© Гавриленко Н. Г., 2017
© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2017
© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2017
Пролог
Май 1506 года. Остров Хой
[1]
Книга, рукописная, древняя, с пожелтевшими страницами и выцветшими миниатюрами, все равно была роскошью. Особенно на окраине христианского мира, какой считались затерянные в морях Оркнейские острова. Этим сокровищем владел приходской священник отец Годвин – у него было еще три книги, привезенные сюда, на далекий остров Хой, когда десять лет назад аббат Сент-Эндрюсского аббатства отправил Годвина на этот край света проповедовать Слово Божье. И добрый Годвин преуспел: живя в глухом мирке, где так сильны предрассудки и вера в колдовство, он все же расположил к себе местных жителей. Они приходили по звуку колокола в его часовню, где он совершал церковные таинства, венчал, крестил их детей, но главным своим достижением тем не менее считал то, что местные рыбаки стали позволять ему обучать грамоте своих детей. Правда, учеников у него было совсем немного. Но именно эта девочка – Мойра, дочь Норы Гордячки, – стала его лучшей ученицей.
Сейчас Мойра сидела за выступом маленькой часовни, подле священника, и на прекрасной латыни читала вслух притчи царя Соломона. Некогда пришедшая к отцу Годвину еще ребенком, она за годы обучения постигла все, что он мог предложить – латынь, арифметику, грамматику, – и ей все давалось легко. Отец Годвин старательно обучал Мойру, уповая, что однажды дочь Норы Гордячки сможет стать монахиней в обители Святого Магнуса на острове Мейнленд[2]. Это был бы лучший удел для столь одаренной девочки из бедной семьи. Но оказалось, что теперь планы переменились: Мойра выросла невероятно красивой, и месяц назад ее заметил прибывший на острова вождь клана горцев – воинственный Гектор Рой Маккензи.
По сути сегодняшняя встреча была их прощанием. Священник сожалел, что его ученица вступает не на заботливо уготованную им стезю благочестивой монахини, а станет блудницей, игрушкой возжелавшего ее шотландца. Годвин, будучи духовником девушки, неоднократно пытался отговорить свою любимицу от столь пагубного шага. Но с такой, как Мойра – своенравной, решительной, упорной, – это было непросто. И если она приняла решение…
Сейчас отцу Годвину на какой-то миг показалось, что у него еще есть шанс повлиять на ученицу. Он видел, как она запнулась и замолчала, прочитав в одной из притч: «Dirige semitam pedibus tuis et omnes viae tuae stabilientur»[3].
– Тебя смутила эта фраза, дитя мое? Не правда ли, тут есть над чем поразмыслить?
Священник смотрел на Мойру с мягкой улыбкой, но в глазах его была печаль.
– Бесспорно, все мы стремимся улучшить свою жизнь. Но не слишком ли высока плата за мирские радости, если при этом ты погубишь душу? Ты ведь так чиста и невинна. И ты совсем дитя…
Да, в его глазах Мойра еще дитя. Тот же, кто возжелал ее, видел в ней соблазнительную юную женщину, какой он страстно хотел обладать.
Еще год назад Мойра казалась этаким худосочным жеребенком с длинными ногами, острыми коленками и вечно спутанной копной светлых пепельных волос. Но этой зимой она резко похорошела, стала женственной: ее фигура округлилась и приобрела плавные изгибы, гребень стал чаще касаться волос, и они серебрились, ниспадая пышными локонами до середины спины, а осанка… Мойра всегда имела горделивую стать, какую не согнула каждодневная работа, когда она трудилась по дому, копала торф, доила коз или помогала матери возиться с младшими детьми. Она всегда была прелестной и выделялась среди детей островитян. Немудрено, что неотесанные и грубоватые жители острова Хой считали ее подменышем – ребенком феи. Фейри, как они называли ее. Но эта фейри была практичной и хотела лучшей доли. Поэтому и уступила так быстро, когда родные согласились отдать ее этому старому, но очень важному и богатому человеку – Гектору Рою Маккензи.
Девушка повернулась к священнику. Они сидели под стеной часовни, укрывшись от дувшего с моря ветра, и все же седые, коротко стриженные волосы отца Годвина растрепались, а солнечные лучи безжалостно высветили его испещренное морщинами лицо, распухшие от ревматизма суставы, заскорузлую грязь под ногтями, старую обтрепанную сутану.
– А вы довольны тем, как сложилась ваша жизнь, отче? – несколько резко спросила Мойра. – Вы умный, старательный и богобоязненный человек, а живете в бедности, не рассчитывая на лучшую долю.
