Онлайн книга Феномен зависти. Homo invidens?. 2. Символы: глаз (А. И. Донцов, 2014)

Феномен зависти. Homo invidens? (А. И. Донцов, 2014)

2. Символы: глаз

Лет двадцать назад близкие соседи и хорошие приятели привезли из Египта в подарок бело-синий диск из толстого стекла, напоминающий детский рисунок глаза. «Это амулет, он привлечет хорошее и убережет от дурного», – сказали они. Долгие годы яркая штуковина привычно висела на вешалке в прихожей, куда ее поначалу приспособили и позабыли. От полного забвения ее спасло настойчивое любопытство немного повзрослевшей дочери. Любительницу волшебных сказок и мифов заинтересовало сходство амулета с иллюстрацией древнеегипетской легенды о чудесном оке божества Хора. Чтобы поддержать беседу и не растерять окончательно родительский авторитет, заглянул в единственный тогда источник сведений о сверхъестественных существах – «Мифологический словарь»[68]. Узнал, Хор (Гор)[69] – популярное божество египетской мифологии – изображался в виде сокола, человека с головой сокола или солнечного диска с распростертыми крыльями. Учитывая, что солнце занимало центральное место в религиозных верованиях на протяжении всей египетской истории, а Хор выступает как борющийся с силами мрака бог света, глазами которого служат луна и солнце, он расценивался как покровитель царской власти, а его имя вошло обязательным компонентом в пятичленную титулатуру фараонов – его земных преемников.

Согласно преданию, Хор – сын Исиды (Изиды), которого она зачала от мертвого Осириса, коварно убитого Сетом (Сетхом), его братом. Удалившись в болота дельты Нила, Исида родила и воспитала сына. Хор вырос, возмужал и решил отомстить за смерть отца. В битве с Сетом, олицетворявшим могучее злое начало мироздания, Хор сперва терпит поражение: противник вырывает у него глаз, рассекает его на мелкие кусочки и разбрасывает по всей стране. На выручку Хору приходит бог мудрости Тот, который считался сердцем бога Ра-солнце и изображался позади него. Возможно, по совету своей жены, богини истины и порядка Маат, Тот собирает, сращивает кусочки глаза Хора и возвращает его владельцу зрячим и волшебным: если дать его проглотить погибшему, тот воскреснет. Не раздумывая, Хор дает проглотить свое око отцу, богу Осирису, и он оживает. Воскресший Осирис передает трон Египта Хору, а сам становится царем загробного мира, где его охраняют сыновья Хора, а одним из соратников является упомянутый Тот, сопровождающий умершего на суд Осириса и фиксирующий результат взвешивания сердца покойного. Покровитель умерших Анубис на одну чашу весов – этот «инструмент» с двумя чашами на коромысле изобретен в Египте в 2778 г. до н. э.[70] – клал сердце, на другую – перо, один из символов Маат. На это действо взирал глаз Хора, изображение которого держал Тот. Тем умершим, чье сердце не было отягощено пороками и не перевешивало перышка, священный амулет гарантировал благополучие в царстве мертвых и последующее возрождение к новой счастливой жизни.

Прерву на минуту рассказ о божественном оке. Емкий образ взвешивания пороков и добродетелей души перед престолом Всевышнего пережил тысячелетия и обнаруживается в декоре католических соборов Франции XII–XIII вв. н. э., хотя библейские тексты этой метафоры не содержат. В скульптурных сценах Страшного суда роль Анубиса исполняет архангел Михаил. «Он стоит в длинных, падающих прямыми складками одеждах…с весами в руках. Близ него душа в трепете ожидает своей участи – на одной части весов добрые дела. На другой – грехи. Рядом бес, исполняющий в этом суде роль обвинителя. Бес – ушлый судейский – демонстрирует чудеса диалектики. Он дерзает попытаться обмануть Бога. Убедившись, что благородный архангел, смотрящий вперед таким честным взглядом, не заподозрит его уловки, он толкает чашу весов. Это базарное мошенничество нисколько не трогает святого Михаила, он не обращает на него никакого внимания, однако весы в его умелой руке склоняются на нужную сторону. Сатана побежден, и архангел ласково гладит легкой рукой спасенную душу»[71]. Это описание романского портала одного из средневековых соборов принадлежит крупнейшему знатоку французского религиозного искусства Эмилю Малю. И подобная сцена взвешивания душ – не исключение. «В Шартре, например, на одной из чаш изображена маленькая коленопреклоненная фигурка со сложенными в молитве руками, символизирующая добрые дела, на другой – страшная личина и жабы, изображающие пороки… В Амьене в одной чаше изображен Агнец Божий, в другой – бесовская личина»[72].

Откуда средневековые мастера заимствовали метафору весов? Можно вслед за Малем вспомнить изречение святого Августина, что в день суда злые и добрые дела будут как бы взвешены на весах. Или аналогичное высказывание Иоанна Златоуста. Вполне вероятно, изображения сцены взвешивания душ вдохновлены именно этими словами знаменитых богословов, знакомых с верованиями и обрядами древних египтян. Подобные объяснения, однако, не вскрывают глубинные причины поразительной живучести этого изобразительного символа, сопровождающего человечество на протяжении всей его культурной истории. Око – мы еще убедимся – обладает не меньшим символическим статусом. В том числе в христианстве. Но вернемся к древнеегипетским истокам. Ладью, переправлявшую покойного египтянина в загробный мир – их скульптурные изображения находили в захоронениях 5-го тысячелетия до н. э., – также оберегало в пути священное око. Да, чуть не забыл: в долгой и ожесточенной борьбе Хор в конце концов побеждает дядю Сета и лишает его мужского начала. Обернувшись то ли гиппопотамом, то ли ослом, то ли черным кабаном, Сет продолжает где-то безвестно влачить жалкое существование. Другие варианты этой истории настаивают на уничтожении Сета: его сожгли, разрезали на куски или с живого содрали кожу[73].

Такова легенда в самом упрощенном ее изложении, основанном на пересказах античных авторов, прежде всего Плутарха. Сами же первоисточники, по словам египтологов, открывают «такое нагромождение противоречий, которое не укладывается ни в какие логические рамки и попросту идет здравому смыслу наперекор»[74]. Самое сложное, добавляет процитированный автор нескольких книг по истории и мифологии Египта И.В. Рак, понять, как эти взаимоисключающие представления могли уживаться в сознании одного и того же человека. Иными словами, «как древнему египтянину удавалось верить сразу в несколько отрицающих друг друга положений?»[75]. Отвечая, автор убедительно показывает: в египетской мифологии поэтичность, очевидно, доминирует над рационалистичностью, и «вполне естественно, что в поэзии небо может быть одновременно и рекой, и крыльями птицы, и женщиной, и коровой. Это – символы, «поэтические определения» неба»[76]. Именно такие поэтические дефиниции даются небу в египетских мифах. «Поскольку у египтян было столько же здравого смысла, сколько и у нас, мы можем с уверенностью сделать заключение, что никто, кроме, возможно, самых наивных, не воспринимал комбинированное изображение Небесной Коровы в буквальном смысле, – это включился в разговор египтолог Р. Антес. – …Нет сомнений, что в самом начале их истории, около 3000 г. до н. э., египтяне понимали, что идею неба нельзя постичь непосредственно разумом и чувственным опытом. Они сознательно пользовались символами для того, чтобы объяснить ее в категориях, понятных людям их времени. Но поскольку никакой символ не может охватить всю суть того, что он выражает, увеличение числа символов скорее способствует лучшему пониманию, чем вводит в заблуждение»[77].

Мифопоэтический образ глаза и зрения, который мы с вами пытаемся реконструировать, – не вымысел, но художественное сочетание символов, порожденных надеждами, верованиями, страхами, словом, чувственными представлениями о себе самом, о другом, о мире людей разных эпох и культур. Побывав в Египте и будучи околдованы древностями Каирского музея, мы с дочерью не раз вспоминали о волшебном глазе солнечного божества. Оказывается, он упомянут уже в «Текстах пирамид» – описании заупокойных царских ритуалов на внутренних стенах пирамид фараонов V и VI династий Древнего царства (XXVI–XXIII вв. до н. э.), «Текстах саркофагов», – сохранившихся на саркофагах Среднего царства (XXI–XVII вв. до н. э.) надписях и рисунках, «Книге мертвых» – собрании погребальных текстов (заклинаний и молитв), которое помещалось в гробницы, дабы оградить покойника и помочь ему в мире мертвых (XVI в. до н. э. – конец истории Древнего Египта). Так, в XVII главе «Книги мертвых» можно прочесть: «В день сражения Сетх нанес удар по лицу Хора; Хор вырвал тестикулы Сетха. Тот восстановил Священный Глаз Хора своими пальцами. Правое око Ра пришло в ярость, когда Ра изгнал его. Священный Глаз болел и плакал. Тот поднял волос со Священного Глаза, омыл его и привел Око в хорошее состояние, без ущерба. Священное Око есть Небесная Корова, родившая бога Ра»[78].

Итак, миф о целительном оке божества возник в Египте более 4 тысяч лет назад, популярное сегодня изображение ока Хора в виде человеческого глаза египтологи[79] датируют временем правления III династии Древнего царства, пришедшей к власти в 2778 г. до н. э.[80] Впрочем, установить точную дату рождения мифа – повествования, впитывающего культурную специфику времени и местности, а потому трансформирующегося на протяжении веков и тысячелетий и приспосабливающегося к локальным верованиям, богам и особенностям правления, – задача невыполнимая. Даже такой канонический, казалось бы, текст, как «Книга мертвых», и тот представлен множеством списков, различающихся по объему и содержанию. Важнее и интереснее не то, когда, а почему возник и – главное – сохранился некий миф.

У сюжета об Оке Хора родословная вполне ясная: он рожден и окреп на основе солярного культа, поскольку «первым из всех космических сил всеобщим поклонением стало пользоваться солнце, чьи лучи с такой силой сияли в Египте. В самых ранних попытках персонифицировать солнце его отождествляли с богом-соколом и описывали как сокола, который ежедневно пролетает по небу. Отсюда две самые популярные формы солнечного божества, Ра и Гор, которые имеют облик сокола или мужчины с головой сокола»[81]. Этих солнечных богов чтили еще в додинастическую эпоху, но окончательно культ солнца сложился в период правления фараонов V–VI династий[82], т. е. примерно две с половиной тысячи лет до н. э. «После 2000 г. до н. э. поклонение солнцу благодаря возрастающей официальной моде стало настолько господствующим, что с солнцем или его фазой отождествляли почти каждого бога, который не получил ясной космической функции в предшествующую эпоху, – отмечает М. Мюллер. – Таким образом, большинство местных божеств получили, наконец, объяснение в качестве различных проявлений солнца как «члены» Ра или как его «души». Попытки систематизировать эти проявления показывают, что такой великий бог, как солнце, имеет семь или четырнадцать душ или двойников. Позднее отождествление с солнцем, конечно, намного превзошло эти цифры»[83]. Эту оценку разделяют и другие ученые. Так, И.В. Рак пишет, что «в действительности ипостасей Хора (а также богов, исторический генезис или иконография которых восходит к представлениям о солнечном соколе) насчитывается более двадцати»[84].

