Естественная и насильственная смерти
В 1984 году, в клубе города Бийска я выступал на «Шукшинских чтениях». Через день Василию Макаровичу исполнилось бы 55 лет, и вся наша огромная толпа его поклонников была бы на Пикете, в Сростках. Из разных концов СССР и из-за рубежа понаехало традиционно много писателей и актеров, родственников и друзей Василия Макаровича, и почитателей его творчества. На клубной сцене сидели актеры, снимавшиеся в фильмах Шукшина и три его дочери – Оля и Маша вместе, а Катя поодаль от них. Сводные сестры не дружили. Свое выступление (которое, кстати очень понравилось слушателям) я закончил словами: «Человек рождается сам. И умирает сам. Так и Шукшин!»
Не успели затихнуть аплодисменты, как на сцену выскочил длинный, худой, в джинсовом костюме и ботинках американских спецназовцев мужчина, очень коротко подстриженный, трагического возраста. Полуобернувшись в мою сторону (я еще продолжал стоять на трибуне), он неистово, сбиваясь на фальцет, заорал: «Вот, они… Фашисты! Хотят отнять у нас Шукшина!» При этих словах он выбросил перед собой в мою сторону длинные худые руки со сжатыми кулаками и начал ими потрясать! Народ на скамейках и на сцене сначала просто остолбенел от таких слов. Рот крикуна свело, и на его узких губах была хорошо заметна пена. Я мужика не знал. Когда люди пришли в себя, то сначала робко, а потом решительно стали гнать его со сцены, со словами: «А ты – кто такой?» Несколько крепких молодых парней поднялись и направились к сцене с хорошо понятными намерениями. Меня хорошо знали на Алтае, я выступал на «Шукшинских чтениях» с первого дня их открытия. А моего «врага» местные жители видели впервые. Да еще «упакованного» в американскую одежду! Видя, чем все может обернуться, представитель киношников (фамилию и имя ее я забыл) соскочила со своего стула и громким четким голосом произнесла, указывая кивком головы на «джинсового»: «Слово имеет известный советский кинорежиссер Андрей Сергеевич Смирнов. Его „Белорусский вокзал“ вы все видели…» После этих слов в рядах слушателей произошло явное замешательство. Парни, направившиеся к сцене, тоже остановились. «Белорусский вокзал» нравился всем советским кинозрителям. Песню из кинофильма – «А нам нужна одна победа. Одна на всех, мы за ценой не постоим!», пели во время застолья в квартирах, на кухнях втроем, раздавив после работы бутылку, в кабаках. Пел весь могучий Советский Союз! «Белорусский вокзал», когда я его смотрел первый раз, при многих сценах вызывал у меня мурашки на спине. Этот фильм мне, несомненно, нравился тоже! Смирнов, не из-за его истерического выпада по моему адресу, честное слово, сразу стал мне антипатичен! С этим мужиком я бы пить не стал! Я сел на свое место на лавку в зале. Смирнов, стал что-то сбивчиво говорить, выплевывая слова. Его никто не слушал, ибо зал начал гудеть и гул этот нарастал. Людей, как и меня раздирали противоречивые чувства: безусловная любовь к героям «Белорусского вокзала» и неприязнь к их создателю. На трибуну один за другим стали выскакивать ораторы, и перекрикивая все еще не уходящего со сцены Андрея Сергеевича, говорили «за меня», и «за своего Шукшина». Явно нарастал беспорядок! Алтайцы народ горячий. К приезжим, которых не знают, да еще одетым в «заграничное шмутье» и, вместе с тем, явно приблатненным, относятся традиционно враждебно. Смирнова могли побить. Это почувствовали ответственные лица из «Гос. Кино». Видимо, чтобы взять ситуацию под контроль, ко мне направили Георгия Буркова. Жора подсел ко мне на краешек стула, слегка оттеснив меня, со словами: «Андрюша в упор не видел Ваську. Они не сказали друг другу ни одного слова! Васька для Смирнова был „деревенщиной“, „выскочкой“. Завистливый Андрюша очень…» Потом полез во внутренний карман своего просторного пиджака и вытащил стальную фляжку с припаянной красной звездой, которую можно купить на Арбате. Медленно отвернул пробку и протянул фляжку мне. Я отхлебнул из нее. Оказался самогон. Жора успел отовариться у кого-то из местных. Его на Алтае любили. «Первач!» – сказал он, забирая у меня фляжку и как-то неловко начал тыкать ее горлышком себе в рот, чуть запрокидывая. Прозрачная