– Я вверил себя Богу и не ропщу на судьбу, – кротко ответил священник. – Возможно, в молодости мне и мечталось о чем-то. Но главное, что я имею, вот здесь, – он приложил к груди ладонь и добавил: – Благодаря душевному покою я не испытываю терзаний. Жить со спокойной душой – это так много, дитя мое.
В широко распахнутых серо-голубых глазах Мойры читалось сомнение. Но сам взгляд был далеко не простодушным, скорее изучающим и оценивающим.
– Спокойная душа не накормит, когда нечего есть, и не согреет в холодную ночь. Я это знаю, поэтому вы не переубедите меня, отче. Да и моя матушка предупреждала, что вы снова попытаетесь отговорить меня от союза с вождем шотландцев. Она даже не хотела отпускать меня попрощаться с вами. И все же я пришла. Так что не стоит укорять меня в нашу последнюю встречу.
Отец Годвин промолчал. Отсюда, из-за каменной стены часовни, которая находилась за высоким холмом Уорд Хилл, не был виден океан, омывавший остров. Однако его дыхание ощущалось повсюду – влажное, чуть солоноватое, наполненное прохладой. Привычны были и всегда дующий ветер, и гомон чаек. От громады Уорд Хилла, возвышавшейся над ними, к дому Мойры вела тропа, которая сегодня, в столь ясный день, была отчетливо видна. Глядя на тропу, отец Годвин подумал, что скоро девушка уйдет по ней, уйдет навсегда, а он не может найти слов, чтобы отговорить ее.
И все же он решился:
– Послушай, дитя, Нора, твоя мать, – странная женщина. Она однажды прибыла на Хой с маленькой дочерью на руках, осталась тут жить, став женой рыбака Эрика. Однако даже спустя столько лет в ней по-прежнему видят чужачку – надменную, необщительную, с презрением относящуюся к местным жителям. К тому же Нора позволила мне обучать тебя, считая, что монашеский удел будет лучшим для ее дочери. Но теперь… После того, как эта гордая женщина просто продала тебя шотландцу Маккензи, я не понимаю ее.
– Не понимаете, потому что ничего не знаете о ней! – неожиданно рассердилась Мойра.
Она резко встала. Личико такое юное… и такое волевое, решительное. При этом ангельски красивое – нежная кожа, сочные губы, точеный нос, выразительные, осененные темными ресницами глаза. Удивительно красивое личико фейри. Но фейри с соблазнительной гибкой фигуркой и высокой грудью. Неудивительно, что заезжий вождь клана Маккензи, увидев ее, совсем потерял голову и предложил за нее такую цену.
Годвин так и сказал девушке: они ее продали, как улов сельди в базарный день. Только гораздо дороже.
– Пусть это и так, – бурно дыша, ответила Мойра. – Однако матушка считает, что, отдав меня Маккензи, она избавит меня от участи повторить ее судьбу и познать те беды и лишения, какие выпали на ее долю. Нора говорит, что в обмен на свою молодость и красоту я получу мирские блага и высокое положение в землях, где правит Гектор Рой. Он будет оберегать и защищать меня… Даже если я буду просто его шлюхой и наложницей.
– Но ты погубишь свою душу, живя во грехе! – не сдержался священник. – Церковь не приветствует такое сожительство. Ведь освященный перед алтарем брак – это законное установление, а также указанный Небом путь к продлению рода человеческого. В Священном Писании я не встречал ничего, что подтверждало бы превосходство сожительства в безбрачии. Но ты молчишь, дитя. В таком случае я осмелюсь напомнить, что ты только расцвела для плотских отношений, а твой избранник… Да ведь этот Гектор Рой Маккензи просто старик!
Годвин надеялся поколебать решимость девушки, но на ее губах неожиданно появилась странная циничная усмешка, на мгновение сделавшая Мойру удивительно похожей на ее мать Нору.
– Да, он старик. Однако участвовавший в сражениях, завоевавший славу и титул. К тому же Маккензи выглядит куда крепче вас, отец Годвин.
При этом она выразительно покосилась на скрученные ревматизмом руки священника.
