Физики и лирики: истории из жизни ученых и творческой интеллигенции. В окружении физиков. (Т. Н. Вирта, 2017)

В окружении физиков.

Москва – Мюнхен.

У нас в доме Рудольф Мессбауэр впервые появился в 1974 году. Профессор Мюнхенского Технического Университета и первый в Баварии лауреат Нобелевской премии, полученной им в 1961 году, он приезжал в СССР для взаимодействия с нашими учеными, в том числе с моим мужем, который в те годы являлся (и является поныне) руководителем отдела теоретической физики Института Атомной энергии им. И.В.Курчатова. Насколько я могу судить, многолетнее сотрудничество Ю.Кагана и Р.Мессбауэра было весьма плодотворным.

Биография Рудольфа Мессбауэра (родился 31 января 1929 года), как многосерийный фантастический сериал, который длится и длится всю жизнь. Известно высказывание П.Л.Капицы: выдающийся ученый говорил, что в России надо жить долго, чтобы состоялось все, что должно состояться. Сам П.Л. Капица получил Нобелевскую премию в 1978 году, когда ему было 84 года. Но это у нас, в России.

К Рудольфу Мессбауэру всемирная известность пришла в ранней молодости, – в то время ему было немногим больше тридцати, и он был обречен нести этот венец, а может быть и вериги, до конца своих дней.

Выходец из семьи фототехника Людвига Мессбауэра, начальное образование Рудольф получил в Мюнхене, в своем родном городе, и рано избрал путь ученого, не без сожаления оставив мечту о профессиональной карьере пианиста. Но всю жизнь при первой возможности садился за рояль. Он играл, целиком отдаваясь музыке, и как бы уносился куда-то далеко от окружающей действительности. Это хрупкое состояние отрешенности от бытия земного передавалось и нам, когда мы слушали его, боясь пошевелиться, чтобы не спугнуть охвативший его порыв вдохновения.

Продвижение к вершинам славы началось у Рудольфа с первых шагов освоения научных знаний, – сначала это было блестящее окончание Мюнхенского Технического Университета (в ту пору Института). Затем он работает в Институте медицинских исследований общества Макса Планка под руководством профессора Майера -Лейбница и защищает докторскую диссертацию. И, наконец, по приглашению Ричарда Фейнмана он переезжает в Калтех, Калифорнийский Технологический Институт, где продолжает экспериментальные исследования ядерного резонансного поглощения у-лучей, которые приводят ученого к открытию эффекта, названного его именем. Это открытие было отмечено высшей научной наградой, и в 1961 году Рудольф Мессбауэр становится лауреатом Нобелевской премии.

Здесь же, в Калифорнийском Технологическом Институте, он получает профессорское звание.

Возвращение Мессбауэра в 1965 году в Германию, было встречено с большим энтузиазмом. Он занял должность руководителя научной программы Мюнхенского Технического Университета. Немецкое правительство с необыкновенной щедростью отметило это событие, выделив средства для постройки нового корпуса Университета и для приглашения на работу в нем еще десяти профессоров. Вслед за Рудольфом Мессбауэром некоторые ученые немецкого происхождения также вернулись к себе на родину, и это возвращение стали называть «вторичным эффектом Мессбауэра».

Кроме нескольких лет, проведенных в Гренобле, в Институте им. Макса фон Лауэ и Поля Ланжевена (1972—1977 гг.), в должности директора, он вплоть до своей отставки трудится в Мюнхенском Техническом Университете, сотрудничая со многими странами и принимая участие в экспериментах по обнаружению нейтринных соединений в Гесгене и экспериментах по изучению солнечных нейтрино в подземной лаборатории Гран-Сассо в Италии.

Желание сотрудничать с советскими учеными в семидесятые-восьмидесятые годы, то есть в самый разгар «холодной войны», было отражением взглядов ученого, считавшего науку достоянием всего человечества, а обмен информацией – залогом безопасности планеты.

– Ну, вот, кажется, я от него благополучно оторвался! – с таким возгласом к нам в дом входил наш друг Рудольф, быстро освоившись со всеми способами передвижения по Москве, где он стал нередко бывать. Расшифровать этот возглас нам было не трудно. Все дело в том, что Мессбаэру, как официальному лицу, приглашенному АН СССР, по статусу полагался так называемый «сопровождающий», т.е. такой товарищ, который должен был неотлучно находиться при нем, пока его подопечный не уляжется спать в свою кровать в номере гостиницы «Академическая». Этого товарища, насколько я припоминаю, звали Герман. А как же иначе, История – она ужасно ехидная особа и никогда не упустит возможности подмигнуть нам лукаво. Надо сказать, что этот Герман казался мне тогда вполне приятным малым, – кандидат физико-математических наук, прилично знающий немецкий. Он был совершенно адекватным компаньоном для того, чтобы сопровождать в поездках по незнакомому городу высокого гостя и ограждать его от возможных назойливых приставаний где-нибудь на улице или в холле гостиницы. Но все дело в том, что Рудольф Мессбауэр был от природы весьма сообразительным и на второй день пребывания в Москве прекрасно освоился с тем, как надо ездить в метро, каким транспортом добираться к своим знакомым, и прочее. Он быстро подучил немного нашу азбуку «кириллицу» и мог прочитать вывески, названия улиц, а также заголовки газет. При этом намерения у них с Германом были диаметрально противоположные. У Германа была одна забота – ни на минуту не упускать из виду Рудольфа, а Рудольф только и мечтал, как бы от Германа оторваться и смыться в неизвестном направлении. И вот вам еще один эффект Мессбауэра – он в свободном плавании и очень доволен собой. Эта игра с Германом – на вылет – продолжалась у них постоянно, и, конечно, чаще всего в выигрыше оказывался Рудольф! Соперничать с ним Герману приходилось все трудней, и трудней.

В тот день, когда Рудольф впервые переступил порог нашего дома, Юра представил ему меня:

– Вот моя жена Таня. Она переводчица.

– Переводчица, как интересно. Вы случайно не знаете сербскохорватский язык? – просто так, наугад, спросил меня Мессбауэр.

– Представьте себе, я как раз перевожу художественную литературу именно с этого языка.

– Да что вы говорите! А вам такое имя, как Иво Андрич, случайно не известно?

– А как же!

– И вы знаете его роман «Мост на Дрине»?

– Еще бы мне его не знать, если я как раз сейчас работаю над переводом этого романа. И его оригинал лежит у меня на столе.

Удивительные совпадения у меня не раз бывали в жизни. Но это совпадение совсем особого рода. Оказалось, что Рудольф Мессбауэр получал Нобелевскую премию в 1961 году вместе с Иво Андричем, потом посетил писателя на его вилле на берегу Адриатического моря под Херцегнови, и, конечно, прочитал роман «Мост на Дрине» в переводе на немецкий язык. Мы были с ним просто в восторге, и на какое-то время югославская тематика вытеснила в наших застольных разговорах обсуждения между ним и Юрой научных проблем.

Конечно, я не преминула сообщить Мессбауэру, что тоже удостоилась чести быть принятой Иво Андричем в его доме в Белграде. Это было примерно год тому назад, в 1973 году, когда моя работа над переводом романа «Мост на Дрине» была еще в самом начале.

Однажды мне в номер гостиницы, в Белграде, где проходил литературный семинар, позвонил один из руководителей этого мероприятия, известный писатель Эрих Кош и сообщил, что Иво Андрич пригласил нас с ним сегодня на « fivе ò cloc tea».

