Флипноз. Искусство мгновенного убеждения. Глава 2. Младенческая привлекательность (Кевин Даттон, 2010)

Сама убедительность

Я сижу в кафе в Южном Лондоне и жду человека, который всего лишь несколько лет назад ни за что на свете не появился бы в таком месте, как это. Есть, правда, масса других заведений, куда он тоже нипочем не зашел бы. Так что не так с этим местом? Принципы свободной торговли, мокко или посетители, обутые в «угги»? Вряд ли. И вот он здесь. Хотя я никогда не видел его прежде, я вполне уверен, что это он. Высокий – под два метра. На вид лет тридцать. И загорелый. Но не тем загаром, который можно заиметь, например, в Греции, а «парковым», который приобретают алкоголики, целыми днями валяясь на скамейках. Его зовут Дэрил.

Дэрил заметил меня – я прав, это он – и приближается. Первое, на что я обращаю внимание, это дрожь. Где-то в мозгу у него крепко штормит, и «электропроводку» местами явно коротит. Еще у него есть шрам. И любительские татуировки. А также спортивная сумка, которую он швыряет рядом с моей ногой. Что в ней? Трудно сказать.

Несколько лет назад Дэрил был членом банды отморозков, орудовавшей в этих местах. Большую часть того периода своей жизни он был под кайфом от кокаина. И чем он только не занимался! Всем – от краж со взломом до разбоя и добывания фальшивых паспортов.

А потом в один прекрасный день все пошло на лад.

Однажды в субботу, проходя через автостоянку, он увидел, как женщина укладывает покупки в машину. Дэрил вытащил нож и подошел к ней сзади. Но когда она обернулась, парень остолбенел. Одной рукой она прижимала к себе крошечного младенца. Он замер. Они все замерли. Ребенок смотрел на Дэрила, а Дэрил смотрел на него. Потом женщина закричала, и он бросил нож и убежал. С того момента его жизнь резко изменилась.

«Я просто не понимаю, что случилось, – рассказывал он мне, пока я потягивал свой тройной латте. С одной щепоткой ванили без сахара. – Но что-то все же произошло, черт побери. Ребенок оказался настоящим шоком. Как он смотрел на меня… Это было, как… ох! Не может быть, чтобы я до такого дошел. Я никогда не хотел никому причинить боль. Я только хотел денег. Ну, на кокаин и прочее. Когда-то я тоже был таким же ребенком. Что с ним произошло, с этим ребенком? Я задумался».

Миссия невыполнима

Новорожденный ребенок – это машина для убеждения. Иначе не скажешь. Новорожденный обладает великолепной способностью навязать свою волю другим, настоять на своем, обвести нас вокруг своего крошечного пальчика. Он первоклассно владеет методами воздействия.

Реакция на младенцев одинакова у всех людей, независимо от принадлежности к социальному слою. Культура, возраст, пол – что угодно – реакция почти идентична. Взять хотя бы возраст. Исследования показали, что младенцы всего лишь четырех месяцев от роду дольше смотрят на изображения лиц других младенцев, чем на фотографии детей старшего возраста или взрослых. А к 18 месяцам такое предпочтение младенческих лиц выражается уже не только в широкой улыбке, но и с помощью жестикуляции и звуков. Пожалуй, еще удивительнее то, что это свойственно не только людям. Приблизительно с двухмесячного возраста макаки-резусы, выращенные в изоляции, выказывают подобное предпочтение в отношении фотографий крохотных детенышей, обращая меньше внимания на фотографии взрослых обезьян. Привлекательность новорожденного заложена в нашей нервной системе.

Склонность к такому предпочтению в восприятии коренится глубоко в мозгу. Исследование, проведенное нейробиологом Мортеном Крингельбахом в Оксфордском университете, показывает, что, когда изображения новорожденных рассматриваются в момент проведения МЭГ (магнитоэнцефалография – технология визуализации и отслеживания мозговой активности в пределах миллисекунд), то медиальная орбитофронтальная кора – участок мозга, отвечающий за стимулы к получению вознаграждения, – реагирует почти моментально: в течение одной седьмой секунды после появления изображений.

По мнению Крингельбаха, у нашего мозга есть врожденная склонность «помечать» младенческие лица как особенные.

Но с помощью строго научных методов нельзя точно определить, почему младенец настолько «убедителен». Как и в других сферах жизни, многое, в сущности, сводится к «маркетингу». Детеныши шимпанзе ноют. Птенцы морской чайки испускают пронзительные крики. Личинки жука-могильщика цепляются за лапки своих родителей. Все новорожденные в царстве животных выказывают удивительную ловкость, желая привлечь внимание своих родителей, и весьма изобретательно выбирают наилучший в данной ситуации ключевой стимул, чтобы побудить родителей покормить и приласкать их и сгладить агрессию взрослых.

Такая жажда внимания имеет первостепенное значение. Было время (мы его помним не очень хорошо), когда каждый из нас – один и без поддержки – появился на свет. Это был довольно опасный маневр. Только представьте себе масштабы того первого испытания, с которым мы столкнулись.

Так или иначе, но с самого первого момента нашего вхождения в этот мир мы оказались перед необходимостью влиять на окружающих – не имея мыслей, не владея языком, даже не контролируя основные функции тела, – чтобы они о нас позаботились. Каким-то образом мы должны были убедить их, что игра стоит свеч.

Сейчас мы считаем произошедшее само собой разумеющимся. Потому что все позади. Должен заметить, не благодаря нашим собственным усилиям (если бы мы действительно могли что-то предпринять, кто знает, чем бы это кончилось?), а благодаря гению естественного отбора. Наш биологический адвокат – естественный отбор – наставил нас на путь истинный: снабдив не одной ключевой способностью – чуть что поднимать бучу, – а сразу тремя. Тремя ключевыми стимулами, которые оказывают просто магическое воздействие:

• способность пронзительно кричать;

• дьявольская привлекательность (которая поможет также и в будущем – конечно, тем, кому повезет ее сохранить);

• и гипнотическая способность устанавливать зрительный контакт.

Какую бы форму ни принимало убеждение, изощреннее этой просто и быть не может.

Итак, продолжим искать истоки первозданной способности младенцев влиять на людей, менять их мнение. Для этого мы подробнее рассмотрим эти три ключевых стимула их влияния. Что именно делает их крик таким особенным? И почему младенческие лица и глаза имеют над нами такую власть?

Для перевозбудившихся

В сфере взаимодействия мы не так уж часто сталкиваемся с мгновенным влиянием. Именно об этом мы говорили в предыдущей главе. Нам, в отличие от животных, чтобы повлиять на кого-то, требуется время. Связано это в основном с тем, что мозг у нас настолько велик, что через него можно проложить целый автобусный маршрут. У нас есть способность учиться. Размышлять. Принимать решения. А потом их оглашать. Но «маршрут» этот пролегает через скрытые рудименты: вроде давно забытых, уже не функционирующих остановок, на которых иногда вдруг случается оживление. Те или иные способы коммуникации, определенные средства взаимодействия, усвоенные в незапамятные времена, могут и по сей день довлеть над нами, причем мы этого даже не осознаем. Все это происходит благодаря важной роли, которую они играют в истории нашего развития. В жизни бывают моменты, когда мозг просто отвергает логику.

В 1998 г. Пентагон поручил Пэм Дaлтон из Центра исследования химической чувствительности имени Амброза Монелла в Филадельфии (Monell Chemical Senses Center in Philadelphia) придумать нечто необычное. Заинтригованное несколько абсурдным заявлением о возможности контролировать людей с помощью запахов, американское правительство поручило Дaлтон провести самый опасный в мире химический эксперимент. Впервые в истории она должна была создать запах, в равной степени отвратительный для всех. Высшие должностные лица в Министерстве обороны Соединенных Штатов задались вопросом: а существует ли настолько неприятный запах, чтобы в один момент рассеять неистовствующую толпу?

