III
– Открыто… – услышал я уже до дрожи знакомый, хлипающий и свистящий низкий тембр утреннего дедушки после минутной паузы в ответ на моё неуверенное постукивание в дверь избы. «Не запирают» – отметил я про себя, смачно приложившись непривычным лбом в низкий проём, сделав первый шаг в небольшое крыльцо дома хозяина для первого контакта с землянами.
– Только пригнись маленько, – кашлянул дед, когда дубовый звон от моего неожиданного контакта с отесанным бревном немного рассеялся в барабанных перепонках.
– Спасибо, что… предупредили, – максимально вежливо поблагодарил я деда, почёсывая тут же вздувшуюся опухоль на лбу именуемую русскими шишкой.
– Значит… приложился? – уловил мой сдержанный сарказм и раздражение дедушка.
– Да, ерунда, до свадьбы заживёт, – хорохорился я, пытаясь тут же разрядить обстановку почёсывая неприятно торчащую на голове выпуклость.
– Не скажи, – нравоучительно захрипел дед, – в позапрошлом годе, Витька, сосед, так с похмелья приложился об этот косяк, что почитай неделю бюллетенил, а медичка наша, Валька, болтала: если бы чуть выше темечком задел, то мог бы и дураком стать…
– Повезло… – машинально ответил я.
– Кому? – искренне удивился дед.
– Витьке… – растерялся я неожиданному вопросу, «ну и мне, наверное» подумал про себя, не решившись сказать о предположении вслух.
– Да какой там… ему хоть кол на голове теши – всё бес толку: в том годе утоп, горемычный… не хватило, ну, и попёрся по весеннему льду в город.
– А чего, извиняюсь, ему не хватило-то? – спросил я, позже глубоко сожалея об этом, ибо лучше б я сего вопроса не задавал.
– А ты ж кто такой будешь: пришлый? – насторожился дедушка, со скрипом приподнимаясь с железной, пружинистой кровати в тёмном углу крыльца.
– Ваша, правда, уважаемый,…из центра я, командировочный… Фёдор Фомич Флудов, вот документы…
Дед, наконец, полностью вышел из тени и предо мной лицом к лицу предстал крепкий, коренастый седой старик с окладистой бородой и колкими изумрудными глазами лет примерно 80-ти или даже больше. Он неспешно взял мои бумаги и пристально вчитался в каждую букву, затем, тщательно осмотрев меня с ног до головы, хитро прищурившись, уже доверительным голосом рёк:
– А я уж было, грешным делом, подумал, что ты, мил человек, с другой планеты, коли до рыжих усов дожил, а не знаешь, что значит «не хватило», ну или на худой конец – иностранец какой.
– Да уж… это точно вы, дедушка подметили на счёт инопланетянина, смешно – попытался я неуклюже отшутится, чувствуя, как по спине побежали крупные капли пота. «Неужели расколол?! Но как?!» – внутренне я напрягался фразе деда, «быть этого не может – обыкновенный старик» – тут же пытался я себя успокаивать, находясь, таким образом, в растерянности и изо всех сил пытаясь не показывать своего волнения.
– Ладно… не тушуйся. Пошутил я. Ну, а зовут меня, Иваном Кузьмичом, фамилия – Харлов, егерь я местный, лет тридцать при должности, родился в этих местах, тут меня каждая собака и всякий хорёк в лицо знает. В общем, садись, Фёдор, гостем будешь, потолкуем чего и как.
– Спасибо, Иван Кузьмич, а то сутки на ногах, голова кругом идёт… вот и несу всякую ерунду, – поблагодарил я хозяина, и чуть расслабившись, присел к столу на ближайшую табуретку.
– Значит, инженер-конструктор… уважаю, – продолжил было разговор егерь… как, вдруг, под столом, кто-то хихикнул и с воплем – «инджинер!!!» вцепился в мою ногу. От неожиданности, я чуть не потерял над собой контроль и едва вновь не превратился в себя, то есть в сферу. «Вот это был бы провал», – успел я тогда подумать, «дед то, похоже, не из робкого десятка – мог бы, с горяча, меня чем-нибудь и окрестить или даже…», – впрочем, неимоверным усилием воли, проявив невероятную сдержанность, смог удержать плоть в рамках человеческого облика.