Эрих Кош, замечательный сербский прозаик, произведения которого я с большим удовольствием переводила, пользовался у читателей особенным успехом, как мастер остросатирических повестей и рассказов, таких как «Сети», «Большой Мак», «Снег и лед», в гротесковых тонах изображавший нашу современную действительность. Эрих Кош был моим давнишним другом и покровительствовал мне во всех моих делах. С Иво Андричем они состояли в сердечной дружбе, – оба по происхождению боснийцы, свое «землячество» они чтили, как нечто святое, как обет верности, который никогда, ни при каких обстоятельствах не может быть нарушен. Без стараний Эриха Коша приглашение от Иво Андрича никогда бы мной не было получено, – мало ли кто переводит его романы, повести и рассказы? Всемирная слава уже пришла к писателю, и он был признанным классиком, как у себя на родине, так и за ее пределами. Было известно, что Иво Андрич предпочитал вести уединенный образ жизни, тем более что его судьбу отягощала семейная драма, – тяжелая болезнь жены. У меня оставалось совсем немного времени, чтобы привести в порядок свой внешний вид и, главное, сменить вечные джинсы на юбку. Но универмаг «Белград» был рядом, и решить эту проблему при богатстве тамошнего ассортимента не составляло никакого труда. Надо сказать, что озаботилась я этим не зря. Вся обстановка дома, в котором нас принимали, требовала соблюдения соответствующего этикета.

Сначала нас с Эрихом Кошем пригласили в кабинет. Иво Андрич, всем известный по его фотографиям, сидел возле массивного письменного стола, поражавшего своей безупречной чистотой и аккуратностью, – на нем располагался старинный чернильный прибор, хрустальная лампа с обрамленным бахромой абажуром и белый лист бумаги с лежащим на нем пером. Не этим ли пером были написаны творения классика?! Но больше всего поражал собственный вид писателя: изумительно прямая осанка, классический профиль, гордый поворот головы, проницательный взгляд сквозь стекла очков в черной роговой оправе, и это несмотря на возраст, 81 год. Слава Богу, я от страха не совсем позабыла сербскохорватский язык, так что наше общение происходило на родном языке хозяина и гостя.

Разговор затянулся на долгое время.

Иво Андрич расспрашивал меня о том, какие проблемы представляют для меня самую большую трудность при переводе романа «Мост на Дрине» – передача на русский местных реалий, исторических ассоциаций или специфической лексики боснийской глубинки? Все это, безусловно, требовало от переводчика изучения множества справочников, исторических пособий, каталогов разного рода, карт и словарей. Но к этому времени у нас в моем переводе уже было опубликовано несколько рассказов Андрича, и я прекрасно представляла себе, в чем состоит главная трудность при переводе текста писателя на иностранный язык. Все дело в том, что при всем накале страстей – от любви и до ненависти – внешне его повествование представляется плавно текущей рекой, и этот эпический стиль не нарушается даже тогда, когда Андрич касается самых острых и трагических моментов человеческой жизни. Вот, например, сцена казни. Какие муки испытывает переводчик, столкнувшись с необходимостью адекватно представить читателю страдания бунтаря, посмевшего идти против верховной власти и для острастки и в назидание другим посаженного на кол?! Все мое существо корчилось от боли, когда мне пришлось находить слова для изображения этого эпизода, – по утверждению критиков, единственного в своем роде во всей современной литературе. Андрич и здесь сохраняет интонацию несколько отстраненного наблюдателя, с высот своей мудрости взирающего на перипетии истории в минуты драматического столкновения Добра и Зла, когда Зло одерживает временную победу. Эмоции и здесь не выплескиваются наружу, хотя понятно, какие чувства испытывает автор, кого жалеет, чего ждет от будущего.

И предрекает: страдания и муки человеческие вознаградятся тем, что через Дрину наперекор силам стихии будет перекинут мост. А по преданию самым богоугодным делом в этих краях после устройства источника считается наведение переправы, ибо переправа соединяет берега, сокращает разлуку и объединяет людей.

Роман «Мост на Дрине» – это гимн Добру, человеческой солидарности и взаимопониманию.

Работа над переводом этого произведения продолжалась у меня едва ли не дольше, чем само его создание. «Мост на Дрине» вышел из печати в 1974 году в издательстве «Художественная литература», в серии «Всемирная литература», тиражом 303000 экземпляров, что намного превосходило тиражи книг, издаваемых в Югославии.

Все это было еще впереди, однако Иво Андрич уже думал мечтательно о том, когда он будет прочитан русским читателем. Для него, классика югославской литературы, стать известным в России было событием огромной важности, и это несмотря на то, что к политике Брежнева он относиля с нескрываемым скепсисом, о чем и в прессе, и на ТВ неоднократно высказывался в самой резкой форме.

В конце нашей беседы я получила от Иво Андрича бесценный подарок – только что вышедший сборник рассказов с трогательной надписью:

«Татьяне Вирта с благодарностью и добрыми пожеланиями. Иво Андрич, 1973 г.»

Эта реликвия, наряду с другими дорогими для меня посвящениями, греет мое сердце – она говорит о том, что писатель считает переводчика также причастным к созданию художественных ценностей, а что может быть приятней для меня!

Но вот Иво Андрич поднялся со своего кресла и любезным жестом пригласил нас с Эрихом Кошем в столовую. И мы покинули торжественный кабинет, сверкавший стеклами книжных шкафов, за которыми поблескивали золотом корешки старинных фолиантов и современные обложки книг на разных языках мира, – я успела мельком прочитать немецкие и французские названия. Проникновенный бытописатель и историограф родной своей Боснии, где в семье близких родственников гостила его мать и где он появился на свет, Иво Андрич в своем творчестве оставался верен своей «малой родине», хотя по образованию и мировоззрению был истинным «гражданином мира». Он изучал философию в университетах Загреба, Вены и Кракова, а закончив образование, избрал для себя дипломатическую карьеру и занимал высокие должности в посольствах Рима, Бухареста, Мадрида и Женевы. Перед Второй мировой войной Иво Андрич представлял на мировой арене Югославию на посту чрезвычайного и полномочного посла в Берлине.

В столовой, обставленной изящной старинной мебелью, нас усадили за овальный стол, накрытый белоснежной хрустящей скатертью с рукодельным кружевным узором. Чай нам подавала горничная в кружевном переднике и в кружевной наколке, – вспоминаете «Шоколадницу» Жана Этьена Лиотара? Да, правильно. Все выглядело примерно так. К счастью, давние знакомые, хозяин дома и Эрих Кош, некоторое время были заняты каким-то своим разговором, так что я могла внимательно оглядеться вокруг и даже прихлебнуть из тонкой фарфоровой чашечки чай.

Не каждый день нам в жизни выпадают такие исторические встречи. Если бы память была более обостренной, более восприимчивой, более емкой, возможно мне бы удалось сохранить в ней еще какие-то бесценные детали. Но, увы! К тому же я тогда не знала, что великому писателю нашей современности оставалось жить всего два года и в 1975 году его не станет.

