Глава девятая
…Сергей и Лена стояли у окна возле друг друга. Ночь расстилалась перед ними, словно громадный, усеянный серебряными блестками покров. В первый раз за время своего знакомства они говорили не о безразличных вещах, Лена живо интересовалась вкусами и симпатиями писателя-сатирика: какие женщины ему нравятся и какой шашлык он предпочитает всем остальным… Она не случайно затронула тему любовных приключений, ей хотелось выведать побольше, узнать что-нибудь сокровенное, скрытое от посторонних назойливых глаз и еще не окончательно задушенное лицемерным окружением Сергея Сергеевича.
– У тебя было много женщин?
– А у тебя?
– У меня – ни одной, – она рассмеялась, – я же не лесбиянка…
– А у меня – человек двести-триста. Хотя приравнивать женщину к человеку не совсем правильно, это понятия альтернативные. Тем паче если человек-то на самом деле хороший. Но я чист перед всеми ними, никого никогда ни к чему не склонял, обычно дамы все инициировали сами. Я вообще не имею привычки предлагать что-то аморальное тем дамам, кто морально к этому еще не готов.
– Ой ли?
– Правда-правда. Если честно, с бабами вообще лучше не связываться – все беды в мире от них, тем более, что понять или изучить вас практически невозможно. Это только тот, кто имеет одну жену, убежден, что знает о женщинах почти все. А настоящий мужчина, имеющий кроме жены еще и восемь любовниц ни в чем чаще всего не уверен. По поводу количества и последовательности партнерш и партнеров у меня есть одна миниатюра…Могу прочитать, если вспомню. Называется «Любовь к истории»: Петр у Наташи был первый. Николай – второй. Рамзес из общаги им. Лумумбы – восьмой. Людовик оттуда же – четырнадцатый. Он, кстати, и оказался последним. С исторического факультета МГУ бедняжку Наташу выгнали за аморальное поведение.
– Грустно все это, я тебя считала более серьезным немолодым человеком. Ладно, я пошла спать. – Лена подошла к дивану, не раздеваясь, плюхнулась на него и тут же, свернувшись калачиком, задремала.
– Сегодня, кажется, наступила моя очередь спать в сортире, – философски заметил Сергей и, вспомнив, что у него должен был остаться коньяк, отправился сначала на кухню, а затем уже с бутылкой и рюмкой – на балкон.
В сгущающейся темноте Преображенка с восьмого этажа представлялась хаотическим бессмысленным награмождением сомнительных строений. Гремя всеми многочисленными внутренностями, последние трамваи торопились в депо – им очень хотелось помчаться наперегонки, наперерез обстоятельствам, подсекая и обгоняя друг друга и задевая – жалких конкурентов на дороге – мешающих мчаться автомобили за полированные бока, но сделать этого они не могли, ведь путь в каждую из двух противоположных сторон был всего один, и поэтому, пребывая в неудовольствии и раздражении, трамваи выражали свои эмоции утробными гудками и переливчатым треньканьем…
На ресторане «Молдавия» еще мигала испортившаяся неоновая реклама, несколько припозднившихся прохожих спешили домой, и над всем этим – суровая неторопливость прохладной осенней ночи, уравновешивающая шансы попавших сейчас на улицу людей как на романтическое любовное приключение, так и на попадание с травмой головы в институт Склифосовского…
На седьмом этаже у Третьякова царило невообразимое веселье; находящиеся там люди громко, не стясняясь позднего часа, разговаривали, о чем-то спорили и в конце концов дружно надолго запели. Флюсова поразил не сам факт полуночного хорового исполнения, удивило другое – репертуар, основу которого составляли военные марши со словами и неоднократно исполненный «Интернационал».
«Добив» бутылку, Сергей вернулся в комнату, подошел к дивану и стал наблюдать за капризной игрой лица дремлющей девушки. Он смотрел на нее и чувствовал зеленую скуку вместе с раздражением от факта, что меньше чем за двое суток привязался к ней более, чем того хотел сам. Коньяк подействовал – захотелось поговорить, но только с кем-нибудь достаточно посторонним.
Прихватив с собой телефонный аппарат – благо длина его резинового шнура позволяла, Флюсов опять отправился на кухню. На этот раз – звонить. Для начала он решил разбудить малознакомую девушку Катю Он совершенно не помнил, кто она такая, откуда взялась и чем занимается. Сообразив, что узнает это из разговора, набрал семь загадочных цифр:
– Алле! Добрый вечер. Это Катя? Да? Очень приятно, извините за поздний звонок. Дело в том, что я очень… соскучился. Как – по кому? По тебе, конечно. Куда пойти? Как это невежливо. Хорошо, хорошо. Оттуда и перезвоню.