Годвин невольно спрятал кисти в широкие рукава сутаны. Что он мог ответить? О, Гектор Рой и впрямь стал значительной фигурой в Шотландии! Вождь набирающего силу клана Маккензи прибыл на Оркнеи после своего пребывания при дворе Якова IV Стюарта, где получил баронский титул в благодарность за то, что вовремя встал на сторону короля, не поддержав других восставших против монарха вождей горных кланов. И вот, облагодетельствованный, он отправился в свои владения, однако не через земли преданных им вождей, а морем, минуя Оркнейские острова. Весна не самое подходящее время для мореплавания, и в проливе Пентленд-Ферт[4] корабль Маккензи попал в шторм, так что он был вынужден искать убежище на острове Мейнленд. Местный епископ так хорошо принял вождя, что тот с охотой оставался на Оркнеях почти месяц. И когда на мелководье у острова Хой прибило большого кита, Гектор Рой с удовольствием принял участие в гарпунной охоте на это чудовище. Довольный полученной забавой, он решил прогуляться по Хою и неожиданно повстречал Мойру, собиравшую на скалах яйца чаек. Этого оказалось достаточно, чтобы вождь Маккензи потерял голову. Он выяснил у местного епископа, кем является встреченная красавица, потом стал часто навещать ее семью и в итоге предложил ее родным значительную сумму, чтобы увезти девушку с собой.
Когда отец Годвин узнал, на что согласилась любимая ученица, он очень сокрушался. Даже ездил на соседний Мейнленд, чтобы переговорить с епископом и указать на преступность подобного поступка. Но кто стал бы слушать приходского священника, когда епископ во всем старался угодить могущественному вождю сильного шотландского клана! Оркнеи были диким, обособленным миром, где, несмотря на то что христианство давно пустило корни, бытовало немало старых языческих обычаев. И продажа женщин не считалась здесь чем-то предосудительным, если сама женщина не проявляла непокорство и была не прочь принадлежать купившему ее человеку. А Мойра была не прочь.
– Мне будет очень не хватать тебя, малышка, – негромко произнес отец Годвин, понимая всю бесцельность своих увещеваний.
Мойра быстро заморгала и отвернулась. Она лишь изредка открыто проявляла свои чувства. В этом она была вся в свою мать Нору.
– Я тоже буду скучать по вас, отче, – произнесла она через миг срывающимся голосом. – Но если вы желаете мне добра… то поймете, что уехать с Гектором Роем на большую землю для меня благо. Моя мать говорит, что, когда женщина находится под защитой сильного и могущественного мужчины, она может чувствовать себя спокойной и счастливой, даже не испытывая к нему любви. Ведь любовь переменчива и обманчива. Вы венчали тут многих, но вряд ли можете сказать, что все, кто выбирал себе пару по зову сердца, счастливы. И если я останусь… Разве будет лучше, если меня завалит на верещатнике грубый юдаллер[5] Рольф или я стану женой самовлюбленного вертопраха Бранда и проживу с ним жизнь в такой же бедности, как и моя мать с рыбаком Эриком?
– Но ведь Нора ранее хотела, чтобы ты ушла в монастырь…
– А кем я буду в обители? Служанкой-послушницей? Сколько лет, учитывая мою бедность и низкое положение, мне предстоит мыть полы и выносить бадью с нечистотами за монахинями, прежде чем они удосужатся допустить меня к постригу? А вот Гектор Рой сразу богато одарил нас. Видели бы вы, какой невод он привез моему отчиму Эрику! Из настоящей веревки, а не тот, что был у нас из стеблей вереска и кусков выброшенных морем канатов. А подаренное им одеяло из крашеной шерсти! Настоящий алый цвет! В нашем скио[6] сразу будто стало светлее, когда его развернули. А какую пелерину из шкурок морских котиков преподнес мне Гектор Рой! Мягкую, пятнистую, с длинным ворсом. Вы ведь знаете, что такие шкурки простолюдинам не позволено иметь и их носят только юдаллеры или люди епископа. А теперь и я могу! И Нора уверяет, что Гектор Рой подарит мне еще немало таких, что у меня будут и прекрасные одеяния и даже украшения. О, я хочу поехать с ним! Хочу выбраться из нищеты и повидать большой мир!
Что мог на это ответить бедный священник с забытого острова? Только одно:
– Мойра, но ведь ты совсем не любишь этого толстого старого шотландца…
Девушка сердито топнула ногой.
– Что такое любить? Мать говорила, что любовь делает женщин глупыми и зависимыми. Они становятся бесправными рабынями тех, кого полюбили. Да она и сама…
Но тут девушка осеклась, словно испугалась сболтнуть лишнее.
Она бережно отложила большую книгу, которую читала, поднялась и, закинув руки за голову, сладко потянулась. Ее стан выгнулся, маленькие округлые груди поднялись, широкие рукава дерюжного платья сползли, обнажая локотки. И столько потаенной чувственности было в этом движении, что отец Годвин смутился и отвел глаза. Пожалуй, он понимал вождя Маккензи, потерявшего голову от фейри острова Хой. Дай Бог, чтобы он и впрямь был добр и покладист с этой своевольной девушкой.