влага обильно потекла по его толстой губе. В это время в зале уже царил хаос. Кричали все, перекрикивая друг друга. Размахивали руками. Трясли друг друга за ворот. Назревала групповая драка, где все против всех. В клубе, да на улице было человек 300! Многие успели принять горячительного. Вдруг средь общего шума выделился громовой голос. Головы всех замерли и дружно повернулись в его сторону. Огромный рыжий детина в тельняшке, с кожей, как у ошпаренного кипятком рака, протянув ручищу в сторону Оли и Маши, провозгласил: «Шукшин – инопланетянин. Они часто раньше посещали наши края. Посмотрите на его деток. Они же яйцеголовые! И Евгений Черносвитов тоже яйцеголовый!.. А этот, – он пальцем ткнул в сторону Смирнова, оставшегося на сцене, благо нашелся лишний стул, освободившийся из-под Буркова, – тупоголовый, из Степи. Тупоголовые и яйцеголовые вечно враждовали друг с другом!» Жора, громко икая, и неловко тыкая пальцем в сторону детины в тельняшке, пояснил мне: «Это профессор из Ленинграда, Козлов, его фамилия, кажется. Его ребята роют у Иркутска и Барнаула. У них своя теория происхождения жизни на Земле».
Не успел профессор из Ленинграда закончить свою речь, как со стороны сцены раздался пронзительный вопль. В зале стало очень тихо. Это так закричала Маша Шукшина. Она соскочила со стула, обхватила свою красивую голову с длинными распущенными волосами руками, стояла, и покачиваясь, выла! Минуту так продолжалось. Потом как по команде встали Оля и Катя, подошли с разных сторон к Маше, прижались к ней, взяли ее за руки и медленно повели со сцены. Они скрылись в ближайшей двери. Люди из клуба тоже начали расходиться.
Я подробно описал эту сцену, чтобы заново пережить ее. Ибо, именно там, в клубе Бийска, заканчивая свое выступление о Шукшине, я вдруг неожиданно для себя сказал ту заключительную фразу, которая, уверен, вывела из себя А. С. Смирнова (нас потом пытались «помирить» и познакомить, но я категорически отказался: ведь, действительно, разве может быть мир между яйцеголовыми и тупоголовыми?) Повторю эти слова, сказанные мной в Бийске 24 июля 1984 года: человек рождается сам и умирает сам. Дело в том, что только что начиналась грандиозная компания. Кто ее инициировал, я так и не знаю! Но такие события не возникают на голом месте, теперь-то мы это хорошо усвоили. Компания, разделивших всех почитателей и родню Сергея Есенина на два лагеря. Одни стали яростно доказывать, что Есенин был убит чекистами. Другие – что он спился и повесился. Я, как уже сказал выше, собрал бригаду судебно-медицинских экспертов и криминалистов из разных регионов страны и предложил произвести повторное исследование, то есть, эксгумацию. Те документы и «документы», которые мне удалось собрать, не убеждали ни в первой, ни во второй версиях о смерти Сергея Александровича Есенина. Не буду здесь повторяться. Я много по этому поводу выступал публично. Единственный из всех «борцов» за правду о Есенине, как левых, так и правых, настаивающий на необходимости повторно исследования, которое нужно начать с эксгумации. С обеих сторон у меня были ярые противники. Поддержал меня только сын Есенина, Александр Сергеевич Есенин, проживающий в США. Из-за своей позиции, мне пришлось покинуть Институт мировой литературы им. М. Горького. Феликс Феодосьевич Кузнецов, директор ИМЛИ, взявший в сотрудники Юрия Львовича Прокушева, поставил меня перед выбором: или я сотрудничаю с группой Прокушева, который сказал, что эксгумация – только через его труп, или я покидаю ИМЛИ. Я написал письмо Василию Ивановичу Белову, который ввязал меня в борьбу за правду о смерти Есенина, он мне не ответил, и вынужден был «по собственному желанию» уйти из ИМЛИ. Именно работая с документами о смерти Есенина, я понял, что насильственная и естественная смерть не антиподы. Что их сочетания разнообразны. И, самое главное, что эти два понятия относятся к разным сферам бытия человека и, следовательно, к разным объективным законам. Насильственная смерть – это социальное явление, подчиняемое законам, господствующим в обществе. Естественная смерть – природное явление. Следовательно, подчиняется законам Природы.
