфисковывались в случае неповиновения вассала.
На части королевских земель хозяйство велось под управлением дворцовой администрации, а часть отдавалась в ленное (феодальное) владение надежным людям. Таких лично преданных королю воителей (королевских вассалов) становилось все больше и больше.
Королевская власть накладывалась на сложную систему феодальных отношений и на кутюмы – исконные установления обычного права, с которыми все должны были считаться.
Юридической основой королевской власти были подписанные королем ордонансы, или указы, зачитываемые вслух во всех округах в людных местах.
До XIII в. король собирал всех прямых вассалов на Королевский совет – чтобы помогли словами, а иногда и делом управлять государством. Самые светлые головы получали назначения на придворные должности, имеющие теперь сугубо «министерское» содержание, но названия которых по старой памяти соответствовали дворцовым службам. Так, кто-то из советников мог величаться «управляющим винным погребом» (вспомним наших стольников, кравчих, постельничих и конюших еще во времена первых Романовых).
Начиная с правления Филиппа II Августа (1180–1223 гг.) стала создаваться сложная система централизованного управления, в которую вливались весьма компетентные чиновники и юристы, получившие университетское образование на факультетах римского права.
В округах собственного домена король осуществлял свою власть и надзор через прево, наделенных военной, административной и судебной властью. По форме это были назначенные королевские чиновники, как правило, люди простого звания. Но они быстро находили общий язык с местными «сильными людьми», тем более, что прево брали на откуп сбор налогов. С XII в. были установлены должности бальи или сенешалей (бальи они назывались на севере Франции, сенешалями на юге).
Это были люди знатные, но должность их не наследовалась, поэтому они дорожили доверием короля. Вверенные им территории назывались бальяжами, а главной их задачей было следить за деятельностью всех подопечных им прево. Борьба с такими отвратительными явлениями, как богохульство, проституция, пьянство, азартные игры тоже была в зоне их особого внимания.
Мудрая предосторожность: ни сами бальи и сенешали, ни члены их семей не имели права покупать землю в своих округах. Специальный ордонанс (1247 г.) предписывал, что за бальи тоже надо присматривать – дабы они не превратились в деспотов районного масштаба.
По мере увеличения королевского домена такая система управления распространялась все шире и шире, а со временем была внедрена и во владения высших сеньоров.
Особняком стояли прево города Парижа: они обладали судебными, управленческими и полицейскими полномочиями, которыми их наделил король как сюзерен и землевладелец своего любимого города. Они избирались из верхушки бюргеров.
Хотя с XII в. все больше возрождался авторитет римского права, судопроизводство во Франции долгое еще время не представляло собой стройной системы.
Некоторые преступления судились на местном общинном уровне в соответствии с кутюмами, и ни феодальная, ни королевская власть в такие дела не вмешивалась. А кутюмы могли признавать право на кровную месть за убийство или страшные расправы с неверными женами. Считалось, что в таких случаях имеет право карать не суд, а оскорбленный род.
Феодальные суды были двух инстанций – высшей и низшей. В высшей под председательством сеньора могли решаться гражданские и уголовные дела посерьезнее: нанесение тяжких телесных повреждений, поджоги, изнасилования и прочее, за что полагался штраф размером более 60 су, а то и смертная казнь – в ознаменование чего бок о бок с судьей возвышалась виселица. Всякая «бытовуха» рассматривалась судом низшей инстанции, который был поднадзорен феодалу мелкой руки. Но иногда сеньор объединял оба суда, не считаясь с тем, что это щелкало по самолюбию его вассалов.
По-прежнему были суды церковные. Право на суд получали крепнущие города – он осуществлялся мэрами или представителями городских общин, сеньоры судебной власти над горожанами не имели.
Королевский суд на местах вершили прево, бальи (сенешали). Но высшей судебной инстанцией был сам король – как верховный судья. Его суд считался единственно справедливым – насколько вообще может быть справедлив суд человеческий. «Рука правосудия» – один из символических знаков королевской власти, который вручался монарху сразу после миропомазания.