«Нет, так дело не пойдет, – подумал Сергей. – Пойти, что ли, прогуляться… Пусть Ленка спит себе на здоровье, а я пойду разомнусь».
Проходя через комнату, он прислушался: в мягкой тьме методично постукивали часы, из-за темных окон по-прежнему доносился постепенно затихающий шум ночной улицы.
Сергей вышел из подъезда, и им тут же овладело ощущение, что время на секунду остановилось. Перед глазами отвесной стеной стояла лишь непроглядная тьма без формы, цвета и запаха, без настоящего и прошлого, без каких-либо эмоций, стояла пугающая, как будто созданная из миллионов банок просроченного гуталина, с разрешением здесь стоять – на века.
Флюсов прибавил шагу, предположив, что резкими перемещениями в пространстве сможет нарушить данную унылую гармонию, и через какое-то время ему показалось, что его антинаучный эксперимент, кажется, удался.
– Хоть бы один прохожий – для разнообразия. Эй, люди, отзовитесь! – выкрикнул он в немигающую, начинающую пахнуть кошмаром темноту и нервно рассмеялся. – Хотелось подумать. Просто так. О вещах несуетных, о человеческой природе. Одно из забавных ее свойств ведь как раз и заключается в том, что каждый человек стремится доигрывать собственный образ, навязанный ему окружающими… Со временем он настолько входит в роль, что отдельные его – образа – качества бессознательно перенимаются и становятся чертами характера, что и приводит в результате к деформации собственного «Я».
Обнаружив невдалеке функционирующую круглосуточно палатку, Сергей Сергеевич, сообразуясь с правилами хорошего тона, сначала слегка «добавил» с помощью легких напитков, потом, поговорив с женщиной-продавцом о международном положении и видах на урожай, еще «добавил», но уже «не по-детски». Дальнейшее усугубление проходило в обществе двух незнакомых молодых людей, оказавшихся здесь, по их словам, совершенно случайно. Будучи не москвичами, они приехали в гости к своему армейскому товарищу и, празднуя встречу, не заметили, как запасы спиртного закончились, вышли для их пополнения на улицу по причине невменяемости самого хозяина и – заблудились. Рассказ незнакомцев выглядел довольно странно в силу хотя бы того факта, что улица Старослободская, на которой, по словам молодых людей, жил их товарищ, находилась отсюда на расстоянии как минимум пяти километров.
В полшестого утра редкие озирающиеся прохожие с удивлением смотрели на джентльмена средних лет, с трудом держащегося за фонарный столб, на его грустные голубые глаза, наполненные тоской и алкоголем, на его помятый, много раз перекрученный галстук, который он в конце концов сорвал и метко метнул под колесо проезжающего велосипедиста, непонятно откуда появившегося здесь в такую рань.
Домой писателя привела около восьми часов какая-то сердобольная старушка. Сережа мычал, икал и пускал слюни, пытаясь объяснить ей, что давно является активистом общества «Трезвость» и лично знаком с его основоположником – Мишкой Горбачевым:
– Скажу тебе, бабушка, по секрету: Михаил Сергеевич – скрытая пьянь, жуткий взяточник и редкостная сволочь…
Голова начала постепенно работать и одновременно мучительно трещать только к двенадцати. Сергей открыл глаза, и тут же зазвенел телефон.
– Алле, Рабиндранат Кагор, он же Эбенезер Дорсет, эсквайр, он же… – здесь к горлу подкатил приступ тошноты, – короче, я слушаю…
– Здравствуйте, Сергей Сергеевич! – это звонил пятидесятишестилетний приятель Сергея – Юрий Иванович Воронин. – Как поживаете? Сережа, хотелось бы сегодня повидаться по поводу нашего совместного вопроса, заодно «коричневой чумы» бы выпили. Денек сегодня солнечный, в парке играет музыка, девушек доступных полно…
«Коричневой чумой» Воронин называл достаточно обычный напиток – кофе. Кто-то его этому научил, главный инженер, как всегда, запомнил модное выражение и последние годы с удовольствием пользовался.
– Юрий Иванович, я вчера… вернее сегодня слегка перебрал, и поэтому чувствую себя не в своей тарелке.
– Так заодно и опохмелишься! – не дав приятелю закончить, почти что прокричал Воронин.