При этом, что особенно важно в контексте наших поисков, уже в самый ранний период солнце, как и луну, рассматривали как глаза небесного бога, обычно Хора. «Солнечную орбиту сравнивают с огненным змеем, «ar’et» (урей у греков и римлян), которого фараон, представитель бога-солнца на земле, носил как повязку на лбу. Воспринимая урей как символ огня, этого змея первоначально представляли как украшение на лбу или как обитателя солнечной ладьи или небесного бога, но вскоре его столь полно идентифицировали со сверкающим глазом солнца, что «глаз» и «змей» стали синонимами»[85]. К устойчивой трактовке солнца как глаза мы еще вернемся, сейчас же предлагаю вам, читатель, чуть ближе познакомиться с египетским пантеоном солнечных божеств, дополняющих и замещающих друг друга. Особой строгости в их описании от меня, любителя, не ждите, она и профессиональным египтологам оказалась не под силу, но в целом картина ипостасей нашего светила получается презанятная[86].

Древний солярный бог-скарабей Хепи, катящий свой шар (солнце) по небу, во время V династии стал фигурировать как «молодой Ра», бог восходящего солнца. Две ипостаси Хора – Хорахти и Хармахис – символизировали утреннее солнце. Ра олицетворял солнце в полдень, в зените, ближе к вечеру солнце персонифицировал Атум. Символом рассвета и сумерек служил и имеющий человеческий облик бог Тему. Умирающее солнце вечера и умершее солнце ночи идентифицировали с Осирисом. Хотя египтяне считали солнце мужским божеством, существовали и женские персонификации солнца, которых описывали как дочь, глаз, змею или корону солнца. Сестра и жена Осириса Исида трактовалась в преданиях как «солнцем одетая женщина». Дева-праматерь, богиня плодородия, семейной верности Бастет, богиня-кошка, символизировала радость и веселье, обусловленные присущей ей оживляющей силой солнечного света. Тефнут, богиня влаги, дочь Ра, его любимое Око. Когда Ра утром восходит над горизонтом, Тефнут огненным оком сияет у него во лбу и сжигает врагов великого бога, ее ипостасью является богиня пламени Упес, которая изображалась женщиной со змеей на голове. Другой ипостасью Тефнут выступала воплощавшаяся в кобру богиня Уто, огнем своего дыхания способная уничтожить противников Ра и фараона и удлинить жизнь сторонников. Грозным Оком Ра была и Сехмет, богиня войны и палящего солнца, изображавшаяся женщиной с головой львицы, повергавшая врагов фараона к его ногам и в то же время покровительствовавшая врачам богиня-целительница. Великая богиня неба Хатхор в древнейших верованиях представала в облике Небесной Коровы, родившей Солнце и всех остальных богов. При первых династиях изображалась в виде женщины с коровьими рогами и солнечным диском на голове. С возвышением культа Ра к концу Древнего царства стала считаться его дочерью и глазом Ра, приносящим весну и дарующим процветание, но и истребляющим людей за грехи. На протяжении всей истории своего широко распространенного культа отождествлялась с «матерью богов» Нут и считалась, наряду с Исидой, матерью Хора и кормилицей земного воплощения Хора – фараона. К сонму солнечных богинь можно отнести и богиню царской власти Нехбет, символизирующую объединение Верхнего и Нижнего Египта в единое государство. В «Текстах пирамид» она наряду с Уаджит упоминается как Око Хора и защитница умершего фараона.

Как видим, читатель, в сложном и динамичном солнечном культе Египта солнце одновременно выступало и божеством, и его священным Оком, обладающим и животворящей, целительной, и разрушительной силой. Но о каком именно Оке идет речь? По мнению И.В. Рака[87], среди множества «глаз» солярных божеств центральными являются два: Солнечное Око, или Око Ра, и Око Хора, сына Осириса и Исиды. Эти образы автор называет самыми сложными в древнеегипетской мифологии, поддающимися лишь приблизительной дифференциации. Исторически оба образа восходят к древнейшим представлениям о Хоре-соколе с правым глазом – Солнцем и левым – Луной. Правый глаз этого бога олицетворяет могущество и власть. Чаще всего Солнечное Око изображается в виде кобры и отождествляется с богиней-коброй Уаджит. Око Ра, как еще называют этот «глаз», охраняет естественный миропорядок и убивает своими лучами врагов законов, установленных Ра и Маат. Маат, напомню, богиня истины, покровительница правосудия[88]. Она ответственна за то, чтобы мир, пораженный «изъянами» (болезнь, смерть, бедность, ложь, насилие, война), обрел изначальную полноту замысла Творца и стал первозданно чистым и гармоничным, справедливым и изобильным.

Левое Око – око Хора – символизирует воскресение после смерти. Помните, когда Сет убил Осириса, отца Хора, тот дал ему проглотить свое Око, перед тем изрубленное Сетом и исцеленное богом врачевания Тотом, и Осирис ожил? К Оку Хора относят эпитет «Уджат», означающий «Здоровое, невредимое», а по созвучию с «Уаджит» – «Зеленое», как и имя богини-кобры, покровительницы Нижнего Египта. По мнению И.В. Рака, цвет здесь – метафора: «зеленое», как и «невредимое», значит «воскресшее», подобно тому, как воскресает природа после разлива Нила. Амулеты в виде Ока Хора клали в погребальные пелены мумии, дабы умерший воскрес в загробном царстве, как это произошло с Осирисом. Таким образом, Священному Оку древние египтяне поклонялись с надеждой и опасением, причем надежды, кажется, было больше. По словам М. Мюллера, «в религиозной поэзии все хорошее и полезное называют «глазом солнца», то ли потому, что жизнь обязана своим существованием лучам великого небесного тела, как красочно заявлено в некоторых гимнах, то ли, возможно, также потому, что глаз, вырванный и упавший на землю, создал жизнь… В любом случае солнце всегда рассматривали как создателя людей, которые «произошли из его глаза» способом, который по-разному интерпретировался египтянами»[89].

Вера в охранные, целительные свойства Ока отчетливо воплотилась в ряде обрядов и ритуалов, связанных с глазами и зрением. В основном они были продиктованы стремлением обеспечить благополучие усопшего в загробной жизни, но не только. Наиболее известным среди них является, пожалуй, обряд «отверзания уст и очей», который символически воспроизводит встречу Хора с Осирисом и воскрешение великого бога после того, как он проглотил глаз сына, Око Уджат. Насколько понял, этот обряд включает несколько элементов-манипуляций с мумией, саркофагом и скульптурным изображением умершего. Воспользуюсь реконструкцией церемонии, сделанной И.В. Раком[90], а также авторами богато иллюстрированной энциклопедии «Древний Египет», подготовленной под руководством английского египтолога Х. Штрудвик[91]. Изначально обрядовые процедуры проводились над статуей умершего, которую надлежало научить «жить» в Дуате, загробном царстве, в додинастический период расположенном на небе, в месте утреннего «воскрешения» Солнца, а к началу Среднего царства локализованного под землей, там, куда уходит «умершее» Солнце. После того как изваяние было установлено, сын умершего или жрец, изображающий бога Хора, касается губ статуи окровавленной ногой жертвенного быка и произносит заклинание. Затем он берет в руки тесло, четырежды касается им уст и глаз статуи и произносит второе заклятие. Затем весь обряд повторяется от начала до конца, но уже с резцом скульптора. И когда прозвучит последнее заклинание: «Хор надавил уста твои, он отверз очи твои!» – статуя оживет, т. к. ей символически возвращена способность есть, говорить и видеть. Возможно, на начальном этапе глаза и рот статуи действительно высекались во время церемонии. Впоследствии глаза статуй, а также антропоморфных саркофагов и гробов зачастую изготавливались отдельно и во время обряда вставлялись в углубления. Статуя «оживала» в тот момент, когда глаза были инкрустированы или нарисованы.

Как сообщает Х. Штрудвик, ко времени становления Древнего царства (2686–2181 до н. э.) египтяне отказались от «участия» заупокойного изваяния в этом обряде. Ритуальные действия теперь были обращены на мумию – ей «открывали» рот, глаза, уши, нос, чтобы вернуть к жизни все органы чувств. Ритуал происходил в гробнице, где умерший (точнее, мумия), стоя на пороге загробного мира, проходил через обряды очищения и помазания, совершались воскурения благовоний, ритуальные прикосновения к мумии, произносились заклинания. Сначала жрецы, облаченные в одежды и маски богов Дуата – чаще всего это было церемониальное одеяние из шкуры леопарда, – проводили обряд омовения и очищения, поливая мумию водой, сжигая порошок натрона, воскуряя благовония. На месте жреца мог быть сын или наследник покойного, что указывало на отношения Осириса и Хора, отца и сына, и способствовало быстрейшему сближению усопшего с Осирисом. Затем жрец исполнял важнейшую часть ритуала – прикладывал специальный нож к устам умершего, что считалось ключевым моментом церемонии, так как позволяло умершему принимать пищу в загробном мире. По словам И.В. Рака, «отверзанию уст» предшествовал и обряд «поиска» Ока Уджат, в котором все 70 дней, пока бальзамировщики мумифицировали тело, пребывала душа покойного и которое, будучи исцеленным жрецами, поможет его оживить. Думаю, эти поиски символически связаны с амулетом Ока Хора, помещавшимся среди слоев льняного полотна, укутывающего мумию.

Затем в жертву приносили священное животное – чаще всего быка. Разделав тушу, для продолжения обряда жрец обычно оставлял сердце или левую переднюю ногу, которыми совершал прикосновение к глазам и рту мумифицированного тела. После отверзания уст наступал черед важнейшей церемонии подношения даров. На столе для приношений выставлялись и изображались обильные еда и питье, читалась молитва о щедром насыщении усопшего. Теперь тело можно было предать земле, но приношения, несмотря на погребенные с мумией припасы, следовало регулярно возобновлять. В основе всего заупокойного культа Древнего Египта, подчеркивает Х. Штрудвик[92], лежал сокровенный страх не перед первой, физической, а перед второй, окончательной и бесповоротной смертью от голода и жажды в вечности загробного царства. Несмотря на четкие указания старшему сыну-наследнику или нанятому жрецу о систематическом проведении заупокойных обрядов, египтяне не были столь наивны, чтобы полагать, что эти обряды, включая приношения, будут совершаться вечно. Поэтому они прибегали к специальным магическим мерам, которые обеспечивали их «снабжение» всем необходимым на долгие-долгие годы, даже когда память о них исчезнет. Такими мерами служили изображения и заклинания, которые столь же успешно, как настоящие кушанья, могли поддержать Ка усопшего. Среди рельефов и настенных росписей гробниц часто встречается сцена пира – усопший сидит у стола, ломящегося от приношений.

Если вы, читатель, не устали следить за повествованием, то, возможно, обратили внимание на новое слово «Ка». Оно обозначает столь значимый для понимания древнеегипетского загробного культа «персонаж», что о нем нельзя не сказать хотя бы несколько слов. Ка – одна из трех неосязаемых ипостасей каждого человека, которая «появляется в момент его рождения и существует как его двойник на протяжении всей жизни и после смерти. На многих изображениях бог – творец Хнум – на своем гончарном круге одновременно лепит и физическое тело человека, и его Ка»[93]. После смерти человека Ка продолжал жить и нуждался в еде и питье. Приношение угощений или изображение их на стенах гробницы поддерживали силы Ка. Заупокойные статуи считались воплощением Ка умершего, иногда головной убор изваяния был увенчан знаком Ка – парой воздетых рук. Для египтян тело было важным условием благополучного пребывания в загробном мире: тела бальзамировали, помещали в подземные гробницы, стремясь сохранить покой усопшего и неприкосновенность приданого. Но твердой уверенности, что тело можно сохранять бесконечно долго, не было. Поэтому египтяне и стали делать заупокойные статуи, которые замещали тело, поскольку были вместилищем Ка умершего, своеобразным «резервуаром» для нематериальных жизненных сил покойного.