Дaлтон доказала, что существует.

По сути, она обнаружила даже не один, а целых два таких запаха. Они не оставляли места для «разночтений» в восприятии, обусловленном индивидуальными или культурными различиями, – настолько эти «ароматы» были отталкивающими. Один запах получил меткое название «US Government Standard Bathroom Malodour» (в его состав входит концентрированный запах человеческих экскрементов), а другой – короткое, но не менее емкое наименование «Who Me?» (этот представляет собой отвратительное скопление зеленовато-желтых молекул, имитирующих миазмы гниющих трупов и испорченной пищи). Просто отмахнуться от этих мерзких запахов, надо сказать, совершенно невозможно.

Достижения в технологиях часто бывают источником вдохновения. И каждому, кому приходится по ночам вскакивать из-за воя автосигнализации у соседнего подъезда или сходить с ума из-за идиотской музыки на мобильном телефоне попутчика в автобусе, будет, без сомнения, интересно, не проводились ли подобные исследования относительно звуков? Проводились. Вроде бы основными соперниками должны были стать звуки храпа, скандала, кашля и пуканья?

Многих это удивит, но исследование 1980-х гг. показало, что с наибольшей вероятностью раздражение может вызвать звук вил, которыми скребут по шиферу. По сравнению с ним более «естественные» звуки кажутся вполне безвредными. Но, по мнению Тревора Кокса из Центра акустических исследований при университете Сэлфорда (University of Salford’s Acoustics Research Centre), возникающее раздражение нельзя объяснить только лишь физическим воздействием звуковой волны. Примешивается также и психологическая составляющая.

«Грохот магнитофона вашего соседа не так уж раздражает, если вы собираетесь позднее присоединиться к вечеринке», – заявляет Кокс. И он прав. Короче говоря, как это часто бывает со многими потенциальными раздражителями, количество имеющего место стресса зависит от того, насколько человек, испытывающий его, может контролировать свое окружение (или считает, что может его контролировать). «Если вы можете контролировать шум, он вызывает меньше раздражения, – утверждает Кокс. – Но если вы боитесь источника раздражения, оно обычно усиливается».

Британский изобретатель Говард Стэплтон недавно проверил теорию Кокса. Вполне буквально, выпустив на рынок прибор «Mosquito» («Комар»). Это устройство – так же, как непреодолимо отталкивающие ароматы Дaлтон, предназначенные для пресечения общественных беспорядков, – испускает раздражающе высокий скрипучий звук такой частоты, что его не могут слышать люди старше 30 лет. Хитрое изобретение, получившее название «отпугиватель подростков», сейчас широко используется в Великобритании на главных улицах городов и в торговых центрах. Оно оказалось таким же эффективным, как и его предшественник в войне с хулиганами под названием «Wagner». «Mosquito» издает чуть более громкий звук, чем кашель и пуканье (мощностью 8,5 децибел – столько же, сколько газонокосилка), но все же недостаточно громкий, чтобы причинить физический вред. Главное преимущество «Mosquito» – в его невыносимости. И последние отчеты показывают, что со своей задачей он справляется хорошо[5].

Крик как уловка

Нормальный диапазон восприятия звука у человека находится приблизительно в пределах от 40 Гц до 15 кГц. Диапазон человеческого голоса – как правило, между 100 Гц и 7 кГц. А человек с самым острым слухом может расслышать звук частотой приблизительно 3,5 кГц. Это представляет интерес с точки зрения естественного отбора. Многие звуки, находящиеся в пределах 3,5 кГц (подводный гидролокатор, например), специально разработаны для ситуаций, когда основной акцент делается на привлечение внимания.

И все же есть еще один звук в диапазоне 200–600 Гц, имеющий более древнее происхождение. И более всего из любых известных человеку звуковых сигналов привлекающий всеобщее внимание. Это крик человеческого младенца.

Крик младенца – гениальное изобретение природы. Это самое значительное событие, которое может произойти с молекулой воздуха. Крик действует на двух фундаментальных и тесно связанных друг с другом уровнях влияния: физиологическом и психологическом. Вместе с другими сигналами опасности его акустические свойства развились в буквальном смысле под покровом темноты. Цель крика – привлечь внимание, передать информацию о своем местоположении родителям и одновременно скрыть свое местоположение от хищников. (Благодаря высоким частотам крик младенца передается не на такое далекое расстояние, как крик на низких частотах, и с большей вероятностью привлечет внимание сородичей, нежели убийц, рыскающих в отдалении). Но крик новорожденного не только сигнализирует о его местоположении.

Имея разную степень интенсивности, он провоцирует у тех, кто ухаживает за младенцем, целый спектр инстинктивных физиологических реакций: замедление, а затем стремительное ускорение сердцебиения (ассоциируемое с необходимостью предпринять какое-то действие), повышение температуры в грудных железах и рефлекторный приток молока, что вызывает у матери ощущение тяжести в груди и подталкивает ее покормить ребенка.

Во времена наших предков крик младенца однозначно сигнализировал о необходимости срочно им заняться.

Но, как это ни парадоксально, крик младенца вызывает и раздражение. Хотя высота этого крика далека от уровня максимально неприятного воздействия на слух[6] (его тон достаточно высок, чтобы не выражать агрессию, и достаточно низок, чтобы ее не вызывать), у любого человека – в равной степени мужчин и женщин, родителей и детей – крик новорожденного находится на самом верху списка звуковых сигналов, вызывающих отвращение, провоцируя беспокойство, дискомфорт и непреодолимое желание «помочь».

По степени вызываемых ощущений он эквивалентен «US Government Standard Bathroom Malodour».

В 2007 г. Кирстен Сандер из Института нейробиологии имени Лейбница в Германии наглядно продемонстрировала глубину воздействия младенческого крика. Сандер дала послушать записи четырех различных криков группе из 18 взрослых (девять мужчин, девять женщин) в тот момент, когда им делали фМРТ[7]. Затем она преобразовала крики, разделив каждую запись на сегменты по 150 миллисекунд и повторно объединила фрагменты. Будут ли модели мозговой деятельности оставаться неизменными – вот что хотела выяснить Сандер. Или кодирование записей сыграет свою роль?

Полученные результаты послужили доказательством непревзойденной гениальности естественного отбора. Они показали значительное увеличение активности как миндалины (участка мозга, который играет ключевую роль в формировании эмоций), так и передней поясной коры (участка мозга, чувствительного к аномалиям). Это происходило в тот момент, когда на записи шли настоящие крики, в отличие от перекодированных фрагментов, и было более характерно для женщин, чем для мужчин. Такая реакция, по мнению Сандер, может отражать врожденную предрасположенность нервной системы женщины реагировать на звуки, издаваемые младенцами, до того как они научатся говорить (см. рис. 2.1 ниже).

Рис. 2.1a. Приблизительная картина областей активности мозга женщины, когда она слышит крик взрослого человека

Рис. 2.1b. Приблизительная картина областей активности мозга женщины, когда она слышит крик младенца

Рис. 2.1c. Приблизительная картина областей активности мозга мужчины, когда он слышит крик младенца

А когда Сандер сравнила активность миндалевидного тела испытуемых в тот момент, когда они слышат крик взрослого и крик ребенка, она испытала настоящее потрясение. Во втором случае активность мозга была в девять раз выше. Крик младенца, вопреки первому впечатлению, далеко не так прост, как кажется.