В то время, о котором идет речь, в середине 70-х годов, наш друг Рудольф был еще совсем молодым человеком сорока с чем-то лет. Подвижный, любознательный, обласканный всемирной славой и почитанием, он жаждал взять от жизни все. Когда во второй или третий раз своего пребывания в СССР он появился у нас дома на Щукинском, с ним была его жена Элизабет и двое их очаровательных детей – мальчик и девочка. Третий ребенок у них еще не родился. Смотрю, вслед за Рудольфом в прихожую входит грациозная и златокудрая, пленительно застенчивая женщина— как бы сошедшая с вершины, позлащенной закатным солнцем, – Лорелея из баллады Гейне. Нет, это было что-то необыкновенное! От этой красоты невозможно было отвести глаз, и, надо полагать, мужчины не оставались к ней равнодушными. Сияющая копна волос, прелестное личико с зеленоватыми глазами, тоненькая, как тростинка. Но вот застенчивость первых минут прошла в дружественной атмосфере нашего дома, и тут-то мы и смогли оценить острый и проницательный ум и мгновенную реакцию этой златокудрой волшебницы. В отличие от нас, она в совершенстве владела английским, – Элизабет происходила из состоятельной буржуазной семьи и получила отличное образование, – и потому легко оперировала шуточными, а иногда и колкими замечаниями и намеками на английском, которые не всегда нравились ее мужу. При этом Рудольф как-то задумчиво вглядывался в нее своими живыми черными глазками. Но, как правило, молчал.

Однажды едем мы с ней по Москве, читаем названия разных улиц. Вдруг Элизабет восклицает:

– Бог ты мой, наконец-то я поняла, что обозначает фамилия моего мужа – Мессбауэр! Юра сказал, что перед нами, – «Мос-фильм», ну, а Рудик, выходит, «Московский крестьянин» (т.к. «бауэр» по-немецки – крестьянин. – Т.В.) Замечательно! Теперь буду знать!

Обычно детей мы усаживали рассматривать какие- нибудь альбомы – географические, зоологические. Они переворачивают страницу. На ней – крокодил раскрыл свою страшную пасть.

– Смотрите, дети, смотрите! – говорит им Элизабет. – По-немецки этот красавец – «di crоcоdail», значит, он – женского рода. Ну, а в русском языке «крокодил» – существительное мужского рода. И правильно. Сами подумайте, разве может такое страшилище быть женщиной!

Она была необыкновенно наблюдательной, где бы только ни оказалась. Бродим с ней как-то по художественной выставке у нас в Москве, перед нами картина, возможно, и самого Пикассо – «Поцелуй». Элизабет мне говорит:

– Какое у вас гуманное отношение к людям, – раз «Поцелуй», значит, здесь должна быть выгородка, чтобы посетители тоже могли поцеловаться. Не то, что у нас в Мюнхене в Ленбахгеллери – все открыто, все на виду!

Спустя несколько лет, когда мы вместе с Юрой оказались в Мюнхене и посетили Ленбахгеллери, мы вспомнили слова жены Мессбауэра, Элизабет. Нам от восторга тоже хотелось поцеловаться, но выгородки не было!

К нашему великому сожалению, к тому времени они уже были в разводе. Что-то надломилось в их отношениях, и они расстались. Некоторое взаимное раздражение было заметно еще и в Москве, но нам с Юрой не хотелось в этом признаваться.

Надо сказать, что потом мы дружили и со второй женой Мессбауэра, Кристалл, – значительно моложе нас, с чудесными вьющимися темными волосами, вполне земная, приветливая и оживленная, она проявляла по отношению к нам исключительное участие и гостеприимство. Мы часто были гостями в их доме под Мюнхеном, который они делили пополам с сестрой Кристалл и ее семьей. Дети сестры, племянники Кристалл, были своими в доме Мессбауэра, но своих детей у этой пары не было. Они прожили в счастливом браке несколько десятилетий.

Кристалл, если мне не изменяет память, была его секретаршей, – возможно, тоже имела какое-то физическое образование. Рудольф долго присматривался к этой веселой, хорошенькой девчушке, пока не понял, что без памяти в нее влюблен и жить без нее не может. Чувство было взаимным. Когда его избрали на пост главного научного руководителя в Гренобле, он взял ее с собой, и они поселились вместе. Однако чопорное французское общество не приняло такой формы совместного существования молодой девушки и женатого мужчины. Кристалл пришлось покинуть Францию. Их разлука продолжалась довольно долго. Но они ее выдержали и по возвращении Мессбауэра в Мюнхен женились официально. Элизабет без всяких проволочек дала Рудольфу развод, как только он его попросил, – в этом вопросе, как и во всем остальном, Элизабет была на высоте, хотя немецкие законы давали ей множество возможностей как следует помучить своего бывшего мужа и основательно вытрясти его карманы. Трое детей – это, несомненно, ущерб здоровью. Развод – ущерб моральный. Все это требовало материальной компенсации. К каким только ухищрениям не прибегают в Германии бывшие жены, находящиеся фактически в другом браке, нередко и с детьми, чтобы скрыть от бывшего супруга свою новую связь и не лишиться денежного довольствия. Такие ситуации случаются сплошь и рядом, бесконечно отравляя существование некоторых наших близких знакомых.

О дальнейшей судьбе Элизабет я знаю только то, что Мессбауэр до 65 лет, когда женщина в наш век эмансипации, так же как и мужчина, выходит на пенсию, обязан был платить ей алименты и что дети их вполне благополучны. Сын Питер женился и сделал блестящую карьеру, работая в компании «Мерседес» ведущим инженером по телефонной связи. Младшая девочка унаследовала способности своей матери и стала дизайнером, – по ее рисункам создаются новые модели женской одежды.

Рудольф и Кристалл, как я уже говорила, прожили в счастливом браке долгие годы. Она была верна ему до самоотречения, до полного растворения своей собственной личности в его, хотя вполне реализовала свои способности в новой профессии – преподавателя английского языка в начальной школе. Но главное для нее было устройство совместной жизни, включая практические заботы по дому и хозяйству, а также организацию развлечений и отдыха. При этом учитывались малейшие пристрастия Рудольфа, которого она называла необыкновенно нежным, ласкательным именем (приводить его здесь было бы как-то нескромно), и никогда, ни в чем ему не перечила. А может быть, у нее и не было каких-нибудь заветных желаний?

Как-то раз Рудольф повез нас по заранее намеченному маршруту в путешествие. Первым пунктом нашей программы было посещение ярмарки народных промыслов, вина и продукции сельского хозяйства. И вот мы с Рудиком и Кристалл ходим среди прилавков с невероятным изобилием всего на свете. Так и хочется по русскому обычаю чего-нибудь купить, ну, например, малины в маленькой плетеной корзиночке, кулек печеных каштанов или хотя бы банку меда. Но Рудольф с суровым видом пробирается сквозь толкучку, целеустремленно направляясь вперед к выходу, и машет нам рукой, чтобы мы нигде не застревали. Тут мое терпение иссякло, и я им кричу:

– Давайте присядем за этот стол, передохнем и, может быть, чего-нибудь выпьем!

Рудольф просто остолбенел, – это что еще за прихоть такая?! У нас по плану посещение Пантеона, места вечного упокоения Великих, и никакие задержки в пути не предусмотрены.

Садиться за стол он наотрез отказался, а мне в наказание за мой каприз была заказана огромная кружка морса, которую я должна была выпить. Стоя. Но в Пантеон мы все равно опоздали, – оказалось, он в этот день закрывался раньше обозначенного в проспекте времени. Понятное дело, потом меня при каждом удобном случае попрекали за этот срыв программы. Женщины вообще не должны иметь собственных желаний, а действовать по плану, намеченному на этот день. Так заведено у них с Кристалл. Я это усвоила и больше никогда не выступала со своими предложениями, а бутылку с водой брала с собой в сумку.