Он страдал неутомимой жаждой общения с женщинами, он должен был ощущать их ежедневно по много раз, в различных позах и уголках своего родного города. Худые, толстые, замужние, разведенки, кандидаты наук, малярши, слабоумные или глухонемые – ему было решительно все равно. Завязав с употреблением алкоголя около двадцати лет назад – это мешало ему брать взятки на должности главного инженера одного из столичных ремонтно-строительных управлений, Юрий Иванович определил для себя главную цель в жизни. С тех пор ежедневно, в любую стужу, мороз, дождь или жару ровно в восемнадцать часов московского времени он заступал на свою героическую трудовую вахту возле выхода из станции метро «Сокольники» и обращался почти ко всем представительницам слабого пола с одними и теми же фразами типа: «Девушка, не торопитесь, подходите смелее, давайте покурим, и я расскажу вам последний анекдот…» – вне зависимости от их социальной, национальной или расовой принадлежности. Юрий Иванович был не только любителем женщин и денег, но и большим фантазером. Например, у него была теория узнавать дамский характер вкупе с физиологическими особенностями – по походке. По ней он моментально определял девушек, склонных к любовным игрищам в любую минуту, по ней же видел объекты, наоборот, склонные к длительному воздержанию, по походке читал их греховные или же благообразные мысли – нет, в своей после шестичасовой деятельности Воронин был, несомненно, уникален.
Или же – до сих пор никто в мире еще до конца так и не понял истинного значения денег, значения в том понимании, что деньги прежде всего означают вознаграждение моральное как возмещение честно затраченной энергии. Они ни в коем случае не привилегия, добытая незаконным путем. Юрий Иванович, четко осознав данную сентенцию, всячески стремился к тому, чтобы стать миллионером. Энергии ему было не занимать, а честнее Воронина, по его мнению, была только его жена, терпящая выкрутасы и нездоровую склонность мужа без нудных брюзжаний, намеков и никому не нужных подозрений. Да и какие могли быть подозрения, если, шагая каждый вечер с работы, она видела своего благоверного стоящим у метро…
Они встретились у входа в Сокольнический парк уже через пятнадцать минут. Флюсов молчаливым рукопожатием поприветствовал Юрия Ивановича и жестом пригласил проследовать в сторону ближайшей шашлычной:
– Трубы горят!
Воронин на ходу достал губами сигарету и, поправив на могучей шее золотой медальон так, чтоб он висел симметрично относительно вздувшихся на ней вен, надул грудь – то есть произвел комплекс необходимых движений из своего джентльменского набора, целью которых было желание кому-нибудь понравиться.
– Сергей Сергеевич, посмотри, какие девочки… – громко, так, чтобы его услышало полпарка, сказал Юрий Иванович.
– Юра, первым делом у нас сейчас – сто пятьдесят грамм, девочки подождут. – Не обращая внимания на то, что Воронин остановился, писатель пружинистым шагом помчался дальше.
– Товарищи, вы анекдоты любите? – От неестественности вопроса сидящие на лавочке две девицы почувствовали себя неловко. – А то я могу… бесплатно.
– Лучше приплатить за вредность, – ответила та, что посимпатичней, и забросила одну почти совсем оголенную ногу на другую.
Оценив профессионализм движения, гнусный характер реплики и вполне этим удовлетворившись, Юрий Иванович перешел к делу:
– Так под разговоры коньячок необходим. С музыкой. – Он присел на краешек скамейки и раскрыл дипломат.
В богатом кожаном дипломате девицы смогли рассмотреть две бутылки армянского коньяка, несколько шоколадок и небольшой магнитофон.
– Вот так просто здесь и запендюрим! Совершим деяние против как старой социалистической, так и новой капиталистической морали и вмажем по бездорожью и разгильдяйству по всей строгости нашего нелегкого революционного времени, – уверенно с интонацией продекламировал Юрий Иванович.
Стало понятно – все это хорошо отрепетировано и исполнялось уже не раз. Девушки были не против. Предвкушение потребления дармового коньяка их приятно взволновало. К тому же лавочка – как романтично! Им понравилось, что их не приглашают домой, а на улице они вольны делать все что захотят.
Может, познакомимся… дядя?
А зачем? Выпьем и разойдемся. Меня Юрий зовут, что в переводе означает – «землепашец», пашу с утра до вечера. Ну, это вы, наверное, по моему прикиду поняли. – Воронин сделал неправильное ударение в слове «поняли» и, невольно смутившись, подумал: «Да-а, Юрий Иванович, стареешь. Это тебе не в управлении подчиненных гонять» – А пашу я со сменщиком на раздолбанном помоечном автомобиле. Сегодня вот выходной выдался – я и вышел на лоно природы одеколона попить. Хорошего «тройника» не было, пришлось коньяк покупать.