Я видел Василия Макаровича Шукшина за 26 часов до смерти. Он умирать не собирался. А, несмотря на то, что знал уже о формуле смерти, был настолько далек от мысли приложить ее к Шукшину, ибо в нем бурлила энергия сражения за Родину (в прямом и переносном смысле). Он, собственно, пришел не ко мне, а навестить своего друга, алтайца, который жил в Москве и промышлял изготовлением открыток с портретами известных советских актеров. Я не помню ни его имени, ни его фамилии. Хорошо помню, что был он года на два старше меня (мне было тогда 29 лет), и что лечил я его от алкоголизма. Шукшин же привез ему полный портфель разных банок, бутылочек с настойками алтайских трав. Все настойки, конечно, были на спирту. Я популярно объяснил Василию Макаровичу, что его другу нельзя и «капли алкоголя». Шукшин очень расстроился, Промямлил: «Мне вот тоже нельзя, я же пью! И помогает…» В конце, так как и он, и я торопились, он открыл портфель и аккуратно выставил свои снадобья прямо на пол, в угол. А на другой день, будучи в библиотеке ЦОЛИУв, что на Кутузовском проспекте, прямо за институтом курортологии, роясь в книгах, где-то в 6 или 7 часов вечера я услышал, что умер Шукшин. Получается, что не прошло и суток, как мы с ним виделись, до того, как он умер. Точно я не хронометрировал. Может быть и сейчас что-то путаю. Лидии Николаевне я все и много раз рассказывал о нашей последней встречи с Василием Макаровичем, она может меня поправить, ибо знает все по минутами: от его приезда в Москву, до его смерти на теплоходе в станице Клетская. Там, где стоял теплоход, на котором умер Шукшин, Лидия Николаевна опустила венок в воду на дне открытия «Шукшинских чтений» на Дону.
Есенин и Шукшин, по логике их мотивов, по состоянию духа и накалу творческой энергии никак не могли умереть естественной смертью! Если же они все же умерли естественной смертью, значит матушка природа глупа и расточительна. Но, самое страшное, она, природа (или Природа), совершенно безответственна и перед людьми в целом, и перед каждым отдельным человеком!.
Иоганн Барух Галант, мой первый учитель по психиатрии, считал, что Есенин повесился, ибо был в алкогольном маразме. Искренне так считал! Никто и ничто не принуждало его к этому заключению. Но, «Клен ты мой, опавший, клен заледенелый, Что стоишь нагнувшись под метелью белой?» Это было написано в палате больницы, которая ныне им. П. Б. Ганнушкина (да, того самого, красного профессора, сломавшего жизнь им обоим: Есенину, и его хулителю Галанту). Галант не чувствовал русскую поэзию, ибо русский язык знал, как иностранец. Рильке, например, он читал в упоении! Пять последующих стихотворений Есенина – песни! Каждая строка – пронзительно яркий и точный образ. «До свиданья, друг мой, до свиданья,…» – я не считаю предсмертным и, думаю, достаточно убедительно аргументировал эту свое мнение. Но, Прокушев и К. оказались формально сильнее меня. Поэтому вокруг Есенина, что было наврано, то и осталось: и кровь, и перерезанные вены, и попытка броситься под поезд (кстати, мне, бывшему судебно-медицинскому эксперту, вскрывшему более сотни трупов самоубийц, бросившихся под поезд, все же не понятно, как это можно попытаться броситься под поезд? Например, Анна Каренина пыталась броситься под поезд! А Вронский ей помешал, ибо во время схватил ее за ногу! Да простит меня Л. Н. Толстой!).