По мнению специалистов[94], Ка, двойник, – воплощение не какой-то составной части человека, а полная копия его как индивида. Внешнее сходство двойника с прототипом – лишь условие актуализации целостного образа, но условие обязательное. В книге И.В. Рака есть детальное описание типичной скальной гробницы Среднего царства – гробницы Аменемхета, начальника нома Белой Антилопы во времена правления Сенусерта I[95]. На одной из стен изображен усопший, взирающий на процессии, направляющиеся к нему с дарами. Здесь он совершает особое священнодействие – «смотрение», на что указывает так называемая «формула смотрения»: «Смотрение на деяния, дары скотом и стада́ со стороны предводителя нома Амени, правогласного, обладателя блаженства»[96]. Смысл «смотрения» – «материализация» даров, которые изображены на стенах, перечислены в жертвенных формулах и упомянуты вслух жрецом во время заупокойной службы. Взгляд и самого покойного, и его слуг, и даже посетителей гробницы «оживляет» все, что здесь изображено, написано и произнесено. Этому способствовали и изобразительные традиции заупокойного культа: рисунок глаз на внутренней стороне саркофага помещался «перед лицом покойного, чтобы он мог созерцать восход солнца и видеть приношения в гробничной часовне»[97]. Ведущая в мир иной т. н. «ложная дверь» также изображалась в сочетании с глазами и перед глазами покойного. Тексты пирамид писались техникой врезной иероглифики, что отправляло написанное в мир ушедших и даже творило его. Та же техника использовалась при изготовлении саркофагов – на внутренних сторонах представлены изображения приношений, перечисленных в надписях на наружных поверхностях. Тем самым «текст материализуется, овеществляется, обретая видимый образ»[98]. В одном из саркофагов вокруг мумии находились деревянные модели-копии предметов, обычно изображавшихся на внутренних стенках.

Той же цели – «материализации» даров для Ка усопшего – служила и «формула «перет херу» (буквально: «выхождение голоса», т. е. «сказывание слов»). Структура формул «перет херу» во все эпохи стандартна: «Сказывание слов: 1000 жертвенных подношений в хлебе и пиве, 1000 быками и птицами, 1000…»[99] Считалось, что посетитель гробницы, произнеся вслух эту формулу, «оживит» в Дуате все названное. На одной из внутренних стен рядом с формулами изображены, помимо прочего, два глаза, символизирующие зрение, возвращенное умершему в Дуате.

К обряду «отверзания уст и очей» по назначению примыкает обычай окрашивания глаз, широко распространенный в погребальной практике Древнего Египта с додинастического периода[100]. «На глиняных, в основном антропоморфных, воплощениях глаза обрисовывались зеленой краской – «малахитовой зеленью», получаемой в результате смешивания порошка малахита с вязким веществом… Зеленая смесь наносилась на веки достаточно широкой полосой, окаймляя глаза, что неоднократно отмечалось при описании найденных в погребениях культуры Нагада глиняных скульптур»[101]. Вещный материал из погребений так часто оказывался связан с обычаем окрашивания глаз, что египтолог Т.А. Шеркова оценила его как обязательный ритуал погребения, наряду с ритуальным кормлением и подачей питья покойным. «Подобно тому, как чтение мифологических повествований наделялось магической действенной силой, ритуальное окрашивание глаз гарантировало живущему защиту и всяческое благополучие, а умершему – загробное существование»[102]. Хотя объектом действия здесь, как и в обряде «отверзания уст», являлись либо статуя покойного, либо его посмертная маска и личина на саркофаге, символизирующие Ка, т. е. двойника усопшего, именно окрашивание глаз должно было окончательно наделить умершего способностью видеть, а значит – существовать. Ведь существовать, а тем более существовать вечно, зрительно не «вкушая» даров-приношений – вспомните, читатель, о священнодействии «смотрения», – невозможно.

По хорошо аргументированному мнению Т.А. Шерковой, окрашивание глаз «малахитовой зеленью» восходит к уже знакомому нам мифологическому мотиву обретения Хором своего глаза целым и невредимым, поскольку именно зеленый цвет соотносился в те времена с возрождением, хорошей судьбой, удачей. Свидетельства тому – амулеты и другие священные предметы зеленого цвета, зеленая одежда царей для праздничных церемоний и пр.[103] Не будем игнорировать известный факт: окрашивание глаз в Древнем Египте производилось и сурьмой черного цвета, в повседневной жизни оно могло быть продиктовано гигиенической целью предохранить глаза от инфекций[104]. По оценке Х. Штрудвик, практика окрашивания глаз растертым в пыль пигментом зеленого малахита была в ходу до середины Древнего царства (2686–2181 до н. э.), позднее на смену пришла сурьма, полученная из галенита, добываемого в горах Синая[105]. Сказанное не ставит под сомнение вывод Т.А. Шерковой, что, «обводя веки «малахитовой зеленью», египтяне воспроизводили мифические прадействия по восстановлению полного, целого глаза Хора. Они вкладывали в эти действия магический смысл защиты глаза очерчиванием круга, сообщающего людям силы противостоять сглазу, болезням, слепоте, равнозначной смерти, а также обновление жизненных сил, благополучие, а в погребальном обряде – возрождение после смерти»[106].

Обращаю ваше внимание, читатель: Око Хора здесь является не только символом воскресения после физической смерти, но и охранным, защитным знаком здравствующих египтян. Именно в таком качестве «глаз Уджат» украшал корму и расположенные на корме большие рулевые весла древнеегипетских судов, причем не только погребальных, но и прогулочных и грузовых[107]. Глаз как символ провидения и безопасности рисовали на своих кораблях первые и лучшие в мире мореходы с острова Крит. Увы, крито-минойская цивилизация, как известно, была в буквальном смысле смыта в море гигантской волной, образовавшейся в результате взрыва вулкана на острове Санторини в 1600 г. до н. э. Знаком этот символ и греческим кораблестроителям. Греческие суда уже к VIII в. до н. э. становятся довольно разнообразными и часто соединяют мирные и военные функции, т. е. предназначены не только для перевозки людей и товаров, но и для поражения кораблей противника[108]. Существовали, разумеется, и специализированные корабли, в т. ч. «священные», которые греческие города-государства посылали с дарами в Делос, где, по преданию, родились Аполлон и Артемида, и собственно военные, включая весьма распространенные разбойничьи.

Прислушаемся к впечатлениям очевидца: «Этот разбойничий корабль плывет готовым к бою: снабжен он штурмовальными брусьями – как уши торчат они – и металлическим носом; на нем – железные лапы, и копья, и косы на древках. А чтоб пугать встречных и являться в глазах их неким чудовищем, он окрашен голубою краскою, а с носу он как бы глядит парой страшных глаз…»[109]. Греческий схоласт первой половины III в. Флавий Филострат, прозванный Старшим, рассказавший об устрашающих корабельных глазах, конечно, не присутствовал при атаке тирренцев на священный корабль Диониса с пурпурными парусами и носом в виде золотой пантеры. Но он внимательно рассмотрел эту сцену на живописном полотне, детально описанном в его знаменитых «Картинах». Корабль Диониса весь увит виноградными лозами, в трюме – неисчерпаемый источник драгоценного маронейского вина, сатиры играют на флейтах, неистово пляшут вакханки, словом, тирренцам было чему позавидовать. Но грозные очи их корабля не принесли победы морским разбойникам. Сделав их безумными, Дионис придал им образ дельфинов. «У одного из этих тирренцев бока стали темно-стального цвета, у другого грудь сделалась скользкой, у того на затылке явились спинные плавники, а этот выпускает и хвост; у этого вот пропала уже его человеческая голова, а у того изменилось все остальное, одна голова уцелела; у этого плавником согнулась рука, чтоб плавать, а тот кричит, что у него пропали уж ноги»[110]. Посмеиваясь над метаморфозами разбойников, Дионис советует им из негодного сброда стать хорошими тварями.

Этот случай не поколебал веру мореплавателей в магическую силу глазной символики. По словам Ф. Гудмана, автора одного из собраний магических символов, «магическое использование глаза как защитной эмблемы на носах рыболовных лодок все еще широко распространено в странах Средиземноморья»[111]. В подтверждение автор приводит фотографии современных лодок из Греции, Испании и Португалии. По его наблюдениям, неохотно говоря о магии, многие рыбаки искренне верят: нарисованные соответствующим образом глаза способны видеть рыбу на большом расстоянии и ведут лодку в нужном направлении. Эти рыбаки, естественно, не сознают, что прибегли к древнеегипетской культовой практике, в которой Солнечное Око наделялось мудростью, всеведением, способностью защитить, исцелить, возродить и одновременно – грозной карающей силой. Священный бык древних египтян Апис был зачат лучом солнца, но те же лучи испепеляли врагов фараона.

Есть все основания утверждать: магическая сила глаз была известна и за пределами Средиземноморья. Исследователь древнейших изображений Ариэль Голан отмечает: обычай изображать глаза по обеим сторонам носовой части лодки был распространен в Индии, у народностей Дальнего Востока, у индейцев Америки, хотя здесь «глаз обычно изображался не натурно, а в виде кружка с точкой или других астральных знаков»[112]. Мифопоэтические воззрения древних египтян на природу Солнца сложны и специфичны, но не уникальны. Сходная множественность трактовки нашего светила свойственна и иным солнечным культам, например, сложившимся в несколько менее древние, чем в Египте, времена на территории нынешних Мексики и Перу. Ацтекский бог войны Уицилопочтли требовал постоянно поддерживать силы Солнца, людского защитника, свежей человеческой кровью, и ему приносили многочисленные кровавые жертвы. Бог голубого ясного неба и молодого солнца, Уицилопочтли почитался и как покровитель жизни, обеспечивающий плодородие, и как воин, ежедневно побеждающий силы ночи и не допускающий, чтобы они умертвили солнце. Интересно, что изображалось это верховное божество в виде прелестной крохотной птички колибри, само имя его в переводе означает «колибри-левша». Братом Уицилопочтли был бог ночи, звездного неба и холода Тескатлипока, также считавшийся и благодетельным, и зловредным божеством, творцом мира и его разрушителем. Его называли глазом (!), видящим в ночи, всезнающим и вездесущим, судьей и мстителем. Ацтекский бог солнца Тонатиу, изображавшийся в виде юноши с лицом красного цвета и пламенными волосами, с солнечным диском за спиной, для сохранения молодости и сил должен был ежедневно получать кровь жертв, иначе во время ночного путешествия по подземному царству он мог умереть. Перуанский бог солнца изображался в антропоморфном виде с золотым дискообразным лицом, инки же именовали себя «детьми солнца».

Замечу попутно: во многих культовых традициях диск являлся символом солнца, хотя мог олицетворять луну, небо и даже вращающееся колесо мироздания[113]. В Египте диск с полумесяцем – символ солнечного и лунного единства. В Индии диск с лучами – оружие Вишну-Сурья, знак его абсолютного могущества и силы, созидательной и разрушительной одновременно. В Китае диск с отверстием в центре стал знаком духовного совершенства – космического круга с непознаваемой сущностью – пустотой в центре. Крылатый диск – устойчивая эмблема солнечных богов: Ра – в Египте, Ашшур – в Ассирии, Ахурамазды, бога-творца, – в зороастризме. Сочетая знаки солнца и орла, крылатый диск стал устойчивой эмблемой восходящего светила.