– Валентина, – представилась та, что забрасывала ногу. – А она – Элла.
– Что ты говоришь за меня?
– Ты девочка у нас уж больно скромная, – улыбнулась Валя, показав ряд неровных зубов.
– Опять девочки-целочки попались! – прыснул в кулак Воронин и, решив, что дело на мази, начал под одобрительные реплики угощать подружек американскими сигаретами.
– Неожиданно вдалеке показалась одиозная фигура местного алкоголика и завсегдатая всех питейных заведений в округе – дяди Толи. Будучи трезвым, он никогда не здоровался с Ворониным, потому что очень стеснялся и даже побаивался его, но сейчас дядя Толя, выдававший себя в прошлом за личного шофера известного поэта Александра Трифоновича Твардовского, был в дымину пьян.
– Здорово, Юрок! – с расстояния около пятидесяти метров поприветствовал он Воронина.
Главный инженер в негодовании отвернулся, про себя посылая не вовремя появившегося алкаша куда подальше.
– Валя, Элла, а может, рванем куда-нибудь в кабачок, а то к этому часу в парк начинает стекаться разная шваль… Пойдемте зайдем за моим приятелем в шашлычную – и поедем…
– Так мы можем там и посидеть, и выпить…
– Нет, здесь не тот контингент, к тому же поблизости от ресторанчика, в который я вас приглашаю, у меня есть одна очень уютная конспиративная квартирка.
Мгновенно переглянувшись, девицы выразили новому знакомому недоверие:
– Нет, уважаемый, тогда мы – пас. На квартирку что-то не хочется.
Воронин стал медленно покрываться крупными помидорными пятнами.
Когда писатель через какое-то время с просветленным взором небрежной походкой вышел из питейного заведения, первое, что он услышал, был откровенный трехэтажный мат Юрия Ивановича Воронина, обращенный в сторону удалявшейся девичьей пары, так и не оправдавшей его надежд и грязных нескромных помыслов.
– И чтобы больше я в парке вас не видел! – крикнул Воронин в последний раз, при этом прекрасно понимая, что девушки его уже наверняка не слышат. – Вот прошмандовки, на квартиру они не хотят, а в ресторан – пожалуйста! Да ты, тварь, сначала заработай на ресторан, а потом туда и ходи! Ну что, я не прав? – Юрий Иванович внезапно умолк, ища поддержки на расслабленном лице Сергея.
– Юра, ты всегда прав!
– Пойдем назад в «шашлычку», – предложил Воронин. – Надо успокоиться, попить «коричневой чумы» в непринужденной обстановке…
– С удовольствием.
Люди, достигающие определенных успехов в чем-то одном: ремесле, профессии, – обычно ущербны во многом остальном. Самое отвратительное, когда эти успехи имеют физическую природу, а ущербность – умственную.
Действительно, достаточно взглянуть на большинство известных спортсменов или людей, связанных с тяжелым физическим трудом, – бесспорность данной сентенции ясна. С тех пор как он бросил пить, Юрий Иванович занимался самыми разнообразными видами спортивных единоборств, а в последнее время тяготел исключительно к самбо и карате, и посему мыслительный процесс не казался ему таким уж необходимым атрибутом в его жизни известного московского ловеласа. «Интуиция и рефлексы – вот те две вещи, которые должны обеспечить мою старость», – обычно говорил он подчиненным. В театры, кино, библиотеки и концертные залы он никогда не ходил, книг и газет не читал, а общение со знакомыми ограничивалось лишь темой «Многочисленные «телки»: их поголовье, привычки, слабости и как ими овладеть». Если же собеседник все-таки пытался поведать Воронину о чем-либо другом, не имеющем прямого отношения к строению женских половых органов, то тут же натыкался на профессионально, на века сложенную стену непонимания и подозрительности.
– Какие же все-таки бабы суки, причем – все, – грустно произнес Юрий Иванович, заказывая себе в шашлычной чашку кофе по-турецки.
– Да, в большинстве своем все они – конченые.
– Не в большинстве, уважаемый, – а абсолютно все. Без исключений, я настаиваю…
– А ты на чем обычно настаиваешь?
– Раньше, когда пил, – на лимонных корочках. Тьфу, что ты меня сбиваешь? При чем тут какие-то настойки? Я тебе о бабах толкую.
– Простите, что вы сказали? – переспросила барменша, выдавая сдачу.
– Это я не вам! – громко буркнул главный инженер, а потом вполголоса, повернувшись к Сергей Сергеевичу, тихо добавил: – Тоже, наверное, блядь еще та… смотри, как рожа размалевана.