Для меня и смерть Есенина, и смерть Шукшина насильственны! Но, это отнюдь не значит, что они могли бы жить дольше (хоть на секунду), если бы насилия над ними не совершалось бы. Формула смерти ни на йоту не изменит Уголовный Кодекс. То, что человек все равно бы умер, если бы над ним не совершено было бы насилие, не освобождает насильника от уголовного наказания.! Как не освобождает убийц, умирающего от рака больного, новорожденного младенца, обреченного умереть возле мертвой матери, родившей в голой, безлюдной ноябрьской степи, столкнувшего с высотной крыши человека, уже собиравшегося спрыгнуть с нее, и оставившего предсмертную записку о своем добровольном уходе из жизни. (Я привел лишь некоторые случаи из своей собственной судебно-медицинской практики).
Я вполне могу допустить, что даже при серийном убийстве, каждая жертва готова была естественно умереть по истечению срока, отпущенного ей природой (Богом, судьбой).
Дальше – еще труднее понять, как предопределенность к смерти в виде естественной смерти может соотноситься, например, с массовой гибелью людей. Например, погибшие на «Титанике» или на так часто разбивающихся самолетах? Неужели я смею утверждать, что они все были предопределены их природой (генетикой) к смерти? Легче на этот бы вопрос было ответить так. Вы покупаете новый автомобиль, который, к примеру, должен был бы пройти 100000 километров, а потом развалиться. Вы можете 1.ездить на нем, сколько положено; 2.вы можете, купив его, взять молот, и за несколько часов разбить его вдребезги; 3. Вы можете, проехав всего 100 км., попасть в автокатастрофу, и разбить автомобиль.
Нет, к человеку эта машинная аналогия не подходит! Человек, это не только «машина», но и ее водитель. Каждый человек изначально двойственен: как природный организм, и как социальное существо. То есть, живет по двум «цепочкам» законов. С древних времен, по наши дни, вопрос о взаимоотношении природного и социального (духовного) в человеке, остается открытым. Сейчас появилась психогенетика. Генный инженер может формировать психические свойства человека, программировать их (эмоциональность, особенности и уровень интеллекта, характерологию и, даже личностные особенности) на генном уровне, то есть, до рождения человека. Но и они, психогенетики, ничего не знаю и не могут знать о механизмах соединения психического с генетическим? Они даже не могут с научной точностью ответить на вопрос, что является информацией, а что является носителем информации?
С древних времен до наших дней существует три варианта ответа: 1. Духовное (социальное) параллельно физическому (природному, материальному); 2. Духовное определяет, обусловливает или порождает физическое (природное, материальное). 3. Физическое обусловливает, определяет или порождает духовное (социальное). То есть, существовали испокон веков и существуют по ныне: 1. Психофизический параллелизм; 2. Идеализм; 3. Материализм. На генном уровне это выглядит так: 1. Ген есть одновременно и информация, по «выкройке которой стоится тело человека, вплоть до каждой его клеточки, и носитель информации; несет на себе информацию, по выкройке которой «строится духовное (душевное, социальное) в человеке, вплоть до каждой черточки его характера или особенности его личности.
Ген есть духовный «план» человека, материализованный в аминокислотах; этому плану соответствует и тело (организм) человека.
Ген есть физический план, запечатленный в аминокислотах (мы оставляем для специалистов строение генома), которому соответствуют все духовные (социальные) особенности человека, порожденные генной программой.