Обожествление солнца засвидетельствовано огромным количеством мифов и преданий самых разных народов с глубокой древности до наших дней, причем в большинстве случаев оно воспринималось как всевидящее Око божества. В Элладе солнце считалось глазом Зевса, отца богов и людей. Зевс – имя индоевропейского происхождения и означает «светлое небо», «дневное сияющее небо». В античности этимология слова «Зевс» связывалась с корнями греческих слов «жизнь», «кипение», «орошение», «то, через что все существует»[114]. Однако наряду с созидательной Зевсу приписывалась и прямо противоположная, разрушительная мощь. На Крите мне довелось видеть древнейший фетишистский символ почитания Зевса – двойной топор «лабрис», магическое орудие, убивающее и дающее жизнь. Изображение лабриса можно рассмотреть на ритуальных вещах между рогами быка, который на Крите считался зооморфным воплощением Зевса. Если вы, читатель, вспомнили об Аписе, священном египетском быке, спешу уведомить: расцвет торговли и культурных контактов Крита с Египтом историки датируют 3-м тысячелетием до н. э.[115], так что возникшая ассоциация не случайна. Основным солнечным богом в Элладе был Гелиос, древнейшее доолимпийское божество, дарующее жизнь и наказывающее слепотой преступников. Он изображался с горящими страшными глазами, в золотом шлеме, на золотой колеснице. Кстати, горящие (красные) глаза – один из непременных атрибутов вредоносных сверхъестественных существ, но о них – чуть позже, сейчас же вернемся к солнечным богам и их символической связи с органом зрения.

Древние римляне оком божества считали бога неба, дневного света и грозы Юпитера, царя богов, отождествляющегося с греческим Зевсом. Как и его греческий близнец, Юпитер совмещал функции защитника, хранителя границ, покровителя земледелия и беспощадного мстителя, бога войны и победы. Именно ему победоносный полководец приносил благодарственную жертву из взятой на войне добычи. В Скандинавии солнце было глазом верховного бога Одина. Часто меняющий обличья одноглазый Один также был одновременно богом магической мудрости, плодородия и войны. В ряде скандинавских преданий источником мудрости, связанной с шаманской интуицией, хитростью и коварством, называется сам единственный глаз Одина. Сходный миф народа фулани из Западной Африки[116] возник – уверен – вне какой бы то ни было связи со скандинавскими легендами. Когда верховное божество фулани Гуэно создавал мир, он вынул солнце из своей глазницы и поместил его на небесах. Гуэно стал одноглазым королем, и одного глаза ему было достаточно, чтобы все видеть, другой же глаз давал людям свет и тепло. Близкие мотивы есть в древнекитайской мифологии. По средневековым источникам, после смерти Паньгу, первого человека на земле, первопредка-великана, части его тела дали начало конкретным космическим явлениям и элементам рельефа. Дыхание Паньгу стало ветром и облаками, голос – громом, левый глаз – солнцем, правый – луной, кровь – реками, жилы и вены – дорогами на земле, плоть – почвой на полях и т. п. В мифах чаморро (Марианские острова) создатель Вселенной Пунтан перед смертью велит сестре-сподвижнице сделать из его глаз солнце и луну, из бровей – радугу, из крови – океан, из тела – землю. Пуруша, первочеловек в древнеиндийской мифологии, приносится в жертву богам путем расчленения на составные части, из которых возникают основные элементы космической и социальной организации. Глаз Пуруши, как вы, читатель, догадались, становится солнцем, дух – луной, дыхание – ветром, голова – небом, ноги – землей и т. п.

Это далеко не единственная интерпретация солнца в древнеиндийской мифологии. По широко распространенным преданиям, светило является одним из глаз тысячеглазого Варуны, верховного самодержца над миром, богами и людьми. Охранитель истины и справедливости, Варуна высматривает правду и ложь и карает виновных. С ним сотрудничает воспетый в «Ригведе» Сурья, солнечное божество или само солнце. Сурья – глаз, всевидящее око богов, особенно Варуны. Всезнающий и всевидящий, озирающий весь мир, Сурья рождается на востоке, приветствуемый певцами, выходит из небесных врат и в течение дня обходит небо и землю, озаряет мир, разгоняет тьму и болезни и испепеляет лучами врагов. Древнеиндийский бог грома и молнии Индра также непосредственно причастен к солнечному культу. Поначалу воспринимавшийся как царь всей Вселенной, Индра порождает солнце, небо и зарю, укрепляет солнце и перемещает его диск. Солнце – глаз Индры, он сражается за него с демоном Вритрой, сокрушает его, чем приводит в движение скованные демоном воды, что обеспечивает процветание и плодородие. Братом-близнецом мудрого и мужественного Индры был Агни, в ведийской и индуистской мифологии – бог огня и домашнего очага. Как и Индра, Агни всеведущ, знает все миры, все пути, все мирские тайны. Он наблюдает за всем на свете, дружественен к людям, соединяет супругов, приносит богатство, поощряет певцов, но поражает врагов и разгоняет светом тьму.

В иранской мифологии верховное божество зороастрийского пантеона – Ахурамазда. Посредник между небом и землей, творящий мир усилием мысли, жрец, Ахурамазда призывает людей к праведной жизни и вершит апокалипсический Страшный суд. Видимым его проявлением, «телом» назван огонь, всевидящим глазом – солнце. Он – духовный создатель и учитель Заратустры, пророка и основателя зороастризма. Будучи осенен неземным светом истины, распорядитель судеб на мосту Чинват, пророк обещал вечное блаженство последователям своего учителя, пособникам зла угрожал муками расплавленным металлом. Индийский бог солнца Варуна, к слову, на грешников насылал водянку, его орудиями были также веревка и петля. Перечень солнечных культов, непосредственно включавших образ глаза, можно расширить. В мифах народа фон (Республика Бенин, Африка) выходящее из моря и опускающееся в него солнце считается глазом верховного морского божества Агбе. В новозеландских вариантах мифов о Мауи – легендарном во всей Океании культурном герое-богатыре – есть сюжет о том, как этот защитник людей привешивает к небу собственный глаз в виде солнца и глаза двух сыновей в виде утренней и вечерней звезд[117]. Сходные мотивы нетрудно обнаружить в армянских преданиях об Арэве – божестве и персонификации солнца, предстающем в образе юноши с огненными волосами, мчащемся по небосводу верхом на льве. Вечером воспламененный и усталый Арэве возвращается к матери, она купает, кормит его, укладывает в постель. Отдохнув, он снова пускается в путешествие.

Сколь ни занятны истории о солнечных богах, чувствую, читатель, пора вспомнить о предмете нашего разговора – зависти. Детальная реконструкция солярных верований – достойная цель специальных трудов, давно написанных маститыми культурологами[118]. Я же обратился к этим мифам, чтобы попытаться понять те явные и скрытые смыслы, которыми наделяются в них глаза и зрение. Уж больно неожиданной и даже мистической оказалась этимология слова «зависть». Помните, «увидеть издалека, засмотреться»? Разве можно присвоить или уничтожить взглядом чужое превосходство? Наука кое-что знает о зрительном восприятии, но подобные факты ей не известны. Да и в повседневной жизни нам как будто бы не приходилось подобное наблюдать. На чем же основана в таком случае повсеместная неистребимая вера в «дурной глаз» и сглаз? Может, и вправду глаз человека обладает некоей пока неизведанной силой? Силой, позволяющей перемещать, воспламенять, оживлять, словом, преобразовывать воспринимаемое?

Где искать свидетельства существования подобной силы? Академические исследования того, что, как и почему мы видим? Обыденный опыт «глядения»? Кое-какие сведения по интересующему нас вопросу в них, разумеется, можно наскрести. Попозже я о них непременно расскажу, и вы сами, читатель, сможете убедиться, как мало конкретных данных об «энергетике» человеческого взора. Почему их мало? Такая «энергетика» – исключительная редкость, уникальный дар? Мы не умеем ее замечать и измерять? Или цивилизовавшееся человечество попросту утратило ее? Если последнее верно, былые сила и мощь человеческого взгляда непременно должны быть обнаружены в «преданьях старины глубокой» или, переходя на современный язык, в древних мифопоэтических текстах. Этими соображениями я и руководствовался, предлагая вам, читатель, слегка прикоснуться к трактовке возможностей зрения и глаза в мифотворчестве разных народов. И надо же было так случиться, чтобы в самой ранней из известных религиозных рукописей – «Тексте пирамид» эпохи V и VI династий (2350–2175 до н. э.) – содержался рассказ о чудесном левом Оке Хора, проглотив которое воскрес великий бог Осирис, убитый братом-завистником Сетом. Вот отрывок из названного текста: «Прими око Гора, принесенное им тебе; вложи его в уста свои. Смотри же, мы несем тебе как исцеление великое левое око. Я принес тебе Око Гора, чтобы ты мог вооружить им лик свой, чтобы оно могло очистить тебя от жестокой руки Сета. Прими Око Гора, которое ты вкушаешь… Прими Око Гора, которое ты прижмешь к груди… Прими Око Гора, освобожденное от Сета; его ты вложишь в свои уста, им ты отворишь свои уста»[119]. Заклинания на стенах пирамид предназначались для обеспечения благополучия усопших фараонов, чьи гробницы они украшали. Только благодаря пожертвованию глаза, подаренного Хором мертвому Осирису, его мумия обрела вечную жизнь. Подношения погребенным фараонам отождествлялись с «великим левым оком» и рассматривались как необходимые средства воскресения и счастливого существования в загробном мире.

Итак, глаз может быть наделен целительной силой, причем вывод этот подтверждается не только египетским, но и иными солярными культами. Предвижу Ваши возможные возражения: «Мифы – сказания о богах и героях. В них стерта грань между явью и вымыслом, в них господствует безудержная фантазия, никак не связанная с реальностью человеческой жизни». Возражение резонное: Око божества не идентично глазу человека. Но не фатальное: прототипом свойств божественного глаза в конечном счете послужили качества глаза человеческого. Мы с вами хорошо помним: человек создан по образу и подобию Божию, но и богов он чаще всего наделяет собственными особенностями. Около полутора столетий назад этот тезис четко сформулировал один из патриархов исследования мифического сознания английский этнограф и историк культуры Эдуард Бернетт Тайлор. Дотошно проанализировав воззрения на божество различных племен и народов, он пришел к заключению: ключ понимания религиозных представлений состоит в том, что «высшие боги народов земли являются отражением самого человечества» и именно «человек является типом, моделью божества». «Человек так часто приписывает своим божествам человеческий образ, человеческие страсти, человеческую природу, что мы можем назвать божество антропоморфитом, антропопатитом и даже антропофизитом»[120]. Другими словами, могучие божества религий мира сформированы по образцу человека: «Их чувства и симпатии, их характер и привычки, их воля и действия, даже самый образ и материальная структура их, несмотря на все приспособления, преувеличения и извращения, содержат черты, в значительной степени заимствованные у человеческой души»[121].

Не буду лукавить: не все с классиком согласны, многие маститые авторы оспаривают эту мысль, но опровергнуть ее никому не удалось. Это вселяет надежду: мифические представления о божественном зрении отражают если не реальную, то желаемую (или возможную) картину зрения человеческого. И важнейшей краской на этой картине является идея о позитивных (целительных, животворящих, спасительных) функциях взгляда божества. Эта конструктивная сила свойственна взору всех, даже самых жестоких, солярных богов. Впрочем, не все они подобны падкому на кровавые жертвоприношения ацтекскому Тонатиу. Древнеиндийское солярное божество Савитар, которого называли мудрейшим из мудрых господином творения, приносит и распределяет дары, богатство, сокровища, счастье, силу, дает долгую жизнь, изгоняет болезни, лечит от истощения, ограждает от колдовства, забирает грехи. Не случайно Савитара именовали «бог счастья». В поздней китайской мифологии есть обитающее на звездах Большой Медведицы божество, Доу-Му, ведающее жизнью и смертью. Почитаемая буддистами как божество света, Доу-Му изображалась сидящей на лотосе с короной на голове. У нее три глаза, один посреди лба поставлен вертикально, благодаря чему она видит все, что свершается в мире. Ей молились, прося охранить от тяжелых болезней и преждевременной смерти.