– Маша! – укоризненно забасил дед, – ну как тебе не стыдно, у нас гость, а ты на людей, как кошка дикая, бросаешься, а ну вылезай живо, не то в угол поставлю!
– Мяу! – раздалось тут же в из под стола: и в этом необыкновенно высоком и нежном звуке смешались искренние радость и сожаление, своенравный характер и беспредельная любовь к деду. А через мгновение передо мной предстало чудесное, маленькое существо с огромными, сияющими бирюзой глазами и алыми бантами, вплетённым в золотистые косички.
– Ну, егоза, наигралась?! А теперь извинись перед Федором Фомичём, он из-за тебя чуть с табуретки не упал, вон до сих пор, как поганка, бледный весь, – строго сказал дедушка Машеньке, еле заметно улыбнувшись ей при этом добрыми с хитринкой глазами.
– Простите, меня, дядя Федя, пожалуйста, – произнесла она таким ангельским голоском, наклонив головку и пряча глазки в огромных ресницах, что я снова растерялся и даже, кажется, зардел, но уже от чувства сострадания и искренней радости причастия к этому необыкновенно красивому, открытому и нежному существу.
– Да что ты, Машенька, не стоит… – чуть не всплакнул я в ответ на детскую непосредственность и чистоту, – вовсе ты меня не напугала, дедушка опять шутит, наверное…
– Нисколько, за свои проступки надо отвечать… иначе дай им волю – на голову сядут, – нравоучительно ответил Иван Кузьмич, – с детства к порядку не приучишь, потом по шапке получишь.
– Да? – надулась внучка, – а ты мне сам говорил – «озоруй, Маша, пока малая, потом настанет жизнь иная».
– Ишь ты! – удивился дед и немного горделиво подмигнул мне, – запомнила, колючка… наш характер, Харловский, ладно, уговорила – ничья. – А пока, будь добра, внученька, бабушку позови – небось на огороде она, скажи гость у нас – надо на стол накрыть.
– Ага! – обрадовалась Машенька и едва не вылетела с крыльца на крыльях счастливого детства искать не менее любимою ею бабушку.
– Ну, а пока, суть да дело, давай что ли, как водится, по маленькой, за знакомство: у меня свой на еловых шишках настоянный самогон – чисто огонь праведный, всё хвори бесовские на год вперёд выжигает, а пьётся что вода колодезная, живая. Одним словом – харловка, она и есть харловка, её чудесный рецепт мне отец передал, ну, а ему в свою очередь – мой дед и так далее, чуть ли не до Варягов сказывают, – не без гордости рассказывал Кузьмич, неспешно доставая початую литровую бутыль с мутно-белой жидкостью, солидно и таинственно покашливая.
– Это можно, – старался я максимально точно подстроится под своеобразный говор егеря, что бы случайно не насторожить его как ранее с проклятым «не хватило», придав лицу выражения типичного инженера, который в пятницу вечером с коллегами по работе, вот-вот начнёт отмечать день рождение, удачное выполнение плана и окончание трудовой недели.
Но то, что моему искусственно воплощённому в иную форму, организму предстояло вынести, я не мог предположить в самом кошмарном сне. Даже в адской атмосфере Зулы, когда невыносимые перегрузки, стужа и пекло, едва не превратили меня в пыль нейтринную, было намного «комфортнее» чем после этой легендарной харловки. Хочу особо подчеркнуть что, в данном случае я не рисковал жизнью, маневрируя кораблём на сверхсветовой скорости, когда, как всегда, неожиданно обрушивается несчётная армада астероидов, как давеча при пересечении границ Млечного Пути. А напротив: добровольно, по собственной воле и даже, как чуть позже, оказалось, не безудовольствия употребил внутрь собственной плоти, сей парадоксальный напиток, вызывающий столь противоречивые ощущения.
Образно это отдаленно похоже на чувство, которое вы испытываете после, вдруг, невесть откуда рухнувшей острой и нестерпимой боли, которая в свою очередь медленно, но неумолимо исчезает, после чего – наступает блаженный момент её полного исчезновения с одновременным приливом свежих сил, внутренней энергии и обострением умственной деятельности на непродолжительный период времени. И если уж совсем на чистоту, то не могу не отметить, что сам процесс разговора «за жизнь» под высоким градусом это нечто совершенно ни на что не похожее состояние во Вселенной. Во всяком случае, только на Земле, и только в России, я впервые прочувствовал это в полной мере на самом себе. А, если говорить по большому счёту, как бы мне физически не было тогда время от времени плохо, в особенности на следующее утро, я, нисколько не жалею об этом приобретённом опыте. И, в конечном счете, я даже благодарен судьбе, ибо откровение, искренность, открытость души с одновременными глубиной мысли и рассуждениями о смысле бытия Кузьмича с лихвой перекрывают вышеупомянутые относительные физиологические недостатки.