Сатирик с подозрением глянул на женщину:
– Юрий Иванович, я ненадолго пришел в себя, давай обсудим наш главный финансовый вопрос.
– А чего его обсуждать. Говори, сколько.
– Лекарство патентованное, французское – от любой заразы. С ним можете забыть о резине, вам как суперценителю эротических наслаждений она больше не понадобится. Препарат будет во вторник – готовьте фанеру. Сколько – не знаю, но оплата в долларах.
– А на сколько его хватит?
– Хватит надолго, не беспокойся. Во всяком случае, на твой век хватит. Кстати, это снадобье, говорят, еще положительно влияет на активный рост волос. – Прищурившись, чтобы не расхохотаться, Флюсов указал пальцем на блестящую лысину собеседника.
– Иди ты?!
– Правду говорю… Кстати, мне уже действительно пора – в моей квартире в гордом одиночестве мною ненадолго оставлена одна юная особа… Нет-нет, Юрий Иванович, это не для общего пользования, она – из моего личного золотого фонда.
– Бросаешь меня…
– Юра, у меня дел по горло. А чтобы тебе не было скучно…Вон, видишь, человек сидит спиной. Это малоизвестный артист Театра имени Ленинского комсомола – Геннадий Хеков.
Он в телках толк понимает?
А как же. Он же артист, пусть и никому не известный…Он знаменит тем, что однажды убедил двух центровых проституток подождать с деньгами до утра…
– Сережа, поконкретней. Я не все понял, но ты же знаешь – это моя тема…
Все очень просто, Юрий Иванович. Проститутки всегда берут деньги вперед, другими словами, сразу. Гена же навешал им такую развесистую лапшу на уши, что они почему-то ему поверили.
Воронин громко расхохотался:
– Молодец парень! Классный чувак. Слушай, познакомь меня с ним сейчас же. Мне такие люди очень нравятся.
Сергей слегка подтолкнул главного инженера в сторону безмятежно похмеляющегося Хекова и попытался закончить историю:
– Утром девчонки настойчиво попросили расплатиться, на что наш актеришка скромно потупил свои нахальные заплывшие глазки и очень вежливо объяснил, в том смысле, что рад бы, девчонки, все бы вам отдать, да только, к сожалению, ничего нет. И в заключение добавил: «Дайте, родные, еще в долг – на пиво, опохмелиться».
– Ха-ха-ха! – Воронина от восторга начало трясти. – Что дальше?
– А дальше проститутки ему говорят: «Видели мы наглецов, но таких, как ты, – в первый раз». На что Гена им спокойно парировал: «Что вы, девочки, какой же я наглец. Все познается в сравнении. Вот у меня в театре есть приятель Дима, так вот он… Кстати, чудный парень. Могу познакомить.»
Хеков обернулся на звук знакомого голоса и натянуто улыбнулся:
– Кого я вижу?!
Флюсов, познакомив джентльменов, извинившись, ретировался, а Юрий Иванович, усевшись на своего любимого конька, начал грузить артиста своими многочисленными гнусными историями, планами и фантазиями.
– Не повезло бедняге Геннадию, – обернувшись при выходе из заведения, сказал Сергей. – Ну ничего – справится.
Войдя в свое скромное жилище, писатель с удивлением и горечью обнаружил, что там никого нет: «Ну и ладно, не очень-то и хотелось…» Мятую записку на столе он читать не стал и с остервенением спустил в унитаз.
– Женщин надо принимать со всеми нашими недостатками. Их окончательное решение редко бывает последним, – успокоил себя Сергей и закурил.
Через пять минут он уже почти забыл о Лене, потихоньку погружаясь в омут рядовых забот. Впервые за несколько дней он подошел к телевизору и, погладив рукой его пластмассовый корпус, нажал клавишу «Вкл». Агрегат загудел, его экран озарился разноцветными бликами, постепенно собравшимися в фигуру ведущего новостийной передачи.
– Ну, что нового в мире?
Железной формулы успеха для любой телепрограммы просто не существует. Существует лишь железобетонная формула неудачи: попробуйте всем понравиться. Однако всем нравиться вовсе не обязательно, можно сделать исключение лишь для телевизионных боссов – и все будет окей.
Пожалуй, любой более-менее сообразительный индивидуум мог бы догадаться о том факте, что глупость и распущенность – эти две верные спутницы человечества – находятся между собой в тесной зависимости. Флюсов знал много разного о деятелях, руководивших телевидением в смутное время. Все они без исключения – Яковлевы, Задовы, Лысенки и Сагалаевы – были середнячками не только в понимании телевидения как профессии, но и средними людишками вообще – со скудными интеллектами и узенькими, как коридоры «Останкино», кругозорами. Отсюда и результат: разгул распущенности кривляк и недоумков в кадре явился логичным последствием тупости телевизионных монстров.