Когда неправильные ноты сталкиваются с правильными

И крик этот не столь уж однообразен, как мы выясним далее. Дополнительные, углубленные исследования показали, что хотя все звуки, издаваемые младенцами до того как они научатся говорить, действительно повышают активность миндалевидного тела, именно внезапные, резкие и неожиданные изменения манеры крика – в музыке называемые «легато» или «вибрато» – передают большинство эмоций и вызывают у человека, ухаживающего за младенцем, самую сильную реакцию. Примечательно, что если речь идет о музыке, такие же внезапные резкие изменения в звуковом ряду вызывают у слушателя появление «мурашек», человека бросает в дрожь. Предсказуемые аккорды не ослабляют узду, в которой мы держим свои эмоции. Так же и в комедии: ожидаемые ситуации не вызывают смеха. Эмоции вызывают эксцентричные повороты, когда возникает восторженное понимание собственной ошибки.

Приведем пример. Пол Розин и его коллеги из Пенсильванского университета обратили внимание на типичную модель, по которой строятся шутки, – то, что они называют образцом AAB. Она знакома всем.

(A1) Нескольких человек должны казнить. Охрана выводит первого человека, и палач спрашивает, есть ли у него последнее желание. Он говорит «нет», и палач кричит: «Готовьсь! Цельсь!»

И тут человек орет: «Землетрясение!»

Пораженные, все озираются. В наступившей суматохе первый человек спасается бегством.

(A2) Охрана выводит второго человека, и палач спрашивает, есть ли у него последнее желание. Он говорит «нет», и палач кричит: «Готовьсь! Цельсь!»

Вдруг человек вопит: «Торнадо!»

Ошеломленные, все озираются. В наступившей суматохе второй тоже спасается бегством.

(B) Последний человек просек, в чем дело. Охрана выводит его, и палач спрашивает, есть ли у него последнее желание. Он говорит «нет», и палач кричит: «Готовьсь! Цельсь!» И тут последний человек орет: «Огонь!»

В этой шутке ошибка заключается в неправильном толковании слова, имеющего двойное значение[8]. Ожидание – вот еще одно коварное слово. Именно оно сбивает нас с толку. Несколько менее известна модель AAB в музыке (см. рис. 2.2).

Рис. 2.2. Структура AAB в начальной теме сонаты для фортепиано Моцарта. Piano Sonata No. 11 In A-dur K331–I. (Andante grazioso), mm. 1–4

Здесь мы видим, что первоначальный мотив из пяти нот (A1) повторяется на тон ниже (A2), затем повторяется еще ниже (B). Только в третьем случае он повторяется в другой нотной последовательности. Такой неожиданный поворот распространен во многих музыкальных жанрах – от классики до современных мюзиклов и джаза. Само собой, он также характерен и для бесчисленного множества анекдотов про «русского, немца и американца» и «священника, муллу и раввина».

Является ли такой эксцентричный поворот, обман ожиданий универсальным компонентом убеждения? Вполне возможно. Это, конечно, отчасти то, что имел в виду Дарвин, говоря о своем принципе антитезы – резкой смене поведения с целью умиротворения, столь характерной для животных. И, как мы видели в предыдущей главе, для людей также.

«Музыка, – пишет В.С. Рамачандран из Центра исследования мозга и познания Калифорнийского университета, – может воспроизводить некоторые примитивные, страстные животные звуки, такие как крик при расставании; эмоциональная реакция на подобные звуки может быть отчасти запрограммированной в нашем мозгу».

Дэвид Хьюэрэн в своей книге «Сладкое предвкушение: музыка и психология ожидания» («Sweet Anticipation: Music and the Psychology of Expectation») идет еще дальше.

«Формирование ожиданий, – убежден Хьюэрэн, – это то, что люди и животные делают, чтобы выжить; только предвидя будущее, мы может к нему подготовиться. И поскольку за точное предвидение мозг гарантирует награду, мы чувствуем удовлетворение, когда оказываемся правы. Связь между предвидением и наградой заставляет нас постоянно анализировать события и пытаться предвидеть их дальнейший ход. Музыка же, будучи структурой, развивающейся во времени, являет собой великолепный вызов для подобного предвидения».

Другими словами, когда ожидания нарушаются, мозг (точнее, такие его области, как передняя поясная кора и участки височно-теменного узла) старается восстановить равновесие. Нейтрализовать аверсивную (вызывающую отвращение) эмоцию, которая сопровождает такое нарушение. В искусстве – музыке и комедии, например – такая аверсивная эмоция присутствует обязательно. Комфортно и безопасно расположившись перед телевизором или в бельэтаже, мы с готовностью отдаем себя в руки комика или композитора.

Но в других областях жизни мы далеко не так покладисты. Когда какой-нибудь случай или стимул противоречат нашему предвидению, мы вынуждены с этим что-то делать: либо опровергнуть, либо искоренить. Либо пересмотреть свою позицию. Вот почему крик младенца невозможно игнорировать – особенно тому, кто за этим младенцем ухаживает.

Красавица и чудо

Их можно заметить еще издали. Эти парни с планшетами в руках в торговом центре или на улице видны, наверное, даже из космоса. Почему-то вы всегда встречаете их, когда спешите. Например, только что узнали, что ваш дом горит.

«Можете ли вы уделить мне пару минут, чтобы ответить на несколько вопросов…»

На случай такого затруднительного положения многие из нас выработали тщательно продуманные стратегии. Непрестанный кашель. Внезапно звонящие мобильные телефоны. И неожиданное появление воображаемых знакомых на другой стороне улицы. Конечно, мы забываем обо всех этих приемах, если человек с планшетом – привлекательная блондинка с прекрасной фигурой. В этом случае мы не трем глаза, желая избежать визуального контакта, а, наоборот, выражаем полную готовность к разговору – по крайней мере, большинство из нас.

Социального психолога, разбирающегося в вопросах межличностных симпатий, такая ситуация вовсе не удивляет. Всем известно, что красивые люди собирают больше подписей под петициями, чем некрасивые, и киоски для сбора благотворительных пожертвований, в которых сидят симпатичные волонтеры, привлекают больше желающих сделать взнос. В судах внешность также играет свою роль.

Красивых ответчиков с меньшей вероятностью признают виновными, чем ответчиков с заурядной внешностью. А если и признают, то назначат более легкое наказание. Красивые люди обязательно должны быть хорошими[9].

Страницы популярных журналов пестрят заявлениями: у красивых людей многие дела сами спорятся, а людям со средней внешностью придется потрудиться. Да-да. Но где же доказательства? Марк Снайдер из университета Миннесоты провел исследование, в котором студентам мужского пола предоставили информацию об их якобы ровеснице (на самом деле – ассистентке ученого). Им дали фотографии девушки; одной группе – ту, на которой она получилась наболее привлекательной, другой – менее удачный снимок. Затем под предлогом обсуждения требований к курсовой работе исследователи попросили участников эксперимента в течение десяти минут поговорить по телефону с этой студенткой (всем отвечала одна и та же девушка!) и наблюдали за их манерой разговора. Организаторы эксперимента хотели выяснить, повлияет ли привлекательность объекта на то, как с ним будут разговаривать по телефону.

И она действительно повлияла. Просто удивительно! Участники эксперимента, полагавшие, что общаются с привлекательной девушкой, говорили в более теплой и располагающей манере, чем те, кто считал ее непривлекательной. Кроме того, когда еще до разговора их просили описать свои ожидания, те явно различались в зависимости от предполагаемой привлекательности объекта. Участники, которым дали удачную фотографию, надеялись на разговор с коммуникабельным, уравновешенным и общительным человеком с чувством юмора. Участники, получившие фотографию некрасивой девушки, на это не рассчитывали[10].

