3
Если коротенько, то сюжет оперы был незамысловат. Я уже упоминал, что знакомство мое с «Фаэтоном» ограничивалось детским мультиком. А там собственно миф растянулся минуты на две. Дескать, сын Бога Гелиоса попросил у отца прокатиться на колеснице, чуть не спалил Землю, и Бог Юпитер (или Зевс?) пустил по нему молнию прямой наводкой. Колесница и развалилась на куски, рухнув оземь. Сестры Фаэтона Гелиады его оплакивали, и на этом все. Ну, и длинное описание гипотезы о разлетевшейся на куски (астероиды) какой-то планеты между Марсом и Юпитером и что-то про полет на ракете к этому поясу астероидов. Это уже не по теме оперы, стало быть, да и не было никаких у Гималеева космонавтов. А зря!
Юра, видимо, не поленился, сходил в библиотеку, почитал «Мифы Древней Греции» (а, может, Древнего Рима) и сюжетик немного раздвинул. Там паренек сначала весело общался с сестрами-Гелиадами (одну из них играла Лена), с матерью – незаконной супружницей Гелиоса), потом бился с какими-то друзьями, не верившими в его неземное происхождение. Попутно развивается тема общения матери с незаконным мужем Сириусом, тьфу, или Гелиосом, еще что-то затейливое… Потом Фаэтон отправляется во дворец своего незаконного отца. По пути попадает в немногочисленные приключения, типа общения с Кентавром и одноглазым Полифемом (фантазия автора?), добирается, наконец, до дворца. Там как раз этот с опахалом… Гелиос принимает незаконного сына приветливо и обещает выдать любую справку о его принадлежности к своим отпрыскам. Справка не нужна, нужно серьезное доказательство. Просит прокатиться на колеснице по небу, чтоб все это увидели и уже больше не доставали.
Вечер перед поездкой. Общение с какой-то Химерой, разговоры с лошадьми (конями), мысленные переговоры с одной, самой любимой из Гелиад (Лена). С утра тверезый и бодрый забирается в колесницу…
Кстати, я только потом спросил себя: а как, собственно, Гималеев хочет внедрить в постановку лошадей (коней) и пресловутую колесницу? Ну, с телегой еще куда ни шло, но лошади? Позаимствует костюмы в детском театре? Там, между прочим, имеется веселенький кусок с неплохой музычкой в беседе с лошадью (конем); Юра молодец…
Ну, в общем, потом он скачет по небу на этой колеснице. С музыкой тут все в порядке – запилы а ля Джим Хендрикс, тяжелый металл, все такое. Юпитер (или Зевс) стреляет. Все рушится. Юноша на полу сцены, лошали неизвестно где, как и кони, куски телеги тут и там разбросаны. Прощальный танец Гелиад. Монологи главной Гелиады (Лены), матери Фаэтона, Гелиоса.
Ну и там, по мелочи.
Судя по плохонькой записи, которую мне дали в первый вечер, опера растянулась на сорок минут. И то хорошо, думал я. При желании можно растянуть и на час, а куда больше-то?
Гималееву, стало быть, эта версия казалась слишком короткой и простой…
– Примитив какой-то получается, – пожаловался Гималеев.
– Почему примитив? – удивился я, – Вполне компактно. Смысл ясен. Музыка нормальная.
– Да ну… – махнул рукой Джим.
– Гармонично, – вспомнил я еще одно волшебное слово.
– Думаешь?
Я пожал плечами.
– А что тут играть? – Гималеев посмотрел на меня так, как будто это я был автором, – Что тут ставить? Просто переносить на сцену готовый материал?
– Я так понял, об этом тебя и просит Юра?
– Юра просит?! Здрассте, приехали! Ничего он не просил. Я случайно услышал про эту оперу. Дали послушать. По-моему, ее никто и ставить не собирался. Разве что, он сам, ну, это, ты понимаешь… Да и кто будет это ставить? Он пусть спасибо скажет. Я ему, можно сказать, шанс даю засветиться. Музыка-то так себе, я скажу… А слова…
– От меня-то что ты хочешь? – расстроился я за Юру.
– Да ничего я от тебя не хочу!
Он налил еще по рюмке. Выпили. Я уже почувствовал, что готов выслушивать его высокие мысли. Мало ли, вдруг гениальное что?
– Я к тебе, собственно, за советом, – мотнул головой Джим. – Зря, что ли?
А, вот оно как! Вовсе не инспектировать приехал он меня, а поплакаться в жилетку и получить бесплатную консультацию. Хотя, почему бесплатную? Коньяк, такси… Лена! (тьфу, ну это-то к чему!)
Впрочем, чего я усложняю? Ну, хочет спросить, пусть спрашивает. Чего ж не включиться в творческий процесс, особенно если с коньяком?
