3. Суеверия: сглаз
Жизнестойкость мифа, как и наивной языковой картины мира, от логики и фактов, судя по всему, не зависят. Рационализм взрослой повседневности рассеивает детские страхи и веру в чудеса. Но даже напрочь утратив их, где-то на донышке души мы надеемся на помощь высших сил, ожидаем манны небесной в виде выигрыша в лотерею, уповаем на волшебное избавление от неприятностей и, пусть самую малость, опасаемся худого, злого, завистливого взгляда. И просто взгляда. «Бывают моменты, когда простой взгляд может причинить беспокойство. И не только сверхзастенчивым людям, как порой думают. Представьте, вам необходимо совершить банальное действие под наблюдением кого-то, кто не является ни судьей, ни экзаменатором, а случайным зрителем. Нет нужды демонстрировать достижения, вступать в прямой контакт с этим свидетелем, он не дает явных оценок вашим действиям. Подобных ситуаций великое множество: идти под взглядами (пройтись перед открытой террасой кафе, заполненной посетителями, пробраться в первый ряд конференц-зала, последние ряды которого заняты), есть или пить под чьим-то наблюдением, вести машину, маневрировать при ее парковке, работать на компьютере… Дискомфорт, который каждый из нас может ощутить в подобные моменты, можно расценить как свойство человеческого существа»[167]. Это пассаж из книги французских психологов К. Андрэ и П. Лежерона, посвященной анализу страхов, которые мы испытываем перед другими людьми. Страх стать объектом наблюдения авторы считают главным среди наших социальных «боязней», одной из фундаментальных характеристик человека. Быть может, страх сглаза, этого общепризнанного следствия зависти, не столь уж беспочвенен?
Многие волнуются перед важной встречей или публичным выступлением. Проигрывая заранее возможные сценарии, мы надеемся произвести хорошее впечатление, не допустить оплошность, не быть отвергнуты окружающими. Большинство такое волнение бодрит и мобилизует, рождает нужные слова и эмоции, дарит вдохновение. Некоторых – приводит в полное замешательство и повергает в панику: дрожат руки, краснеют лицо и шея, выступает пот, накатывают приступы тошноты, пересыхает горло, цепенеют руки и ноги. Если подобные симптомы возникают редко, человек в конце концов справляется с переживаниями и не избегает провоцирующих их ситуаций, нет оснований для постановки диагноза. Если же такого рода стресс приобретает устойчивый и разрушительный характер, основания – увы – появляются, и диагноз этот именуется «социофобия» или в развернутом варианте – «социальная фобия» (от греч. «страх»).
DSM – IV (четвертое издание принятого в США Диагностического и статистического руководства психических расстройств) критериями диагноза социофобии называет[168]: 1) выраженное и постоянное чрезмерное или необоснованное чувство страха перед определенной ситуацией, которая может возникнуть на работе или в социальном окружении, включая встречу с незнакомыми людьми и возможность критики со стороны других. Озабоченность собственным самоунижением или смущением; 2) беспокойство, вызываемое возникновением подобных ситуаций; 3) признание факта неадекватности или необоснованности опасений; 4) избегание пугающей ситуации; 5) выраженный дистресс или ухудшение. Согласно сегодняшним представлениям, различают два подвида социальной фобии: специфическую и генерализованную[169]. В первом случае люди испытывают чрезмерный стойкий страх перед одной или несколькими социальными ситуациями, например, при выступлении на людях, в общественном туалете или в процессе еды и письма на виду у всех. Они либо избегают эти ситуации, либо с трудом терпят их, испытывая сильнейший дистресс. Многие авторы отмечают: самая распространенная среди специфических социофобий – страх публичных выступлений, свойственный не только «простым» людям, но и профессиональным музыкантам, актерам, певцам. Генерализованная социофобия предполагает необоснованную боязнь любых ситуаций контакта, «широкий страх неадекватных действий, когда на человека смотрят другие люди»[170]. Генерализованной социофобии часто сопутствует избегающее личностное расстройство[171] – неспособность спокойно общаться с другими людьми, вызывающая острую тревогу и сопровождающаяся низким самоуважением и чрезмерной застенчивостью. Такие люди во что бы то ни стало стремятся избежать малейших признаков отвержения и пренебрежения и готовы видеть насмешки и оскорбления в самой, казалось бы, благоприятной обстановке. Каждому, конечно, хочется гарантированного успеха в общении – патологические нелюдимы не в счет, – но далеко не каждый гипертрофированно чувствителен к критике, унижению, просто неловкости, как люди с таким расстройством.
Российская статистика мне не известна, по американским данным, «на каком-то этапе жизни диагнозу социальной фобии удовлетворяют около 11 % мужчин и 15 % женщин»[172]. Р. Комер, один из известных патопсихологов США, говорит о 8 % населения, испытывающих эти проблемы, отмечая, что на трех женщин с социофобией приходится двое мужчин[173]. Дж. У. Биик, много лет проработавший в Клинике тревожных расстройств Психиатрического центра Амстердама и предложивший широкой публике самоучитель по преодолению социофобии, говорит, что страх перед обществом в определенный период жизни испытывают от 3 до 13 % людей, на протяжении всей жизни социофобией страдают от 1 до 2,5 %[174]. Не думаю, читатель, что здесь важны и возможны точные подсчеты. Душевные расстройства – материя тонкая, не все готовы и могут поделиться ею даже со специалистами. Однако ясно, речь не о редкостном психологическом недуге, а о весьма массовом, причем поражает он главным образом молодых. Голландский профессор указывает: «страх общения обычно возникает между пятнадцатью и двадцатью годами»[175], а его американские коллеги свидетельствуют о «повышении распространенности социальных фобий у молодых людей»[176]. Понятно, что многим из нынешних молодых те же проблемы будут сопутствовать и в зрелые годы, ведь все мы, как известно, родом из детства. Хорошо еще, если страдающим социофобией удастся оградить от нее собственных детей, а это получается не всегда. Так, Р. Комер сообщает об исследовании, в ходе которого выяснилось, что 78 % матерей застенчивых малышей в прошлом или в настоящем страдали тревожными расстройствами, в половине случаев – социофобией[177].
Социальные страхи и фобии, по определению, предполагают боязнь представителей собственного вида, причем боязнь стойкую и гипертрофированную, не связанную с наличием реальной угрозы. Главным и единственным угрожающим фактором для человека, подверженного социофобии, является взгляд другого – чаще незнакомого – человека. Авторы «Анормальной психологии» в разделе о данном расстройстве описывают его течение у конкретного пациента, одинокого мужчины 35 лет, хирурга по специальности, обратившегося в клинику с жалобой на давно возникшую нервозность и постоянную тревогу в контактах с окружающими[178]. Во время операций, когда лицо его прикрыто маской, он без труда общался с другими хирургами и сестрами, находившимися в помещении. Беда начиналась, когда он выходил из операционной и вынужден был перекинуться несколькими словами с родственниками больного или медицинским персоналом. Необходимость активного разговора и контакта глаз вызывала панические атаки, сопровождавшиеся сильным сердцебиением, страхом сойти с ума и чувством, что его сознание «отключается». Причем пусковым механизмом этих страхов и приступов паники служило именно установление контакта глаз, проще говоря, встреча взглядов.