Возможно, что касается взаимоотношения и взаимодействия духовного (социального) и физического (природного) в человеке мы имеем дело с ситуацией изначальной (стационарной) неопределенности. Как в квантовой физики: свет есть и волна, и частица одновременно. Поэтому, законы пространства и времени (физические законы) к материи, находящейся в состоянии волны или кванта не работают (работают по принципу дополнительности: утрируя, это значит, что сам наблюдатель кванта становится его объективной реальностью. Формальная логика, применяя которую мы пытаемся ответить на вопрос, «жива или мертва кошка?» или «где находится виртуальная реальность?», сколько будет корень квадратный из -1?, не работает. Но, это, отнюдь не значит, что квантовая физика есть мистика. Или, что на некоторые вопросы нет, и не может быть ответа. Что не существует и не может существовать единая теория поля. Существовали ли законы квантовой механики во времена египетских фараонов? Конечно же, существовали! Тогда почему мудрейшие из мудрых египетские жрецы их не знали? Почему не было у Клеопатры телевизора? А у Наполеона атомной бомбы?
Точно также, есть законы, которые могли бы объяснить, почему совершенно разные люди (по возрасту, психическим особенностям, социальному положению) собрались вместе на «Титанике», чтобы погибнуть! Гибель каждого пассажира «Титаника» произошла в объективной реальности, значит, подчинена логике ее законов. Начало «логической цепочки» у каждого пассажира свое, но оно есть, и если идти от звена к звену по этой цепочке, то без всякого вмешательства «Бога из машины» (без всяких мистики и чуда), мы непременно дойдем до того звена, благодаря которому данный пассажир оказался в нужный час в нужном месте. То есть, на «Титанике». Для человеческого мышления это почти невозможная задача. Но, применяя современную компьютерную технику, мы можем решить ее довольно-таки быстро! Предлагаю любопытному читателю, знакомому с компьютерным программированием, составить программу гибели всех и каждого в отдельности пассажиров, погибших во время крушения «Титаника», или, что далеко ходить, во время гибели атомохода «Курск».
Зайду с другого края, для прояснения некоторых аспектов проблемы насильственной и естественной смерти. Здесь же только скажу, что всякому явлению (бытию) своя система отсчета, то есть, свои законы. Яблоко, которое сорвалось с ветки и упало Ньютону на голову, побудив его тем самым открыть закон всемирного тяготения, никогда бы не долетело до его головы, если бы дерево росло в виртуальной реальности, а Ньютон находился бы в объективной реальности, и, наоборот. Точно также, если бы дерево росло в космическом аппарате, Ньютон сидел бы под этим деревом, а аппарат летал бы в космосе. Если бы яблоко и Ньютон падали бы одновременно со скоростью света. Кстати, почему не существует скорости, больше скорости света? Как может быть Вселенная конечной? Расширяющейся? Если мы не знаем ответов на эти вопросы, это не значит, что они не существуют, как не значит, что не существует закона земного притяжения. Все, кто окончил среднюю советскую школу, все, что выше я написал, понимают. Но вот, как дело доходит до человека, его сознания, смерти, элементарные знания и логическое мышление начинают нам отказывать и толкают к мистики, как древних мыслителей – к алхимии, метафизике или обыкновенной чертовщине.