Я до сих пор под впечатлением той нашей с ним ночной беседы и морально испытал истинное удовлетворение от этого одновременно тяжёлого и лёгкого процесса общения. И даже начал склонятся к мысли о том, что проще вот таким образом поговорить по душам с представителем той или иной цивилизации, нежели тратить огромные ресурсы на исследования в соответствии с казёнными инструкциями, что бы с более или менее высокой достоверностью составить представление о нравственном и прочим состоянии общества. Вспомните, Командор, сколько мы потратили средств, сил и времени, когда исследовали Хмуров на Плебсе – это же уму непостижимо, а толку чуть – замкнулись в себе, как пескари, – простого, искреннего слово клещами не вытащишь. И при этом, собаки, ой… простите – вырвалось – еще и всю дорогу улыбались: мол, смотрите какие мы все якобы открытые, белые да пушистые, а сами по сути скряги поганые каких во Вселенной ещё поискать надо. Впрочем, всё по порядку, а то меня снова унесёт в бесконечных рассуждениях о смыслах, черт знает в какой конец света.
Егерь, тем временем, неспешно, по-хозяйски уверенно разлил по пузатым стопочкам самогон и достал из стеклянной банки несколько солёных пупырчатых огурцов.
– Ну, Фёдор Фомич, давай за знакомство, давненько я с городским инженером по душам не толковал, – и чинно, в один глоток опрокинув в себя харловку и тут же закусив, удовлетворённо и гулко крякнул, утирая рукавом, невольно прыснувшие из глаз слёзы. – Крепка зараза, – еле выдохнул он через минуту.
– За знакомство! – подхватил я тост и сделал то же что и хозяин. – Не буду повторяться о нахлынувших, как цунами на головастика, и фактически не переносимых нормальным живым организмом ощущениях описанных чуть выше. Дополню лишь в качестве ремарки, что когда минут через пять, наверное, мои клетки, чудным образом начали вновь воссоединятся в плоть, а нейроны мозга таки нашли друг друга, то первое, что я решил, вернее – уверовал для себя тогда: «Бог или Нечто по-иному называемое однозначно есть, было и будет».
– Ну, как, Федя, живой?! Это тебе не казённая водка, а чистый мёд, – как ребёнок, не скрывая чувств, улыбаясь, хвастался Кузьмич. – Не дрейфь, наука, сейчас отпустит, ещё спасибо скажешь, – уже как бывалый врач – реаниматолог резюмировал он, сворачивая из обрезка местной газеты «Тверские будни» козью ногу и набивая её душистым, но крайне едким самосадом.
– Вроде… – наконец, выдавил я из себя первый членораздельный звук, вынырнув, как мне тогда казалось, из самого дна преисподней, постепенно наполняясь удивительно мощной энергией возрождения к жизни.
– Вроде в огороде, а у меня всё строго, как в десантном взводе – вон уж и зарумянился, куришь аль нет: табачок знатный, нынче такого не сыщешь? – придя в благостное состояние, оживившись спросил егерь.
– Нет, спасибо, лет десять как бросил, – постарался, как можно убедительней соврать я, так как для себя твёрдо решил, что на сегодня экспериментов над собой хватит – вторую харловку мне не перенести.
– А вот я всё никак не сподоблюсь, но теперь уж поздно, не много уж небо коптить осталось… – задумчиво откашлялся дымом Кузьмич. – Ну, тогда рассказывай, Фёдор Фомич, каким тебя ветром в мою избу надуло.
– Да ракета наша экспериментальная где-то в ваших краях упала, а я инженер-конструктор, вот и послали нас, предварительно разбив предполагаемую область аварии на квадраты, её искать. Изделие уникальное, секретное, да и дорогое, там одних драгметаллов – на многие миллионы. Ну, а мне ваш участок достался. А поскольку вы егерь, и места эти как свои пять пальцев знаете, то собственно к вам в первую очередь и обратился за помощью.