Итак, читатель, страшно и опасно бывает не только смотреть, как мы с вами уже выяснили, обратившись к мифологии и Ветхому Завету, но и быть увиденным, особенно пересечься взглядами с себе подобными, как свидетельствует вполне научная дисциплина патопсихология. Более того, страх такой «встречи» может приобрести фобический характер. У него даже есть собственное имя, как вы, возможно, слышали – омматофобия, боязнь глаз. Не слышали? Не тушуйтесь: специалисты, с которыми я консультировался, тоже не сразу вспоминали это редкое словцо, образованное от греческого omma (ommatos), т. е. «глаз», и phobos – «страх». Зато каждому из нас хорошо знакома прародительница и родная сестра омматофобии – боязнь сглаза и тесно связанная с ней вера в «дурной глаз». Признайтесь, читатель, хотя бы раз в жизни вы стучали по дереву, чтобы «не сглазить» или трижды сплевывали через левое плечо по той же причине? Эти ритуальные действия стали настолько привычно-автоматическими, что мы чаще всего не отдаем себе отчет о природе вызвавшего их суеверия.
Сглазить, согласно Толковому словарю Д.Н. Ушакова, – «повредить кому-нибудь, испортить кого или что-нибудь дурным глазом», в переносном значении «повредить успеху, благополучному завершению чего-нибудь, наперед говоря, предсказывая что-нибудь»[179]. Словарь Н.Ю. Шведовой дает аналогичную трактовку: «навредить кому-нибудь дурным глазом (взглядом, приносящим неблгополучие, несчастье)» либо «похвалами, предсказанием чего-нибудь хорошего накликать плохое»[180]. По В.И. Далю, синонимами сглаза являются «порча, призор или уроки, озев»[181]. По логике этих дефиниций, сглаз – результат действия разрушающей все хорошее злобной мистической силы, содержащейся во взгляде наблюдателя либо вызываемой к жизни похвалами собеседника. Таким образом, у сглаза две ипостаси: зрительная и речевая. Наличие второй подвигло авторов фундаментального «Нового объяснительного словаря синонимов русского языка» включить глагол сглазить в одну синонимическую группу с глаголами напророчить, накаркать и накликать, поскольку они «относятся к какому-то неосторожному высказыванию, притом обозначают не только само речевое действие, но и ка-кие-то нежелательные изменения в реальности»[182]. «Напророчить» мы говорим, когда сбываются наихудшие опасения, «сглазить» же предполагает утрату чего-то приносящего радость. Различие несомненно: в первом случае высказанные страхи «материализовались» и навлекли несчастье, во втором – неосторожные похвалы спугнули счастье. Несомненно и сходство: в обоих случаях речь идет о негативной динамике событий, порожденной магией произнесенных слов.
Мистика взора, магия языка, определяющие ход человеческой жизни… Вспомнили древнеегипетские ритуалы, читатель? А теперь наберите слово «сглаз» в любой поисковой системе Интернета. Сотни тысяч ссылок, среди которых множество обращений за помощью в снятии сглаза и еще большее количество предложений соответствующих услуг. Что волнует «пострадавших» от сглаза? Внезапное ухудшение здоровья, не поддающееся врачебному диагнозу и таблеткам. Резкое и явно не мотивированное изменение интимно-личностных и семейных отношений. Долго не прекращающиеся капризы и плач детей младшего возраста после встречи с похвалившими их посторонними. Необоснованные апатия и депрессия. «Все хорошо, а жить не хочется», – пишет одна из обратившихся. Карьерные проблемы мужей, которые в глазах жен объяснимы лишь действием стимулированной завистью злобы. Непонятное ухудшение внешнего вида. Таковы в порядке распространенности основные причины обращения за помощью пострадавших от сглаза, примерно в трети случаев эти причины носят комбинированный характер: пришла беда – отворяй ворота. Диагноз беды – сглаз – поставили сами обратившиеся, в основном женщины. Большинство из них уверены, что знают сглазившего их или близких завистника.
Будучи скептиком, все же удержусь от желания поиронизировать над «дамским суеверием». О чем свидетельствует массовый женский «крик о помощи» на интернет-форумах, сайтах, в живых журналах и т. п.? Во-первых, нашим соотечественницам есть что терять: в противном случае их невозможно было бы сглазить. Во-вторых, прекрасной половине человечества свойственна активная жизненная позиция, готовность отстаивать право на собственные и близких здоровье, красоту, любовь, успехи, благополучие. Эту «половину» не останавливает необходимость борьбы с таинственными зловещими силами. В-третьих, обратившиеся за советом наверняка рассчитывают, что будут поняты анонимными собеседниками, смогут разделить с ними свои неприятности и получат поддержку. К счастью, так и происходит: опять-таки почти исключительно женщины, испытавшие воздействие дурного глаза и избавившиеся от него, активно делятся разнообразными методами исцеления от сглаза. Помогли ли эти советы «сглаженным» – осталось за кадром. Судя по чрезвычайно многочисленным и назойливым предложениям «профессионального» снятия сглаза и порчи магами, ясновидящими, целителями, экстрасенсами и пр., и пр. – не очень.
Проанализировав по моей просьбе 100 выбранных наугад интернет-сайтов, предлагающих соответствующие услуги, одна из моих студенток установила: стержнем «профессиональной» трактовки сглаза является идея об утечке позитивной и накоплении негативной энергии в биополе человека, возникающих в результате пробоя защитной оболочки (чакр, ауры), восстановление которой – задача «специалиста»[183]. Его помощь особенно необходима маленьким детям, энергетическая оболочка которых еще не сформирована; беременным; страдающим сердечно-сосудистыми заболеваниями; пьющим, курящим, сквернословящим; красивым и преуспевающим. На проанализированных сайтах указано более 350 симптомов сглаза. Чаще других называются бессонница, головные боли, неудачи в семье и на работе, проблемы со здоровьем, снижение аппетита, раздражительность, утомляемость, головокружения, непереносимость громких звуков, апатия, импотенция, худоба и т. д. и т. п. В список попали облысение и чрезмерный рост волос, повышенная агрессивность и равнодушие, потливость и синяки под глазами, озноб и жар. Кроме того, читатель, если от вас отворачиваются кошки и собаки – это тоже признак того, что вас сглазили. Столь обширная симптоматика позволяет поставить этот диагноз большинству обратившихся за помощью к чародеям. Так, кстати, и происходит: три четверти опрошенных посетителей магических салонов ушли от ясновидящих с диагнозом «сглаз», даже если интересовались собственным будущим, а не причинами апатии и бессонницы. По-видимому, сглаз наряду с полнотой, потливостью, перхотью, импотенцией и кариесом, с которыми активно борется телевизионная реклама, следует признать одним из наиболее популярных недугов современности.