Священник медленно поднялся и направился к входу в часовню.
– Отче Годвин! – окликнула его Мойра. – Разве вы не благословите меня напоследок?
Не поворачиваясь, он покачал головой.
– Нет. На подобное я не стану тебя благословлять.
Он скрылся за углом, и девушка осталась одна. На какой-то миг ей стало страшно. Она уезжает без напутствия человека, такого доброго и чистого, столько сделавшего для нее. Но потом Мойра решительно вздернула подбородок и выпрямилась. Ну и пусть!
Скоро отец Годвин ударит в колокол, призывая на службу своих прихожан. Если они придут. Ибо в такой ясный майский день мало кто думает о грехах. Хочется мечтать о будущем, строить планы или же, довольствуясь тем, что океан ныне тих и спокоен, уйти на промысел сельди. Отчим Мойры Эрик тоже ушел этим утром в море, и девушка гадала, удастся ли ей попрощаться с ним до того, как за ней приедет Гектор Рой. А священник… Что ж, она устроит свою жизнь и без его благословения!
Она развернулась и побежала по тропе домой. Ее ноги мелькали в прорехах обтрепанного подола, ветер играл длинными распущенными волосами. И она была фейри! Фейри этого острова, но и женщиной, согласившейся отдать свою юность и красоту в обмен на достойные условия жизни. Она ни о чем не пожалеет!
Подбегая к своему жилищу, Мойра увидела одного из братьев, десятилетнего Магнуса. Мальчишка копал торф в болотистой низине за пустошью, а когда Мойра приблизилась, поглядел на нее отнюдь не приветливо:
– Эй, шлюха, скоро за тобой приедет твой голоногий горец. Иди подмойся.
Магнус злился, что теперь его заставляют выполнять работу, которой ранее занималась Мойра. Из-за этого он не смог уйти с отцом и старшими братьями в море. Да и здешние мальчишки постоянно твердили, что его сестра – блудница. Однако самой Мойре и дела не было до обид Магнуса. У нее редко ладились отношения с братьями.
Свою мать девушка увидела, когда подходила к скио – жалкому рыбацкому жилищу на склоне над морем. Скио было построено из плоских камней, которых так много на острове, но без единой деревянной подпоры – деревья здесь не росли. Щели в стенках замазывали илом, который то и дело вымывали дожди и бури, и их приходилось замазывать вновь, отчего жилище при приближении казалось коробом из грязи, покрытым сверху вязанками вереска, придавленными камнями. В скио не было окон, и дым выбивался наружу из-под заменявшей дверь тюленьей кожи, настолько задубевшей от соли и непогоды, что она стала твердой, как доска. Рядом с входом на веревках сушились выпотрошенная рыба и тушки бакланов, в загоне стояли две козы, а в стороне виднелись несколько чахлых кустов смородины. Семья по местным меркам считалась не самой бедной.
Когда Мойра приблизилась, полог отодвинулся и вышла ее мать, Нора. Это была высокая худая женщина, голова ее была повязана побуревшим от времени платком, а одеяние состояло из мешковины и овчинной безрукавки, которую она носила и зимой, и летом, – жители островов не любили сменять одежду, и вечно дующие с моря ветра позволяли им это. Но ни овчина, ни широкое бесформенное одеяние не скрывали того, что женщина на последнем месяце беременности. Двигалась она тяжело, а за ее подол цеплялся ребенок – маленькая девочка, почти лысая, со взглядом настолько бессмысленным, что не оставалось никаких сомнений насчет ее слабоумия.
Завидев Мойру, Нора только и сказала:
– Что, я оказалась права и этот святоша изводил тебя наставлениями?
Она мрачно смотрела на свою красавицу дочь из-под обтрепанного края платка. Глаза у нее были такие же серо-голубые, как и у Мойры, но сам облик женщины мало указывал на то, как хороша она была когда-то: запавшие щеки, хмурый взгляд, бескровные губы. Только в ее осанке еще чувствовалось некоторое величие, отчего местные жители прозвали ее Нора Гордячка.
Когда Мойра ответила, что отец Годвин даже не благословил ее, Нора лишь усмехнулась.
– Ну и глупец. Да и где ему понять, что для тебя лечь под этого борова Маккензи будет удачей. Однако ты никогда не должна забывать, какого ты рода. В тебе течет благородная кровь, так что держись с этим шотландцем соответственно.