Наш «цивилизованный» мир есть не что иное, как громадный базар, где все продается, но не все покупается, поэтому бесполезно искать в Государственной думе патриота-политика, в президиуме какого-нибудь Союза предпринимателей – честного бизнесмена, а в уголовном мире – робингудовское благородство.
Счастлив тот, кому еще в детстве родители смогли объяснить, что все мы находимся как бы на карнавале, что обилие лиц и образов, снующих вокруг туда-сюда, – только игра масок.
Россия – страна, измученная постоянным ожиданием светлого завтра. На переходном периоде от самой бездарной формы социализма к самой преступной капиталистической – средства массовой информации, в том числе и «ящик», приобрели ключевую роль. А раз так – телевидение стало местом не только передела материальной собственности, но также ареной передела постов, идей и творческих направлений, результатом чего – что чаще всего и бывает – мутная вода якобы демократических преобразований вынесла на поверхность эфирных высот представителей чиновничьей семьи далеко не самого высокого ранга.
Отлично понимая, что, как и почему делается на телекухне, Сергей Сергеевич редко доставлял себе удовольствие созерцать происходящее на голубом экране. Сейчас он просто хотел узнать, что творится в мире, но, понаблюдав две минуты за невнятной манерой усатого телеведущего с неандертальской узкой полоской лба над широким лицом, решил, что этого вполне достаточно.
«Где они берут эти рожи? Такое впечатление, что их набирают какие-то вредители для ухудшения настроения у многомиллионной аудитории!».
Пощелкав пультом еще некоторое время, он остановил свой выбор на юмористической передаче «Форшмак», где, как всегда, неестественно улыбаясь с испуганным выражением глаз забеременевшей десятиклассницы и немыслимой прической, ведущая Ясенецкая представила очередного участника. На сцену вышел невысокий немолодой человек и стал, обильно брызгая слюной в микрофон, телекамеру и первые ряды зрителей, картавя, не выговаривая половины букв алфавита, что-то читать по бумажке. Его небольшая головка была украшена почтенной лысиной, а редкие волосы, аккуратно уложенные на макушке через верх, словно железнодорожные нити, соединяли кучерявые, плохо подстриженные левый и правый бакенбарды, – эта оригинальная головка была насажана на короткую жилистую шею с резко выдающимся кадыком. Неправильный, картошкой нос, редкие брови и выцветшие серые глаза придавали его физиономии такое кошмарное выражение, как будто он в любой момент ожидает какой-нибудь неприятной неожиданности глобального характера, – например, апоплексического удара.
Пару раз ухватившись левой рукой за стойку микрофона, он приподнимал правую ногу, обутую в лакированный ботинок, таким образом, что каблук ботинка оказывался висящим в воздухе, а в зрительном зале складывалось впечатление, что плешивый через секунду-другую должен пуститься в пляс.
Закончив читать, под аплодисменты он несколько раз неуклюже поклонился и направился к ведущей, сидящей в углу сцены за журнальным столиком, и чмокнул ее в густо напудренную щеку.
– Спасибо, Михал Михалыч, – зарделась Ясенецкая, – поцелуй от классика жанра дорогого стоит, придется пригласить вас на съемки следующих выпусков «Форшмака». У меня к вам один вопрос. – Регина опустила голову в ворох бумаг, пытаясь найти нужную страницу с вопросом. – А, вот… Скажите, пожалуйста, наш уважаемый писатель… – Здесь она подняла глаза и с удивлением обнаружила, что лысый уже ушел за кулисы. – Ну что ж, придется в следующий раз проэкзаменовать нашего гостя.
Затем она представила следующего выступающего, который после прочтения длиннющего несмешного монолога также подошел к ней и облобызал, потом на сцене появилась криминального вида пара куплетистов, пропевших мерзкие куплеты на тему женских прокладок, затем кто-то еще пел, плясал и говорил…
Флюсов дремал на диване, одним глазом наблюдая за происходящим. Больше всего его поразили целования с ведущей всех без исключения участников концерта, как будто чувствовавших, что их номер без чмоканий Ясенецкой до конца нелогичен и незавершен. Даже вышедшая в конце концерта-съемки женщина-артист – и та не преминула оставить на шее ведущей популярной передачи то ли засос, то ли просто следы от густо накрашенных заграничной помадой губ.