– Ну, как бы, да… – проговорил я с сомнением, – Может быть, и простовато все выходит. Может, ты и прав.
– Еще бы! – вдохновился Джим и снова потянулся к бутылке.
Эге, так и девушке не хватит. Я сделал знак, что пропускаю. Он кивнул и тоже не стал наливать.
– Прощупываю варианты… – значительно сказал он, угомонившись.
…Заглянула Лена:
– Вы тут еще с голоду не распухли?
– Нормуль! – успокоил он ее.
– Я скоро! – она оценила взглядом ход распития бутылки коньяка, покачала головой.
– Лен, будешь? – спросил я, чувствуя неловкость.
– Буду, конечно. Но потом.
– Мы оставим… – глупо промямлил я. Гималеев посмотрел на меня с изумлением.
Я с твердостью честного человека отодвинул от него бутылку. К счастью, Лена не оценила моего подвига, так как уже скрылась на кухне.
– Я тут, гхм… – он полез в портфель, с которым приехал. Старенький такой портвейн, бутылок на пятнадцать жигулевского. Неужели еще одну привез?
– Я тут, гхм… – второй и не пахло. Гималеев извлек из портфеля толстую тетрадь в клеенчатом переплете. – Вот чего нарыл… Вернее, не то, чтобы нарыл… Короче, есть мыслишки. Не в службу, а в дружбу, почитай, а?
– А что это?
– Ну, ты почитай… Потом обсудим. Если в двух словах, хочу вставить. Совсем другой коленкор ожидается. Я хоть никогда пьес и не писал…
– Но надо же когда-то начинать! – продолжил я.
– Посмотри, а? – он сменил тон с напыщенного на слегка просящий, даже заискивающий.
– Ленке пока не показывай! – вдруг добавил он и, привстав, сунул тетрадку в ворох каких-то тряпок в углу.
Что там у него? Не порнуха ли? Или, чего хуже, антисоветчина!
– Это я так… – пошевелил он бровями, – Нет, ну она в курсе, вообще-то. Но лучше потом как-нибудь… Почитаешь?
– Да ладно, – согласился я.
– Только не затягивай… Да там читать-то…
– Ладно! – я легким ударом ладони по колену оформил сделку. Сказал, почитаю, значит, почитаю. Джим окончательно успокоился, даже выдохнул.
***
…Мы быстро собрали на стол. Обед получился. Насколько он мог получиться из консервов. Хотя перемена блюд составила короткий список (суп и бутерброды, которые можно было считать за хлеб к супу, а можно и отдельно), Гималеев про Толстого больше не вспоминал и накинулся на еду с аппетитом. Ну, понятно, с утра лимон…
Мы с Леной ковырялись в тарелках без фанатизма. Лично мой аппетит как-то сдерживали две бутылки водки в подполе.
(Странно, но я снова почти забыл о ней. Когда ее нет рядом, она перестает существовать для меня? Почему? Той ночью после репетиции я проводил ее до подъезда. Согласен был на поцелуй, но она спросила только: «Ты позвонишь?». Я кивнул, не находя в себе ответа. Слишком много я наобещал в своей жизни… А потом я позабыл о ней, о звонке, обо всем).
То ли от горячего, то ли просто время подошло, но Гималеев заметно поправил здоровье, и на сытый желудок завел просветительскую беседу:
– Честно говоря, в сюрреализме я вижу единственную возможность для Искусства (я думаю, он так и сказал, с большой буквы) продолжить свое существование, Я имею в виду традиционные виды Искусства. Возьмем живопись (с маленькой буквы). Ее скоро вытеснит фотография. Вы хотите возразить: фотография существует уже сто лет, а живопись и не думает отмирать? Но разберемся. Во-первых, фотография только в последние годы догнала живопись по цветовым возможностям, а что будет дальше? Люди с интересом ходят на фотовыставки, причем, средний, неподготовленный товарищ пойдет туда с большим удовольствием, чем на выставку, среднюю выставку современных художников. А разве не скажет тебе любой (не из знатоков, конечно), что и рисовали раньше лучше. Конечно же! Раньше стремились к большей схожести. Но теперь даже внутреннюю сущность более талантливо может передать фотография. Вы, художники, мечетесь, уходите в игру с формой, с колоритом. (Ого! Что он знает!) Но не добиваетесь ровным счетом ни-че-го! Я лично не признаю всех экспрессионистов, импрессионистов, абстракционистов вместе взятых. Мазня! Никто их не понимает, только некоторые делают вид. «Черный квадрат» – это массовый обман населения!
– И единственный выход – сюрреализм, то есть сверхреальность. Вот тут-то фотография бессильна. Она никак, никаким монтажом не покажет того, что рождает фантазия автора…
– Как это фотография не покажет? Еще как покажет, – возразила вдруг Лена.