Женщина направилась к печурке во дворе, при этом довольно грубо оттолкнув цеплявшегося за нее ребенка. Мойра хотела было взять на руки младшую сестру, но мать воспротивилась:
– Не марайся об нее. Лучше иди вымойся и принарядись к приезду шотландца. Когда увидишь, что он тебе прислал, у тебя пропадут всякие сомнения.
– У меня и нет сомнений, матушка. Разве что… Отец Годвин сказал, что моя жизнь с Гектором Роем будет греховной. Он переживает за мою душу.
Уже склонившаяся было над печкой Нора тяжело выпрямилась и, упершись руками в ноющую поясницу, воскликнула:
– Лицемер! Не он ли поучает всех, что тот, кто согрешил, имеет возможность и покаяться. Хотя… Я вот прожила всю жизнь, так и не раскаявшись, что отрубила голову твоему отцу. Это даже придает мне силы. И когда Эрик бывает слишком надоедлив, я говорю ему, что мне уже ничего не страшно, и он отстает от меня. Если бы я так же повела себя с твоим отцом, вместо того чтобы млеть от одного его взгляда и позволять ему…
– Довольно, матушка! – протестуя, подняла руку Мойра.
Мойра не совсем понимала, что имеет в виду мать, говоря, что рыбак Эрик ей докучает. Обычно отчим был хоть и угрюм, но вполне покладист с Норой. Разве что покрывал ее всякую ночь, когда оставался дома, и она из года в год рожала ему детей. Нора уверяла, что вынуждена повиноваться. Когда она беглянкой прибыла на острова, то была тут никому не нужна и могла бы погибнуть, если бы рыбак Эрик не позвал ее с собой, обещая кров и поддержку. И она стала его женой из чувства благодарности. За тринадцать проведенных на острове лет Нора родила рыбаку около десяти детей, из которых выжили лишь четверо. Трое сыновей, которых Нора родила в первые годы проживания на Хое, да эта полоумная малышка Улла. Но ее любимицей, безусловно, была Мойра. Именно ей, уже подросшей, Нора поведала, что вынудило ее скрываться на островах. И повторяла свой рассказ настолько часто, что Мойре эта история порядком надоела и стала казаться чем-то обыденным.
Оставив мать возиться у печки, девушка вошла в свое убогое жилище с очагом посередине, в котором слабо тлел торф. Здесь было полутемно, все было пропитано запахом рыбы и бакланьего сала, которым заправляли лампу и от которого першило в горле. Но Мойра привыкла ко всему этому, а вот к чему она не привыкла, так это к такой роскоши, какую увидела перед собой. На каменной полке, где она обычно спала на мешке с сухим папоротником, сейчас лежали длинное, украшенное вышивкой платье и тонкая полотняная рубаха. Девушка с восторгом глядела на все это и даже не решалась дотронуться. Какое тонкое сукно! Какой сочный синий цвет! А ведь синяя крашенина такая дорогая! А как красиво расходятся складки там, где юбка пришита к лифу. Такой крой Мойра видела только у жен богатых юдаллеров, когда те посещали праздничную службу в соборе Святого Магнуса на острове Мейнленд. Но теперь у нее будет такое же платье! Да еще с красиво вышитой алыми нитями каймой по подолу. И как это все надеть? Как справиться с этой шнуровкой на спине? А на рукавах? Зачем вообще шнуровка на рукавах?
От вида платья привычная хижина вдруг показалась Мойре особенно убогой и закопченной. И она не посмела коснуться наряда, пока тщательно не вымылась нагретой на очаге водой, да и потом переминалась с ноги на ногу, пока наконец не решилась облачиться в полотняную рубаху. Даже обхватила себя за плечи, словно обнимая, – так приятна была мягкая ткань для привыкшего к грубой мешковине тела. Потом она выгнала из скио пару забредших сюда несушек, требовательно кудахтавших под ногами, вымела навоз и сор на земляном полу, чтобы не испачкать подол, и только после этого попробовала облачиться в дивное одеяние.
Тут в скио вошла Нора, неся маленькую Уллу на руках.
– Святые угодники! Давай я помогу тебе справиться со шнурками.
Она действовала с некоторой неловкостью, но было заметно, что Нора знает, как облачаться в подобные одежды. Из груди ее порой вырывались горькие вздохи. Когда же она наконец оглядела свою нарядную дочь, ее покрасневшие от долгой работы возле чадящего торфяного очага глаза расширились, а губы тронула легкая улыбка.
– О, Мойра моя, сейчас ты выглядишь как настоящая леди!
Когда мать и дочь общались наедине, они переходили на английский язык.
Мойра осмелилась спросить:
– Вы поведали, матушка, что происходите из знатного рода. Но вы никогда не говорили, что это за род. И лишь однажды назвали имя моего родителя – Уолтер.