Приманка для мозга

В 2007 г. в ходе исследования, связанного с применением природных феромонов, в котором участвовали профессиональные танцовщицы у шеста, стриптизерши, психолог-эволюционист Джеффри Миллер открыл еще один прогностический фактор привлекательности – на сей раз в индустрии развлечений для взрослых. За несколько месяцев Миллер и его коллеги-ученые Джошуа Тайбур и Брент Джордан подключили к исследованию 5300 исполнительниц эротического танца (да, это не опечатка, именно такое число). Их разделили на три группы. На тех, кто овулировал, кто менструировал и тех, кто находился между этими периодами. Вопрос был прост. Какие из этих трех групп зарабатывали больше всего денег к концу рабочей смены, длившейся 5 часов?

Согласно принципам эволюционной психологии, «победить» должны были девушки в период овуляции. Ведь именно они (если бы им «повезло») на тот момент были наиболее готовы к зачатию. Так и произошло. Они заработали денег больше всех. Естественно, клиенты находили овулирующих танцовщиц более привлекательными и, показывая свое расположение, раскошеливались. Результаты эксперимента не могли оказаться более недвусмысленными. В среднем овулирующие девушки заработали 325$, менструирующие – 185$. А те, кто находился в промежутке, – 260$.

Исследование Миллера интересно по ряду причин. Но главная заключается в том, что обычно нам удается объяснить, почему нам нравится тот или иной человек, не более вразумительно, чем мы можем аргументировать свою любовь к той или иной музыке. Конечно, можно сослаться на определенные составляющие этой музыки, такие как ритм или гармония, но вопросы все равно останутся. Почему именно этот ритм? Почему именно эта гармония?

Давайте ненадолго оставим Миллера и рассмотрим прогностический фактор мужской привлекательности. Какое лицо на рис. 2.3 кажется вам более красивым? То, что слева? Или справа?

Рис. 2.3

Вообще говоря, большинство женщин склоняются к лицу, изображенному справа. Но только если они не овулируют. Тогда они предпочитают лицо слева. Но и в том, и в другом случае они не могут объяснить почему. А вот Дэвид Перретт из Сент-Эндрюсского университета в Шотландии точно знает, куда нужно смотреть: на незаметные признаки гендерного усиления. При исследовании восприятия женщинами лица Арнольда Шварценеггера – любителя дробить чужие челюсти – и подобных ему Перретт обнаружил, что женщины обычно предпочитают мужские лица, немного похожие на их собственные. Другими словами, женственные. На рисунке лицо справа женственно на 30 % – оптимальная цифра для повышенной привлекательности. Нижняя челюсть, как можно увидеть, имеет скругленную, сглаженную форму. Мягкий рисунок лба и глаз. Но во время овуляции тенденция загадочным образом меняется на противоположную. Для овулирующих женщин большее значение приобретает мужественность черт лица. Они восторженно расписывают, какой у крепких, грубоватых мужчин сильный иммунитет. И лица «мачо» предпочитают тем, у кого лица не такие мужественные (рис. 2.4a).

Рис. 2.4a. Во время овуляции женщины предпочитают лица более мужественные, такие как у Брюса Уиллиса (слева), более женственным, скажем, таким, как у Леонардо ДиКаприо (справа). Привлекательность таких лиц, как у английского актера Роберта Паттинсона (рис. 2.4b), объясняется тем, что в нем сочетаются как мужские, так и женские признаки – изящная линия подбородка, полные губы и низкие, заметные брови

Рис. 2.4b

С другой стороны, есть еще один весьма обманчивый маркер привлекательности. Он работает на грани сознательного и подсознательного и, как в случае с симпатичной студенткой в эксперименте Марка Снайдера, играет на лучших сторонах нашей натуры. Это – наша реакция на детское личико.

У вас такое умилительно «детское» личико

В 1943 г. в своей ставшей уже классикой статье «Врожденные формы возможного опыта» австрийский этолог Конрад Лоренц выдвинул важную идею. Он предположил, что людям от рождения присуща склонность предпочитать младенческие черты лица чертам лица взрослых. Причина этого, по его утверждению, в существовании особых «центров заботы». Врожденная перцептивная склонность к лицам новорожденных усиливает стремление защищать и заботиться об уязвимых представителях своего вида. Для иллюстрации этого тезиса Лоренц представил серию условных изображений детских лиц и мордочек детенышей животных – kindchenschema, или «схема ребенка», как он назвал ее, – имеющих общие характерные черты. Это округлый череп с мягкими очертаниями; широкий выпуклый лоб; большие круглые глаза и круглые полные щеки (рис. 2.5). Все эти особенности, утверждал он, привлекают и вызывают инстинктивное сочувствие. Для человека они являются основными стимулами, побуждающими приласкать и окружить заботой.

Рис. 2.5. Межвидовое подобие особенностей детских лиц и мордочек детенышей животных в сравнении со взрослыми особями (из работы K. Лоренца, 1943)

Дальнейшие исследования причин привлекательности лиц выявили еще несколько компонентов «схемы ребенка»: маленький подбородок, маленький, короткий нос и относительно «низкое» расположение глаз, носа и рта. Все это, видимо, является воплощением понятия «очаровашка». И действительно воздействие детскости столь сильно, что переносится даже на случайные неодушевленные объекты.

Посмотрите, например, на серию профилей на рис. 2.6.

Рис. 2.6. Изменения формы лица и черепа с возрастом (по материалам Питтенджера и Шоу, 1975)

На рис. 2.6 видно, как форма условного изображения головы последовательно менялась с помощью математических методов трансформации, моделирующих эффект старения. Скорее всего, вы без труда определите, что условное лицо постепенно стареет слева направо. Но дело вот в чем. Мы не только с легкостью определяем, где «взрослая» форма головы, а где младенческая. Мы с той же легкостью отличаем «пожившую» машину от новенькой!

Взгляните на рис. 2.7. Та же самая математическая функция, используемая для моделирования старения черепа, была применена к одному из фольксвагенов-«жуков».

Как вы думаете, какой из автомобилей выпущен «раньше», а какой «позже», в соответствии со схемой старения? Который из «жуков» симпатичнее?

Рис. 2.7. Особенности лица и черепа в детском и зрелом возрасте применительно к автомашине (по материалам Питтенджера, Шоу и Марка, 1979)

Перед лицом ответственности

В 2009 г. Мелани Глокер из Института нейронной и бихевиоральной биологии при университете Мюнстера провела эксперимент с целью проверки теории Лоренца. Действительно ли мы считаем «детскую схему» столь привлекательной? И если да, то каким образом подобное предпочтение отражается на работе нашего мозга? Используя методику Мортена Крингельбаха, Глокер показывала участникам эксперимента изображения в тот момент, когда им проводили процедуру фМРТ. Однако она пошла еще дальше. В то время как в исследовании Крингельбаха изображения были всегда одинаковыми, Глокер, воспользовавшись графическим редактором, сделала одни изображения более «детскими», чем другие (рис. 2.8).

Результаты оказались точно такими, как предсказывал Лоренц. Анализ показал, что чем выше уровень «схемы ребенка» (например, чем больше глаза и круглее и пухлее лицо), тем активнее у участников эксперимента функционирует прилежащее ядро мозга (центр удовольствия и у животных, и у людей). Таким образом Глокер обнаружила, что существует не только детская, но и супердетская схема.

У захватывающего погружения в глубины мозга, предпринятого Глокер, есть свои параллели в повседневной жизни. Представьте, что вы нашли на улице бумажник. Что вы сделаете? Сообщите в полицию? Попытаетесь найти владельца? Или оставите его себе? Психолог Ричард Вайзман из университета в Хартфордшире задавал этот вопрос жителям Эдинбурга. Только он ставил их в ситуацию, когда они должны были ответить не словом, а делом. Вайзман оставлял бумажники на главной улице столицы Шотландии. В каждом лежала одна из четырех фотографий: счастливая семья, симпатичный щенок, пожилая пара и улыбающийся ребенок.