Впервые сопровождать моего мужа в его поездках в Германию мне разрешили в 1990 году, когда по инициативе Рудольфа Мессбауэра Юре было присвоено звание доктора «Хонориус кауза» Мюнхенского Технического Университета и нас пригласили на церемонию посвящения. Церемония проходила в одной из аудиторий Университета при большом стечении народа. Мессбауэр по этому поводу прочитал незабываемую лекцию. На кафедре он как бы весь преображался, целиком отдаваясь порыву вдохновения, и аудитория, замерев, старалась не проронить ни слова из его прекрасного английского, на котором, из уважения к иностранным гостям, он читал свою лекцию. Впрочем, его живой рассказ неоднократно прерывался взрывами хохота, поскольку, отказавшись от традиционного перечисления научных заслуг свежеиспеченного доктора, Рудольф избрал совсем другую форму посвящения в это почетное звание – юмористическую. Люди просто покатывались со смеху, когда Мессбауэр красочно изображал разные комические эпизоды, которые происходили в академических и научных кругах у нас в Москве, а также во время наших бесконечных путешествий по долам и весям нашего необъятного отечества. Это был юмор человека вполне доброжелательного, однако имеющего зоркий глаз и острый ум. В чем ему никак нельзя было отказать.

В 1994 году мой муж получил премию имени выдающегося немецкого ученого, естествоиспытателя, географа и путешественника Александра Гумбольдта. Предполагалось, что лауреат этой премии со своей женой, а если хочет и с детьми, может прожить в Германии целый год, работая в каком-то научном центре или Университете. Но можно было этот срок и раздробить, и тогда приезжать на какое-то время в Германию ежегодно. Чтобы надолго не отрываться от своей работы, от нашего сына Максима и от нашей семьи, мы именно так и поступили и в течение восьми лет приезжали в Германию на несколько месяцев.

Нам предоставляли уютную двухкомнатную квартирку на Амалиенштрассе, в «Гастен-хаусе», в университетском районе, и первое, что мы делали, – шли в ближайший супермаркет, где закупали бумажные скатерти, пластиковую одноразовую посуду, выпивку и закуску. В нашей квартирке мы сдвигали письменный и обеденный столы и приглашали в гости наших ближайших друзей. По первому кругу это были обычно: Рудольф Мессбауэр с Кристалл, Джордж Алефельд с Хельгой, Майк Кальвиус с Лилиан и Зигхардт Фишер с Хельгой. Известные ученые, они все работали в том же Мюнхенском Техническом Университете. Веселье наступало далеко не сразу. В немецком обществе панибратские отношения с вышестоящими и более продвинутыми совершенно не приняты.

К Мессбауэру обращались обычно как к «герр профессор» и, понятное дело, на «вы». Никому и в голову не приходило возражать ему на семинаре, задавать какие-нибудь каверзные вопросы или спорить на повышенных тонах, как это сплошь и рядом бывает в нашей научной среде. Единственный человек, с которым наш Рудик был на «ты», это был его старый студенческий друг Алефельд, но и с ним они практически не виделись в домашней обстановке.

Постепенно наши гости оттаивали. Рудольф на смену Юре произносил тост:

– Предлагаю выпить за этих Каганов! Как только они приезжают, мы все собираемся вместе! Хотелось бы понять – почему мы никогда не собираемся без них?

Разумеется, общение у них происходило, но в другой форме. Бывали у них и совместные посещения оперы и филармонии или художественных выставок, благо ни одно значительное явление в мире искусства не обходит Мюнхен стороной. Ну, и постоянные выезды на природу. Едва вступив в этот красивейший город Германии, вы ощущаете дыхание близких Альп. Горный воздух продувает буквально все улицы Мюнхена, а центральная улица, Людвигштрассе, ведет прямиком к предгорью Альп. Для жителей Мюнхена оно, как для москвичей – Подмосковье.

Самым любимым видом воскресного отдыха для семейства Мессбауэра и Алефельда были пешие походы в горах с рюкзаками и в бутсах – трикони. При этом для женщин не делалось никаких скидок. Хотите равноправия – пожалуйста, мы можем вам его предоставить.

Однажды они взяли нас с Юрой с собой, и мы проделали длительный, на целый день, круговой маршрут километров на двадцать.

Мы оставили машины на стоянке, а сами на фуникулере поднялись на высоту приблизительно полторы тысячи метров над уровнем моря. Нам открылся потрясающий вид. Бесконечными рядами уходившие за горизонт цепи гор сверкали на солнце белоснежными вершинами. Пирамидальные склоны казались прочерченными по линейке. Небо было пронзительно-синего цвета, какой бывает только на рекламных открытках. Это была зона альпийских лугов, и трава, покрывавшая все вокруг мягким бархатистым ковром, напоминала ухоженный газон на какой-нибудь богатой вилле. Глаза слепило от всей этой пронзительной синевы и белизны. Тропа была хорошо утоптана множеством ног прошедших здесь туристов и четкими и глубокими отпечатками овечьих копыт. А вот, наконец, и отара овец, – отару охраняли крупные лохматые собаки. У нас эта порода сторожевых собак называется «кавказская овчарка», а по-простому – «волкодав». Мы замерли на опушке поляны, боясь окрикнуть пастуха. Но он нас увидел, свистнул собакам и крикнул им громко: «цум платц!», а нам помахал рукой:

– Проходите, они вас не тронут!

Огромные псы тотчас же разбежались в разные стороны и заняли плацдарм под кустами, продолжая зорко следить за каждым нашим движением.

Мы вышли на поляну и огляделись вокруг. Уходить отсюда не хотелось. Хотелось забиться вместе с собаками в тень под кусты и оттуда бесконечно смотреть и на это бездонное небо, и на этих овец, мирно пощипывающих траву, и на это буйное цветение фиолетово- красных рододендронов, густой стеной окаймлявших поляну. Пастух, в островерхой тирольской шапочке и вышитом камзоле, примостившись на каком-то пне, заиграл протяжную мелодию на старинной свирели, – понятно, все это делалось по заказу турфирмы для полноты антуража. Вот, что значит настоящая забота о туристах!

Но пора было двигаться дальше. Предполагалось по плану, что мы должны были выбраться на горную дорогу и дойти до фермы с корчмой. Идем. Выходим с тропы на грунтовую дорогу, и тут начинается деревянная ограда крестьянского хозяйства: сеновал, сарай, еще какие-то постройки и, наконец, основательный дом, сложенный из толстых круглых бревен, с крыльцом, ведущим на длинную веранду, где, вероятно, и принимают гостей.

Дородная фрау встретила нас с ласковой улыбкой, – чернобровая, румяная и в национальном наряде с кокошником. Фрау проводила нас на веранду, и мы расположились за длинным столом, покрытым скатертью из сурового полотна. За одним из столов пировала, явно разогретая выпитым пивом, сытая и довольная, компания кого-то из местных. Они нас всячески приветствовали и для начала послали на наш стол в виде дружеского жеста поднос с кружками пива – ровно шесть штук. Удивительно, как это они успели нас пересчитать! Пиво подоспело как раз вовремя, – что может быть лучше для утоления жажды и восстановления сил, чем охлажденное прозрачное баварское пиво с оседающей пеной!