Крестьяне
Тяжелее всего во Франции жилось крестьянам. Это было самое подневольное сословие. Большинство из них находилось в личной зависимости, а поскольку вся земля считалась собственностью господ – за право жить и трудиться на ней платили все. Чем дальше, тем больше.
Крестьяне обязаны были полностью обеспечить обитателей замка – и владельца, и его ближних, и обслугу, и стражу. Накормить, напоить, одеть, обуть, обустроить и обставить, снарядить на войну, оплатить забавы и причуды. И дополнительно снабдить наличными деньгами в виду того, что сеньор повыше тоже иногда облагает своих вассалов разовыми поборами.
Господин посылает крестьян на работу
До поры до времени почти все, даже доспехи и оружие, производилось здесь же, в поместье – на хозяина работали не только крестьяне, но и ремесленники. Если господин был побогаче – ему мог быть подчинен и торгово-ремесленный бург, а то и город (о больших сеньорах и говорить нечего). Но время шло, торговля ширилась, производились и завозились все новые предметы роскоши и разные диковинки – соответственно росли барские запросы. Все больше требовалось денег, а потому все больше должен был потеть мужик – значительную долю плодов своего труда он вынужден был продавать, чтобы выручить звонкую монету.
Земля (в отношении ее использования, а не собственности) делилась на господскую и крестьянскую. Но повсюду царила чересполосица – участки феодала вклинивались в поля сельчан. Он вообще не вел какого-то своего обособленного хозяйства: крестьяне отрабатывали на его земле барщину точно так же, как привыкли работать на своей. Но при уборке урожая они должны были в первую очередь заполнить хозяйские закрома, хотя бы в это время у них самих зерно сыпалось. После жатвы все изгороди между полосами убирались и на поля выгоняли скотину – и господскую, и деревенскую. При этом происходило и удобрение земли.
По своему статусу крестьянство было неоднородно, подразделяясь на две неравные группы. Меньшую часть составляли вилланы, люди лично свободные. Это по преимуществу потомки тех франков и галло-римлян, что в опасные времена перешли вместе со своей землей под покровительство владельца замка, или же те, кто поселился с его согласия на его свободной земле. Они выплачивали господину оброк, но были вольны уйти от него – при условии, что найдут себе замену. Земля при этом оставалась в распоряжении феодала.
Другая категория – сервы. Люди подневольные, потомки прежних рабов и колонов, или тех, кто утратил свободу при каких-то печальных обстоятельствах – в те веселые времена возможностей для этого было предостаточно. Сервы были собственностью господина. Они переходили по наследству, их можно было продавать. Правда, последнее происходило очень редко: умелых рабочих рук не хватало, и сервы из поколения в поколение работали на одном и том же клочке земли. Делали все, что прикажут и отдавали, сколько прикажут.
Серв не мог даже выбрать себе невесту вне господских владений. И судьей ему был только его же хозяин – ни в какой другой суд он обратиться не мог. Кое-где действовало «право мертвой руки» – если серв умирал, господин мог целиком присвоить его имущество. Но так поступать было не принято, и он милостиво забирал только то, что ему больше всего приглянулось, а наследники могли жить и работать дальше.
Когда читаешь поэзию трубадуров, а они все были людьми благородного происхождения, – иногда диву даешься: откуда бралось такое классовое презрение? Ведь господа и крестьяне веками жили бок о бок, в одном замке укрывались от вражеских набегов, и в церковь ходили одну и ту же, и у одного священника крестили своих детей. Но вот: «Любо видеть мне народ голодающим, раздетым, страждущим, необогретым…» И много чего другого в том же духе. Чувствуется, что искренние слова. Сквозит той злостью, какую испытывает волк к убегающей от него косуле: как же, по праву принадлежащее ему мясо имеет наглость попытаться укрыться в лесной чаще. Так и у господина одно на уме: как бы мужик чего не утаил, как бы не поленился пролить лишнюю каплю пота. А ведь рядом – прославленные на века стихотворные послания тех же авторов к дамам сердца.