Низкий уровень

Необработанный

Высокий уровень «детскости» вариант «детскости»

Рис. 2.8. «Схема ребенка»

Исследователь задавался вопросом, какие из бумажников будут возвращаться к их владельцам чаще всего?

И, конечно, получил ответ. Из 40 бумажников каждого типа, которые были подброшены, успешно вернулись 28 % бумажников с портретом пожилой пары, 48 % – со снимком семьи, 53 % – с фотографией симпатичного щенка и… сногсшибательные 88 % – со снимком улыбающегося ребенка.

«Ребенок пробуждает у людей желание позаботиться о нем, – утверждает Вайзман, – инстинкт опекания уязвимых младенцев, который развился, чтобы обеспечить выживание будущих поколений».

Другое исследование, проведенное в Америке, выявило подобный вид реакции, направленной на защиту, в ситуации, когда изображение ребенка было прикреплено к мишени для игры в дартс. Участникам раздали по шесть дротиков и пообещали четверть доллара за каждое попадание в цель. «Для разогрева» им предоставили возможность сделать шесть предварительный бросков по мишени, которая своей формой напоминала лицо. Но когда дело дошло до метания дротиков в фотографию ребенка, участники эксперимента начали попадать в цель гораздо реже, чем раньше.

Справедливость выводов Вайзмана подтверждают не только исследования, связанные с новорожденными. Эксперименты с участием взрослых людей, имеющих «детские» лица, также доказывают, что в облике новорожденных есть нечто особенное. Шейла Браунлоу и Лесли Зебровиц из Университета Брандейса проанализировали 150 рекламных роликов. Их интересовало, насколько содержание ролика соответствует облику того, кто является его лицом. Для этого они прибегли к помощи двух групп учащихся колледжа. Одна группа просто читала рекламный текст, по ходу обращая внимание на достоверность и умелость подачи материала. Другая группа смотрела ролики, оценивая актеров по степени их «взрослости»[11]. Но здесь была одна загвоздка. В последнем случае участники эксперимента смотрели ролики без звука. То есть имела место «двойная рассогласованность» информации, предоставляемой каждой группе. Первая группа получила тексты, но не видела лиц. Вторая видела лица, но не слышала текста.

Результаты оказались красноречивыми. В тех случаях, когда концепция рекламы в меньшей степени опиралась на доказательную базу (предоставление объективных и реальных фактов) и в большей – на доверие (искреннее одобрение потребителями рекламируемого продукта), главные роли исполняли актеры или актрисы с детским лицами. И наоборот, когда реклама была связана с предоставлением фактов, убедительнее оказывались ролики, где главную роль исполнял более «зрелый» на вид актер.

И такие свидетельства убедительности «детских» лиц можно найти не только в рекламе. В политике они тоже часто встречаются. Исследования показали, что избиратели чаще подозревают в корыстных интересах политиков с «взрослыми» лицами, а их коллеги с «детской» внешностью производят впечатление более достойных доверия. Однако при более пристальном изучении, когда оценивается такое качество, как компетентность, более убедительными признаются «рассудительные» кандидаты с более «взрослыми» лицами.

На самом деле довольно интересно сравнить лица различных политических деятелей, чтобы попытаться понять, как у них обстоит дело с честностью. В 2008 г. ученые Кентского университета попросили 100 представителей общественности оценить ряд лиц по шкале от 1 до 5 с точки зрения степени вызываемого ими доверия. На основе полученных данных ученые выявили несколько внешних особенностей, ассоциируемых с честностью: полное, округлое лицо; мягкая, плавная линия подбородка; большие, круглые глаза и мягкая линия бровей. Ничего не напоминает? Волосы на лице рассматривались с большим подозрением, но изящный нос и большой рот с тонкими губами были также оценены положительно.

Используя программу повышения качества изображения, ученые также представили для оценки различные фотографии политических деятелей, чтобы исследовать разницу между тем, как они выглядят в повседневной жизни и на своих самых известных фотографиях, заслуживающих или не заслуживающих доверия. Разница оказалась огромной. Посмотрите на рис. 2.9a и обратите внимание, насколько велико различие между чертами лица Гордона Брауна в обычной жизни и его лицом на фотографии, где он выглядит человеком, которому «доверяют». Затем оцените подобным же образом фото Дэвида Камерона (рис. 2.9b).

Рис. 2.9a и 2.9b. Обработанные на компьютере фотографии Гордона Брауна и Дэвида Камерона, где представлены (слева направо) исходное изображение, черты лица, заслуживающие доверия, и черты, его не заслуживающие (фотографии были любезно предоставлены доктором Крисом Соломоном и доктором Стюартом Гибсоном, Кентский университет)

Браун кажется несимпатичным из-за его «тяжелых бровей, широкого носа и небольшого рта». У Камерона же «свежее лицо, гладкая кожа, более широкий рот и круглые глаза».

Пластическая операция, чтобы выглядеть человеком, внушающим большее доверие? Только вопрос времени…

Исследования, подобные этим, – лишь верхушка айсберга. Ученые, по сути, уже выявили все различия, касающиеся воздействия на нас людей со «взрослыми» и «детскими» лицами. Или, точнее, как меняется под влиянием этого фактора манера нашего общения. Что касается личных отношений, то женщины склонны больше доверять друзьям с «детскими» лицами, нежели тем, кто выглядит более «взрослым». В суде ответчика с «детским» лицом с большей вероятностью признают виновным в преступной небрежности, нежели в умышленном причинении вреда (для людей со «взрослыми» лицами закономерность обратная). И на службе люди с «детским» лицом реже занимают руководящие должности, чем их коллеги со «взрослыми» лицами.

На рис. 2.10а представлены четыре фотографии курсантов военной академии.

А B C D

Рис. 2.10a. Фотографии взяты из The Howitzer, 1950 (по материалам Mazur, Mazur & Keating, 1984)

A. Генерал-лейтенант Линкольн Форер (Глава Агентства национальной безопасности США)

B. Генерал Уоллес Наттинг (Командующий войсками готовности ВС США)

C. Генерал Джон Адамс Викхэм мл. (начальник штаба, армия США)

D. Генерал Чарльз Элвин Гэбриэл (начальник штаба ВВС США)

Рис. 2.10b. Фотографии предоставлены Институтом военной истории армии США и центром истории ВВС (по материалам Mazur, Mazur & Keating, 1984)

Вы думаете, что можете предсказать, на основе одной лишь внешности, насколько успешным каждый из них будет в выбранной карьере? Вы считаете, что способны ответить, глядя на то, как они выглядят в начале своей военной службы, какой чин у них будет в ее конце? Попробуйте. Оцените лица и расставьте по порядку, начиная с наиболее, по-вашему, успешного человека и заканчивая наименее успешным.

И что у вас получилось? Если перед вами лежит список «B, D, C, A», значит, вы думаете так же, как и еще 80 % населения. Вы расставили фотографии в порядке убывания их «взрослости». Лицу B свойственны характерные особенности «взрослого» лица (небольшие глаза, нависшие брови, более длинный нос, впалые щеки и крепкий подбородок) – и поэтому оно ассоциируется с доминированием. А вот лицу А свойственны детские черты (глаза больше, брови выше[12], нос короче, щеки «пухлее» и подбородок меньше) – и оно ассоциируется скорее с подчиненным положением.

Вообще-то все четыре курсанта достигли высоких чинов в армии. На рис. 2.10b представлены их фотографии на пике карьеры.

Жизнь на грани

В марте 2004 г. Мэгги, жена Кита Лейна, покончила с собой, бросившись с Галечной Головы – высокого утеса на южном побережье Англии. Они были женаты восемь лет. Галечная Голова имеет печальную репутацию места, где часто происходят самоубийства. Только в 2004 г. там было зарегистрировано около 30 случаев. За день до смерти Мэгги звонила Киту, работавшему мойщиком окон в Истборне, но он не заметил в ее голосе ничего необычного. Позже он узнал о произошедшем.