Но надо было подумать о нашем меню. И мы включились в священный для каждого истинного немца процесс – обсуждения заказанных блюд! Нам, как иностранным гостям, эта страсть к обсуждению блюд была не совсем понятна, поскольку выбор был заранее известен – при любом раскладе нам принесут непременный «швайненбратен мит картофелен», зеленый салат, а к ним столь же непременное (еще одна порция) баварское пиво и душистый, крупными ломтями нарезанный хлеб собственной выпечки. И этот хлеб, с поданным к нему оливковым маслом в глиняных плошках, и это жаркое из свинины поглощалось нами с таким аппетитом, как будто бы мы вообще никогда не ели. Жаркое было в меру прожарено с какими-то специями, рассыпчатая картошка прекрасно дополняла основное блюдо, а от серого пористого хлеба, который мы макали в оливковое масло, невозможно было оторваться.

Бавария – это благословенная земля, где в каждой забегаловке, куда бы ты ни заскочил на ходу, можно исключительно вкусно и дешево поесть.

После обильного возлияния и трапезы нам предложили немного подремать в специально предусмотренных для этого шезлонгах, покрытых овечьими шкурами. Словом – национальный колорит в самом лучшем его исполнении.

Наша вечеринка между тем продолжалась и заканчивалась танцами под музыку из транзистора. При этом выяснялось, что Рудольф и Кристалл еженедельно по пятницам ходят в танцевальный класс, поскольку наш друг Мессбауэр полагает, что танцы лучше всего проветривают голову, перегруженную различными профессиональными проблемами. Такие неожиданные откровения выяснялись!

Возможно, наш прием носил несколько провокационный характер, поскольку после него приглашения посыпались на нас со всех сторон. Иногда нас приглашали в гости за много дней вперед.

В одно прекрасное утро нам в Гамбург, где мы с Юрой были в то время, звонит Джордж Алефельд. В Гамбурге, во время одного из визитов в Германию, мы оказались по той причине, что мой муж в том же 1994-м, получил премию им. А.П. Карпинского (1846—1936 гг.), выдающегося ученого, основателя Российской геологической школы и первого избранного президента Академии наук СССР (с 1917 по 1936 гг.).

Фонд Карпинского, финансируемый немецким предпринимателем Альфредом Тепфером, награждает премией российских ученых и гуманитариев, которые внесли заметный вклад не только в развитие науки, искусства и литературы, но также в развитие и укрепление российско-германских отношений. В Гамбурге, в распоряжении фонда Карпинского—Тепфера, находится наследственная вилла семьи Тепферов, где принимают в качестве гостей лауреатов этой премии.

Итак, по приглашению фонда мы приехали в Гамбург на виллу семьи Тепфер, и первое, что нас поразило, – это была запись в тетради отзывов, лежащей на столике при входе в прихожую:

Эта звездная пара, Борис Мессерер и Белла Ахмадулина, также лауреат премии Карпинского, побывали здесь на вилле перед нами, оставив на память о себе этот прелестный экспромт нашей знаменитой поэтессы, который в двух строках передает всю красоту и обаяние этого места. Войдя в свой номер, мы с Юрой замерли возле окна и долго так стояли, не в состоянии вымолвить ни слова. Такой вид можно было увидеть только в кино: нам открылась необозримая панорама Эльбы со всеми ее окрестностями и проплывающими по ней в обоих направлениях огромными морскими судами, «кораблями и корабликами», парусниками, грузовыми баржами и моторными лодками. Вдали раскинулся грандиозный по своим масштабам порт, один из самых значительных в Европе, и величественная картина города с высотками, кварталами жилых домов, фабричными трубами, колокольнями церквей и часовой башни собора Св. Михаила.

Движение по водной магистрали плавно текущей реки напоминало какое-нибудь перегруженное в час пик шоссе, где уже скапливаются пробки. Фантастическое зрелище! Любуясь им, можно было часами не отрываться от окна, но впереди у нас была напряженная программа дня, и мы торопились ее выполнить.

И тут нам звонит невероятно озабоченный Алефельд.

– Мы вас хотим пригласить, но не знаем, какое меню вам подходит, – и Джордж начинает перечислять различные блюда, которые, по его мнению, способны удовлетворить наш аппетит. – Вы любите карпа? По-моему, карп – самая лучшая рыба!

– Отлично! – отвечаю я ему, хотя, каюсь, карп вовсе не является моим излюбленным рыбным блюдом. – Мы будем просто в восторге!

Через несколько дней, вернувшись в Мюнхен, мы смогли убедиться в кулинарных способностях Джорджа, когда он на открытой террасе своей виллы в самом конце Людвигштрассе, за универмагом Херти, угощал нас этим самым карпом, испеченным в специальных зажимах на жаровне.

С террасы виллы, расположенной на втором этаже, открывался потрясающий вид на центральную часть Мюнхена. Силуэт города был перед нами как на ладони: вот символ города – две башни-близнецы собора Фрауэнкирхе, колокольня церкви Св. Петра и вдали очертания Старой и Новой ратуши на Мариенплатц.

А с нашим угощением иногда происходили ужасно курьезные вещи. Например – специально для нас готовится какое-то экзотическое блюдо, – скажем, лосятина, или еще того круче – медвежатина – а мы со своими отсталыми гастрономическими вкусами не можем оценить его по достоинству. И, посрамленные, с завистью наблюдаем за тем, с каким азартом расправляется со всеми этими яствами находящаяся за столом молодежь.

Конечно, мы не раз бывали гостями в доме Мессбауэра, в Грюнвальде, ул. Лоэнгрин, д.46. Небольшое местечко, расположенное в природной зоне, оно как бы совмещает в себе все прелести деревенской жизни в сочетании с городским комфортом. Магазины, рестораны, бытовое обслуживание – все здесь совершенно неотличимо от Мюнхена, а возможно, и лучше. Сам дом Мессбауэра не блещет никакими архитектурными изысками и к тому же весьма скромный по размерам. Левое крыло дома занимает сестра Кристалл с мужем и двумя детьми, правое – Кристалл и Рудольф. При этом широкое крыльцо, из которого две двери ведут в левую и правую половины дома, у них общее, так что можно сказать, и дом у них общий.

По воскресеньям мы обычно с Юрой доезжали до конечной остановки на метро, где нас подхватывал Рудольф на своей машине, и мы ехали к ним домой. Здесь, выпив кофе за столиком, на крыльце на свежем воздухе, мы с Кристалл и Рудольфом отправлялись в какое-нибудь дальнее путешествие на машине или отправлялись в пешую прогулку.

Пешая тропа начиналась тут же, недалеко от дома Мессбауэра. Едва на нее ступив, Юра с Рудольфом замыкались друг на друге, продолжая свои бесконечные диспуты-споры, а мы с Кристалл могли спокойно наслаждаться видами потрясающей природы. Тропа проходила вдоль реки Иссы, протекающей в глубоком ущелье внизу под нами. Каменистые обрывистые откосы с той и другой стороны поблескивали на солнце выходами сланца, или еще какого-то минерала, и напоминали мне Кавказ, где в ранней нашей молодости нами было пройдено столько маршрутов! Так же, как и там, предгорья сплошь покрыты лесом – здесь в основном это бук с его ярко-зеленой, будто бы лакированной листвой и серыми, как слоновьи ноги, гладкими стволами. А подлесок, ближе к опушке леса, полыхает цветущими кустами рододендронов, шиповника, малины, ежевики.

Вскоре, за поворотом тропы, перед нами корчма, и как же можно в нее не зайти?! Мы в нее заходим и с большим аппетитом поглощаем баварскую еду, – если корчма расположена вблизи озера или реки, нам обычно предлагают форель, ну, а здесь нам приносят неизменный «Швайненбратен», без него обойтись невозможно!