Только из церковной среды, поскольку многие клирики были выходцами из народа, могли прозвучать слова сочувствия: «Ведь у бедных сервов нет имущества, за все должны они платить тяжелым трудом, бегать, напрягаться, уставать; кто сосчитает их беды, их страдания, их слезы и стоны!».
Понятно почему, когда начиная с 1100 г. сеньоры стали предоставлять за плату сельским общинам «хартии вольностей», – видя в этом способ быстро получить крупные суммы наличными, – те не скупились, вплоть до того, что по уши влезали в долги. А ведь хартии эти не несли полную свободу. Но они все же фиксировали, а значит, ограничивали обязанности крестьян по отношению к господину, отменяли наиболее тяжкие повинности, ограждали от произвола и вымогательств – для чего иногда восстанавливались в силе давно известные кутюмы, положения обычного права. Во многих случаях хартиями устанавливалось крестьянское общинное самоуправление. Важно и то, что они практически стирали границы между вилланами и сервами – крестьянство в этом смысле становилось более однородным.
А еще сельские жители, если только представлялась такая возможность, легко снимались с места. В те времена многим феодалам, получившим во владение новые земли, надо было осваивать целину: выкорчевывать дебри, осушать болота. И они заключали с крестьянами заманчивые договоры: новосел вступал в совладение землей с господином. Движение таких целинников было массовым – не только из-за социального гнета, но и потому, что во многих старых районах молодым семьям трудно было обзавестись самостоятельным хозяйством.
Память о тех мужественных первопроходцах несут в себе названия многих французских городов – тех, в которых присутствует «вильнев» (новый город), «совтер» (отвоеванная земля), «борд» (небольшая ферма), «эссар» (раскорчеванный участок).
И несмотря на все невзгоды, на феодальный гнет, усиление эксплуатации, засухи, войны, усобицы – рос качественный уровень сельского хозяйства. Не так уж много было существенных нововведений – до эпохи технологических революций было куда как далеко, но гораздо шире, чем прежде, стало применяться ранее уже известное, но запамятованное в ненастные века. Плуг с лемехами и отвалом вытеснял соху и мотыгу, появлялась более совершенная упряжь для тягловых животных, быстро росло число водяных и ветряных мельниц. Совершенствовался севооборот: повсюду переходили к троеполью.
Росли урожаи, появлялся избыточный продукт – становилось возможным выделение ремесел в самостоятельные профессии, возникновение и рост городов, расширение товарно-денежных отношений по всей стране. Получше стали жить и крестьяне: качественней питаться, привлекательнее и прочнее стали их дома и подворья.
Заря урбанизации
Судьбоносным для всей европейской истории явлением стал подъем городов. Мы видели, какие кризисы приводили к оскудению старых городов галльских и античных времен. Но с начала II тысячелетия положение стало меняться. Многие знаменитые и процветающие ныне стеклометаллические нагромождения ведут свое происхождение именно от той поры.
А начало их было весьма скромным. Какой-нибудь дальновидный сеньор (или епископ, или аббат монастыря) разрешал своим сельским умельцам – кузнецам, ткачам, сукновалам и прочим заняться своим ремеслом специализированно, не обременяя себя больше крестьянским трудом. Лишь бы исправно платили оброк. Тогда как раз произошла «победа овцы над льном»: ярко окрашенные шерстяные ткани (сукно) стали вытеснять полотняные и грубые меховые одеяния, и на них рос спрос. Быстро усовершенствовалось производство изделий из металла, особенно оружия. Глядишь, и вокруг замка (или монастыря) разрастается целая ремесленная слобода.
Ее обитателей надо кормить – и появляется рынок, куда крестьяне привозят на продажу плоды своего труда. Не только привозят, но и увозят – у новоявленных протогорожан было чего купить и для хозяйства, и к празднику. Некоторые крестьяне, приглядевшись, целиком посвящают себя торговле, получив у сеньора разрешение «заниматься делом продаж».