– И этого хватит! – отрезала Нора. – Поверь, даже это имя может погубить и тебя, и меня, если ты обмолвишься о том, что я тебе рассказывала. Ибо сколько бы лет ни прошло с тех пор, как я отрубила голову Уолтеру, в тех местах, откуда я бежала, кровная месть свята, как ничто другое. И она может настигнуть тебя, если станет известно, чье ты дитя.
В этот момент из-за полога показался Магнус, который даже открыл рот, глядя, как преобразилась сестра.
– А потрогать можно? – спросил он, протянув испачканные торфом руки к вышивке на подоле платья.
Но мать отвесила ему довольно сильную оплеуху.
– Убирайся вон! Иди собирать водоросли на побережье, а к Мойре не смей приближаться, если не хочешь, чтобы я лишила тебя вечерней похлебки. Скоро за Мойрой приедет шотландец, и надо, чтобы он просто обомлел от вида нашей фейри.
– Нашей продажной шлюхи, – ехидно бросил мальчишка, выбегая из скио.
– Не обращай на него внимания, – пожала плечами Нора. – Что с него взять… рыбацкое отродье. Магнус попросту завидует тебе. Ну а теперь послушай…
Придерживая свой огромный живот, она села на каменную приступку. Снаружи доносилось хныканье ее маленькой дочери, однако Нора не обращала на него никакого внимания.
– Послушай, что я скажу, моя девочка. Скоро ты станешь леди… что бы там ни говорил этот глупый отец Годвин. Не важно, что ты будешь жить с Гектором Роем невенчанной, главное, чтобы ты смогла приручить его и заставить слушать тебя. Но Гектор стар, и однажды ты можешь обратить свой взгляд на кого-то другого. И тогда ты пропадешь! Ибо нет ничего ужаснее, чем полюбить и довериться кому-то. Некогда я совершила подобную глупость, и с тех пор моя жизнь превратилась в руины. Так что помни: заставь свое сердце заледенеть, живи разумно и уважай того, кто даст тебе защиту. И еще: чем дольше ты сумеешь не забеременеть, тем дольше будешь оставаться привлекательной и желанной. Будь осторожной, ибо дети – это такое бремя!.. Они с молоком высасывают жизненные соки из матерей. Ты сама видишь, во что они меня превратили… – И Нора с отвращением посмотрела на свой выступающий живот.
Когда мать и дочь вышли из хижины, девушка вновь потянулась к сестре, однако Нора резко остановила ее. Мойра слишком нарядна, чтобы оставаться близ скио, где наверняка испачкает свое нарядное платье. И лучшее, что она может сделать, это сразу отправиться на берег, куда за ней приедет вождь Маккензи.
– Неужели мы вот так и простимся, матушка? – произнесла Мойра, и на глазах ее появились слезы.
В суровом лице Норы что-то дрогнуло. Но она быстро взяла себя в руки.
– Не люблю прощаний. А если мы тебе дороги, то прояви это. Пусть Гектор Рой улучшит нашу убогую жизнь своими благодеяниями. Маккензи ныне в почете и славе, богатства их растут, и этот горец вряд ли поскупится, если ты будешь угождать ему. Учти, мужчина, особенно такой, как твой вождь, и нужен женщине вроде тебя, чтобы брать от него все, что требуется. Как тебе самой, так и твоей родне. А теперь иди. Мне еще коз надо доить.
Но Мойра медлила. Почему-то даже радость от столь чудесной обновки уже не веселила ее.
– Может, я все-таки дождусь отчима с братьями?
– Зачем? Они отправились на хааф[7] и будут отсутствовать, пока держится погода.
Мойре показалось, что мать специально подстроила так, чтобы отчима не было дома, когда за ней приедет Гектор Рой, – рыбаку Эрику, в отличие от Норы, не очень нравилась вся эта история с продажей его падчерицы. И все же в море он ушел на новой лодке, с новым неводом, да и благодеяния, какие оказал им вождь Маккензи, были ему по душе.
Девушка отправилась к берегу. Она шла по склону, поросшему чахлой травой, которую местные козы объели до короткого дерна, но, как оказалось, даже по нему в платье со шлейфом передвигаться было неудобно – ранее девушка никогда не носила столь длинных одеяний.