Здесь бы самое время порассуждать об экономическом кризисе, людской неустроенности, зачастую тщетных попытках сохранить человеческое достоинство, наших традиционных поисках виновных в общественных и личных неурядицах и глубоком облегчении, которое испытываем, обнаружив причину своих неприятностей в кознях сглазивших нас завистников. Воздержусь от подобных сентенций: они банальны и неверны. Кризис, конечно, стимулирует не только радость за преуспевающих коллег или соседей, но и косые взгляды в их сторону, хотя сам феномен сглаза не порождает. Иначе пришлось бы признать: кризис вечен и вездесущ. Помните, читатель, я приводил мнение этнолога А. Голана, что «суеверное понятие «дурной глаз», «сглазить» существует уже по меньшей мере двадцать пять тысячелетий»[184]? Возможно, хотя и недоказуемо, если доказательствами считать наличие письменных текстов, в которых прямо называется «дурной глаз». Но и основываясь на этих последних, возраст этого древнейшего суеверия следует исчислять многими тысячелетиями. Этот вывод – не предположение, а итог скрупулезных исследований феномена сглаза в архаичных культурах разных народов[185]. Если не общественно-экономический кризис, то что же на протяжении тысячелетий питает веру в дурной глаз и сглаз? Свою версию я чуть позже изложу, пока же, читатель, давайте пристальнее присмотримся к самой вере в сглаз. Когда она возникла? Где распространена? В чем состоит? Можно ли и как противостоять сглазу?
Точного ответа на вопрос о времени возникновения веры в пагубную силу человеческого взгляда, по-видимому, не сыскать. «Истоки этого верования, – выразился один из исследователей в конце XIX столетия, – теряются в доисторической тьме»[186]. И наш анализ мифологии глаза, и аргументы ряда ученых, изучавших верования древнейших народов, позволяют разделить точку зрения английского классика анализа сглаза Ф.Т. Элворси. Что же касается письменных упоминаний дурного глаза, наиболее ранние редко, но встречаются в древнеегипетских текстах. Таково мнение английского знатока древностей Уоллиса Баджа, на рубеже XIX и XX вв. работавшего в Британском музее. По его словам, на стене одного из храмов в Эдору существует надпись, свидетельствующая, что здесь зачитывались заклинания, направленные на снятие сглаза[187]. Кроме того, тот же автор сообщает: «Древнейшие упоминания о сглазе встречаются на глиняных табличках в клинописных текстах шумеров, вавилонян и ассирийцев. Шумерские тексты датируются третьим тысячелетием до Рождества Христова и образуют основу более поздней вавилонской и ассирийской магической литературы»[188].
В Библии сглаз прямо не упоминается, более того, христианские проповедники осуждают это суеверие со времен ранней церкви. Однако «худое» и «завистливое» око, как мы убедились, библейским авторам хорошо известно. Блаженнее всех «тот, кто еще не существовал, – сетует Екклесиаст, – кто не видал злых дел, какие делаются под солнцем… Всякий труд и всякий успех в делах производят взаимную между людьми зависть» (Ек. 4:2–4). И горестно, но как о чем-то неизбежном, добавляет: «Человек одинокий, и другого нет; ни сына, ни брата нет у него; а всем трудам его нет конца, и глаз его не насыщается богатством» (Ек. 4:8). Проповеднику вторит Соломон: глаза человеческие ненасытимы (Пр. 27:20), а «у ненасытимости две дочери: «давай, давай!» (Пр. 30:15). Алчности взора в Библии сопутствует коварство и обман (Пс. 34:19; Пр. 6:13), отсутствие сострадания (Пр. 28:27), надменность (4 Цар. 19:22; Пс. 17:28), томление от ожидания (Пс. 68:4). Диапазон чувств, что выражают глаза в библейских текстах, столь широк, что и неназванный сглаз не чужд мировоззрению авторов. Прислушайтесь, читатель, к проклятию Иова: «Кто обрекает друзей своих в добычу, у детей того глаза истают» (Иов. 17:5). Словом, «зол, кто имеет завистливые глаза, отвращает лицо и презирает души». Это я вновь вспомнил слова Иисуса, сына Сирахова.
Древние греки открыто верили в существование дурного глаза и обозначили его специальным словом baskanos, от которого, утверждают специалисты, произошло латинское fascinatio – «сглаз». Знаменитый греческий писатель и мыслитель Плутарх (ок. 46 – ок.127) посвятил сглазу одну из своих весьма популярных в то время «Застольных бесед»[189]. Слово Плутарху: «На одном обеде речь зашла о тех, кто слывет обладателем так называемого дурного глаза. Гости решительно высмеивали эти представления. Но принимавший нас у себя Местрий Флор говорил, что факты удивительным образом подтверждают эти рассказы, а отказывать им в доверии на том лишь основании, что мы не можем их объяснить, несправедливо: есть ведь тысячи вполне очевидных явлений, признанное объяснение которых нам недоступно»[190]. Этот участник беседы не сомневается: люди, способные вредить взглядом окружающим, особенно детям, наиболее подверженным порче, существуют, недоверие же к этому обусловлено невозможностью отыскать причину. Включившийся в разговор Плутарх предположил, что эта причина может крыться в неких частицах – истечениях, испускаемых всеми, а более всего – живыми, теплыми и подвижными телами. Главный источник подобных «токов» – глаза, орган зрения, порождающий у человека многие переживания и действия и обладающий удивительной силой. Допуская, что посредством зрения человек подвергается внешнему воздействию и претерпевает вред, нельзя отрицать «возможность таким же путем воздействовать и вредить»[191].
Не хочу вас утомлять излишней информацией, читатель, но все же вскользь замечу: Плутарх здесь явно ссылается на теорию ощущений Эпикура (341–270 до н. э.), согласно которой, по словам Диогена Лаэртского, тела излучают подобные себе образы («оттиски», «видности», «наглядности»), которые извне входят в человека и позволяют ему чувствовать и мыслить[192]. Эта и без того широко известная в древности теория восприятия на заре нашей эры была детально изложена римским философом-материалистом Титом Лукрецием Каром (ок. 94–55 до н. э.) в дидактической поэме «О природе вещей». Плутарх же, по его собственному признанию, к старости овладел латинским языком, хотя, несомненно, знал о взглядах Эпикура и из греческих источников. Но вернемся к «Застольным беседам». «Каким образом вредоносность взгляда воздействует на тех, кого он затрагивает?» – спросил один из собеседников. Когда завистник «устремляет на кого-нибудь свои взоры, то его глаза как орган, ближе всего расположенный к местопребыванию души, втянув в себя порчу, поражают того как бы отравленными стрелами; и нет, полагаю, ничего противного разуму и неправдоподобного, если затронутый таким взглядом подвергнется какому-то изменению»[193].