Где оживление – там и купцы, и пошло-поехало… Не только поехало, но и поплыло. По рекам растут торговые пристани и городки. Торговцам надоедало быть «пыльными ногами» – путь по воде и безопаснее, и дешевле. Ведь на суше безобразят разбойники, да и владельцы земель не лучше – дерут плату за провоз багажа по их территории (даже с богомольцев взимают мзду за проход!). А если что свалилось со сломавшейся телеги на дорогу – это уже собственность феодала, потому что то, что лежит на его земле, принадлежит ему. Купцы, с целью защиты перевозимых товаров, объединялись в гильдии, или ганзы (вспомним знаменитый северный, в т. ч. балтийский, «Союз ганзейских городов», или просто Ганзу).
Стены Каркассона
Слобода, при мастеровитости и упорстве ее обитателей и при удачном стечении конъюнктурных и прочих обстоятельств, становится признанным центром производства и торговли. Рынок становится постоянным, для чего требуется разрешение местного властителя – но тот всегда за. Он собирает плату за пользование лавками, за употребление весов и монет. А еще – немалые пошлины с приезжих покупателей и продавцов. Рынок находится под охраной господина, в знак чего на нем устанавливается шест со шляпой, перчаткой или крестом наверху (в Германии это мог быть каменный рыцарь, называемый Роландом). Ремесленники торговали своими изделиями и прямо из окон мастерских.
Происходит административное оформление новообразования: для разрешения всяких споров и конфликтов сеньор назначает особого судью, а ему в компанию торгующие избирают от себя присяжных – скабинов. Последний момент особо знаменателен. «Сунь палец – откусит по локоток». Это начало не заставившего себя ждать городского самоуправления, а там и вольности городов.
Жители поселения возводят свою церковь – помимо той, что за стеной замка. Их положение становится более привилегированным, чем крестьянское. У них есть деньги, они за все платят сеньору наличными. При срочной нужде могут и взаймы дать. Снарядить на войну, выкупить из плена. А взамен находящиеся еще в личной зависимости от него люди получали разные льготы: им снижались штрафы, они освобождались от военной повинности, получали разрешение пользоваться всем имуществом по собственному усмотрению, в конце концов, предоставлялась полная свобода.
Вокруг слободы по всему периметру возводится каменная стена – надо было быть постоянно готовым не только к труду, но и к обороне. За этой стеной по различным причинам предпочитают поселиться и некоторые представители благородного сословия. Ну, чем не город? Город и есть. А населяют его уже городские жители, а не слобожане при замке. И неизвестно, кто теперь при ком – город при замке или замок при городе. Ближайшее будущее даст ответы на все вопросы. Схожие процессы, только не с нуля, происходили и в старинных городах.
Особая статья – ярмарки. Богатым купцам было не с руки доставлять свой товар к конечному потребителю и делать закупки у производителей или мелких оптовиков. Им нужны были центры, где периодически заключались бы сделки между китами тогдашнего бизнеса. Этому и служили ярмарки, проводимые в местах пересечения основных торговых путей, пролегавших от Средиземного моря к Северному, от Дуная к Ла-Маншу. Откуда и куда только не вели эти пути.
Крупные ярмарки устраивались во Фландрии (Лилль), Иль-деФрансе (Сен-Дени). Но особенно хороши были те, что проводили предприимчивые графы Шампанские. Эти сеньоры обустроили подъездные пути, выделили большие земельные участки – и деловая жизнь кипела практически круглый год. Там собиралась элита мировой торговли. Для разрешения споров было учреждено целых два суда.
Немцы предлагали меха и кожу, англичане шерсть, фламандцы сукно и полотно. Итальянцы специализировались на предметах роскоши, шелке, пряностях, квасцах, на многих товарах из дальних стран. Они вообще были мастаки в делах и быстро обучили интернациональную торговую братию более совершенным способам заключения сделок.
Одна из теневых сторон роста денежных оборотов – развелось много фальшивомонетчиков. С ними поступали без пощады: в XII веке перед лишением жизни выкалывали глаза, а в XIII медленно погружали в котел с кипящей водой.
Появился слой населения, который уже без всяких натяжек можно назвать горожанами, бюргерами.