В китайской же народной мифологии существует «госпожа лазоревой зари» Бися-Юаньцзюнь – богиня-чадоподательница и покровительница детей. В храмах ее изображали матроной, сидящей на красном троне, с двумя помощницами по бокам: Яньгуан няннян («государыня божественного зрения») с огромным глазом в руках, которая охраняет младенцев от болезней, и Сунцзя няннян («государыня, приносящая детей») с новорожденным на руках. Буддистская мифология в Китае, Корее и Японии знает близкое по функциям женское божество Гуаньинь – подательницу детей, спасающую людей от всевозможных бедствий. У тысячерукого изображения богини глаза на ладони каждой руки, ими она видит всех, находящихся в беде в бесчисленных мирах Вселенной, руками же спасает их. В китайских легендах спасительница и исполнительница желаний Гуаньинь может выступать и в грозном обличье воительницы со злом. Говоря о связи исполнения желаний с божественными глазами, можно вспомнить о популярном божестве японского народного буддизма Даруме, приносящем счастье. Особенно любопытным мне показался ритуал, связанный с этим божеством. В Японии в дни религиозных праздников торгуют безглазыми изображениями Дарумы, на которых рисуют один глаз, загадав желание, и дорисовывают второй, когда желание исполнится. Вспомнили о древнеегипетском обряде «отверзания уст и очей»?

В Корее и Китае распространено поклонение и еще одному тысячерукому и тысячеглазому женскому божеству – богине милосердия Квансеым. Покровительствуя рождению и исцелению детей, богиня обладает всеведением, позволяющем ей спасти всех и всюду от всяких несчастий. Дж. Кэмпбелл сообщает и о ряде других буддистских божеств – бодхисатв: в Тибете поклоняются бодхисатве Ушнишаситатапатре, все тело которой усеивают бесчисленные глаза милосердия[122]; в Китае – бодхисатве Авалокитешваре, который, взглянув на полный страданий мир, испытал такое сочувствие, что «голова разорвалась на неизмеримое число голов…а из тела, подобно сиянию ослепительных лучей, выросла тысяча вспомогательных рук, причем на ладони каждой руки возникло око не знающего преград зрения»[123]. Описывая многоголовое изображение этого бодхисатвы, Дж. Кэмпбелл отмечает: верхняя из пирамидально скомпонованных голов принадлежит Будде Амитабхе, поскольку в этом мире Авалокитешвара является верховным посланником качества сострадания Будды. Вторая сверху голова принадлежит Яме, Владыке Смерти, суд которого подчиняется милосердию всевидящего бодхисатвы. В китайской мифологии существует даже особая богиня зрения, являвшаяся целительницей глазных и иных болезней, – Яньгуань. Ее рисовали с человеческим глазом в руках или в чашке, стоящей у нее на коленях.

Целительной силе глаза и взгляда сопутствует сила безграничного познания, мудрости, всеведения. Интересно данное Дж. Кэмпбеллом толкование имени упомянутого выше бодхисатвы Авалокитешвара, который, взирая тысячью глаз на горестную драму мира, сострадательно испускает спасительные слезы. Анализируя смысл имени бодхисатвы, Кэмпбелл отмечает: частица ава означает «вниз», лок – «смотреть, созерцать», локита – «смотрящий», но также то, на что смотрят, видимое, наблюдаемое. Кроме того, лока означает «мир, пространство», а ишвара – «бог, властелин». Таким образом, Авалокитешвара может означать: «Владыка того, что мы видим», т. е. окружающего мира, либо «Владыка, которого мы видим», «Владыка разоблаченного». Тибетцы читают это имя – «Бог, который смотрит». Еще один вариант расшифровки этого санскритского имени – «Владыка, взирающий вниз с высоты»[124]. Мудрую Лхамо, в мифологии тибетского буддизма богиню – повелительницу жизни, хозяйку времени и людских судеб, покровительницу женщин и т. д. и т. п., сопровождает сонм существ-помощников, среди которых Кхйябджуг, чье тело покрыто глазами, а на животе – огромная пасть. Цанцзе, в древнекитайской мифологии культурный герой, на рельефах и гравюрах изображался с четырьмя глазами, по два глаза один над другим, что было символом особой прозорливости. В легендарной истории того же Древнего Китая известен совершенномудрый правитель Яо, изображавшийся иногда с тремя зрачками в глазах. Эрлик, в мифах монгольских народов владыка царства мертвых и верховный судья в загробном мире, в буддийской иконографии изображался с бычьей головой с тремя глазами, проницающими прошлое, настоящее и будущее. Шестнадцатиглазое божество гадания народа фон (Африка), именуемое Фа, обладает ключами от дверей в будущее. Словом, всеведение – это ничем не ограниченное знание всего и вся, включая пространство и время.

Анализ зрительного восприятия сверхъестественных существ позволяет назвать и третью «силу» (функцию) их взгляда. Это, как вы правильно догадались, карающая, разрушительная, а в ряде случаев демоническая сила. Шива, один из ведущих богов индуистского пантеона, само имя которого означает «благой», «приносящий счастье», олицетворял одновременно созидательные и деструктивные основы мироздания. Свиту Шивы составляют злые духи и оборотни, живущие на кладбищах и питающиеся человеческим мясом. Еще более грозные существа являются эманацией духа этого бога. Губительной силой обладает и третий глаз Шивы, находящийся посередине лба. Его пламенем он сжег бога любви, попытавшегося его отвлечь от аскетических подвигов. В ирландской мифологии Балор, предводитель демонов, поражал врагов взглядом своего единственного глаза. Во время битвы веко этого глаза приподнимали четыре человека. Аналогичным «даром» обладали и три сестры – горгоны из греческой мифологии: старшие – бессмертные Сфено и Эвриала и младшая – смертная, но более популярная Медуза. Чудовищные порождения морских божеств Форкия и Кето, они отличались ужасающим видом: крылатые, покрытые чешуей, со змеями вместо волос, с клыками, со взглядом, превращающим в камень все живое. Не буду пересказывать широко известную историю о Персее, обезглавившем спящую Медузу, напомню лишь, что родившийся из капель ее крови крылатый конь Пегас носит Зевсу громы и молнии, которыми тот разит врагов, и по совместительству наделяет вдохновением поэтов. Впрочем, молнии мечет глазами не только Зевс, но и большинство его коллег богов-громовержцев. У эвенков так поступает Агды, хозяин грома и молнии, и этот перечень можно продолжить.

Мифический чудовищный змей Василиск обладал способностью убивать не только ядом, но и взглядом. Сходно воздействовал взгляд великана Хумбабы из мифологии Древнего Двуречья[125]. По данным А. Голана, в мифах североамериканских индейцев фигурирует женщина, испепелившая мужа своим взглядом, в других мифах представлено некое существо с повязкой на глазах, причем если повязка удалялась, то человек, на которого падал взгляд этого существа, тут же умирал[126]. По повести Н.В. Гоголя всем известен персонаж восточнославянской мифологии Вий, чей смертоносный взгляд скрыт огромными веками или ресницами, которые поднимали вилами его помощники. В греческой мифологии есть кровавое чудовище Ламия, похищающее и пожирающее детей. Так как Гера лишила ее сна, она бродит по ночам. Сжалившийся над ней ее бывший возлюбленный Зевс даровал ей возможность вынимать свои глаза, чтобы заснуть, и лишь тогда она безвредна. «Поверье о том, что взгляд сверхъестественного существа может убить человека, имеет глобальный характер, – полагает А. Голан, – следовательно, оно зародилось очень и очень давно, если посредством устной передачи от соседа к соседу обошло весь мир. Похоже на то, что дожившее до ХХ века суеверное понятие «дурной глаз», «сглазить» существует уже по меньшей мере двадцать пять тысячелетий»[127]. Любопытная деталь: в Средние века в Европе массовый характер приобрели стирание, выскабливание, выкалывание глаз «демонических персонажей» на иконах, фресках, книжных миниатюрах с целью лишить их «дурной силы»[128]. Представители «сатанинского воинства» нередко изображались в профиль во избежание прямого зрительного контакта со смотрящим[129].

К «сглазу» мы непременно вернемся, сейчас же попытаемся подытожить зрительные способности мифических персонажей. По моим подсчетам, око (глаз, взгляд) сверхъестественных существ наделено по меньшей мере тремя неординарными возможностями. Во-первых, даром мгновенно проницать пространство и время, все сущее в небесном, земном и подземном мирах в прошлом, настоящем и будущем, способностью видеть внутренний мир и судьбу человека, словом, выступать «органом» всевидения и всеведения, мудрости и проницательности. Во-вторых, божественное око может пробуждать к жизни, воскрешать, спасать, сохранять и исцелять мир в целом и его отдельные создания, прежде всего человека, иначе: быть «органом» милосердия высших сил, оберегом от бедствий, болезней и даже смерти, залогом удачи, процветания, счастья. В-третьих, взгляд мифических существ способен наказать, покарать, испепелить, превратить в камень, просто лишить жизни клятвоотступников, врагов миропорядка, всех тех, кто встанет на пути грозных, превосходящих человеческое разумение, разрушительных сил.

Вспомнив, что мифы – плоды творчества Homo loquens – человека говорящего, причем говорящего, как нам с вами хорошо известно, не столько о том, что есть, сколько о том, почему это произошло, можно заключить: представления о глазах и зрении – фантастический вымысел, законсервированный в сказаниях о героях и богах. Заключение резонное, но поспешное: мифопоэтическая трактовка зрительного восприятия вышла за пределы культового или бытового пересказа преданий и легенд. Да и часто ли мы предаемся подобным пересказам после того, как выросли дети?! Зато нередко требуем смотреть нам в глаза у распекаемого подрастающего поколения. Ищем взор любимого человека, значимого собеседника, начальника. Раздражаемся, когда нас в упор разглядывают незнакомые люди. Боимся сглаза. Робеем перед иконописными ликами святых, которые как будто всматриваются в нас, стоящих перед ними, и видят все тайные чувства и мысли. И таких «нас» – миллионы.

Илл.1

В Успенском соборе Московского Кремля на одной из икон XIV в. Христос предстает со столь строгим ликом и пронизывающим взглядом, что в народе за подобными изображениями закрепилось название «Спас Ярое око»[130]. Долго простояв у этой иконы (илл. 1), вдруг ощутил: Спаситель меня не только осуждает, но и жалеет. Искусствоведы полагают: «Особое выражение лица Спасителя достигалось тем, что левый глаз смотрел ласково и одобрительно, в то время как правый – сурово и отвергающе»[131]. Много позже узнал, рассматривая лицо: наибольшее внимание мы уделяем глазам, начиная с левого, на котором взор останавливается чаще и дольше[132]. Чтение лица слева направо исследователи полагают культурно обусловленным приемом зрительного восприятия представителей европейской культуры, хотя напомню, именно левый глаз древнеегипетского Хора символизировал воскрешение после смерти. Впрочем, символика «левизны» – предмет особого разговора. Вернемся к божественным ликам. В Греции и на Балканах в виде фресок, а в России на сравнительно небольших иконах встречается изображение Христа как Недреманного ока (илл. 2). Как отмечает К.Х. Фельми[133], в одной из древнерусских рукописей, хранящихся в Российской государственной библиотеке, содержится объяснение сложных икон, в том числе «Недреманного ока», по поводу которого цитируется «Физиолог»[134] – документ IV–V вв., связывающий животных с историей спасения и приписывающий Господу слова: «Я сплю, а очи мои божественные и сердце бдят».