Еще один, ранее молчавший участник застолья, предложил по этому поводу вспомнить Демокрита (460–371 до н. э.), основателя античной атомистики, который столетием ранее Эпикура предположил, от предметов как бы отделяются тонкие верхние слои и втекают в глаза и уши, что и рождает ощущения. «Образы, испускаемые… завистниками, не чуждые ни силы, ни ощущения, полные зловредного сглаза, внедряясь в тело подверженных ему, уже не покидают их и приводят в смятение как тело, так и ум»[194]. Причем «люди, воспитавшие в себе состояние чародейной зависти, обращают это свойство и против своих близких: в этом проявляется их природа, а не злая воля»[195]. Более того, поскольку обладатель дурного глаза чаще обращает взор на близких и любимых, он причиняет им больше вреда, чем посторонним. Если же вредоносные истечения отразятся от зеркала или водной поверхности, завистник способен сглазить и самого себя. В качестве примера Плутарх цитирует известные, по его словам, стихи: «Были, были куда хороши Евтелидовы кудри, // Только зловредностью глаза он сам загубил их, взглянувши // В ясное зеркало вод: тотчас безобразная порча…»[196]. Не забыл Плутарх упомянуть и о целительной силе амулетов, необычным видом привлекающих дурной взор и тем самым отводящих от человека угрозу сглаза.
Самое удивительное в этих бесхитростных, казалось бы, рассуждениях – их феноменальная живучесть. Мы еще убедимся: почти в первозданном виде они существуют поныне. Но вернемся к античности. «…Глазом дурным ягнят моих кто-то испортил», – устами пастуха, мимоходом, как о чем-то вполне заурядном, сетует в «Буколиках» великий римский поэт Публий Вергилий Марон[197] (70–19 до н. э.). По заверению У. Баджа, греческий автор III в. н. э. Гелиодор в первом из сохранившихся любовных романов «Эфиопика» писал: «Когда человек завистливым взором смотрит на превосходное, то наполняет окружающую атмосферу вредоносным качеством и передает собственные отравленные эманации всему, что подле него»[198]. Многочисленные указания на людей, обладающих дурным глазом, находят в написанных в первые столетия нашей эры текстах коптов, египетских христиан. Это и не удивительно, если вспомнить одну из проповедей Иисуса Христа, пересказанную евангелистом Марком: «Ничто, входящее в человека извне, не может осквернить его; но то, что исходит из него, то оскверняет человека» (7:15), «ибо извнутрь, из сердца человеческого, исходят злые помыслы, прелюбодеяния, любодеяния, убийства, кражи, лихоимство, злоба, коварство, непотребство, завистливое око, богохульство, гордость, безумство, – все это зло извнутрь исходит и оскверняет человека» (7:21–23).
По словам У. Баджа, «твердо верил в дурной глаз и пророк Мухаммед, а Асма бинт Умаис говорит, что на вопрос: может ли она воспользоваться заклинаниями от имени рода Джафар, пророк ответил: «Да, ибо если есть на свете что-нибудь способное превозмочь судьбу, то это дурной глаз»[199]. Согласно авторитетным в исламском мире «Достоверным преданиям» имама аль-Бухари, противодействие дурному глазу требует специальных заговоров. В книге медицины этого собрания хадисов, т. е. сообщений о том, что сказал или сделал пророк Мухаммед, указано, что «Аиша, да будет доволен ею Аллах, сказала: «Посланник Аллаха велел мне читать заговор от дурного глаза. Передают со слов Умм Саламы, да будет доволен ею Аллах, что, когда пророк увидел в ее доме девушку, на лице которой появилось темное пятно, он сказал: «Читайте над ней заговор, ибо, поистине, ее сглазили!»[200]. Знаменитый исламский философ и ученый Авиценна (980-1037) в трактате «О природе» отметил: «Часто душа влияет на чужое тело так же, как и на свое собственное, как, например, при воздействии дурным глазом»[201].
Итак, отвечая на вопрос о том, когда возникла вера в дурной глаз, адекватнее, чем давно, не скажешь. Многие авторы это верование именуют изначальным и универсальным. В фундаментальном труде С. Зелигманна «Волшебная сила глаз», опубликованном в Гамбурге в 1922 г.[202], ареал этого суеверия оценивается следующим образом. Во-первых, все страны Европы. В Германии сглаз называют ьbel Aougen или bцse Blick; в Голландии – booze blik; в Польше – zle oko; в Италии – oculi maligni, mal’occhio и jettatura; в Сардинии – ogu malu; на Корсике – innocchia tura; в Испании – mal de ojo; во Франции – oeil mauvais или regard mauvais; в Норвегии – skjoertunge; в Дании – et ondt oje; в Англии – evil eye; в Ирландии – drochshuil, badeye, ill eye; в Шотландии – ill еe; в Армении – paterak. Во-вторых, в дурной глаз верят за пределами Европы: в Сирии, Персии, Китае, Индии, Тибете, Таиланде, Бирме, Корее, на Суматре, Таити, Самоа, Аляске, в Гренландии, Никарагуа, Мексике, Бразилии, Перу, некоторых частях Австралии и др. Языки народов, населяющих названные страны, содержат специальное слово для обозначения дурного глаза, если же такое слово отсутствует, то, полагает С. Зелигманн, сглаз передается рядом слов, связанных с идеей чар, что свидетельствует о знакомстве с этим явлением.
Что же на Руси? В.Ф. Райан, современный британский филолог-славист, знаток русских народных верований, магии, колдовства и гаданий, установил, «самое раннее упоминание о вере в дурной глаз на Руси встречается в «Открытии колдовства» (1584) англичанина Реджинальда Скота. Автор приписывает ее ирландцам, московитам и жителям Вест-Индии. Первым русским текстом, упоминающим дурной глаз…является молитва XVI в. против «злого сретения и лукавого ока»[203]. По мнению автора, представление о дурном глазе пришло к восточным славянам из Византии, т. к. на Руси и на Балканах часто встречаются византийские амулеты от сглаза. О греко-римских корнях веры в дурной глаз говорит и собиратель преданий и суеверий русского народа М.У. Забылин в книге, опубликованной в 1880 г.[204] Вспомнив об этих корнях, нельзя не вернуться к латинскому понятию «фасцинум» (fasci-num, fascinus), означающему, согласно «Иллюстрированному словарю античности» Ф. Любкера, «как очарование, колдовство, так и средство против колдовства»[205]. Греки и римляне верили во враждебных и завистливых демонов, готовых вредить человеку и отравлять его счастье, в особенности когда в радостной уверенности у него срывается с языка необдуманное хвастливое слово и он преисполнен чувства собственного превосходства. Считалось, что злобные, завистливые люди тоже могут вредить злым глазом и недобрым словом.
От таких негативных воздействий старались оградить себя всевозможными средствами, прежде всего амулетами. Еще С. Зелигманн, по сей день остающийся авторитетом в анализе социокультурного содержания феномена сглаза, в обстоятельном труде 1910 г. убедительно показал, амулеты и родственные им предметы, обладающие магической силой защиты владельца, – во многом результат верования в дурной глаз и его чреватую ужасными последствиями мощь[206]. От сглаза римляне вешали детям на шею изображения божества deus Fascinus. Полководцы – триумфаторы – привязывали это изображение под своей колесницей. Амулетами также были фаллические фигуры, особые перстни, слова и имена, начертания которых носили при себе… «Защита от колдовских чар приписывалась определенным действиям, в особенности сплевыванию; например, трижды плевали себе за пазуху, когда хвалили самих себя; по крайней мере, в таком случае не забывали произнести формулу «Praefiscine!» («Чтоб не сглазить!») или «Absit invidia verbo!» («Не взыщите на слове!»)[207].