Ремесленники сначала объединялись в «ассоциации присяжных» (присягнувших на верность договору), призванные защищать права всех своих членов. Вскоре эти ассоциации превратились в цеховые объединения по профессиям, имеющие большое влияние.
У торговцев возникали свои корпорации, они договаривались с ремесленными – и вот уже появились объединения граждан города, коммуны, которые повели борьбу за городское самоуправление.
Романский собор в Пуатье
Для достижения этой цели иногда приходилось вступать в жестокую борьбу с сеньорами – так добился свободы Бурж в 1111 г. Но чаще шли на мировую. Феодалы быстро поняли, какая мощь, экономическая и политическая, произросла на их землях, и смекнули, что не портить отношения – оно и выгодней (хотя не могли не знать, что кое-где на севере Франции коммуны, которые уже пришли к власти, обнаглели до того, что постановили не допускать благородное сословие к городскому самоуправлению). Благоразумные буржуа тоже понимали, что без военной силы сеньора обойтись трудно (городские ополчения не сразу станут вполне боеспособны).
Наиболее прагматичным был такой путь. Жители города договаривались с сеньором о выплате ему ежегодного ценза, еще кое о чем – например, о вооруженной поддержке в особых ситуациях, и этим откупались от многих прежних повинностей и услуг. Коммуна получала письменную гарантию своих прав, в том числе и права выбирать магистратов, призванных отстаивать городские привилегии и вершить правосудие (в оговоренных пределах).
Королевская власть сначала как-то не обратила должного внимания на происходящие «коммунальные революции». Потом спохватилась, стала осуществлять контроль за ними. Обязала некоторые «добропорядочные города» помогать государству военной силой и деньгами. Те не считали это обременительным: в короле видели противовес притязаниям сеньоров (через какое-то время союз городов и королевской власти в значительной степени будет способствовать укреплению монархии во Франции).
О города, о нравы…
Город – это то, что за его крепостной стеной. Когда он перебирается через нее, раздаваясь в плечах, строится новая, а старая забрасывается, ветшает и растаскивается на стройматериалы. В новой стене – новые городские ворота, иногда с подъемным мостом. В них стоит бдительная стража, которая десять раз спросит, зачем пожаловал путник и что такое в возах у торговца. Если все в порядке – взыщет положенную пошлину за право входа или въезда.
Уже за старыми стенами быстро стал вырисовываться специфический городской уклад, народилась и сразу же стала расти вширь и вглубь городская культура. Та, на которой до сих пор зиждется великая цивилизация Запада.
Города, при всей их несхожести, в чем-то были однотипны. Тот рынок, на который когда-то окрестные крестьяне привозили снедь для прокорма обитателей призамковой слободы, превратился в центральную площадь (а нынешний городской рынок теперь на соседней). Замок сеньора по-прежнему громоздится поблизости на холме, но это уже не сердцевина города, а скорее довесок к нему – от которого никуда не деться и который надо терпеть.
На центральной площади высятся собор и ратуша – здания, на которые денег не пожалели. Они, как и городские стены, главные предметы гордости и свидетельства благополучия горожан.
Средневековые соборы огромны, их строительство иногда не укладывалось и в столетие. В одной части храма давно уже служили мессы, а в это время рядом, за стеной, каменщики копошились на лесах. До XII века соборы строили в романском стиле – суровом, грубоватом, без особых излишеств. Его храмы похожи на римские базилики, в плане они образуют крест. Из средокрестия в небо устремляется колокольня (по-итальянски кампанилла). Как можно выше – чтобы и к Богу поближе, и еще издали, при подъезде к городу было виднее.
Руанский собор
Привлекает декор романских храмов. Скульптуры не очень-то изысканны, но они как бы соприсутствуют нам, дышат рядом с нами живой жизнью – и в то же время понятно, что они посланцы мира иного. Отчасти такое ощущение может быть вызвано тем, что это не просто декоративные элементы: если статуя напряжена, то, скорее всего, она действительно несет на себе огромную тектоническую нагрузку, она работает, а не имитирует давящую на нее тяжесть.