У самой кромки воды она уселась на покрытую мхом каменную плиту, откуда открывался вид на залив между островами. Море накатывало на берег сливочной пеной, каменистый пляж внизу пестрел розовыми губчатыми водорослями, среди которых с гвалтом возились чайки. Со своего места Мойра видела выступавший в залив маленький остров Грэмсей, а далее виднелся Мейнленд с его деревушками и гаванями, в которых можно было рассмотреть множество лодок и судов. Мойра порой бывала там с семьей, когда ездила на ярмарку или церковные праздники, она вообще любила выходить в море. Когда отчим брал ее с собой порыбачить, для девочки это была не только добыча пропитания, но и возможность увидеть мир дальше своего острова. Она и раньше мечтала уехать… Теперь ее мечта сбудется.
Но Гектор Рой! Мойра старалась не думать, что он грузный и немолодой, что у него пахнет изо рта, и вообще не вспоминать его запах зверя. А вот улыбка у него хорошая. По крайней мере, когда он улыбается ей. Что до его подчиненных, то они явно напрягаются, когда он смотрит на них своими блеклыми серыми глазами, суровыми и полными давящей силы. Даже епископ из Святого Магнуса держался с ним подобострастно, а местные юдаллеры просто заискивали. Да, с таким человеком она будет защищена от всего… кроме него самого. Мойра понимала, что отдаст шотландцу свое девичество и будет вынуждена принадлежать ему всякий раз, как только он пожелает. Когда она смущенно сказала об этом матери, та лишь отмахнулась: пожилой и покладистый мужчина не будет сильно утомлять ее, заверила Нора.
Мойра так глубоко задумалась, что не заметила, как солнце скрылось за пеленой тумана, соседние острова исчезли в серой дымке, а от воды потянуло свежестью – начинался прилив. Гектор Рой обещал, что приедет за ней с вечерним приливом. Значит, скоро.
С туманом пришел и мелкий дождь, стал усиливаться ветер, надсадно ухал прибой – прилив был в верхней точке. Мойра стала зябнуть в своем нарядном платье из тонкого сукна. Она мелко дрожала, и, возможно, не только от сырости и холода. Мойра говорила себе, что она ко всему готова, что поступает правильно, но в глубине души была испуганной девочкой, которую страшило грядущее. А когда сквозь окутавшую ее дымку девушка расслышала скрип уключин и громкие голоса мужчин, разговаривавших на гэльском, у нее даже возникло паническое желание убежать и спрятаться.
Но это был лишь миг. Она поднялась и, стараясь привести в порядок растрепанные ветром волосы, стала ждать.
Гектор Рой, вождь Маккензи, показался первым в группе подходивших людей. Они все были тут чужаками, дикими… и величественными. Рослые, с длинными волосами и гордой осанкой, с рукоятями клейморов[8], выглядывавшими из-за плеча. Но вождя среди них сразу можно было выделить. Гектор Рой был крупным мужчиной, широкоплечим и мощным, с выступающим животом и надменно вскинутой головой. Плед в темно-малиновую клетку был обернут вокруг его мощного торса, образуя килт, а другой его конец, накинутый на широкую грудь, был застегнут фибулой с алым камнем. Плечи вождя покрывали меха, отчего он казался еще шире и в тумане выглядел этаким огромным зверем. Это сходство с животным еще больше усиливалось от густой гривы падающих на плечи волос, которые имели бледно-рыжий цвет из-за пробивавшейся в них частой седины. Когда-то они, должно быть, были просто огненными, недаром же Гектор Маккензи носил прозвище Рой, что означало «рыжий».
Он подходил к застывшей девушке, и она видела его широкое лицо с перебитым носом, густую рыжую бороду и твердые, как зимний лед, глаза. Однако, встретившись с ней взглядом, Гектор Рой выдавил некое подобие улыбки. Вождь поднял руку, и следовавшие за ним клансмены отстали. Шотландец приближался медленно и немного вразвалку. Огромный, как кит. Мойра невольно сжалась.
«Помни, что он шотландский дикарь, а ты потомок благородного рода», – повторила она про себя слова матери. И хотя Мойра так и не узнала, какого она роду-племени, это напоминание придало ей сил. Она встретила вождя Маккензи, надменно вскинув голову и глядя ему прямо в глаза.
– Ты уже ждешь меня, маленькая фейри? – пророкотал Гектор Рой.
Он сказал это на гэльском языке горной Шотландии, и, хотя этот язык сильно отличался от диалекта местных жителей[9], Мойра его поняла.
– Я тут давно и замерзла, – произнесла она, капризно надув губы.
Но ей это только шло, и улыбка очарованного вождя стала еще шире.
– Итак, наша сделка состоялась и отныне ты моя?
Он не столько спрашивал, сколько утверждал. При этом шотландец поплевал на свою широкую ладонь и протянул ей руку.
– Ударим же по рукам, Мойра с острова Хой!