Обычай сплевывать в подобных обстоятельствах для защиты от злых сил весьма древнего происхождения. Автор «Идиллий», греческий буколический поэт Феокрит (III в. до н. э.) сообщает, что он трижды сплевывал себе на грудь для отвращения злых чар. По-видимому, этот обычай был распространен в воспеваемом им пастушеском быту. Римский писатель Петроний (?-66 г. до н. э.), прозванный Нероном «арбитром изящества» (arbiter elegantiae), в нравоописательном романе «Сатирикон» средством от сглаза называет цветные нити и троекратное сплевывание. То же действо для предотвращения зла рекомендует поэт-сатирик и моралист Персий (34–62) в знаменитых «Сатирах». Обычай сплевывать от сглаза упомянул в одном из томов «Естественной истории» римский писатель и ученый Плиний Старший (23–79), погибший при извержении Везувия. Если кто-нибудь посмотрит на спящего ребенка, кормилица должна трижды сплюнуть, даже если на ребенка надет амулет, советует он. Магическое значение плевка в христианском мире подкреплялось евангельским рассказом об исцелении Христом слепого и глухого (Ин. 15:6–7; Мк. 7:32–35, 8:22–24). Традиция троекратно сплевывать укоренилась в православном церковном таинстве крещения (при словах «отрицаюсь сатаны»). В.Ф. Райан сообщает об обряде перехода иноземцев в православие, описанном английским инженером на русской службе капитаном Джоном Пери в 1716 г. «…Требовалось трижды сплюнуть через левое плечо и повторить вслед за священником: «Будьте прокляты, мои родители, воспитавшие меня в вере, которой меня учили, я плюю на них»[208]. Сплевывание – далеко не единственная мера защиты от сглаза на Руси. Можно было показать фигу (кукиш), и не только. Мы эту тему еще обсудим, пока же обратимся к вопросу: чем же так страшен взгляд другого, да и страшен ли он на самом деле?
По словам В.Ф. Райана, «в 1881(!) году русская газета опубликовала рассказ о том, как в Академию наук был передан приговоренный к смертной казни преступник для проведения экспериментов с целью установить действие дурного глаза. Преступника морили голодом в течение трех дней в камере, где лежал каравай хлеба. Через три дня анализ показал, что хлеб содержит ядовитое вещество!»[209]. Как видим, читатель, полетом упитанных газетных уток могли любоваться и наши далекие предки. Но не будем высмеивать псевдонаучный опыт, задавая, к примеру, вопрос: почему аналогичную экзекуцию не провели для сравнения с праведником? Или почему, кроме хлеба, в камеру не поместили что-нибудь иное или кого-нибудь иного? В сторону скепсис: мы-то с вами хорошо знаем: вера в дурной глаз – повсеместно распространенный феномен массового сознания, возраст которого исчисляется многими тысячелетиями. Давайте попытаемся кратко подытожить, что же известно о природе этого явления, не порывая со здравым смыслом, но без занудного академического скепсиса. Как бы ни хотелось поглумиться над «простонародной» верой в сглаз, она заслуживает серьезного отношения. К этому более ста лет назад призывал Ф.Т. Элворси[210]. Последуем его совету.
Первое и, вероятно, главное, что нужно констатировать: вера в сглаз означает признание того, что человеческий взгляд и звучащее слово могут принести несчастье другому человеку, лишив здоровья, красоты, ума, власти, почестей, детей и близких, имущества, принадлежащих ему животных и растений, словом, всего, что доставляет радость и удовольствие, составляет предмет гордости, тешит самолюбие, дает ощущение успешной самореализации. В предельном варианте сглаз лишает человека самой жизни, хотя чаще мотивирован желанием причинить страдание, боль, а не смерть.
Второе. Подобные лишения наступают внезапно, без видимых объективных причин, диагноз «сглаз» они получают post factum от окружения пострадавшего или него самого. Глубина, длительность, периодичность вызванных сглазом неприятностей варьируют от минимальных до максимальных значений.
Третье. Жертвой сглаза может стать любой человек, хотя издревле выделяются «группы риска»: малолетние дети, беременные, брачащиеся в день свадьбы, красивые, богатые и знаменитые, словом, все, пользующиеся вниманием и благосклонностью.
Четвертое. Сглазить также способен любой, но у некоторых это получается эпизодически, а у иных – систематически. Эти последние, как правило, наделены специфическими физическими и психологическими свойствами – изъянами. Маленькие, глубоко посаженные, или большие, навыкате, глаза, косоглазие, подрагивание век, различный цвет радужек левого и правого глаза, наличие одного глаза, густые, кустистые или сросшиеся брови, горб, рыжий цвет волос – далеко не полный перечень внешних признаков людей, наверняка способных сглазить. Хорошая иллюстрация – портрет кисти И.Е. Репина «Мужик с дурным глазом» (1877). Где-то читал, Пифагор якобы советовал остаться дома, если у дверей повстречалась безобразная старуха. Женщин, кстати, чаще винят в сглазе. Кроме того, в разные времена у разных народов повышенной «глазливостью» наделялись нищие, монахи, кузнецы, цыгане – многообразные «не такие», «странные», «другие», личная встреча с которыми предвещает нечто тревожное. Впрочем, отсутствие названных атрибутов не гарантирует, что взоры и льстивые речи собеседника окажутся благотворными. Обиженные жизнью, озлобленные, завистливые люди способны сглазить и не будучи косоглазыми рыжими горбунами. Словом, терзающие душу неудовлетворенные потребности, ненасытная самооценка и им подобные страсти-скорби – не менее мощный фактор сглаза, чем сросшиеся брови.
Пятое. В.Ф. Райан утверждает: «Идея сглаза входит в более широкий круг понятий вредоносной магии в целом и чаще всего обозначается словом «порча»[211]. Не исключено, обладатель дурного глаза является ведьмой или колдуном, а его взгляд – одним из инструментов профессионального вредительства наряду с ритуальными проклятиями и заговорами, «насыланием по ветру», использованием магических предметов (веревок, кукол, игл…), личных вещей, ядовитых растений, следов (отпечатка ноги), обрезков ногтей и пр. Не исключено, но дьявольские козни, – а без бесовщины черная магия не обходится – предмет специального разговора с предрешенным исходом. Более загадочен и интересен сглаз как «непредумышленное колдовство» без явного призыва нечистой силы, участие которой, по сути, исчерпывает объяснение причин возможных пагубных последствий человеческих контактов.