Через несколько дней, после того как схлынул первоначальный ужас, охвативший его, Кит отправился на машине к месту самоубийства жены. Его тянуло туда, где она провела последние мгновения жизни. Ему хотелось своими глазами увидеть то, что видела она. Несколько душераздирающих секунд он осматривал место гибели жены, как вдруг его внимание привлекла какая-то женщина. Молодая, лет двадцати, она сидела на скамейке и смотрела на море, держа в руках ручку и листок бумаги.

Сначала Кит ничего такого не подумал. Может, она писатель или художник. Но потом засомневался. А что она там пишет? Вдруг это еще одна «Мэгги»? Он никак не мог успокоиться и решил подойти и заговорить с ней. И, как выяснилось, оказался прав.

Кит все еще был в шоке из-за смерти Мэгги. Ведь прошло всего несколько дней. И все же, несмотря на свое состояние, – а может быть, и благодаря ему – он попытался отговорить женщину от ее намерения. Даже упоминул имя жены. Но чем больше он умолял, тем больше она, казалось, укреплялась в своем решении.

«Моей семье на меня наплевать, – сказала она. – Есть ли смысл жить дальше?»

В итоге она решила, что с нее хватит разговоров. Сунула свою записку между деревянными планками скамьи и побежала к обрыву. Кит устремился за ней. До края скалы было не больше 15–20 метров.

«Ко мне, казалось, вернулись все навыки, полученные на школьных тренировках по регби, – вспоминает он, – когда я нырнул ей под ноги, надеясь на удачу».

Тренировки пригодились. Киту удалось ее удержать.

Сказать, что женщина была благодарна, будет, мягко выражаясь, преувеличением. По правде говоря, она была в ярости. Несколько дней спустя, когда Кит пришел навестить ее в больнице, она захлопнула дверь у него перед носом. Но какое-то время спустя она все же начала испытывать признательность.

А потом Киту в голову пришла идея. Если ему удалось спасти жизнь одного потенциального самоубийцы, почему бы не попытаться спасти и других собравшихся свести счеты с жизнью? Может быть, имеет смысл установить наблюдение на Галечной Голове? Так он и сделал.

В ноябре 2009 г., примерно через пять с половиной лет после самоубийства Мэгги, я побеседовал с Китом в Истборне. «Жизнь на краю» к тому времени для него уже закончилась, и дежурство на Галечной Голове – 6 членов группы и 29 спасенных душ – осталось в прошлом. Стычки с властями не прошли бесследно. Как и обвинения в его адрес[13].

«Что вы делали, – спросил я его, – когда видели, как кто-то намеревается покончить с собой? Что вы им говорили?»

Его ответ был очень интересным.

Он ответил, что если удается установить зрительный контакт, то «дело в шляпе».

«Когда я смотрел на них, а они смотрели на меня, – сказал он, – именно в этот момент я понимал, что сумею их отговорить».

Это известно немногим

Ответы Кита Лейна не удивят того, кто пытался влиться в поток транспорта, выезжая с боковой улицы. Всем известно, что нужно установить зрительный контакт с водителем приближающейся машины. Как только это произойдет, вероятность того, что он вас пропустит, значительно возрастает. Вот почему гораздо труднее прокладывать себе путь среди оживленного движения в солнечный день, нежели в дождливый. Казалось бы, в солнечную погоду у автомобилистов настроение должно быть лучше, чем в пасмурную, но в девяти случаях из десяти они будут в темных очках. Аналогичным образом, влиться в плотный поток транспорта всегда легче днем, чем ночью. Посмотрите на эту ситуацию с другой стороны. Сколько раз вам случалось ненароком загородить дорогу другому автомобилю, а потом прилагать все силы, чтобы не встретиться взглядом с его водителем? Понимаете, что я имею в виду? Зрительный контакт – точно так же, как приятная внешность, – является для человека ключевым стимулом убеждения[14].

В течение первых лет своей карьеры английский киноактер Майкл Кейн интуитивно использовал силу убеждения, которой обладает взгляд. Желая добиться успеха в Голливуде, Кейн начал учиться не мигать, чтобы усилить эмоциональное воздействие своих крупных планов (когда на экране – одни глаза, величиной в несколько футов) и уменьшить вероятность того, что режиссер эти кадры вырежет. Аудитория, рассуждал Кейн, любит, когда ей уделяют внимание. И, пристальным взглядом пытаясь приковать внимание зрителей к себе, он создавал иллюзию, будто находит смотрящего на него привлекательным. Хотя, конечно же, все было наоборот: это зрители находили привлекательным его.

Исследования доказывают действенность уловки Кейна. Рассмотрим простой, ежедневно используемый метод убеждения. Представьте, что я выдвигаю аргумент, с которым вы не согласны. Я привожу доводы за и против, а потом пытаюсь склонить вас на свою сторону. Как я могу увеличить свои шансы вас убедить? Один из способов, только что продемонстрированный: чаще встречаться с вами взглядом. Исследования показывают, что у двух людей, беседующих друг с другом, зрительный контакт не равноценен. Тот, кто слушает, смотрит на своего говорящего визави в среднем приблизительно 75 % времени, говорящий же смотрит на слушающего только 40 % времени. Но если это число приближается к 50 % (еще немного, и возникнет ощущение неловкости), слушающий начинает испытывать давление.

Такая статистика для многих оказывается неожиданной, хотя большинство людей в подобной ситуации (находясь в роли слушателя), конечно, замечали подобное. Неужели такое небольшое увеличение продолжительности зрительного контакта действительно имеет значение? Ответ: да, почти всегда имеет. Исследования показали, что с помощью зрительного контакта в конкретной беседе можно передать целых 55 % информации. Остальные проценты распределяются между «невербальной информацией, воспринимаемой на слух» (например, интонацией), – это 38 % – и «формальным» словесным содержанием, на долю которого приходится всего 7 %. Это лишь одна из причин, почему с подобной задачей так хорошо справляются психопаты, имеющие, как мы выясним позже, заслуженную репутацию бесспорных королей убеждения. Ведь психопаты в среднем склонны мигать несколько реже нормальных людей. Это физиологическое отклонение часто создает вокруг них гипнотически расслабляющую атмосферу.

«Есть путь, – сказал Г.К. Честертон, – от глаз к сердцу, который минует интеллект».

Есть нечто в глазах…

У новорожденных много общего с психопатами. Спросите любого родителя. Им не хватает сочувствия, они очаровывают с первого взгляда, не отдают себе ни малейшего отчета в последствиях своих действий, заботясь исключительно о себе. Но есть у них и еще кое-что общее с их сверхневозмутимыми, суперуравновешенными «аналогами»: гипнотический взгляд. Последнее наблюдение подтвердит каждый, кто когда-либо встречался глазами с младенцем и пытался его «переглядеть». Так вот, если вы, конечно, не Ури Геллер, даже и не думайте об этом.

Но младенцы отнюдь не случайно ловят наш взгляд. Исследования показали, что такая особенность восприятия фактически заложена от рождения – и в них, и в нас. В 2007 г. группа ученых из Женевского университета сравнила, насколько приковывают наш взгляд изображения лиц младенцев и взрослых. Во время демонстрации фотографий компьютер фиксировал время реакции испытуемых. Результаты показали более продолжительную реакцию на младенческие лица, что указывает на их специфическое свойство привлекать к себе внимание.