На стенах можно было любоваться фресками, изображающими сцены из Священной истории или из житий святых. На стене, противоположной алтарю, как правило, призывал к покаянию и предостерегал от излишних упований на блага мира сего Страшный Суд.
Обычай этих живописных изображений был заимствован у византийцев: наряду с художественными достоинствами, они служили наглядным повествованием для неграмотной паствы.
В XII веке появляются готические храмы. Здесь к небу рвется все, что может. Стрельчатые арки, стрельчатые своды. Даже контрфорсы стен – они как разбег крутой волны, без которого та не взметнулась бы ввысь. Внутри, в отличие от романского полумрака, царствует свет. Он проникает через огромные вытянутые окна – но это не просто проемы, это изумительные витражи из цветного стекла. Густые, насыщенные тона, выразительные силуэты фигур. Поражаемся и мы с вами – а что должен был чувствовать средневековый крестьянин, в кои-то веки добравшийся до городского храма Божьего поклониться мощам святого угодника?
Нотр-Дам-де-Пари
Сен-Шапель в Париже
Все утрачивает тяжесть, все переплетено, как кружево. Никак не верится, что эта причудливая гармония поверена строгой алгеброй. Так что создателям этих храмов, архитекторам и каменщикам, секреты их собственного мастерства казались чем-то мистическим: неудивительно, что это они основали первые братства «вольных каменщиков» – масонов. В Нотр-Дам-де-Пари, в соборах Реймса, Шартра, Страсбурга, в других прославленных шедеврах готики в старых городах – действительно есть нечто такое, что задумаешься: может быть, их создателям и впрямь открылись какие-то сокровенные тайны мироздания? Ведь храм Божий – это подобие Вселенной, а, возводя его, человек становится со-Творцом.
Готическая культура, несмотря на то, что она порою очень натуралистична в передаче чувств, по сути своей глубоко потустороння: позы напряжены, по земным меркам неестественны, резкие складки одежд скорее тяготеют к горизонтали, чем ниспадают вниз, как следовало бы. Изображенное не проникает «оттуда» в наш земной мир, подобно романской скульптуре – оно уводит «туда».
Вокруг собора – городское кладбище, где в обычные дни не зазорно было непринужденно прогуляться, но в дни поминовения усопших надо было обязательно навестить могилы близких и помолиться о спасении их душ.
По противоположную от собора сторону площади – ратуша. Это здание тоже должно было внушать почтительный трепет: горожанам недешево стоило, чтобы появилось это средоточие их власти, символ их свободы. Поэтому красивое здание ратуши венчала высокая башня с колоколом – в него звонили, созывая горожан по разным поводам (или предупреждая о том, что в городе чума).
На первом этаже был склад городских припасов. Основное помещение находилось на втором: украшенный гербами, резьбой по дереву, картинами зал заседаний и торжественных церемоний. Здесь же городские судьи разбирали дела и выносили приговоры, а непременное изображение Страшного Суда напоминало, что и им тоже придется держать ответ, насколько они были справедливы. В этом же зале заключались брачные контракты между женихом и отцом невесты, а по окончании юридической процедуры договор спрыскивали. По праздничным дням здесь устраивались танцы для избранных.
В подвале содержались преступники и ожидающие суда. Они могли находиться и в подземелье какой-нибудь крепостной башни – специальные тюремные здания были редки. Содержались все скопом, мужчины и женщины, некоторые были прикованы к стене. Пропитание и одежду должны были приносить родственники. Если же позаботиться об узниках было некому – стражники водили их днем по улицам испрашивать подаяние. Но подолгу в каземате задерживались редко – разве что несостоятельные должники маялись до тех пор, пока не уплатят все сполна (отсюда – «долговая яма»). Обычно следствие велось быстро, а к содержанию под стражей приговаривали немногих.
Кому-то после суда могла выпасть горькая дорога на ту же городскую площадь. Если город имел право на смертную казнь – там стояла статуя рыцаря с мечом. Осуществлял казнь палач, с которым город заключал договор. Его называли «мастером острого меча», уважали и сторонились – хотя проживал он среди прочих горожан, обычно в домике неподалеку от тюремной башни. Для него большой проблемой было выдать замуж своих дочерей: по традиции многих городов, зять палача тоже должен был стать палачом или его подручным.