Илл.2

«Всевидящее Око Божие» – еще один распространенный сюжет русской иконописи – изображает видения Иезекииля, одного из четырех великих пророков Ветхого Завета. Пророчества Иезекииля носят причудливый характер и отличаются богатством таинственных символов. В двух пророчествах (Иез. 1:10) в свете пламени, клубах дыма и при страшном шуме являлись четыре Херувима о четырех лицах каждый. Одно из них – человеческое, второе – лицо льва, третье – тельца, четвертое – орла. Кроме того, у каждого Херувима четыре крыла, под которыми находились человеческие руки. Движение Херувимов быстрое, как сверкающая молния. Подле каждого существа пребывали сияющие колеса, ободья которых «полны были глаз» (Иез. 1:18). В колесах заключен дух Херувимов, в шуме их крыльев слышался глас Всемогущего, восседающего в вышине на сапфировом престоле, светящемся расплавленным металлом. В другом видении, описывая тех же Херувимов, пророк отмечает: «И все тело их, и спина их, и руки их, и крылья их, и колеса кругом были полны очей, все четыре колеса их» (Иез. 10:12). Эти красочные пророчества не могли не вдохновить иконописцев, знающих из псалтыри: «око Господне над боящимися Его и уповающими на милость Его» (Пс. 32:18). Иконы «Всевидящее Око Божие» получались необычными, под стать вдохновившему их видению: композиция из нескольких кругов, в центре которых четырехконечная звезда, рассекающая странный двойной лик с четырьмя глазами и одним ртом (илл. 3). По мнению К.Х. Фельми, эта деталь представляет собой лик солнца (или солнца и луны одновременно), на что указывают исходящие от лика лучи[135]. При этом исследователь иконописных образов Христа предлагает вспомнить слова пророка Исаии, обращенные к народу Иерусалима и иногда цитирующиеся на иконах данного типа: «Не будет уже солнце служить тебе светом дневным, и сияние луны – светить тебе; но Господь будет тебе вечным светом, и Бог твой – славою твоею. Не зайдет уже солнце твое, и луна твоя не сокроется, ибо Господь будет тебе вечным светом, и окончатся дни сетования твоего» (Ис. 60:19–20).

Илл.3

Здесь можно вспомнить о древних солнечных культах, в которых, как мы выяснили, солнце – и божество, и его око. О том, что Бога Отца долгое время было принято изображать не в человеческом облике, а в виде глаза[136]. Устами пророка Иезекииля Господь Бог неоднократно говорил вероотступникам: «И не пощадит тебя око Мое, и не помилую, и воздам тебе по путям твоим» (Иез. 7:4). А выдающийся представитель греческой церкви VIII в. Иоанн Дамаскин, отстаивая в острой полемике обычай иконопочитания, писал, что «глаза Господа выражают Его всесозерцательную силу и всеобъемлющее видение». Иконоборческий собор 754 г. проклял Иоанна Дамаскина как «сочинителя лжи и учителя нечестия», а Вселенский собор 787 г. объявил его «глашатаем истины». Развитие европейской религиозной живописи свидетельствует: в оценке символики божественных глаз этот отец церкви наверняка может быть назван глашатаем истины. Подтверждением являются не только названные сюжеты русских икон, но и многие картины западноевропейских художников, особенно те, что написаны в стилистике символически насыщенных аллегорий.

Один пример. «Аллегория христианства» (илл. 4) – так называется полотно нидерландского художника Яна Провоста (1465–1529). Относясь к типу т. н. сочиненных, т. е. сконструированных назидательных композиций, особыми художественными откровениями картина не блещет, но может служить отличной иллюстрацией общеизвестной во время ее создания и понятной поныне христианской символики. Слева – полусидящая фигура Христа в красном плаще (однозначной интерпретации не поддается, возможно, намек на царственное происхождение и жизненную силу), белой набедренной повязке (знак распятия), с мечом в правой руке (в данном контексте меч – символ мученичества и духовной крепости), со следом прокола копьем на груди. Левая рука Спасителя обращена вниз и указывает на богато изукрашенный сундук, здесь символизирующий сокровищницу истины. Справа на картине изображена сидящая Дева Мария с диадемой на распущенных золотистых волосах, в синем с золотой оторочкой хитоне, с открытым ларцом на коленях, на крышке которого восседает белый голубь, символ Святого Духа, а внутри находятся янтарные бусы, которые со времен Овидия символизируют слезы. Напомню согласно «Метаморфозам» Овидия: – а эта книга входила в круг обязательного чтения просвещенных нидерландцев той поры, – в янтарь превратились слезы дочерей бога солнца Гелиоса, оплакивавших гибель своего брата Фаэтона. В правой руке Дева Мария держит цветок лилии, знак ее непорочности и чистоты, кроме того, символизирующий воскрешение Христа. В центре композиции – серебристый шар с небольшим крестом на «макушке», лежащий на открытой ладони, которая как бы парит в воздухе. Шар – указание на власть, рука же – символ Бога Отца. Вверху над Христом – белый агнец с крестом (невинность, кротость), над Марией – полураскрытая Библия, между ними – Всевидящее Око (знак Бога Отца) пристально и изучающе всматривающееся в зрителя.

Илл.4

Знаково-дидактический характер «Аллегории христианства» (1510–1515) Яна Провоста очевиден. Обратил же я ваше внимание на нее по трем причинам. Первая. Специалистам известно: по числу изданий эмблематических сборников, содержащих кодовые ключи для понимания скрытого смысла художественных произведений, Нидерланды занимают одно из ведущих мест в Европе. Появление такого типа изданий обусловлено распространенностью символического типа мышления, склонного к изощренному эмблематизму, и в то же время – задачей просвещения широкой публики. «Сформировавшись из геральдических изображений и девизов позднего Средневековья, первые сборники эмблем были опубликованы в середине XVI века в Италии, – пишет один из исследователей смыслового контекста нидерландской живописи В.А. Садков. – Знаменитая, многократно переиздававшаяся «Книга эмблем» миланского гуманиста Андреа Альчато (1531) стала наряду с опубликованной впервые в 1594 году «Иконологией» ученого монаха Чезаре Рипа образцом для аналогичных произведений, создававшихся в других странах»[137]. Замечу попутно: первое подобное издание на русском языке появилось лишь в 1763 г. и озаглавлено: «Иконологический лексикон или руководство к познанию живописного и резного художеств, медалей, эстампов и проч. с описанием, взятым из разных старых и новых стихотворцев». Ниже указывалось: текст переведен с французского Академии наук переводчиком Иваном Акимовым. Но вернемся в Нидерланды. Если вы обратили внимание на даты выхода в свет сборников эмблем, то, вероятно, заметили, что «Аллегория христианства» создана раньше. Значит, и до массового распространения учебников эмблематики скрытая символика картины была понятна публике. Достаточно популярное в западноевропейской живописи изображение Всевидящего Ока на рубеже XV и XVI вв. точно не требовало дешифровки.

Вторая причина разговора о картине Яна Провоста – доступность ее символического содержания современному зрителю. Сегодня в России, как и четыреста лет назад в Нидерландах, многочисленные энциклопедии и словари символов по-прежнему остаются распространенной формой массовой культуры[138]. Возросший за последнее десятилетие интерес к такого рода справочникам обусловлен, по-видимому, подспудным стремлением восстановить нарушившуюся в нашу переломную эпоху связь времен. Знание символики, фиксирующей возникший в древности скрытый, а потому «подлинный» смысл зримых образов, как нельзя лучше дает почувствовать укорененность в историческом времени и пространстве. Однако знаковый подтекст «рассматриваемой» картины доступен, уверен, и тем нашим современникам, которые не успели проштудировать названную «энциклопедическую» литературу. По-видимому, дидактические специализированные издания – не единственное средство приобщения к символике. Третья причина обращения к «Аллегории христианства» – любопытная образная деталь. В центре нижней кромки полотна находится симметричное верхнему еще одно изображение глаза, тоже в ореоле солнечного сияния с лучиками по кругу. Но если верхнее Око смотрит строго-взыскующе, нижнее – сощурено в лукавой улыбке. Эта «глазная» вертикаль, в которой серьезный «верх» сочетается с шутливым «низом», заставляет иначе взглянуть на статичные фигуры Христа и Девы Марии и придает композиции близкий мне оттенок беззлобной иронии. Поэтому, вероятно, и захотелось поделиться с вами своим впечатлением.

Иконы «Всевидящее Око Божие», обязательным элементом которых являются круги, требуют вспомнить и о символике этой простой и одновременно загадочно-притягательной геометрической фигуры. Любая точка круга, не имеющего ни начала, ни конца, равноудалена от центра, что позволяло уже в древние времена оценивать его как космический знак целостности, полноты, постоянства, вечности, самодостаточности, гармонии, совершенства. По словам египтологов, «в древнеегипетской письменности идеограмма в виде круга с точкой в центре, символизирующая солнце, представлена в целом ряде слов, обозначающих различные по протяженности периоды времени (день, вечер), собственно время, а также понятие вечности»[139]. Употребление солярной символики в этих терминах объясняется принятым в Древнем Египте принципом исчисления времени по движению солнца по кругу, циклически возобновляющемуся каждый день, каждый год, вечно. Археологически зафиксировано, что именно круг (или система кругов, концентрически вписанных друг в друга) являлся моделью организации пространства поселений, святилищ, захоронений и, разумеется, жилищ. В долине и дельте Нила в Египте такие сооружения возникли не позднее V тыс. до н. э.[140] Широко известна круговая структура мегалитических знаков, сооружений эпохи неолита. А знаменитый Круглый стол из легенд о короле Артуре стал мировым символом равенства партнеров по общению, равно как и передаваемая по кругу трубка мира у индейцев Северной Америки выступила символом единства целей и общности интересов. По поверьям многих народов, круг очерчивает безопасное пространство для того, кто находится внутри. В древнеегипетском заклинании против скорпионов предлагается начертить вокруг кровати круг, чтобы обезопасить себя от укуса[141].

«Она идет прямо к нему. В страхе очертил он около себя круг. С усилием начал читать молитвы и произносить заклинания, которым научил его один монах, видевший всю жизнь свою ведьм и нечистых духов. Она стала почти на самой черте; но видно было, что не имела сил переступить ее и вся посинела, как человек, уже несколько дней умерший. Хома не имел духа взглянуть на нее. Она была страшна. Она ударила зубами в зубы и открыла мертвые глаза свои. Но, не видя ничего, с бешенством – что выразило ее задрожавшее лицо – обратилась в другую сторону и, распростерши руки, обхватывала ими каждый столп и угол, стараясь поймать Хому. Наконец остановилась, погрозив пальцем, и легла в свой гроб». В первую ночь философа Хому Брута начертанный им круг спас от козней убитой красавицы ведьмы. Даже когда гроб с ее телом вдруг сорвался со своего места и со свистом начал летать по всей церкви, рассекая во всех направлениях воздух, философ видел, что он не мог зацепить очерченного им круга. И хотя на третью ночь круг не уберег бурсака от гибели, не буду оспаривать его магическую защитную силу, описанную гениальным Николаем Васильевичем Гоголем. Вспомнили, читатель, как с замиранием сердца в детстве читали «Вий»? Совершенство геометрии круга настолько заворожило авторов многочисленных энциклопедий символов, что и они, проигнорировав печальную участь Хомы, не только не усматривают в нем никаких изъянов, но и превозносят его символизм до небес. Вот что пишет о круге Дж. Купер: «Универсальный символ. Означает целостность, непрерывность, первоначальное совершенство. Округлость священна как наиболее естественное состояние, содержащее самость, неявленное, бесконечное, вечность. Это время, заключающее в себе пространство, и отсутствие времени, как отсутствие начала и конца, пространства, верха и низа. Как циркулярность и сферичность это отрицание времени и пространства, но означает также возвращение, возвратное движение. Это небесное единство, солярные циклы, всякое цикличное движение, динамизм, бесконечное движение, завершение, исполнение, Бог»[142].