Шестое. Наиболее распространенный, «классический», вариант сглаза как раз и предполагает непосредственный визуальный и речевой контакт, приведший к негативным изменениям в жизни одного из собеседников без целенаправленных усилий другого причинить ему вред. Как же трактуется «поражающий потенциал» случайного взгляда? В древности, по словам Э.У. Баджа, «у многих народов было распространено мнение, что «маленький человечек в глазу», т. е. видимая в зрачке глаза фигура, может выйти из него, вселиться в другую особу и причинить вред любому другому человеку или вещи»[212]. Греческие и римские авторы, в частности Плиний Старший и Плутарх, полагали: голос, запах, дыхание, взоры обладателей завистливого ока излучают вредные эманации, заражающие воздух, через глаза, нос, рот и уши проникающие в жертву и наносящие ей ущерб. Сходное мнение высказывал и Гелиодор в любовном романе «Эфиопика». Объясняя причины внезапного недуга молодой красавицы, представшей перед толпой, как о чем-то само собой разумеющемся, он говорит о воздухе, насыщенном горечью зависти алчущих глаз и поразившем тело девушки. Любовь, добавляет Гелиодор, также взглядом воспламеняет душу, а потому подобна заразному сглазу. Согласно Плинию, феномен сглаза был настолько известен в Риме, что наказание за него было предусмотрено уже в изданных в 451 и 450 гг. до н. э. Законах XII таблиц, которые заключали в себе государственное, частное и сакральное права.
Трактовка сглаза как передающегося по воздуху болезнетворного излучения сохранилась в Европе на долгие столетия. И причиной тому послужил не только испуг безграмотных обывателей, но и попытки ученых понять природу зрения, опираясь на идеи древних мудрецов. Серьезный анализ эволюции теорий зрительного восприятия, естественно, не входит в наши планы, читатель. Но основной предмет средневековых дискуссий о механике зрения сформулировать просто: мы нечто видим либо потому, что оно излучает что-то, воспринимаемое глазом, либо потому, что сам глаз испускает «лучи», достигающие этого «нечто». Английский философ и естествоиспытатель, монах-францисканец Роджер Бэкон (1214–1292) объединил обе трактовки. Ему слово: «Ничто не может быть видимо, кроме как благодаря species (этот латинский термин русские переводчики оставили без перевода, поскольку «вид», «образ», «изображение» сочли не соответствующими мысли Бэкона. – А. Д.), исходящему от видимой вещи. Но среди мудрецов всегда существовало сомнение, распространяются ли от глаза вплоть до наблюдаемого объекта species, или зрительная сила, или зрительные лучи. Аристотель решает этот вопрос своим авторитетом… утверждая, что зрение есть не что иное, как распространение зрительной силы от глаза до видимой вещи. А если мы хотим подтвердить это с помощью высказываний святых, мы должны сказать, что и они согласны в этом с Аристотелем, и прежде всего Августин. Ибо он говорит, что «…зрительный species исходит от глаза и распространяется в воздухе вплоть до вещи. Поэтому как неодушевленная вещь производит свой неодушевленный species, так и одушевленная вещь производит species, который некоторым образом обладает способностью души»[213]. «Species вещей мира не предназначены по природе для того, чтобы самим по себе тотчас осуществлять полное действие на зрение вследствие благородства последнего. Поэтому необходимо, чтобы им (т. е. species чувственно воспринимаемых вещей) оказал помощь и содействие species глаза, который распространяется по фигуре зрительной пирамиды… и таким образом предуготавливает поступление species самой видимой вещи…»[214].
Коль скоро взгляд воздействует на видимое, стоит ли удивляться, что это воздействие может оказаться негативным? «Нет», – отвечает Р. Бэкон в трактате «О тайных деяниях искусства и природы и о ничтожности магии». Василиск убивает одним взглядом в силу своей вредоносной сущности. «Если женщина во время месячных посмотрит в зеркало, то заразит его, и в зеркале появятся пятна крови»[215]. «В Скифии есть женщины, имеющие два зрачка в одном глазу, которые могут, находясь в гневе, убить человека одним взглядом (отсюда слова Овидия «вредит двойной зрачок»)»[216]. Словом, если душа смотрящего «повреждена значительными и многочисленными грехами», он «умножает зло», ибо «естественная сила в членах тела подчиняется помышлениям и желаниям души»[217]. Сходной со взглядом мощью обладает звучащее слово: «Благодаря произведению и произнесению слов могут осуществляться некие значительные природные действия при соответствующем желании и намерении действовать. Поэтому правильно говорится, что живое слово обладает большой силой»[218]. Причем сила эта, настаивает Р. Бэкон, обусловлена не содержанием слов, а внутренним настроем говорящего. Сглаз как таковой автора не интересовал, но предложенная им «естественнонаучная» трактовка стала общепринятой в средневековых размышлениях на эту тему.
В качестве примера приведу небольшой фрагмент более позднего средневекового бестселлера «Молот ведьм» – вышедшей в 1487 г. и многажды переизданной книги инквизиторов Генриха Крамера и Якоба Шпренгера[219]. Папа Иннокентий VIII назвал авторов «возлюбленными сынами нашими», книга была снабжена благословением императора Максимилиана I. Папы Александр VI, Лев X и Андриан VI неоднократно указывали правильность основных положений «Молота ведьм». Даже гениальный Альбрехт Дюрер изъявил готовность проиллюстрировать трактат. Чем вызван столь восторженный прием? Крупный специалист по Средневековью С.Г. Лозинский, написавший обстоятельнейшее, без малого сто страниц, предисловие к первому русскому изданию трактата, аргументированно отмечает: успех книги не может быть объяснен ни литературными дарованиями, ни ученостью авторов. Ни тот, ни другой автор не блещет писательским талантом и не обладает смелостью мысли. Они чувствуют себя в безопасности лишь в окружении многочисленных цитат из разных богословских авторитетных книг. Поэтому, парадоксально заключает С.Г. Лозинский, «именно в бесцветности, безличии, серости и в типичности, а не индивидуальности этой книги лежал источник ее успеха. Будучи доступна самому невзыскательному читателю, не наталкиваясь ни на какие возражения с его стороны, воспринимаемая так же естественно, как погода или природа, книга эта стала общим достоянием»[220].
Прочел «Молот ведьм» и полностью согласен с мнением рецензента. Зачем же тогда обращаться к этому трактату, толкующему в том числе и о чародействе с использованием дурного глаза? Да именно тем, читатель, и интересно это толкование, что отражает не оригинальное, а «среднестатистическое», как нынче говорят, понимание природы сглаза нашими европейскими предшественниками. Понимание, которое разделялось и инквизиторами, и университетскими профессорами, и простолюдинами. Каково же оно? «Может случиться, что мужчина или женщина, бросив взгляд на тело мальчика, производят в нем некоторые изменения с помощью дурного глаза, воображения или чувственной страсти. Чувственная страсть соединена с известным изменением тела. Глаза же легко воспринимают впечатления. Поэтому часто случается, что внутреннее дурное возбуждение дает им дурной отпечаток. Сила воображения легко отражается в глазах вследствие их чувствительности и близости центра воображении от органов чувств. Если глаза полны вредительских свойств, то может случиться, что они придают окружающему воздуху дурные качества. По воздуху они достигают до глаз мальчика, на которого смотрят, и достигают через них до внутренних его органов. В результате он лишается возможности переваривать пищу, телесно развиваться и расти. Опыт позволяет в этом воочию убедиться. Мы видим, что страдающий болезнью глаз человек может временами навести порчу на того, кто на него посмотрит… При этом воображение того, кто полагает, что может заразиться, имеет тут большое значение»[221].