Психолог Тереза Фаррони из Лондонского университета, наоборот, показывала по две фотографии сразу младенцам в возрасте от двух до пяти дней. На одной фотографии взгляд человека был устремлен прямо перед собой, а на другой – направлен в сторону. Она обнаружила нечто поразительное: младенцы дольше смотрели на лица, с которыми могли установить зрительный контакт, нежели на те, с кем не могли этого сделать. Исследование выявило также повышение мозговой активности у четырехмесячных младенцев, когда они переводили взгляд на изображения, «смотревшие» им прямо в глаза.

И как выясняется, мы так никогда и не избавляемся от этой склонности. Исследования, проводимые в картинных галереях, показывают, что всякий раз, когда мы смотрим на портреты, наше внимание направлено прежде всего на область глаз. Но почему? Что мы чувствуем? Почему именно глаза, а не, скажем, рот или нос?

Один из ответов на этот вопрос напрямую связан с выживанием. В глазах нет ничего особенного, что привлекало бы нас само по себе. Скорее важно то, на что они смотрят. В ходе эволюции выработалось правило: внезапное изменение направления взгляда расценивалось как мощный сигнал потенциальной угрозы, и восприимчивость к таким сигналам оказывалась значительным преимуществом, когда нужно было избежать опасности.

Чтобы продемонстрировать это, Крис Фрисен из Университета штата Северная Дакота и Алан Кингстоун из университета Британской Колумбии провели эксперимент, оценивавший быстроту восприятия подобных сигналов. Процедура состояла из трех этапов.

На первом этапе на экране компьютера на полсекунды появлялись незапоминающиеся лица с невыразительными глазами. На втором этапе глаза этих же лиц смотрели прямо перед собой, налево или направо. Наконец, на третьем этапе с левой или с правой стороны экрана (то есть с той же стороны, куда смотрели глаза, или с противоположной) появлялись буквы F или T. Фрисен и Кингстоун хотели знать, скажется ли на внимании испытуемого взгляд, направленный в разные стороны, – точнее, на способе, каким мы обрабатываем информацию, поступающую из внешней среды. Повышает ли та или иная направленность взгляда скорость, с которой люди определяют положение цели? Или это оказывает лишь небольшое воздействие?

Ответ оказался очень простым. Скорость восприятия увеличивалась. Результаты показали, что люди быстрее определяли местоположение буквы (слева или справа), когда она появлялась с той же стороны, куда были устремлены глаза, чем когда они были устремлены в противоположную от буквы сторону. В что-то в этих глазах было – как с юмором отмечают авторы отчета об эксперименте.

Я смотрю на тебя, малыш

Гипотеза о сигналах Фрисена и Кингстоуна содержит вероятное объяснение нашей врожденной склонности обращать внимание на глаза. Но что она может предложить такого, чего бы мы еще не знали? В шестидесятых годах прошлого века социальный психолог Стэнли Милгрэм собрал группу людей на углу улицы. Посмотрите вверх, сказал он им. И что же произошло? Случайные прохожие сделали то же самое[15]. Но это еще не все. Предлагает ли гипотеза о сигналах исчерпывающее объяснение воздействия глаз, все же остается под вопросом. Вспомним о дефиците внимания у людей, страдающих аутизмом.

Дети-аутисты являются ярким исключением из правила, согласно которому люди всегда обращают внимание на глаза. Эти дети обычно обращают внимание на губы. Подрастая, они демонстрируют недостаток умения «влезть в чужую шкуру», способности понимать других – и в познавательном, и в эмоциональном смысле – то, что называют дефицитом модели психического состояния. Как показывает ставший уже классическим эксперимент под названием «Тест Салли-Энн» (рис. 2.11), большинство детей приобретает начатки этой модели приблизительно к четырем годам.

Это Салли. У Салли есть корзинка. Это Энн. У Энн есть коробка. У Салли есть шарик. Она кладет шарик в свою корзинку. Салли уходит на прогулку. Энн вынимает шарик из корзинки и кладет его в коробку. Салли возвращается. Она хочет поиграть со своим шариком. Где Салли будет искать свой шарик?

До четырехлетнего возраста дети неизменно дают неправильный ответ на этот вопрос: в коробке. Поскольку им-то уже известно, где лежит шарик, они не понимают, что другие могут этого и не знать. Но примерно с четырех лет они уже дают правильный ответ – по мере того как у них развивается самосознание и они начинают отделять свой ум от чужого.

Рис. 2.11. Тест «Салли-Энн» (по материалам Виммера и Пернера, 1983)

Однако дети-аутисты являются исключением. С клинической точки зрения это представляет большой интерес. Нарушения, связанные с аутизмом, – единственные в «Диагностическом и статистическом руководстве по психическим расстройствам» (Diagnostic and Statistical Manual of Mental Disorders), изданном Американской психиатрической ассоциацией, которые квалифицируются как отсутствие модели психического состояния. Кроме того, это единственные расстройства, при которых неспособность участвовать в зрительном контакте считается основным симптомом для постановки диагноза. Может ли наша врожденная склонность обращать внимание на глаза, облегчающая выявление угрозы, также помогать «читать» людей, определяя их внутреннее состояние?

Представьте на мгновение, какие долговременные последствия могла бы повлечь за собой неспособность устанавливать зрительный контакт. Если мы не можем последовать за взглядом другого человека и извлечь хотя бы минимальную информацию о том, на что он может смотреть, как нам понять, что другой может видеть это что-то по-иному (в прямом и переносном смысле), нежели мы? А если мы были не способны усвоить даже это, то смогли бы мы надеяться когда-либо постичь значение субъективных категорий – таких как надежды и страхи, намерения и побуждения других людей?

Глаз как фактор влияния

Привлекать внимание и передавать психическое состояние – вот два наиболее распространенных объяснения нашей склонности сосредоточиваться на глазах. Но являются ли они исчерпывающими, вот в чем вопрос. Почему, например, зрительный контакт делает убеждение более эффективным? И почему глаза людей – с мириадами крошечных точек на радужке – так отличаются, по крайней мере внешне, от глаз животных?

Ответы на эти вопросы, я уверен, коренятся в том состоянии полной зависимости, в котором мы появляемся на свет. Младенцы, как мы уже знаем, обладают врожденной способностью притягивать (и притягиваться) взглядом. Но, возможно, такая склонность имеет более глубокие причины? Что если дело не в самих глазах? А в перцептивном контрасте между белым и темным (белки и радужка), определяющем форму глаз? Возможно, в процессе зрительного контакта осуществляется не одностороннее, а взаимное воздействие? Когда и внимание младенца притягивается перцептивным контрастом, и младенец своим очарованием приковывает к себе наше внимание?

Если мы обратимся к фактору очарования, то оно вполне объяснимо. Мало того, что глаза новорожденного непропорционально велики по сравнению с лицом (лицо, в отличие от глаз, продолжает «расти» после рождения), но и зрачки непропорционально велики по отношению к склере (белая, наружная поверхность глазного яблока – см. рис. 2.12).

Рис. 2.12. Лицо ребенка, гипнотизирующего взглядом. Обратите внимание, какие у него огромные глаза, радужка и зрачки

Это факт, как полагают, объясняет относительную неэффективность восприятия света незрелой сетчаткой. Но исследование также показало, что расширенные зрачки могут выполнять и совсем другую функцию, а именно: создавать узы привязанности.

«Какой человеческий орган при возбуждении увеличивается вдвое?» – спрашивает преподавательница студентов-первокурсников медицинского института.

Повисает неловкая тишина.

«Ну же, – настаивает она. – Должно же вам хоть что-то прийти в голову. Пусть и самое нелепое».

Все та же тишина. Наконец один парень, явно смущаясь, поднимает руку. Но преподавательница от него отмахивается.

«Забудьте об этом, – говорит она. – Речь идет о зрачке!»