– Может быть, лучше о театре? – предложил я. Его рассуждения о живописи не то, что раздражали меня, но я боялся наговорить ему грубостей, ибо такой ахинеи давно не слышал. – Ты все же здесь гораздо больший спец.
(Целые две недели я и не вспоминал её! Сейчас это невозможно себе представить! Я должен был думать о ней каждую минуту. Я должен был позвонить ей в тот же день. Прямо из общаги. Я потерял целых две недели!)
– О театре? Пожалуйста? – намеков Гималеев явно не понимал. Мы еще выпили. Я почувствовал себя гораздо свободнее.
– Что вытеснит театр? – говорил он, – Ну, понятное дело, кино. И телевидение. Думаю даже, их сочетание. Но именно сюрреализм спасет театр.
– Здрассте! А при чем здесь сюрреализм? Ведь средств у театра меньше, чем у кино. По твоей логике.
– Правильно. Но дело в другом. В чем сущность театра? В его непосредственной связи со зрителем. Подчеркиваю: непосредственной. Причем именно с массой людей, собравшихся в одном месте. И дело тут вовсе не в сюрреалистических пьесах. Они тоже могут экранизироваться и даже еще эффектнее. Но в театре есть возможность непосредственно действовать на подсознание, непосредственно вызывать к жизни то, чего не дает нам реальность. Механизм этого воздействия… Тут все идет от истоков театра и уходит в область психологии, мышления, стадного инстинкта. Но я могу… Если вы почитаете работы… забыл, как его…
– Я уже ничего не понимаю, – вставила Лена. – В кинотеатр разве не такая же масса зрителей?
– Вы ниче не понимаете!
– Да, пожалуй, Джим, – поддержал я ее, – Работ мы не читали, а без этого и не поймем ничего. Скажи в двух словах: наша опера – твой новый шаг в области сверхтеатра? Сюр-театра, короче?
– Ты понял меня?! – изумился Гималеев, – Да, именно к этому я и стремлюсь. Именно над этим я и бьюсь уже давно – создать сплав музыки, зрительных образов, танца…
– А, ну, помним-помним. Вернисаж, поющие поэты…
– Какой вернисаж? – насторожился Гималеев.
– Там еще картины пропадали.
– Где что пропадало?! Ничего не пропадало. Ну, да, были обыски в помещении… Что-то изъяли. Пусть еще скажут спасибо, что ДО выставки, а не после.
– Это почему?
– А я на себя все взял. Где картины брал, не помню, у кого, не знаю.
– Ты – герой! – подытожил я.
***
Уже стемнело. Весеннее, еще не жаркое солнце закатилось за горизонт, и в комнате стало по-сумеречному мрачно и тихо. Веселил только огонек в камине. Предметы постепенно теряли свои очертания.
Раздавалось сопение угомонившегося Режиссера. Он попросил не будить его до утра и пожелал нам заниматься чем угодно. От пледа он отказался и растянулся в моем любимом кресле, вытянув ноги.
От выпитого и бессвязных речей Гималеева наступило утомление, поэтому мы молчали. Лена сидела на табуретке возле «камина» и смотрела на огонь. Была она почему-то печальна, и я как-то стеснялся продолжать разговоры. На лице ее играли оранжево-желтые блики, а язычки пламени отражались в зрачках широко раскрытых глаза.
Третья бутылка, едва початая, стояла на столике. Я прикрыл глаза и тоже почувствовал сонливость. Ну, уж нет! Какой же свиньей я окажусь в ее глазах! Чтоб прогнать дремоту, я встал:
– Надо угля подбросить, пойду, наберу.
Выйдя из домика, я вдохнул морозный воздух и потряс головой. Уголь хранился в сарайчике, и я долго провозился, набирая ведерко – фонарик взять не догадался, а возвращаться не хотелось.
– Ну, вот! – похвастался я добычей, снова войдя в дом и потрясая ведерком.
Она спала, перейдя на диван, поджав ноги, укрытые отверженным гималеевским пледом, спала спокойно, черты лица ее сгладились…
А я уже прогнал сон и чтобы окончательно утвердиться в бодрствовании, закурил. Чтоб не усугублять висящий в комнате топор, вышел в кухоньку. На душе у меня было хорошо. Я, пожалуй, уже чувствовал влюбленность – самое приятное чувство, если оно не переросло еще в изматывающую душу любовь.
Я курил, наблюдая в окошко, как все ярче становятся на небе звезды, как из-за крыши выползает месяц, смотрел, не думая ни о чем, а просто отдавшись во власть своего новорожденного чувства. Впрочем, у меня было ощущение еще чего-то необычного – я что-то забыл, что хотел сделать… Что-то интересное.
Да, конечно! Вспомнил. Тетрадь Гималеева…