Казалось бы, вполне рациональная, хотя и в духе времени, интерпретация. Но в ней полностью отсутствует состав преступления, позволяющий обвинить в колдовстве, предполагающем сношения с дьяволом, и осудить ведьму. Понимая, что такой сглаз не позволяет обрушить молот возмездия на голову ведьмы, авторы обращаются к «науке» и торжественно сообщают: большинство университетов, особенно Парижский, осудили тезис о том, что «заклинатель может одним взглядом сбросить верблюда в ров вследствие того, что его высшее разумение господствует над низшим»[222]. Поэтому, «исходя из естественной силы своей души, человек не может излучать из глаз такой силы… которая могла бы причинить порчу лицу, бросившему на него взгляд, и придать ему другую форму»[223]. Значит, если порча нанесена, была использована внешняя, иная, дьявольская сила и «мы не должны прекратить инквизиции, если не хотим подвергнуть опасности спасение своих собственных душ»[224].
Живучесть этой инфекционно-бесовской интерпретации сглаза во многом обусловлена ее гармонией с априорными установками обыденного сознания, которое даже психические заболевания по сей день с легкостью квалифицирует как заразные, а саму заразу часто трактует как происки темных сил, в лучшем случае – кару Господню. Однако во второй половине XVIII в. эта концепция была не то чтобы забыта, но в просвещенных кругах вышла из моды и постепенно утратила лидерство в головах обывателей. Ей на смену пришла теория «животного магнетизма», предложенная австрийским врачом Францем Антоном Месмером (1734–1815). Получив медицинское образование в Венском университете, он, как и другие до и после него, пытался применить открытия, сделанные в физике – в данном случае принципы магнетизма, – к лечению психических расстройств. Месмер полагал: в теле человека существует невидимый флюид, подчиняющийся законам магнетизма, а болезнь вызвана помехами свободной циркуляции этого флюида. По его мнению, восстановить внутреннюю гармонию можно только через «кризисы» – трансовые состояния, или, как их чаще именуют сегодня, измененные состояния сознания. В 1770-е гг. Месмер проводит впечатляющие демонстрации «месмеризации» пациентов, используя намагниченные объекты. Несколько изобретательных экспериментов, проведенных королевской комиссией под руководством знаменитого американского ученого и государственного деятеля Бенджамина Франклина (1706–1790), опровергли теорию «животного магнетизма». Случаи излечения объявили следствием «лишь воображения», а Месмера назвали мошенником. Переселившись в Париж (1778), он вновь подвергся гонениям со стороны официальной медицины. Хотя его теория была бесповоротно развенчана, обратив внимание специалистов и широкой общественности на трансовые состояния и проблему внушаемости, в современных энциклопедиях Месмер именуется предшественником и основоположником использования гипноза. Порядка ради упомяну: термин «гипноз» (от греч. hypnos – «сон») предложил в 1852 г. английский врач Джеймс Брэд, использовавший гипноз в лечении различных заболеваний.
К концу XIX в. понятия «внушение», «гипноз», «внушаемость» стали столь широко использоваться в объяснении различных явлений индивидуальной и общественной жизни, что просто не могли не попасть в трактаты о сглазе. Так и произошло. В труде Ф.Т. Элворси «Дурной глаз», опубликованном в 1895 г., автор со сдержанной иронией цитирует иезуита из Лувэна Мартина Делрио, издавшего в 1603 г. шесть томов своих произведений, где утверждается: «Сглаз – это сила, обеспеченная соглашением с дьяволом, который, когда обладатель т. н. дурного глаза с плохими намерениями или, напротив, с хвалебными речами обращается к кому-либо, одному дьяволу известными средствами приносит вред тому, на кого обращен взор»[225]. Вспомнив трактат иезуита, Элворси добавляет: понимая сглаз как вдыхание дьявольской заразы, легко не заметить, что «в большинстве своих аспектов он является в точности тем, что мы называем сегодня месмеризмом или гипнотизмом, посредством которых определенные люди оказывают чрезвычайное воздействие на других»[226]. Не думаю, читатель, что сейчас время и место всерьез обсуждать проблему гипноза: это предмет отдельного разговора. Но полагаю, у Элворси были веские основания вспомнить о ней, рассуждая о «механизмах» сглаза. Не исключено, в частности, диагноз «сглаз» приводит в действие эффект т. н. «самореализующегося пророчества», исподволь программирующего человека на накопление предсказанного негатива и потому «с очевидностью» подтверждающего исходный диагноз.
Как ни заманчива перспектива раскрыть природу сглаза, опираясь на исследования измененных состояний сознания, со временем позабылась и она. Академические исследования таких состояний процветают, но «специалисты» по сглазу и порче исповедуют иную – «энергетическую» – концепцию влияния дурного глаза. «Биополе», «энергетическая оболочка», «аура», «тонкий мир», «энергетические вампиры и доноры» – эти и им подобные слова в наши дни не слышал, не читал или не произносил разве что тот, кто живет в полной изоляции от телевидения, кино, книг, газет, соседей и пр. Позвольте, читатель, не включаться в хор ревнителей или хулителей «энергетической» теории сглаза. Впрочем, даже если не позволите, меня все равно выгонят из этих «хоров» за отсутствие слуха и голоса. Учитывая, что энергетика в последнем по времени издания толковом словаре русского языка определена как «область экономики, охватывающая выработку, преобразование, передачу и использование разных видов энергии»[227], с чем вполне согласен, а я до сих пор не могу понять, почему ток, что бежит по проводам, не вытекает из розетки, надеюсь, вы извините скудость моих биоэнергетических знаний и поверхностность комментариев.
Честно попытался восполнить пробелы образования, купил с десяток книг и брошюр современных целителей о сглазе и порче, побродил по Интернету, но, видимо, не впрок. Уразумел самую малость. Поделюсь. Тело человека окружено одной или несколькими защитными энергетическими оболочками, в которых чей-то взгляд может сделать пробоину. Через эту дыру из нас уходит своя позитивная энергия, а входит чуждая негативная. Задача экстрасенса – найти и залатать прореху в нашем тонком эфирном коконе, сделав его как можно толще и прочнее, тогда простые сглазы и порчи будут отскакивать от него и возвращаться назад. «Чтобы вам было проще запомнить, чем отличается сглаз от чего-то другого, произнесите это слово вслух и прислушайтесь к нему. Сглаз – это то, что пришло с глаз ваших или других. Почему он может быть так силен? Потому что глаза находятся очень близко к вместилищу так называемого «третьего глаза» и подсознательной части головного мозга. Когда возникает мысль в подсознательной части мозга, которая трогает человека эмоционально, она может перейти в область подсознательного и застрять там надолго, возвращаясь к ней время от времени. Если эта мысль касается какого-то человека, находящегося в поле его зрения, то энергия из «третьего глаза», приправленная мыслью, идет по кратчайшему пути и прикрепляется на его оболочку. Сильнее сглаз тогда, когда вас видят, но он может быть нанесен заочно. Если сглаз непреднамеренный, он может пройти сам. Если преднамеренный, держитесь, вам может прийтись туго».