Но чаще всего мы отправлялись в путешествия на машине. Как правило, за рулем был Рудольф. Он вел машину, как заправский шофер, не переставая с заразительным смехом рассказывать разные смешные эпизоды, связанные с его поездками в нашу страну. Поводов для юмора было предостаточно, причем временами с оттенком грусти и недоумения.

Вот, например, АН СССР присуждает ему, как выдающемуся ученому, медаль им. М. В. Ломоносова, а визу на въезд в Москву для получения награды ему не дают. Волынка с оформлением визы, переговоры с посольством невозможно затягиваются… Хотелось бы знать, чего в данном случае опасались наши власти?

«Хай лайт оф май биинг ин Москау» Рудик считал незабываемый конфуз на церемонии присвоения ему звания «почетного академика АН СССР». В огромном торжественном зале приемов Академии наук при большом стечении народа академик Анатолий Петрович Александров, Президент АН СССР, открывает футляр, где должна была находиться грамота, которую он намеревался зачитать вновь посвященному в высокий сан иностранному члену академии, – но футляр оказался пустым. Грамоту положить в него забыли. Академик Анатолий Петрович Александров в полной растерянности. Он буквально потерял дар речи. Повисает зловещая пауза… А затем, конечно, раздается громовой смех! Это был грандиозный прокол! Рудольф смеялся до слез! В коллекции его историй, которые происходили с ним в Москве, этот эпизод занимал самую почетную первую строку.

Тем временем мы приезжали в какой-нибудь невероятной красоты замок, крепость, монастырь или уникальное природное место. И в очередной раз восхищались богатством исторического наследия Баварии и любовались окружающим нас ландшафтом.

В этих поездках случались незабываемые происшествия.

Однажды мы попали в монастырь, затерявшийся в лесистых лощинах предгорья Альп, где-то на самой вершине холма. Снизу, где была стоянка для машин, были видны лишь шпиль и две конусообразные башни. Указатель говорил: «Не проходите мимо! Наверху находится францисканский монастырь. Поднимитесь туда, и да снизойдет на вас Божественная благодать!» Наверх, к монастырю вела проложенная по заросшему густым лесом холму узкая, крутая и довольно длинная лестница, огороженная толстыми, гладко обструганными жердями. На каждом повороте лестницы была площадка со скамейками. Это было далеко не лишнее, поскольку подъем был на самом деле не из легких. Наконец, мы вышли на обширное плато и поняли, что не зря карабкались по этой нескончаемой лестнице, – нам открылось поразительное зрелище – величественное и суровое здание монастыря с узкими, как бойницы, окнами, при нем католический храм и приземистый дом из белого камня – монастырская трапезная. Все это обнесено такого же белого камня оградой. Каким образом предыдущие поколения смогли возвести этот комплекс на такой высоте, в этом необитаемом месте, и не изувечить окружающую природу – оставалось загадкой.

Человек в рабочей робе и теплой шапке, так как было прохладно, открыл нам кованую тяжелую калитку. При этом мы заметили, что он был в сандалиях на босу ногу. Он нас оглядел с ног до головы и вдруг кинулся с объятиями к Кристалл.

– О, гнедиге фрау! Как я понимаю, вы тоже принадлежите к ордену францисканцев! – воскликнул он, не спуская глаз с ног смущенной Кристалл. Мы тоже поневоле посмотрели на ее ноги, – она была в сандалиях, обутых на босу ногу.

Сказать про нашу подругу Кристалл, что она одевалась в демократическом стиле, – это значит ничего не сказать. Иной раз при взгляде на ее наряд я просто терялась в догадках: в каких тайных закромах западногерманской торговли смогла она откопать те вещи, которые были на ней надеты?

В связи с сандалиями, обутыми на босу ногу, монах рассказал нам целую притчу. Мирскую одежду он может надевать для сельскохозяйственных и других работ, и, когда он находится в таком гражданском виде, ему разрешается общаться с посетителями монастыря. Однако даже и зимой он должен по законам францисканского ордена носить сандалии на босу ногу. Этот непременный атрибут одежды восходит к Х111 веку, когда Франциск Ассизский основал нищенствующий орден францисканцев. Но вообще-то у него, как у послушника, есть монашеское одеяние – черная ряса и черная накидка с капюшоном. Но так как у него работа с утра и до ночи, он почти всегда вот в этой робе. Оказывается, лет тридцать тому назад его, подростка-сироту, отдали сюда в послушники, и с тех пор он неотлучно здесь живет. В монастыре ведется натуральное хозяйство. Послушники сами выпекают хлеб и делают сыр. У них отара овец. Монахи возделывают виноградник, сажают овощи. Им запрещается курить и употреблять крепкие напитки. Зато можно пить местное красное вино собственного производства.

– Жить можно! – рассказывал нам словоохотливый монах, вполне здоровый по виду, розовощекий мужчина средних лет. – Но все-таки я удивляюсь. Не могу понять одного – почему к нам идет так много молодежи? Послушание у нас строгое: общаться с туристами нельзя, с женщинами тем более, когда ты в облачении ходишь. Служба по несколько часов каждый день. Мне-то деваться было некуда, я круглый сирота. И к тому же из самой бедноты. А вот нынешние молодые люди?! Они знают, на что идут, обрекают себя жить без семьи! Скажите, это что же, у вас там внизу совсем стало плохо, в вашей мирской жизни, поэтому юноши и бегут к нам спасаться?!

Мы сильно призадумались насчет того, что нам надо было бы ответить монаху, – возможно, нам и правда пора искать спасения за стенами монастыря…

Долго бродили мы вокруг монастырских стен, по двору с цветущими, несмотря на осеннюю пору, розами. Зашли в храм, где проходила служба, и почувствовали какое-то просветление в душе, – вероятно, это Божественная благодать осенила нас своим крылом.

Наш проводник не преминул угостить нас местным вином. Густое, красное сухое вино сильно отличалось от того, что продается в супермаркетах. Видимо, секрет его производства так и остается достоянием францисканского монастыря.

Потом спустились к машине и снова окунулись в нашу мирскую суету.

Выше я писала о том, что в моей жизни не раз случались странные, ничем не объяснимые совпадения. Одно из них произошло во время очередного нашего путешествия с Мессбауэром по разным историческим местам. Почему-то судьбе было угодно привести меня к этой православной церквушке, на кладбище, чтобы я увидела это княжеское имя, выбитое на мраморе скромного надгробия.

Это был бесконечно длинный день. Мы ездили по разным городкам в районе реки Инн, побывали в нескольких замках и храмах, и вдруг во время обеда на озере Зеебрюк Рудольф нам говорит:

– Я вспомнил, здесь недалеко есть православная церквушка с точно такими же куполами, как в Москве. «Люковитца» – правильно я говорю?

У нашего Рудика явная ностальгия по России.

И мы едем в местечко Зееон осматривать эту самую церковь. На берегу маленького горного озера, через которое проложены мостки, на плато, подступающем к предгорью, высится белая церквушка с одним большим позолоченным и двумя маленькими куполами – «луковицами». Вокруг нее кладбище, на памятниках надписи на русском языке. Одна могила, у самой побеленной стены церквушки, украшена живыми цветами. И я читаю:

«Герцогиня Ольга Николаевна Лейхтенбергская. Урожденная княжна Репнина.

21 авг.1879 – 27 апр. 1953».