Она сделала то, о чем он просил, но, когда попыталась отдернуть руку, Гектор Рой не позволил ей этого сделать. Он громко захохотал и притянул девушку к себе. Миг – и она оказалась в его объятиях, он тискал ее, зарывался лицом в ее волосы, щупал бока и ягодицы. Помимо воли Мойра стала отбиваться. Но Гектор Рой не обращал внимания на ее сопротивление. А потом вдруг резко поднял ее и перекинул через плечо.
– Добыча! Отныне она моя добыча!
Его клансмены разразились хохотом и стали стучать оружием, выражая одобрение. Мойра билась, пытаясь вырваться, лупила его кулачками по широкой спине, пока он нес ее к берегу. Там он поставил ее на ноги и, удерживая за плечи на расстоянии вытянутых рук, стал рассматривать.
– Ах вот ты какая, маленькая фейри! Ты боишься старого Маккензи и выпускаешь коготки? Но, клянусь спасением души, скоро ты будешь мурлыкать, как котенок, когда я научу тебя ласкам, которые так любят девушки в наших краях. А теперь идем.
Он увлек ее к сходням большого корабля, где уже слышался гвалт наблюдавших за ними матросов. Мойра никогда ранее не бывала на такой большой ладье, ей никогда прежде не доводилось быть окруженной вниманием такого множества незнакомых мужчин. И все они хохотали и шумели, разглядывая ее.
– А она действительно красавица, Гектор, – произнес кто-то. – Теперь понимаю, отчего мы так долго торчали тут, на самом краю света.
Еще кто-то сказал:
– Уверен ли ты, вождь, что она и впрямь не из маленького народца[10] и не околдовала тебя?
Гектор Рой запрокинул голову и громко расхохотался:
– О да! Видит бог, я околдован. Околдован настолько, что старая кровь звенит в моих жилах, как у юнца, а мой член так восстал, что поднимает спорран[11].
Новый взрыв смеха показался Мойре оглушающим. Она зло озиралась и уже готова была броситься назад по сходням, но Гектор Рой упредил ее порыв.
– Не гневайся на них, фейри с островов. Мои клансмены – шумные парни, но отныне они будут так же преданы тебе, как и мне. А сейчас успокойся. Ты в безопасности, и с тобой ничего дурного не случится.
Мойра видела, как сильные клансмены стали толкать корабль, а потом начали заскакивать на его борта. Они должны были уйти по высокой воде, поскольку им предстояло преодолеть коварные воды пролива Пентленд-Ферт, а затем вдоль побережья плыть дальше, на юг, в те далекие земли, где ей теперь предстоит жить.
Девушка оглянулась на смутно различимую в тумане громаду острова Хой, его склоны и скалистые берега. И вдруг наверху, на скалах, заметила силуэты островитян. Даже угадала в одном из них своего брата Магнуса. Противный мальчишка, однако сейчас у Мойры возникло желание помахать ему напоследок рукой. Но она этого не сделала. Она поняла, что ее братишка, который привел с собой ватагу парней и ребятишек, прибыл не попрощаться. В одном рослом островитянине Мойра узнала своего местного ухажера, задиристого Бранда. У него, как и у остальных, в руках были камни, и они стали швырять их в сторону отплывающего корабля. Расстояние было таково, что вряд ли они смогли бы нанести урон, но сами их действия были проявлением неприязни и презрения. Не к шотландцам, нет, а к ней, Мойре, которая предпочла им чужака.
Гектор Рой тоже заметил швыряющих камни парней с Хоя. Он что-то сказал своим клансменам, и один из них наложил стрелу на тетиву. Но Мойра схватила его за руки, посмотрела умоляюще и отрицательно помотала головой. Нет, не надо стрелять. Не надо причинять зло тем, кто не может навредить им. И не может навредить ей. Ибо она уже не фейри с острова Хой. Отныне она с шотландцами Маккензи.
Гектор Рой отдал приказ своему человеку отложить лук. Мойра повернулась к вождю и послала ему лукавый взгляд из-под длинных ресниц. Несмотря на свою юность и кажущуюся невинность, она знала, как действует на мужчин такая уловка – они замирали, словно у них перехватывало дыхание. Замер и шотландец Маккензи. А девушка взяла его большую руку и поднесла к губам.
– Отныне я ваша, Гектор Рой. И вы не пожалеете, что наши судьбы пересеклись. Клянусь вам всеми духами этих мест!
Его серые ледяные глаза увлажнились от нахлынувших чувств. Он скинул с себя меховую накидку и укутал ею плечи своей фейри. Обнял ее властно и бережно. Они уплывали.