Этот анекдот многие годы ходит среди медицинского братства, и особенно он популярен – что, впрочем, и неудивительно – у студенток. Но есть у меня тайное подозрение, что, задай преподавательница этот вопрос жительницам средневековой Италии, они наверняка ответили бы на него правильно. У итальянок в те времена, дабы сделать себя привлекательнее для потенциальных ухажеров, было принято закапывать в глаза несколько капель экстракта белладонны, чтобы расширить зрачки. Они, конечно, знали, что делали, но вряд ли понимали, почему это работает.

Когда нам показывают изображения двух идентичных лиц, одно – с расширенными зрачками, а другое – нет, и спрашивают, какое из двух лиц, по нашему мнению, привлекательнее, большинство выбирает лицо с расширенными зрачками (рис. 2.13). А когда нас просят объяснить свой выбор, мы этого сделать не можем. Интуитивно мы считаем одно лицо «симпатичнее» другого. Возможно, привлекательнее. Или дружелюбнее. Но вот почему – остается только гадать.

На самом деле причина, по которой мы считаем лица с расширенными зрачками более привлекательными, чем со зрачками обычного размера, коренится во взаимности. Наши зрачки расширяются, когда мы бываем возбуждены, например при виде чего-то, что находим исключительно приятным и хотим узнать поближе. В таких ситуациях мы стараемся буквально «вобрать» в себя как можно больше всего, что относится к этому объекту. Но автоматически – вне сознательного контроля – реагируют не только наши зрачки, но и мы сами: в ответ на расширенные зрачки других людей. Так, всякий раз, когда мы видим изображение лица с расширенными зрачками, мы подсознательно делаем вывод, что этот человек находит нас привлекательными, и тут срабатывает закон взаимности. Мы, в свою очередь, тоже начинаем считать его привлекательным для себя.

Рис. 2.13. Если людей настоятельно просят сказать, какое из двух лиц, по их мнению, более привлекательно, большинству кажется, что это лицо снизу. Но они совершенно не могут объяснить свое предпочтение. А теперь посмотрите на глаза…

Между прочим, это объясняет, почему мы воспринимаем приглашение на ужин при свечах как более романтическое, чем на обед в Макдоналдс. (По крайней мере, это одна из причин.) При тусклом свете зрачки расширяются, чтобы компенсировать недостаток освещения и привлечь больше света на сетчатку. Теперь вы знаете (если вы, конечно, задавались этим вопросом), почему во многих кафе быстрого питания такой слепящий свет, что нужно надевать солнечные очки, чтобы сесть и поесть. Это потому, что там главное – быстрота. К чему всматриваться в жареную картошку!

Черное и белое

Глаза новорожденного словно специально предназначены для того, чтобы обезоруживать. Несоразмерная величина этих вместилищ нашего потенциального сопереживания действует, как магнит, притягивая наше внимание к их сияющим, невинным глубинам. Но одним ли врожденным притяжением к контрасту белого и черного объясняется способность младенца не просто встречаться с нами взглядом, а приковывать его к себе? Здесь доказательства также неоспоримы. Исследования показали, что, когда новорожденным одновременно показывают две фигуры – черный круг в овале (символическое изображение глаза) и черный круг в квадрате, они не отдают предпочтения ни одному из них. Однако когда младенцы выбирают между «пустой» рамкой (будь то овал или квадрат) и рамкой с черным вписанным кругом, наблюдается уже совсем другая картина. Явное предпочтение отдается тому изображению, что расположено слева на рис. 2.14.

Рис. 2.14. Младенческие предпочтения сочетаний формы и контраста (по материалам Рутерфорда и др., 1999)

Подобные результаты указывают на то, что в самих глазах нет ничего такого, что притягивало бы внимание новорожденного. Скорее его привлекает новизна раздражителя – присущий его появлению перцептивный контраст, – что и делает его необычно ярким. И чем этот контраст сильнее, тем легче он притягивает взгляд. Это возвращает нас к экспериментам Криса Фрисена и Алана Кингстоуна. И к адаптивным преимуществам, которые дает умение следить за взглядом другого человека.

«У нас есть странная способность, – говорит американский этолог Р.Д. Дэйл Гутри, – определять направление взгляда другого человека, даже если он находится в противоположном конце комнаты, – просто оценивая, насколько симметрично расположена круглая часть глаза (радужка) относительно сферической (глазное яблоко). И белизна склеры очень в этом помогает. [Склера] позволяет довольно точно передавать сигналы, идущие от глаза».

Так можно ли «слабость» новорожденного к глазам объяснить талантом мгновенного убеждения (флипноза), как и их крик, и умилительный облик? Возможно, младенец демонстрирует силу убеждения в ее чистейшем виде? Исконную способность сразу переходить к делу: «Я уязвим. Я беспомощен. И вы – да-да, именно ВЫ! – должны с этим что-то сделать!»

Основываясь на доказательствах, рассмотренных в этой главе, подобное предположение вполне можно аргументировать следующим образом. И саундтрек, и сам сценарий поведения младенца были гениально срежиссированы естественным отбором с одной простой целью: моментально включить инстинкт вскармливания и заботы о потомстве. Простота и эмпатия, столь характерные для ключевых стимулов убеждения у животных, присутствуют также и у младенцев. Крик новорожденного вкупе с его внешним обликом составляет первобытную модель 100 %-ного убеждения. И заметьте, какая важная роль отведена перцептивной «неадекватности»: только вспомните эти несоразмерно огромные глазам, эти внезапные, резкие изменения тональности крика…

Мы наиболее уязвимы в момент рождения. Однако именно тогда, по тонкому замыслу эволюции, мы обладаем наибольшими способностями к убеждению.

Дэрил, грабитель из Южного Лондона, которого мы встретили в начале главы, конечно, не будет с этим спорить. Не столкнись парень с одним из величайших в мире мастеров убеждения, сейчас он не посещал бы рестораны, где подают фрапучино.

Он бы находился в местах, где на обед в основном овсянка.

Выводы

В этой главе мы продолжили исследование биологической основы влияния, рассмотрев исключительную силу убеждения, свойственную младенцам. Новорожденные входят в этот мир лишь с двумя простыми целями – обеспечить себе безопасность и заботу – и с огромным стимулом их добиться. Ведь новорожденные путешествуют налегке. Не имея развитой нервной системы для установления сложных коммуникаций, они кажутся совершенно неподготовленными к проблемам, встающим перед ними. Как можно надеяться выжить, не умея говорить?

Ответ, так же, как и с животными, заключается в ключевых стимулах. Пронзительный крик, врожденная способность устанавливать зрительный контакт и умилительная беспомощность – все эти качества сливаются в лазерный луч мощного психологического воздействия, нацеленный прямиком на участки нашего мозга, ответственные за получение вознаграждения. Не было в истории такого болтуна, который смог бы конкурировать с младенцем. Мы никогда не бываем более убедительны, чем в первый день своей жизни.

В следующей главе мы немного изменим направление. Не отходя от темы оказания мгновенного сильного влияния, мы поговорим о другом виде ключевого стимула – о том, который воздействует не на древние, подкорковые участки, а на познавательный процесс: способ, с помощью которого наш мозг воспринимает окружающий мир.

Как мы уже видели, когда дело доходит до убеждения, животные и младенцы имеют два явных преимущества перед всеми остальными. Во-первых, они не умеют думать. Во-вторых, они не умеют говорить. Однако у мышления и языка есть собственные средства мгновенного влияния – и они столь же эффективны, как средства влияния, описанные выше.

Вскоре мы убедимся, что можем научиться быть убедительными.

Вопрос:«В каком типе преступления вас, скорее всего, признают виновным, если вы внешне красивы?»

Ответ:«В преступлении, включающем обман и мошенничество. Именно эффект ореола делает симпатичную внешность одним из самых мощных инструментов мошенника».