Помните, как писал Пушкин о ближайших сподвижниках Петра Великого, —

И где теперь потомки славного княжеского рода Репниных? Рассеялись по белому свету. В России что-то не слышится такого имени, да и в Европе тоже. А меня эта надпись на скромном надгробии поразила потому, что как раз недавно я закончила работу над переводом романа сербского писателя Милоша Црнянского, повествующего о трагической судьбе первой, послереволюционной волны эмиграции из России, и о печальной участи главного героя этого произведения, – князя Репнина. До конца своих дней князь Репнин носил в своем сердце образ покинутой и беззаветно любимой родины, умирал от тоски и покончил с собой, намеренно скрыв, чтобы жена не узнала, свое самоубийство. С тяжелым рюкзаком, набитым камнями, он встал на корме лодки, далеко отплыв от берега, и выстрелил себе в висок.

«Роман о Лондоне» М. Црнянского с боями пробивал дорогу к русскому читателю. На мои многочисленные заявки о том, что это произведение адресовано непосредственно русскому читателю, я получала неизменный отказ в виде задушевных и доверительных писем ко мне главного редактора издательства «Радуга», одно из которых сохранилось в моем архиве. Привожу его полностью.

« Уважаемая Татьяна Николаевна!

Издательство, получив Вашу заявку, еще раз самым внимательным образом изучило книгу М.Црнянского «Роман о Лондоне».

Мы пришли к окончательному выводу – роман мы переводить не будем. И вот по каким соображениям. Лимит бумаги, отпущенный на литературу СФРЮ, невелик, и, естественно, мы стремимся использовать его для выпуска актуальной литературы, посвященной стране, ее истории, ее современности.

Предлагаемый же Вами роман Црнянского посвящен истории русской послереволюционной эмиграции. Главный герой, покинувший родину в годы гражданской войны, не понимает (и не принимает) происшедших в России социальных перемен. К тому же роман насыщен сексуально-эротическими пассажами.

Учитывая все сказанное, мы отказываемся от публикации книги.

Ждем от Вас новых предложений, новых творческих заявок.

Самые добрые пожелания по случаю наступающего Нового года!

Главный редактор издательства Г.А.Анджапаридзе.

29.12.85».

На что, скажите мне, могла бы я сердиться, получив этот вежливый отказ? Главный редактор охранял от всяких вредных отклонений основную идеологическую линию вверенного ему издательства, но при этом старался морально поддержать заблуждающуюся творческую единицу, а именно меня, и давал мне надежду на наше будущее счастливое сотрудничество.

А вот главный герой романа, князь Репнин, был кругом не прав. Голгофу он мог принять и у себя на Родине, а не страдать в эмиграции. И незачем ему было постоянно любить свою жену Надю под беличьим одеялом, вывезенным из России сюда, в этот нетопленый Лондон. Весь этот интим нам глубоко чужд, потому что, как совершенно справедливо заметила одна советская гражданка, кажется депутат, или что-то такое в этом роде, – «никакого секса у нас, в СССР, нет».

Война с издательствами продолжалась у меня весь советский период, – кое-что все-таки удавалось пробить. Не прошло и шести лет с момента получения мной последнего отказа на мою заявку, поступившего из издательства «Радуга», как «Роман о Лондоне» Милоша Црнянского был опубликован в издательстве «Художественная литература» в переводе двух переводчиц – Т. Вирты и Т.Поповой.

В том же издательстве «Радуга», которое занималось публикацией иностранной литературы, примерно в те же годы, я отчаянно сражалась с начальством, доказывая необходимость опубликования на русском языке романа хорватского классика Мирослава Крлежи – «Знамена». И в стенах издательства, как мне рассказывали, ходила такая частушка: «Вот Татьяна!/ В бой с редактором она/ со «Знаменами» пошла!/ Но атака захлебнулась,/ И Татьяна к нам вернулась!» Впрочем, в конце концов мои усилия приводили к положительным результатам. Так было и с двухтомной эпопеей М. Крлежи «Знамена». В 1984 году она вышла в свет в «Радуге» тиражом 50 000 экземпляров и таким образом, стала известна русскому читателю.

Прошу прощения за это отступление.

В тот свой приезд в Германию в 1994 году мы были в гостях у Мессбауэра с Зигхартом Фишером с Хельгой и Фрицем Параком с Трауди, – обе эти пары были у них впервые. Известные ученые, профессор Фишер и профессор Парак, долгие годы являлись ближайшими сотрудниками Мессбауэра и ежедневно бок о бок с ним работали в одном институте. Но чтобы оказаться с ним в домашней обстановке, – это было для них совершенно непривычно. И они, явно польщенные столь почетным приглашением, в то же время чувствовали себя скованными в присутствии своего шефа и всеми силами старались побороть смущение и приобрести естественный и раскованный вид. Кем же он теперь будет для них – этот «профессор Мессбауэр», неужели, страшно подумать, просто Рудольфом?!

В этой связи вспоминаю один смешной эпизод, произошедший с нашим близким другом академиком Виталием Гольданским. Когда он был избран академиком, сотрудники стали одолевать его вопросами: как они теперь должны к нему обращаться – по имени-отчеству, «Виталий Иосифович», или «академик Гольданский», а может быть, как принято на Западе, «профессор Гольданский»?

На что наш драгоценный Витя им ответил:

– Называйте меня, как старшего по возрасту и по званию – Ваше Высокопревосходительство! Это будет самое правильное.

Но академик Гольданский, как всем известно, был большой шутник. Ну, а Мессбауэр? Насколько я могу судить, он тоже больше всего на свете любил комические ситуации, бесконечно их пересказывал и заливался при этом своим серебристым переливчатым смехом.

Не следует, однако, думать, что Рудольф всегда был благодушно настроен и только лишь посмеивался над всякими несуразностями нашей жизни в советскую эпоху. Он мог и огрызнуться, и очень даже зло. Что бывало на нашей памяти неоднократно.

С некоторых пор Мессбауэра стала утомлять затяжная тяжба с КГБ и другими органами, которые всеми силами старались «держать и не пущать» Ю.М. Кагана и препятствовать его сотрудничеству с немецкими учеными. Выезды моего мужа в Германию сопровождались невероятной волокитой, сроки семинаров и конференций регулярно срывались. Для положительного решения вопроса требовалось вмешательство директора Института атомной энергии А.П. Александрова, и академик, чей рабочий день был расписан по минутам, начинал писать пространные реляции, адресованные высокому начальству, в которых он давал обоснование необходимости взаимодействия моего мужа с иностранными учеными.

«Тов. Рябеву Л.Д. (Рябев Лев Дмитриевич – министр среднего машиностроения СССР.)

Как Вы знаете, в течение уже длительного срока осуществляется прямое сотрудничество между Мюнхенским техническим университетом (МТУ) и Институтом атомной энергии по гамма-резонансной спектроскопии. С немецкой стороны программой сотрудничества руководит лауреат Нобелевской премии профессор Р.Мессбауэр, с советской – академик Ю.М.Каган. Это сотрудничество оказалось очень плодотворным и эффективным и в какой-то мере может служить примером для актуальной сейчас проблемы установления прямых связей и проведения совместных исследований с учеными других стран.

…Вместе с тем немецкая сторона высказала претензии в связи с необязательным характером ведения сотрудничества советской стороной, что выражается в постоянном срыве сроков приезда специалистов, с задержкой ответов на письма или вообще их отсутствие. От себя могу добавить, что все это является следствием пассивности и незаинтересованности аппарата ведомства в поддержании такой прогрессивной и полезной формы сотрудничества.