– Эвано что… – заёрзал на табуретке старик, как гончая в преддверии утренней охоты, – ясное дело помогу. – Сейчас уж поздно, скоро смеркаться будет, а завтра, на зорьке поищем твоё изделие; ну, а ты тогда, Федя, у меня в горнице заночуешь – продолжал он, почти командным голосом, и видимо, уже составляя в голове примерный план действий.
– Спасибо, вам Иван Кузьмич, за понимание и гостеприимство: дело серьёзное, государственной важности, – добавил я официоза и строгости в наш диалог.
– Да брось ты выкать, чай не на собрании, зови меня просто – Кузьмич: и тебе сподручней и мне привычней, а на счёт ответственности – не сумлевайся, я как-никак – капитан запаса, боевой офицер. – И если на моём участке ваша ракета грохнулась, то обязательно отыщем: не иголка, в конце-то концов.
– Вот и отлично, – также взбодрился я, – а ты сам-то, Кузьмич, в последнее время ничего необычного не замечал? – Ну, не знаю: падение метеоритов, вспышек каких-то, разговоров на деревне, в общем, нечто странное в последнее время было?
– Да у нас, Федь, почитай каждую неделю что-то эдакое, непонятное приключается, мы уж и привыкли: чего только с неба не падает, слава Богу, всё в леса да в болота сыплется, а то ведь ненароком и пришибить может.
– Ну, а в последние день – два? – пытался я мысленно подвести Кузьмича к месту падения малютке, где он ранним утром с внучкой видел поваленный лес вокруг воронки, что бы завтра, не теряя времени, направится именно туда и придумать, как её выволочь на поверхность для, скорее всего, необходимого ремонта.
– Постой, постой… сегодня говоришь, а ведь точно!…у Ташнилова болота, на полянке… дырка появилась и гарью… – начал было описывать, по моей наводке, егерь место аварийной посадки «малютки», как дверь за спиной скрипнула, и уверенный высокий голос с безуспешной претензией на строгость оборвал его:
– Опять за своё!!! Не можешь уже без своей чёртовой харловки! Хоть бы людей постыдился! Пьяница…
Я невольно обернулся на звук и увидел, плотно стоящую в дверях полную женщину лет, наверное, семидесяти, с ведром полным свежих овощей: судя по всему, это была супруга Кузьмича.
– Ты бы, милая моя, прежде чем рот открывать сначала с гостем поздоровалась, – совсем что ли со своим огородом одичала! – сдержанно осадил жену Егерь.
– Вечер добрый… – нарочито подчёркнуто поздоровалась она со мной, впрочем, абсолютно беззлобно; на что я, в свою очередь, представился по полной программе для придания себе в её глазах большего веса и также пожелал здоровья, наитончайшим образом выразив радость новому знакомству и безусловное почтение.
– Вот смотри, леший старый, сразу видно культурного человека, а от тебя только и слышишь: «дура» да «корова», – слегка обиженно и гораздо тише попрекала хозяйка мужа, видимо, сообразив, что в тысячный раз выяснять отношения при столь высоком в её понимании госте не стоит.
– Ладно, Агрофена Петровна, не ворчи, лучше угощай Фёдора Фомича, а то уж смеркается, да и Машке спать пора, – ласково, но интонацией, которая не обсуждается, поставил точку в словесной дуэли Кузьмич, вернее – многоточие, уже совершенно не обращая внимания на привычные причитания супруги, с предвкушением не скрываемого удовольствия разливая харловку по стопкам.
– Без тебя знаю, ирод… – совсем уж тихо и скорее по инерции буркнула хозяйка, начиная накрывать на стол.
– Ну, что, инженер-конструктор, вторую – за здоровье – закон! – продолжил Егерь, прерванный разговор и, покрякивая от спорного наслаждения, ловко опрокинул в себя сто грамм убивающей почти все болезни на земле жидкости, правда, на сей раз, предварительно еле заметно перекрестившись.