Если вы подумали, читатель, что это очередная цитата из очередного средневекового опуса, то ошиблись. Это фрагмент книги современной целительницы, прочитав которую, как обещает автор в предисловии, «вы научитесь проводить диагностику своего энергетического состояния при помощи рамок, сможете понять то, о чем вы только догадывались, испытывая немотивированные страхи, страдая от непонятных напастей, сможете сами помочь себе». Не буду называть фамилию автора и издательство: не могу исключить благородных намерений первой и второго. Цицерон утверждал: «Salus populi suprema lex» (благо народа – высший закон). Остается понять, куда вымощена дорога этими намерениями: в светлое будущее или темное прошлое? Знаток истории папства С.Г. Лозинский, характеризуя труды по теологии рубежа первого и второго тысячелетий, в упомянутом предисловии писал: «Вся богословская литература полна описаний страшных злодеяний дьявола и его бесчисленной демонской рати. Народная фантазия обогащается учеными измышлениями, схоластическими ухищрениями и языческой мифологией. Богословская мысль питается народными суевериями и в свою очередь сеет в народе фанатизм, безумие и ужас. Как из рога изобилия, льются на обезумевшее человечество комментарии к великим учителям, рассказывающие о небывалых и неслыханных дерзостях и злодеяниях дьявола…ставшего героем целой эпохи»[228].
А теперь, читатель, проведем мысленный эксперимент: заменим слово «дьявол» в приведенной цитате на «целитель» (чародей, маг, кудесник, экстрасенс и т. п.), а слово «злодеяния» – на «благодеяния». Ничто не напоминает? Я бы, возможно, и не воздавал хулу оккультному целительству, если бы оно оставалось в глухом подполье. Но лавина вопиющего невежества, прикрывающегося псевдонаучной терминологией, которая хлынула на нас с телеэкранов, газет, журналов и книг, не позволяет промолчать, скрывшись в академической «башне». Глупость, конечно, неискоренима, но знания-то можно пополнить. Открыть, к примеру, учебник по анатомии центральной нервной системы и поискать, где находятся «подсознательная часть головного мозга» и «вместилище» «третьего глаза». Что же касается вопроса о «поражающих факторах» взгляда, обеспечивающих возможность сглаза, он остается открытым. Отраженная фигурка в зрачке, эманация ядовитого вещества, вредоносное излучение, животный магнетизм, утечка позитивной и приток негативной энергии через прорехи в защитной оболочке. Придется, видимо, подождать новых открытий, сделанные как-то не убеждают. И уж совсем непонятно, почему не везет, если кто-то вслух похвалит? Неужто некая высшая сила настолько мелочна, что способна отравить радость от обновки, прибавки к жалованью, общения и пр.? Что ей за дело до нашего удовлетворенного комплиментом тщеславия? Или нужно выжигать малейшие ростки гордыни? Пока не знаю. Думайте сами.
Седьмое, чем следует завершить разговор о сглазе, – методы его предотвращения и защиты. Усердно читал массу серьезной литературы (и макулатуры, как вы уже догадались), излагающей веками опробованные технологии «антисглаза», но панацеи не нашел. Возможно, многообразие и расплывчатость вредоносного начала так и не позволили выработать универсальное средство защиты. Наверное, прячущаяся за сглазом зависть настолько вездесуща и ядовита, что надежного противоядия от этого постоянно мутирующего человеческого свойства попросту не существует. Ведь позавидовать люди способны даже увечью, если за него получена солидная компенсация. И еще, читатель. Если бы патентованное противоядие от сглаза кто-нибудь создал, уж за столько-то тысячелетий мы бы как-нибудь прознали об этом. Словом, с прагматической точки зрения рассказа о методах профилактики и лечения сглаза можно было бы избежать: он бесперспективен. Однако, поскольку меня – надеюсь, и вас, читатель, – интересует, как и почему «зависть», «дурной глаз» и «зрение» оказались ближайшими семантическими родственниками, кратко рассмотреть методы «противоядия» нам все же необходимо. Не исключено, анализ устоявшихся в народной культуре средств защиты от сглаза позволит лучше понять источник и специфику таящейся в нем опасности. Ведь принятые и разделяемые в сообществе способы обороны не могут хотя бы частично не отражать бытующие в этом сообществе представления о способах нападения посредством «дурного глаза».
Сразу оговорюсь: при всей значимости не взялся бы за эту работу, если бы не ряд историко-филологических исследований сотрудников Института славяноведения и Института русского языка Российской академии наук. Грех не воспользоваться плодами квалифицированного труда специалистов в области, знакомой понаслышке. Одним из таких трудов является полностью отвечающая предмету нашего интереса книга доктора филологических наук Елены Евгеньевны Левкиевской «Славянский оберег. Семантика и структура», вышедшая в Москве в 2002 г. Книга посвящена магическим способам охраны человека и его мира от опасностей разного рода, в том числе сглаза. В ней использованы фольклорные и этнографические источники XIX–XX вв. и предпринята попытка описать семантику оберега и конкретные формы ее воплощения в ритуальных текстах, действиях, предметах и обрядах. Поскольку научная литература рассчитана на ограниченный круг потребителей, и данная работа не является исключением, хочу предложить вам, читатель, небольшие извлечения из нее, относящиеся к сглазу.
Оберег трактуется автором достаточно широко, как группа магических и прагматических средств, в том числе словесных заговоров, ритуальных действий и предметов, включая амулеты, используемые в обряде защиты человека и его мира от опасности. Как и многие, Е.Е. Левкиевская различает обряды предохранительные, профилактические, имеющие дело с потенциальной опасностью, и лечебные, реабилитационные, связанные с реализованной опасностью, точнее – ее вредоносными последствиями. Автора заботят обряды первого типа, нас тоже, ведь нам любопытно, как воспринимается «поражающая сила» сглаза, т. е. «враг», нападение которого следует предотвратить, а не способы ликвидации причиненного им ущерба. Защитные обереги автор подразделяет на три категории в зависимости от стратегической цели: 1) не допустить потенциальное зло к человеку как объекту вредительства, всячески охраняя его; 2) обезвредить, нейтрализовать угрожающую опасность; 3) наделить человека качествами, делающими его неуязвимым перед опасностью. Механизмы, конкретные способы достижения названных целей могут быть различными. Так, в первой ситуации цель – создать сакральную границу, отделяющую охраняемый объект от опасности, реализуется с помощью «окружения», «преграждения», «разграничения», «укрывания». Эти «механизмы» автор именует «моделями». Ко второй категории оберегов, воздействующих на самого носителя опасности, отнесены «нейтрализация» («обезвреживание»), «нанесение удара», «уничтожение», «отгон». Сюда же попало и «задабривание», т. е. ненасильственные способы «общения» с источником зла. К оберегам третьей категории автор причислил единственную модель – «апотропеизацию», т. е. наделение неуязвимостью. К первой и второй категориям оберегов принадлежит и «замещение».
Конец ознакомительного фрагмента.