…Особо я хочу просить Вас дать указание об оформлении поездки академика Кагана Ю.М. В значительной степени заинтересованность немецкой стороны связана с возможностью сотрудничества с нашими теоретиками, в первую очередь с Ю.М. Каганом, внесшим большой вклад в эту область физики. На его авторитете как ученого вообще держится программа сотрудничества. Имевшие место неоправданные трудности с его оформлением и оставшиеся без ответа многочисленные обращения Р.Мессбауэра с просьбой о его приезде для обсуждения результатов и детальной программы работ мешают сотрудничеству и могут внести ненужные политические оттенки. А.П.Александров».

Подобные реляции со своей стороны неутомимо писал московскому начальству и Р. Мессбауэр. Эти документы, сохранившиеся в нашем семейном архиве, как мне представляется, красноречиво свидетельствуют о той атмосфере, в которой существовали советские ученые, пока не наступила эра Горбачевской перестройки.

Привожу один из них.

«Д-8026, Гархинг, Мюнхен, 8 августа 1985 г. Физический факультет Е15, Мюнхенский технический университет, проф. Р.Л. Мессбауэр.

Проф. д-ру А.П.Александрову. Директору Института атомной энергии им.

И.В.Курчатова, 123182, Москва, СССР.

Проф. Д-ру Г.К.Скрябину, Главному ученому секретарю Академии наук СССР,

Ленинский проспект14, 117901, Москва СССР.

Проф. Д-ру А.М.Петросьянцу, Председателю Комитета по атомной энергии СССР. Государственный комитет по атомной энергии СССР, Москва, СССР.

Господа!

Уже много лет существует успешное научное сотрудничество между моим Институтом в Мюнхене и Институтом им. Курчатова в Москве… Наше сотрудничество с Институтом им. Курчатова, которое было сосредоточено на изучении когерентных явлений, включающих гамма-излучение, было довольно уникальным и давало много общих научных публикаций.

Проф. Каган, а также проф. Афанасьев специально развили теорию для этой довольно новой области физики и способствовали расширению экспериментального оборудования, например, самое последнее, – в области синхротронного излучения…

В последние годы, к сожалению, сотрудничество было менее эффективным, так как наши партнеры из Института им Курчатова, проф. Каган и проф. Афанасьев, не смогли посещать мою лабораторию в Мюнхене. Уже в конце 1984 г. я получил информацию, что проф. Каган посетит мою лабораторию, но ни один из нескольких предполагавшихся с тех пор визитов в действительности не состоялся по неизвестным мне причинам… Наш самый последний семинар только что завершился в Мюнхене, в ФРГ, но наши надежды на участие профессоров Кагана и Афанасьева опять не оправдались. Это нас особенно волнует, так как мы только что начали серию экспериментов (частично включающих синхротронное излучение), что было особенным пунктом дискуссии нашего последнего семинара. Эти эксперименты – это эксперименты нового типа, и они требуют тщательного теоретического подтверждения, которое может обеспечить именно проф. Каган…

Поэтому я бы хотел еще раз повторить мое предыдущее приглашение проф. Кагану приехать ко мне в лабораторию в Мюнхене в рамках существующего сотрудничества… Я был бы благодарен за быстрый ответ на это письмо, что обеспечит правильное планирование.

С уважением, Р. Л.Мессбауэр, профессор физики».

Если все эти воззвания не давали желаемого результата, академик Александров обращался на самый верх, в правительство, и там закладывал свою голову, ручаясь за этого Кагана, что он не сбежит и никаких секретов не выдаст – такой человек был Анатолий Петрович!

Вся эта нервотрепка мешала совместной работе моего мужа с Мессбауэром, и Рудольфа это начинало страшно злить. Как-то раз, во время очередной баталии за выезд Юры в Мюнхен, Рудольф, будучи невероятно раздраженным, устроил в Москве настоящий скандал.

В тот приезд, о котором идет речь, его поселили в трехкомнатном номере гостиницы «Россия», с роскошным роялем «Стейнвей», и Рудольф пригласил нас с небольшой компанией его московских друзей послушать в его исполнении новую музыкальную программу, которую он для нас специально подготовил.

Я уже писала о том, что за роялем Рудольф был прекрасен. Аристократической формы руки легко летали над клавишами, и он устремлял взгляд куда-то вдаль. Казалось, он открывал музыке свою душу, его лицо смягчалось и приобретало мечтательно-просветленный вид.

И я успокаивалась и думала, – вот это и есть его истинный облик. А вовсе не тот, каким он иногда бывает, когда после бурного веселья вдруг впадает в отчужденно-замкнутое состояние, уходит в себя и, казалось, никого вокруг не узнает. Боже мой, недоумевала я в такие минуты, тот ли это человек, с которым мы провели вместе столько часов в путешествиях, за столом, на выставках! И просто в разговорах.

Нет, конечно, он вот этот, вдохновенный, исполняющий своим друзьям Шопена. Таким он бывает и на кафедре, когда читает свои лекции. В любом университетском городе, куда бы мы ни приезжали, Мессбауэр обязательно давал лекции, на которые собиралась аудитория, едва вмещавшая всех желающих в зале.

На кафедре Мессбауэр, действительно, был незабываем, я уже говорила об этом. Его энтузиазм передавался слушателям, создавая иллюзию доступности его логики каждому из сидящих в зале. Лекции Мессбауэра всегда встречались с восторгом. Все осознавали: перед ними выступает выдающийся ученый, открывший эффект, названный его именем, и внесший неоценимый вклад в общемировой прогресс.

Но я отвлеклась.

Итак, по приглашению нашего друга мы приезжаем в гостиницу «Россия», а пропуска на вход нам не дают, – такое распоряжение поступило свыше. Это было уж слишком! Рудольф, взбешенный, сбегает к нам в рецепцию и начинает кричать на весь огромный мраморный вестибюль:

– Вызывайте мне немедленно такси! Я съезжаю из вашего отеля! Я тут ни одной минуты больше не останусь!

Прибежал перепуганный главный администратор. Стали перед Мессбауэром извиняться, – мол, вышло какое-то недоразумение. Нам, конечно, тотчас же выписали пропуска. Однако настроение было вконец испорчено.

На второй день его пребывания в этой же самой гостинице «Россия» к Мессбауэру стали прорываться журналисты, которые мечтали взять у него интервью. Рудольф никогда не стремился, надо отдать ему должное, к публичности и стал отказываться. Но журналисты не могут упустить свой шанс интервью с нобелевским лауреатом – это же неслыханное везение и, возможно, даже выход на экраны ТВ! Наконец, Рудольф смилостивился и говорит:

– Ну, ладно, заходите в номер и расставляйте свою аппаратуру, а я пока поиграю.

Рудольф садится к роялю, а журналисты спешно расчехляют свою аппаратуру, проводят удлинители, расставляют треножники для съемочных камер и занимают места на ковре полукругом, чтобы нобелевский лауреат за роялем оказался в центре внимания.

– Мой первый к вам вопрос – спрашивает их Рудольф, отрываясь от игры и поворачиваясь к нам. – По какой причине академик Сахаров находится в ссылке в городе Горький и я не могу с ним встретиться?

Наступает тяжелая пауза. Журналисты переглядываются и молчат.

– А второй вопрос такой: по какому праву ваши войска вторглись в Афганистан и вмешиваются в их внутренние дела?

Тут журналисты все так же безмолвно рассовали по сумкам свою аппаратуру и спешно ретировались.

Конец ознакомительного фрагмента.