И что мне было делать, Командор? Отказаться – значит мало того, что ещё раз вызвать подозрение Кузьмича, но и, возможно, испортить ему настроение, что с учётом характера Егеря не способствовало бы налаживанию полноценного контакта цивилизаций. Конспирация есть конспирация. Как у них говорят, назвался груздем – полезай в кузов. Вот я и вляпался по самое не могу, вторично махнув, зажмурившись стопку харловки. Но к моему величайшему удивлению всё прошло много лучше. Нет, конечно, я также как и в первый раз, едва не выпрыгнул из собственной, да ещё и переформатированной в человеческие контуры шкуры. Как и тогда, я минуты три фактически находился на грани жизни и смерти, отчаянно и безуспешно пытаясь руками загрести воздух. И, тем не менее, не смотря на все эти адовы муки, все прошло относительно «великолепно». Более того, вновь обретя самоё себя, я, неожиданно, ощутил такой прилив умственных и физических сил, что готов был контактировать с визави, хоть до-утра, будучи, как мне тогда казалось, на сто процентов уверенным, что ни разу не собьюсь и тем самым не выдам себя и свои намерения. «Возможно, сказывается ускоренная адаптация и акклиматизация моего организма, выработанные бесчисленными, изнуряющими тренировками на специализированных базах ВВС» – мелькнуло тогда в моей ещё относительно светлой голове: вы же шеф, как никто знаете, сколько было пролито пота и изведено нервов на стрессовых тренажёрах и психологических тестах.
Но, увы, я жестоко ошибался, самонадеянно, как сопливый первокурсник, уверовав, в свои, якобы, умопомрачительные способности, ибо не знал скрытого коварства харловки. И, только рассеянное внимание Кузьмича, вызванное возрастом и тем же, одновременно проклятым и великолепным влиянием самогоном едва не провалили пусть и спонтанно спланированную мной операцию по установлению контакта с землянами в чрезвычайных условиях экстренного падения «малютки» в верховьях Волги.
А тем временем, Аграфена Петровна, совершенно незаметно накрыла стол горячими блюдами и холодными закусками, отведав которые, я откровенно почти засоловел. Ах, Командор, если бы вы, знали, что такое, например, русские борщ, холодец и соленья один натуральный запах которых, заставляют желудочный сок и, простите, слюну, выделятся так же обильно и мощно, как энергия при взрыве сверх новой звезды. Все наши тюбики и таблетки с имитаторами, якобы полезными добавками и прочей химией – это ничто, и если хотите – издевательство над организмом, самообман, иллюзия в сравнении с обыкновенной земной едой. А ведь каких-то десять веков назад наши предки, делая первые шаги в космос, также как эти люди, ещё вкушали подобную настоящую пищу.
Конечно, как мудро ими же замечено: «не хлебом единым жив человек». Но, чёрт меня задери совсем, Мудриус. Когда мы создали ВВС, став такими внешне могучими, рациональными, «покорившими» почти половину видимой части вселенной и, как, извините, маньяки, жаждем подмять под себя вторую её половину, то за этой бесконечной гонкой по освоению пространств мы неумолимо лишаем себя маленьких радостей, без которых наши жизнь стала какой-то механической, штампованной, серой. Мы сделались некими биологическими роботами. Иногда, мне кажется, что чем выше мы поднимаемся по ступеням научного прогресса, то всё более теряем связь с первородными корнями, которые щедро и безвозмездно питали нас самобытностью, традициями, культурой, что, в конечном счете, и предавало нам импульс развития и созидания на всём пути нашей цивилизации. Но, всё более отдаляясь от наших истоков, подменяя их искусственными, пусть даже и положительными ценностями, однажды, мы, точнее уже наши потомки, видимо, переродятся в нечто иное, возможно ещё более развитое качество. Но это будем уже не мы… Хорошо это или плохо – вопрос, определённо бессмысленный, ибо глупо и наивно полагать о том, что, двигаясь вверх или вниз, мы так или иначе не отвергаем предыдущий свой путь или хотя ба его часть. Такова, увы, плата за осознанный выбор положительной, а быть может – условно положительной, в нашем случае стези развития. Обретая новое, мы неизбежно и, увы, навсегда теряем старое и, возможно, более дорогое и близкое нам, нежели все сомнительные блага мира и знания о нём. Извините, шеф, опять меня понесло чёрти куда – проклятые сомнения не дают покоя ни уму, ни сердцу…
Ну, так вот… обретя благостные состояния души и тела, меня и Кузьмича, одновременно, наконец, потянуло на тот самый, настоящий разговор за жизнь.