Я не знаю, как совмещаются многочисленные случайности, собравшие множество разных людей на «Титанике», с конечностью их бытия, запрограммированной в их генах. Но я не вижу никаких достаточных оснований, чтобы отрицать из-за гибели «Титаника» (или СССР!), предопределенность человека к смерти. Точно также я не вижу оснований для того, чтобы прибегать к жизни после жизни, бессмертию души или метемпсихозу. Моя врачебная практика, наоборот приводит меня к умозаключению, что если и есть нечто (а не небытие) после жизни, то при жизни мы это никогда и никаким путем не узнаем. Генетика развилась из двух реальных вещей – существования во всех веках и у всех народов гениев, и однояйцевых близнецов. Гениев мы так и не научились получать искусственно, а искусственные однояйцовые близнецы, или клоны, духовно совсем не похожи на себя. По моему мнению (конечно же, частному), дух человека нужно «ловить» в обществе, то есть, в общении (имею в виду, все социальные формы индивидуального бытия и общения). Добавлю к этому, что не знаю, насколько и в чем, духовное зависит от физического или наоборот, физическое от духовного (наверное, прав был Гегель, который сказал буквально следующее: «Мистика начнется сразу, как только мы попытаемся понять, как мысль (желание) пошевелить пальцем, шевелит палец!»…
«Белорусский вокзал» вышел на экраны страны в 1971 году, когда Андрею Сергеевичу Смирнову было 30 лет, но жив еще был его папа, Сергей Сергеевич, у которого за плечами была «Брестская крепость» и ленинская премия. Недавно я вновь посмотрел (вот уже который раз!) «Белорусский вокзал». Фильм мне очень не понравился и я, наконец, понял, почему мне не понравился Андрей Сергеевич. Я избавился от гипноза, под который попадал (как, уверен и все, кому этот фильм и особенно, песня из этого фильма, слова которой, если вдуматься, весьма двусмысленны, до сих пор нравятся и выдавливают слезу), с первых кадров. Этот фильм не трагедия во всех ее временных ипостасях. И даже не фарс. Жанр этого фильма – мещанская мелодрама. На просмотре этого фильма хочется плакать, а, после его просмотра, – хорошо покушать. Но вот песня, являющаяся лейтмотивом фильма, ее слова… Здесь разгадка, которая не сразу доходит до загипнотизированного сознания.
А нам нужна одна победа. Одна на всех. Мы за ценой не постоим.
Победа – это, как показывает история человечества, очень коварное слово. Если, к тому же – любой ценой. Значит, и ценой жизни – одного? Двух? Батальона? Народа в целом? Победа героем фильма, как не трудно подсчитать, далась ценой 180—200 человек! Вполне понятная вещь! Победа в 279 году до новой эры при Аускулуме стоила Пирру 180000 – 200000 тысяч человек. Может быть батальон, от которого осталось 5 человек в «Белорусском вокзале» плохо дрался? Кто и когда ответит, почему СССР потерял во время ВОВ 27 миллионов, а Вермахт – 6 миллионов? Я – филолог. В СССР не было трагедии, кроме, оптимистической. Не было смерти, как реальности. Значит, жизнь ничто, по сравнению с победой. И поют герои «Белорусского вокзала» в самую светлую и трудную минуту, что им нужна одна победа, одна, на всех, и что за ценой они не постоят. Поют, продолжая не задумываться, стоило ли то, что батальон взял ценой своей гибели, такой жертвы? Они и не могут задумываться, ибо нет жертвы, где нет трагедии. Где нет трагедии, там нет и цены жизни. Победить любой ценой – это победить, нет, не смерть, это победить жизнь ради смерти. У героев «Белорусского вокзала» друзья погибли естественной смертью. Но программа такой естественной смерти заложена была не в генах погибших, а в их духе. Природа опаздывала в этой гонке за смертью
В 1971 году вышел также на экраны страны «Андрей Рублев» Тарковского. А в 1972 году его же «Солярис». Фильмы прошли почти незаметно, если сравнивать с успехом «Белорусского вокзала». А ведь, в «Андрее Рублеве» мелькнула трагедия и насильственная смерть. В «Солярисе» медленно, тщательно, детально, объясняется и ярко и образно показывается зрителю, трагичность преждевременной кончины, бессмысленность трагических переживаний человека. Даже – отсутствие, вернее, иллюзорность граней, разделяющих насильственную и естественную смерти. Но нам, по-прежнему нужна одна победа. Одна на всех? Но, мы по-прежнему, за ценой не постоим! И ныне, по – западному демократической в России конца 2-го тысячелетия, мы живем, не ведая того все по одному и тому же принципу, сколок с которого так звучит в песни из «Белорусского вокзала. Наше дело правое. Мы победим. Победа будет за нами!
«Солярис» обострил ощущение неудовлетворенности жизнью, которая непременно должна быть конечной. И показал во всей силе страх перед бессмертием.