Способы лишения жизни были разные, от довольно безболезненного отсечения головы (хотя, кто знает) до сожжения живьем – за колдовство, например. Преступника могли колесовать, повесить, фальшивомонетчиков погружали в кипящую воду – но распространяться на эту тему не хочется. Тогда же народ собирался на зрелище, как на мероприятие шоу-бизнеса, и в подобном же возбужденном состоянии, с явным удовольствием, созерцал торжество правосудия.
Готический витраж
Часто казни и прочие наказания осуществлялись не на главной площади, а на месте менее престижном: неподалеку от городских ворот. Но обязательно в пределах городской стены – права карать за нею у города не было. Тела преступников в назидательных целях оставляли на несколько дней неубранными, и по ночам они становились объектом нездорового интереса. Частицы грешной плоти использовались в колдовских обрядах, были ценным сырьем для разных снадобий. Так, палец повешенного очень интересовал безнадежно влюбленных девушек – он шел на изготовление приворотного зелья, которое помогало возлюбленному получше разобраться в своих чувствах. Изредка под виселицей вырастало загадочное растение – мандрагора. Его корень напоминает маленького человечка, и существовало поверье, что оно зарождается от спермы казненного, излившейся в последние мгновения его жизни (такой физиологический феномен действительно отмечен). Корень был поистине драгоценен для всех знатоков черной магии.
Впрочем, смертная казнь – это мера крайняя. Для подавляющего большинства сбившихся с пути дело обходилось штрафами, плетьми, розгами, другими способами причинения физических страданий. Или страданий нравственных. Осужденного могли выставить у позорного столба. Была еще клетка, в которую сажали проветриться пьяниц и всяких мелких дебоширов – на потеху благонравным горожанам (если помните, в Праге еще во времена Швейка пьяных увозили прочухаться в большой корзине).
Обычно на главной площади устраивался фонтан с чистой водой, и собиравшиеся у него женщины вместе с полными кувшинами и ведрами растаскивали потом по всему городу сплетни и слухи из самых компетентных источников.
На площади же располагались аптека и школа. Аптекарь, помимо снадобий растительного происхождения, имел в продаже и такие панацеи, как порошок из сушеных лапок жабы или яд скорпиона. Ему обычно соседствовал лекарь. Но хотя бы эскулап и был выпускником университета или знаменитой салернской школы (в южной Италии) – толку от него было мало. Практического обучения почти не было, препарировать трупы церковь категорически запрещала – науку постигали преимущественно по древним трактатам, греческим и арабским. Так что к лекарю обычно обращались, когда больше пойти уже было не к кому. Бедняга служил объектом постоянных насмешек, был персонажем анекдотических историй, а во время мора его могли порешить.
Казнь
Если медикам не доверяли, то дать своим детям образование многие считали необходимым. Школы устраивались при главном соборе, иногда и при других городских церквях – содержались они на средства городского совета. Учили грамоте и счету, основам религии. Преподавали, как правило, монахи и священники – человеку нецерковному требовалось заручиться разрешением епископа, а это было нелегко. Нельзя достоверно утверждать, что эти школы посещали и девочки, но то, что грамотные горожанки не были редкостью, – факт.
Были школы рангом повыше (по нашим понятиям – средние). Там преподавали еще и латынь. На ней давно уже не говорили, это был язык мертвый, но без знания ее стать клириком или чиновником высокого ранга было невозможно: это был язык богослужения, а долгое время еще и делопроизводства и науки.
Больной и врач
Педагогика была в понятиях того времени: наказывали за любую провинность, а в положенные дни учеников пороли всех подряд. Но так же строго обращались тогда с учениками в мастерских, и домашнее воспитание было зачастую не слаще. Преобладало представление, что ребенок – это маленький взрослый, только упрямый и глупый, и обращаться с ним надо, как с нерадивым подчиненным.
Конец ознакомительного фрагмента.