Самым последним на площадке появился любимец публики – Арсений Вагантович в тинэйджерском антураже, который под громкую музыку, вероятно пародируя низкий духовный уровень современной молодежи, стал вызывающе кривляться, размахивать руками и ногами, чем окончательно привел и так довольную публику в неописуемый восторг. Этот закончил под настоящую овацию. Вероятно, от избытка нахлынувших на него чувств благодарности непонятно к кому он не просто губами прикоснулся к губам Регины, а еще и успел тихонечко ухватить ее за морщинистый зад, интуитивно ощутив под недорогой тканью костюма редакторское обжигающее тело.
– Ой, какой вы баловник, Арсений Вагантыч! – отыграла ведущая.
– Региночка, на самом деле я самый серьезный человек в мире. Можете спросить об этом у моей жены – заслуженной артистки России, лауреатке всероссийского и международного конкурсов артистов эстрады – Елены Сидоренко, концерты которой пройдут в Театре эстрады, распложенном на Берсеневской набережной, первого, второго, пятого и десятого числа этого месяца; пятого, десятого, пятнадцатого и двадцать второго – следующего, а также…
Не выдержав, Ясенецкая перебила:
– Арсений Вагантыч, секундочку… это уже смахивает на рекламу!
– …а также, – не обращая внимания на ее слова, продолжил артист, – двадцатого, двадцать первого, двадцать восьмого…
– Двадцать девятого… – начал хором скандировать зал.
– Арсений Вагантыч, я обещаю: в следующий раз мы титрами дадим все анонсы выступлений ваши жены на ближайшие полгода, а сейчас нам пора закругляться. До новых встреч, уважаемые телезрители, в самой развлекательной передачи российского канала «Форшмак, форшмак!».
Через час начался трезвон. Сначала позвонил Евгений Лабухов и нервно сообщил, что всех его вчерашних гостей, включая и соседку Нину Ивановну Мурашеву, забрали в милицию, и попросил за ними съездить – «отмазать».
– Женя, ты с ума съехал?! – сказал Флюсов. – Я абсолютно нетранспортабелен. Да. И звонить никому не буду! Хотя бы потому, что сегодня воскресенье! Честное слово, ведут себя как дети малые. Набедокурят – и в кусты, а мне – разбираться в их взрослых шалостях. – Сергей повесил трубку и здесь уже в самых ядреных выражениях высказал свое мнение по поводу и самого Лабухова, и его неумеренно пьющих приятелей.
Не успел он, как следует, от души насладиться собственным матом, как снова раздался звонок.
– Да! Я! – рявкнул он раздраженно. – Кто? А-а… Маша…
На другом конце звонкий голос весело зачирикал:
– Не ожидали, да, Сергей Сергеевич? А я вот подумала, как же вы будете мне звонить, не зная моего номера телефона, и решила облегчить вам задачу. Энергию классика нельзя разменивать на такие мелочи.
– Какие мелочи? – недовольно вздохнул Флюсов.
– Например, на поиски моего номера.
– Я не знаю твоей фамилии – это раз, а во-вторых, кто тебе дал – мой? Жигульский?
– Я увидела его во сне! – нежно протянула Маша и захихикала. – Если вы сегодня не заняты, я могу вам дать аудиенцию…
– Машенька – до свиданья. – Флюсов не стал продолжать и положил трубку. – А этому идиоту Жигульскому надо будет при первой же встрече просто сильно стукнуть по голове.
Затем позвонила Лена.
– Сереж, это я, – услышал он знакомый с позавчерашнего дня голос, – извини, что ушла, не дождавшись, – надо было решить кое-какие дела.
– С утра, что ли? – спросил он с напускным равнодушием, не желая ей показывать, что он приятно удивлен.
Время уже – начало третьего, а я ушла в час! И записку там тебе написала…Читал?
– Нет…
– Ладно, я пудру забыла. Когда смогу ее забрать?
Флюсов машинально пошарил глазами по столу:
– Черная, с цветочком в середине?
– А что, в арсенале имеются и белые, и желтые, и без цветочка?
– Исключительно шарообразные в мелкий горох! Да приходи когда угодно.
– Сегодня – вряд ли, а вот завтра после института, может, забегу.
Последним оказался Лев Новоженов:
– Серень, я как всегда по вопросу помещения. Тут такое дело. Я тебе, наверное, надоел. Скажи честно – надоел?
– Нет! – буркнул Флюсов. – Давай через два часа в ЦДЛе, там и передам тебе ключи от квартиры. С тебя бутылка.
– Заметано!