Не знаю, как у вас, читатель, у меня от этого изобилия мудреных слов голова пошла кругом и «в зобу дыханье сперло». Впрочем, абстрактность этой геометрической фигуры позволяет с легкостью «рассмотреть» в ней неисчислимое множество скрытых смыслов, что, по-видимому, и отразилось на символике круга в разных культурно-исторических контекстах. Дж. Купер приводит слова Платона о том, что круг – «подвижный образ вечности недвижной»[143], и цитирует неизвестного мне Гермеса Трисмегиста: «Бог есть круг, центр которого везде, а окружность – нигде»[144]. Откройте любое подобное издание, и вы с легкостью продолжите и расширите перечень символических ассоциаций, рожденных геометрическим совершенством круга. Но это круг, безупречная абстрактная фигура. Глаз-то как приобрел божественный статус? Ведь орган зрения всегда конкретен, он не всеобщее достояние, как круг, а чей-то. Каждый знает, глаз весьма уязвим и несовершенен. Его легко засорить, он может слезиться, воспалиться, утратить четкость образа и даже вовсе ослепнуть. Зрение нередко обманывает нас, какой уж тут дар всевидения и всеведения! Ладно бы еще, если бы наши глаза доставляли исключительно прекрасные впечатления и поэтому выступали объектом поклонения. Увы, цветущей сакурой мы любуемся реже, чем кучей мусора.

Словом, как ни крути, ни глазное яблоко, ни роговая оболочка, ни стекловидное тело, ни радужка и хрусталик, ни зрительный нерв и цилиарное тело – ни врозь, ни в совокупности – названными в ходе анализа мифов волшебными силами не обладают. Вы вправе возразить: в мифах речь шла о глазах и зрении сверхъестественных существ, а не простого человека, строение глаза которого я напомнил. Так-то оно так, но изображение божественного Ока во всех случаях совпадало с образом человеческого глаза, и именно он зачастую становился объектом магических манипуляций. Древнеегипетский обряд «отверзания уст и очей» – явное и не единственное тому подтверждение. По словам Л.Е. Этингена, составившего презанятную «Мифологическую анатомию», «население Целебеса ранее было убеждено в том, что лучший способ достичь успеха в жизни – это «внедрение» в себя душ других, более могущественных людей или существ. Поэтому оправдывался обычай, когда после убийства у вождя или начальника вырывали глаза и проглатывали их. Полинезийцы с той же подоплекой «отдавали дань» глазам врагов. У таитян лучшим подарком королю считался глаз юноши. Маори были убеждены, что съеденные глаза врага придают зоркость»[145].

Не исключаю, подобные магические действия с человеческими глазами показались вам, читатель, чрезмерно жестокими и примитивно-экзотическими. Такие сведения мы обычно отторгаем как не имеющие к нам отношения. Предлагаю поэтому обратиться к более близким по духу славянским народным поверьям о глазах и зрении покойников. Именно так называется статья этнолингвиста Н.И. Толстого, сведения из которой я и хочу предложить вашему вниманию[146]. Прежде всего напомню: по славянским верованиям, смерть и загробная жизнь связаны с переходом из «белого», «божьего света» в мир мрака и вековечной тьмы. «По этой причине, – полагает Н.И. Толстой, – во многих славянских зонах, особенно у южных и восточных славян, строго соблюдался обряд зажигания свечи в предсмертный час, когда умирающий «испускает дух»[147]. Убеждение в необходимости света для уходящего во тьму умершего дополняются представлениями, что и на том свете покойнику нужны зрячие глаза, и об этом должны побеспокоиться его близкие. Одним из первых свидетельств беспокойства русских о зрении покойников Н.И. Толстой называет сообщение А.С. Пушкина. В разговоре со своим цензором, собирателем русского фольклора И.М. Снегиревым, состоявшемся в сентябре 1826 г., поэт заметил, что «есть в некоторых местах обычай Троицкими цветами обметать гробы (здесь – могилы, надгробия. – А. Д.) родителей, чтобы прочистить им глаза»[148]. В этой связи исследователь упоминает известный в народной культуре факт запрета определенных действий (прядение, беление хаты) в определенные дни (пятница, дни поминовения усопших), поскольку они могут засорить глаза покойным родителям.

Среди ритуалов, направленных на то, чтобы родным покойникам на том свете «было видно», наряду с зажжением свечи в некоторых местах сохранился и так называемый белый траур – обычай в память об усопшем в течение года носить белую одежду, равно как и обычай обряжать покойника во все светлое[149]. «От темной одежды загробная жизнь темной будет» – так объясняли белый траур его сторонники. Значимость мотива человеческих глаз в заупокойных славянских ритуалах подтверждается и наличием соответствующих изобразительных символов на надгробиях. «На сербских и македонских надгробиях XIX – начала ХХ в., так же как и на боснийско-герцеговинских надгробиях более раннего периода, часто встречается изображение человеческих глаз в виде двух окружностей, полуокружностей и витков, соединенных одной петлей, опущенной книзу и дающей очертания носа»[150]. Погребальный контекст идеограммы глаз побуждал использовать ее в сочетании с другими «загробными» образами: древа жизни, солнца – света или христианского образа виноградной лозы и гроздьев винограда как символов царствия небесного. В Болгарии идеограмма глаз используется на обрядовых печеньях, выпекаемых в календарные праздники. Существенно, что абсолютное большинство таких сакральных хлебов сочетает символы круга, креста и глаз, а выпекаются они в дни, связанные с культом предков, с покойниками, с загробным миром. В заключение Н.И. Толстой отмечает: прямая связь между сербскими верованиями о глазах и зрении покойников с идеограммами глаз на средневековых сербских надгробиях не вызывает сомнения, хотя интерпретация семантики этого образа как продиктованной культом мертвых пока остается гипотетичной. Критичность ученого к результатам собственного исследования похвальна. Многажды сказано: наука – систематическое сомнение, лишь здравый смысл обладает безапелляционным знанием. Но в данном случае присловье о предположительности толкования «глазной» символики звучит несколько нарочито. В качестве постскриптума автор объясняет часто употребляемое в болгарской языковой среде легкое проклятие «Да му се не види!», близкое к русскому «Чтоб ему пусто было!», «Чтоб он сдох!». В контексте изложенного это проклятье следует понимать «как пожелание, чтобы ему, т. е. адресату, было ничего не видно на том свете… То, что речь идет о возможности видеть именно на том свете, подтверждается значительным числом болгарских заклинаний и проклятий на тему «неблагополучного» пребывания на том свете и в могиле»[151]. Добавлю: глаз как символ Провидения можно обнаружить на надгробиях XIX в. в Англии[152].

Почтительное отношение к глазам и зрению в погребальных ритуалах славян, возможно, связано с достаточно распространенными славянскими народными верованиями о глазах как одном из вместилищ души[153]. Хотя основным местом ее пребывания является сердце, а сама она весьма подвижна – уходит в пятки от страха, например, поверья ряда славянских народов, по свидетельству этнолингвиста С.М. Толстой[154], помещают ее именно в глазах. Подобное мнение бытует в ряде районов Польши, на Западной Украине. На Львовщине отмечено поверье, что душа расположена в зрачке, в Карпатах – что она покидает тело через глаза. И еще одно важное для нас наблюдение С.М. Толстой: «Душа может представляться как отражение, изображение человека в зеркале, в воде (колодце), на масляной поверхности… Обычай закрывать зеркало или оборачивать его к стене, когда в доме случится смерть, объясняется часто тем, что душа умершего может «остаться» в зеркале (или сосудах с водой) в виде отражения и затем вредить обитателям дома. По этой же причине, т. е. из страха перед возможными обитателями зазеркалья – душами покойников, мужчины на Балканах брили друг друга, чтобы не пользоваться зеркалом и уберечься от душ-отражений»[155].

Итак, смотреть может быть страшно: многим из нас хотелось зажмуриться при виде ужасающих сцен. Я знаком с молодой женщиной, которая любит фильмы ужасов, но смотрит их с закрытыми глазами. Дети нередко прячутся под одеяло, чтобы не видеть ночных страшилищ. Невидимое как бы исчезает, утрачивает свою пугающую силу. Смотреть может быть опасно. Широко известна трогательная легенда о древнегреческом певце Орфее, жившем в первой четверти II тыс. до н. э.[156] Сила его пения была так велика, что им он вызывал различные чудеса: приводил в движение деревья и скалы, укрощал диких зверей. Когда его жена Эвридика умерла, укушенная змеей, он сошел в аид, чтобы возвратить любимую супругу, и там игрой на цитре и пением так растрогал царицу теней, что она позволила Эвридике следовать за мужем в царство живых, но с условием, чтобы Орфей не смотрел на жену, прежде чем войдет в свой дом. Орфей не утерпел, оглянулся, и Эвридике пришлось вернуться в подземное царство. Историки античности отмечают: этот сюжет – иносказательное изложение мистического опыта посвящения в Орфические таинства – мистерии. Само слово «мистерия» (от греч. «закрываю рот, глаза» и т. п.) означает в единственном числе тайну, а во множественном – таинственное служение или употребляемые при этом таинственные предметы. Орфические мистерии символизировали переход от мрака к свету, от страха к радости и веселой, беззаботной жизни в вечности. Высшей степенью посвящения считалось созерцание божества, приносившее высочайшее блаженство. Божество находится на бесконечно далеком расстоянии от человека, это сила, непостижимая умом и не имеющая четкого изображения, «встреча» с ним, предваряемая целым рядом совершаемых ночью, при свете факелов, действий и обрядов в сопровождении экстатической музыки – редкостное счастье, доступное лишь посвященным.

Легенда об Орфее и Эвридике – не первый и не единственный пример повествования, включающего мотив запрета созерцать сакральное. В книге «Бытие» главного ветхозаветного пророка Моисея содержится рассказ о племяннике Авраама Лоте, обосновавшемся по предложению дяди в Содоме, местности, которая за неправедность жителей была обречена Богом на истребление. Авраам умоляет Бога пощадить город, если в нем найдется хотя бы десять праведников. Он соглашается и посылает в Содом двух ангелов, дабы убедиться, насколько грешны содомляне. Лот оказывает гостеприимство ангелам и приглашает их в свой дом. Содомляне же окружают жилище Лота и требуют вывести пришельцев, чтобы «познать их». Лот просит не делать прибывшим зла и предлагает толпе двух своих дочерей, «которые не познали мужа». Толпа не унимается, и ангелы поражают осаждающих дом слепотой, а Лота с женой и дочерьми выводят из обреченного города, запретив оглядываться и останавливаться. «И пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь от Господа с неба, и ниспроверг города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих, и [все] произрастания земли. Жена же Лотова оглянулась позади его и стала соляным столпом» (19:24–26). Оглядываться было запрещено не только Лоту с домочадцами и Орфею с супругой, но и героям многих волшебных сказок, иначе их ждала неминуемая кара.