Дальнейшее пребывание на жилплощади грозило неизбежным умопомешательством, поэтому, плюнув на все, Флюсов решил в срочном порядке отправиться в ресторан Центрального дома литераторов – спокойно провести вечерок и набраться свежих впечатлений.
Выходя из подъезда, он случайно задел плечом стоявшего в дверях великовозрастного бронеподростка.
– Извини, дорогой, я не специально.
Подросток, на голову выше писателя и в два раза шире его в плечах, молча вложил в свой белозубый рот два жилистых, видимо, напрямую связанных с тяжелым физическим трудом заскорузлых пальца и жутко засвистел.
– Ты прям как соловей-разбойник какой, – мирно заметил Сергей, невольно поежившись.
Интуиция его не обманула – через несколько секунд он уже стоял внутри круга, состоящего из таких же бравых молодцов, как и свистнувший юноша.
– Вы, дядя, судя по всему, представитель буржуазии?
– Да вы что, ребята? Я живу в этом подъезде. – В голове у сатирика появилось предчувствие чего-то нехорошего.
– Знаем мы таких.
Сергей попытался протиснуться между двумя мордоворотами:
– Ну, я, пожалуй, пойду… – Он еще раз внимательно осмотрел внешний вид собеседников. – А то мне на завод в вечернюю смену…
Публика недоверчиво перглянулась. Коренастый, коротко стриженный мальчуган за всех бросил:
– Это в костюме с галстуком-то – на завод?
Сергей уверенно отреагировал:
– Ну и что? Для меня работа – всегда как праздник.
Он еще и издевается, – сказал кто-то.
– Ладно, друзья, пошутили – и хватит. Должен признать, что ваша прозорливость на самом деле не имеет границ и достойна всяческого уважения. Иду я не на завод, а куда – не ваше дело. Могу лишь твердо пообещать, что если вы будете себя прилично вести, никто из вас сегодня вечером не окажется в местном отделе внутренних дел.
– Напугал.
– Напугал – не напугал, а отбитые почки тебе, юноша, пока совсем ни к чему.
В это время скрипнула дверь, и из нее вышел мужчина – несколько грузноватый, в легкой, песочного цвета куртке и мягкой матерчатой шляпе, видавшей виды. Он неторопливо продефилировал к низенькой металлической ограде, уселся на нее, достал из кармана платок и, проведя им по шее, уставился в одну точку.
Флюсов не сразу узнал в этом важном типе своего добродушнейшего соседа – Леонида Владимировича Третьякова.
– Ну что, Сергей Сергеевич. Как дела? – Третьяков рассмеялся. – Напугали тебя мои соколы?
– Тьфу ты, блин…Леня, ну и шутки у тебя. Ты что, создал террористическую организацию, народ пугаешь?
Сосед миролюбиво кивнул:
– Создал кое-чего. На устрашение врагам. Но тебя-то они по ошибке тормознули. А ну, брысь отсюда, маргиналы.
Писатель крайне удивился манере обращения соседа с подрастающим поколением – подростки тут же растворились, оставив приятелей побеседовать в приятном одиночестве.
– Леня, ты становишься опасен.
– Пора, дружище, пора.
– Что – пора? – не понял Сергей.
– Разбираться пора кое с кем.
– В рамках нашего района?
Третьяков важно, по-молодежному сплюнул:
– На самом верху будем разбираться…
Флюсов посмотрел на часы, но внезапная эволюция соседа его так заинтересовала, что он решил задать ему еще пару вопросов:
– С кем же ты собираешься воевать, Леонид Владимирович? С правительством, с президентом?
– С предателями.
– А кто у нас сейчас в предателях состоит?
– Все, кто не с народом.
Флюсов загрустил:
– У тебя и лозунги боевые заготовлены?
– А как же. Винтовка рождает власть. Мао Цзедун.
И тут Сергей понял все. Он вспомнил собрание сочинений, которое выставил на подоконник абсолютно без всякой задней мысли.
Ну да. А этот их подобрал и от нечего делать сам начитался и молодежь просветил. Ну, теперь держись, район…
По дороге в Центральный дом литераторов машина два раза останавливалась для приобретения ее пассажиром баночного пива – оно всегда положительно расслабляюще действовало на Сергея Сергеевича, и поэтому от момента посадки в таксомотор и до момента вылезания из него у дверей ресторана его состояние и внешний вид изменились в значительной мере; даже видавший виды таксист не выдержал и обронил короткое замечание на этот счет. Снисходительно посмотрев на таксиста и жестом показав тому, что «сдачи не надо», Флюсов выдал почти экспромтом, как ему показалось, ключевую фразу последних дней:
– Я стал изменчив, как погода…