Во всех библейских текстах, включая Евангелия, слепота – это не только наказание за ослушание божественной воли, лишающее возможности любоваться земными прелестями. Это и «неспособность к восприятию духовной истины, проявляющейся в реально видимом и слышимом. Такое состояние душевной черствости может быть результатом или нравственной испорченности, или по Божьей воле»[157]. С оценкой одного из авторов солидного современного словаря по новозаветной библеистике трудно не согласиться: само спасение в христианской литературе часто связано с ви́дением. Ветхозаветные пророки призывают кару на еврейский народ за то, что он имеет глаза и уши, но не видит и не слышит (Ис. 6:9-10, 48:3; Иер. 5:21). Исцеление слепого в Вифсаиде, которое описано у Марка (8:22–26), символизирует постепенное раскрытие духовного зрения учеников. Рассказ Иоанна об исцелении слепого (Ин. 9) – также повествование об обретении духовного ви́дения. Иисус говорит о своей миссии, что несет прозрение: «На суд пришел Я в мир сей, чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы» (Ин. 9:39). Высшая вера, по Иоанну, состоит в том, что человек не видит чудес и знамений, но все же верит (Ин. 20:29). Тема ви́дения у Иоанна сопрягается с темой света, символом которого служит Иисус: «Я, свет, пришел в мир, чтобы всякий верующий в Меня не остался во тьме» (Ин. 12:46). У Матфея и Луки «символика исцеления слепых не получила столь полного развития, хотя понимание таких чудес, безусловно, выходит за рамки физического измерения»[158] и также является метафорой веры или спасения.

Показательно: выражение «сыны света», не встречающееся в Ветхом Завете, использовалось как именование верующих в кумранских рукописях и в Евангелии от Иоанна, создавшего достаточно разработанное богословие света как символа Божественного присутствия[159]. Чрезвычайно интересно в контексте поисков символики глаза и используемое Лукой и Матфеем понятие «чистого» и «худого» ока. У Луки оно служит средством распознавания Мессии: «Светильник тела есть око; итак, если око твое будет чистым, то и все тело твое будет светло; а если оно будет худо, то и тело твое будет темно. Итак, смотри: свет, который в тебе, не есть ли тьма?» (11:34–35). Матфей в аналогичном эпизоде (6:22–23) акцентирует связь «чистого» ока с милостью, щедростью, а «худого» – скаредностью[160]. Такая трактовка воспроизводит ветхозаветную интерпретацию: «Из имения твоего подавай милостыню, и да не пожалеет глаз твой, когда будешь творить милостыню. Ни от какого нищего не отвращай лица твоего, тогда и от тебя не отвратится лице Божие» (Тов. 4:7). О том же говорит и Моисей во Второзаконии: «Если же будет у тебя нищий кто-либо из братьев твоих…то не ожесточи сердца твоего и не сожми руки твоей перед нищим братом твоим» (15:7) и берегись, чтоб «глаз твой сделался немилостив к нищему брату твоему» (15:9). Важная для нашей темы деталь: немилостивое, худое, злое око нередко квалифицируется в ветхозаветных текстах как завистливое. Книга Премудрости Иисуса, сына Сирахова: «Зол, кто имеет завистливые глаза, отвращает лицо и презирает души. Глаза любостяжательного не насыщаются какою-либо частью, и неправда злого иссушает душу. Злой глаз завистлив даже на хлеб и в столе своем терпит скудость» (14:8-30). Книга притчей Соломоновых: «Не вкушай пищи у человека завистливого и не прельщайся лакомыми яствами его; потому что, каковы мысли в душе его, таков и он; «ешь и пей», говорит он тебе, а сердце его не с тобою» (23:6–7). Словом, как настаивает Соломон, «кроткое сердце – жизнь для тела, а зависть – гниль для костей» (Пр. 14:30), не позволяющая светло и чисто смотреть на мир.

Думаю, читатель, мы достаточно погрузились в мифопоэтическую символику глаза и сполна ощутили его недюжинные способности: служить окном в мир и быть лоцманом в физическом и духовном пространствах, дарить образы, без которых был бы скуден внутренний мир, проницать суть людей, вещей и событий, быть защитником и судией, карать и миловать, радовать и огорчать и т. д. и т. п. Впрочем, и по каждодневной речевой практике[161] нам с вами хорошо известно: глаза и зрение выполняют множество функций, выходящих за их прямые обязанности поставлять картинки окружающего. Видеть – это, разумеется, получать зрительные образы, но и знать, думать, оценивать, испытывать, переживать, переносить, встречать кого или что-нибудь… Глаза – это, разумеется, орган зрения, имеющий цвет и форму, но они радуются, тоскуют, умоляют, т. е. являются самостоятельным субъектом бурной эмоциональной жизни. Взгляд можно определить как зрительную ось, но он ласкает, негодует, зовет, буравит, провожает, пожирает, отталкивает, зовет, испепеляет. Фигуры речи? Согласен. Как ни старайся, стену взглядом не пробуравишь, костер не разожжешь, не наешься и противника не опрокинешь. Почему же так говорим и не удивляемся, когда слышим?

Под занавес наших «глазо-символических» изысканий приберег для вас, читатель, прелюбопытную археологическую находку. В 1938 г. археологом М. Мэллоуном в городище Телль-Брак, расположенном на притоке Евфрата реке Хабур, – ныне территория Сирии – найдено храмовое здание урукского периода в истории Месопотамии. Месопотамией (от греч. «междуречье») называется, напомню, природная область в Передней Азии, граничащая на западе с Евфратом, на востоке – с Тигром, на севере – с южным отрогом Тавра, на юге – с Медийской стеной. Нас, понятно, интересует не география этой местности, а зародившаяся на ней древнейшая из известных цивилизация: первые поселения здесь появились еще в 4500–4000 гг. до н. э. Около 3300 г. до н. э. сюда пришли шумеры, основавшие города-государства и оставившие нам в наследие многочисленные технические и культурные достижения: колесный транспорт, гончарный круг, систему письма (клинопись), записанные своды законов, литературные тексты религиозного содержания. Расцвет шумерского искусства в Уруке археологи и называют одноименным – урукским – периодом.

Приблизительно в это время и был сооружен обнаруженный Мэллоуном храм – значительное по площади (30×25 м) прямоугольное строение, возведенное на развалинах двух подобных зданий. Центральное внутреннее святилище тянулось по всей длине здания, ряд боковых камер на одной стороне уравновешивался более сложным расположением комнат-камер на другой, и все в целом было заключено между массивными, стоящими на каменном основании кирпичными стенами. Подобная планировка вполне соответствовала выработавшемуся в течение нескольких столетий типу шумерского храма-святилища. Удивительной оказалась не она, а декор главного зала. «Его побеленные стены украшены были цветными каменными розетками, полосами инкрустации из красного известняка и медными панелями, – пишет английский археолог С. Ллойд в авторитетной «Археологии Месопотамии». – На одном конце стоял алтарь, сверху и снизу окаймленный бордюрами из листового золота, между которыми шли ленты из цветного камня; все это крепилось серебряными гвоздями с золотыми шляпками»[162]. Но самым удивительным явилось даже не богатство декора, а его главный изобразительный мотив, присутствующий и в орнаменте, и в форме многочисленных алебастровых фигурок, сохранившихся под полом святилища со времен более ранних храмов.

Полагаю, вы, читатель, догадались: таким мотивом послужил контур пары человеческих глаз. Примерно 20 % изображений представляли собой два соприкасающихся круга, часто с отверстием в центре каждого, напоминающие очки без дужек, пенсне. Такую форму редко, но находили в других районах Месопотамии. Приблизительно 90 % всех глазных символов храма оказались уникальными, обнаруженными только здесь весьма натуралистическими рисунками глаз и бровей, нанесенными на небольшие белые и черные алебастровые фигурки, тысячами погребенные под плитами пола святилища (илл. 5). Представленные в нескольких, порой неожиданных вариантах, эти больше нигде в мире не встречающиеся рисунки дали основание их первооткрывателю назвать найденное в Телль-Браке строение Храмом Ока. Мэллоун был убежден: доминирующий тип изображений символизировал особое «глазное» божество, подношением которому и служили фигурки. Хотя пол этого божества отчетливо не обозначен, Джозеф Кэмпбелл уверенно называет его древнешумерской Богиней-Глазом, культ которой, по его оценке, из Юго-Западной Азии по морским маршрутам распространился на Северо-Западную Африку и Западную Европу. Если жертвенные гипсовые фигурки, о которых речь, олицетворяли божество, а не просителя, то пол божества, возможно, действительно был женским: некоторые детали декора позволяют это предположить. Но являлся ли глаз символом некоей особой богини – вопрос открытый.

Илл.5

Отбросим предположение некоторых специалистов, что глазом здесь назван геометрический орнамент. Оно несправедливо. Дело не только в том, что узор может быть неверно истолкован как пусть и несколько схематичный, но антропоморфный образ. Беатрис-Лаура Гофф, глубоко проанализировав символику Древней Месопотамии, пришла к выводу, что «в этот, как и в более ранний период, не существует никаких свидетельств, что какая-либо конкретная изобразительная форма может быть рассмотрена как эмблема специфического божества»[163]. По ее мнению, более обоснованной является гипотеза о солярном значении символики храма в Телль-Браке: во-первых, в декоре здания активно использованы спирали, круги, в том числе концентрические, колеса и другие фигуры, связанные с солнечным культом, во-вторых, в Месопотамии и близлежащих территориях в это время уже получили определенное распространение изображения глаза как символа солнечного божества, Телль-Брак же находился на перекрестке международных торговых путей. К близкому заключению приходит французский исследователь религиозных воззрений древнейших обитателей Междуречья Жак Ковэн. Отметив, что глаз уже в эпоху неолита стал восприниматься как один из символов всесильного божества, он несколько витиевато констатирует: «Телль-Брак – не более чем частный случай почти повсеместной иконографической традиции…истоки которой берут начало в неолитической предыстории Востока. Глаза, изображенные в сверхреалистическом виде, отражают грозную ипостась глиняной богини. Здесь более отчетливо, чем в других восточных цивилизациях, акцентирована способность божества внушать страх и ужас»[164].

Илл.6

С такой трактовкой совершенно не согласен Дж. Кэмпбелл. Предтечей глазной символики Телль-Брака он считает потрясающе изящную женскую скульптурную головку из Урука (IV тыс. до н. э.) с удивительно большими глазами (илл. 6). «Изначально глаза и брови этой прекрасной головы были выложены лазуритом и раковинами, а волосы, без сомнений, ярко выкрашены. Уникальные, чувственные очертания щек, рта и подбородка предвещают – словно блестящее вступление к великой симфонии, – новую духовную роль силы женственности и новое духовное устремление всего человечества. В грядущие времена эти идеалы воплотятся в культуре загадочного шумерского народа, которому весь наш мир обязан основными искусствами образованной и цивилизованной жизни. Это уже не просто богиня инстинктивной, физической плоти; нет, женщина с таким лицом становится божеством духовного света – на это указывают связанные со светом органы человеческого тела – глаза»[165]. Поэтично и хочется верить, правда, доказать, любовь, почтение или страх символизировали преувеличенно большие глаза древнейших портретов, сегодня невозможно. Придется, по-видимому, согласиться со взвешенной оценкой Сэтона Ллойда, одного из патриархов изучения месопотамских древностей, который честно признался, что «археологи так и не смогли установить значение символа «о́ка»[166].

Знаете, читатель, я даже рад, что найденные в Телль-Браке глазастые фигурки остались тайной, открывающей простор для наших с вами фантазий. Возможно, положенные на алтарь святилища, они означали жертвоприношение самого дорогого, чем располагают люди во все времена, – зрения. Возможно, символизировали изначально присущий человеку страх перед злым глазом окружающих. Возможно, служили эмблемой божественного всевидения и возлагались в надежде на благосклонное внимание высших сил. Надеюсь, этого мы никогда не узнаем. Когда было найдено документальное подтверждение, что загадочная Джоконда – жена купца, жившего по соседству с Леонардо, испытал не облегчение, а разочарование, как ребенок, которому раскрыли тайну волшебства.

Вы здесь

Феномен зависти. Homo invidens?. 2. Символы: глаз (А. И. Донцов, 2014)

2. Символы: глаз