1
Я вдоволь насмотрелся на гималеевских артистов, захотелось спать. День был трудным, и вот уже под вечер пришлось идти знакомиться со спектаклем. Репетировал Гималеев, естественно, по ночам. Мне казалось, особой необходимости в этом не было, просто к вечеру он успевал проспаться. Как выяснилось, впрочем, причина была немного другой.
Как назло (а глаза слипались), теперь они отрабатывали какой-то лирический кусок – медленный танец под тихую органную музыку. Красивые девочки в туниках плавно кружили по сцене. Я с трудом удерживал глаза открытыми, прогоняя дремоту. Еще бы – такие девчонки!
С другой стороны, задремать было бы полезно: это считается одним из способов вызвать ассоциации. Музыка была приятной. «Интересно, Юра сам сочинил, или что-нибудь из Генделя?» – думал я.
В мозгу начали плавать даже некие образы. «Не гони лошадей», – говорил мне Гималеев, – «Работать будем долго. («И бесплатно», – мысленно поддакивал я). Поэтому первое время посиди на репетициях, помедитируй. Возможно, возникнет Идея… Что-нибудь эдакое… Не старайся сразу начинать, потом не вытравишь свое первое впечатление… Подумаем, обсудим…»… «Выпьем, пока есть» – продолжал я, тоже мысленно.
…Ото сна меня разбудило легкое прикосновение. На сцене шло уже какое-то другое действо, а рядом сидела – вот наваждение! – девушка в греческой тунике. Это она тронула меня за руку. Я не сразу вернулся в реальность и глупо уставился на нее:
– Откуда такое чудное созданье? – я украдкой взглянул на часы. Шел одиннадцатый час. Пожалуй, дремал я минут пятнадцать!
– С Олимпа, откуда же еще! – мило улыбнулась девушка. – А ты уже забыл, где находишься?
Мрачно улыбнувшись, я вульгарно протер глаза и протянул:
– Мда… Жаль, что ты оказалась не богиней.
– Ну, почему же, как знать? Извини, я не сообразила, что ты спал. Думала, просто слушаешь с закрытыми глазами. Неинтересно?
– Да, нет, ничего… – вырвалось у меня, но я сразу поправился, – Ваш танец был чудесен! Это ты там… тоже?
– Я? Тоже… – хихикнула Гелиада. – Где?
– Ну, в смысле… – смешался я. – Нет, мне, честное слово, понравилось!
– А я бы не смогла заснуть сидя. Даже голову не наклонил! Где ты так научился?
– В армии, – коротко ответил я.
– Понятно, – сказала она и замолчала. Тут и, правда, сказать было больше нечего. В армии, где же еще?
Я хотел развить благодатную тему – о ночных грузовиках, в которых приходилось трястись с автоматом в руках (об этом я знал по газете «Красная Звезда). О душной караулке, где сиживал часами, бодрствуя свою смену… (хотя я там спал, как сурок). О ночной чистке картофеля в наряде (ну, нафиг, никакого героизма…) Даже хотел еще упомянуть о ночных бдениях у детской кроватки своей дочери, но осекся. Есть у меня дурная привычка – каждой девчонке сразу докладывать о своем семейном положении.
Вот нахрена ей все это?
Нет, я не развил тему и тупо молчал.
Мы делали вид, что внимательно следим за действием, разворачивающимся на подмостках. А точнее за действиями Гималеева, что-то втолковывающего артистам. Хотелось продолжить разговор, но в голову ничего не лезло. Как обычно…
Ошалевший Гималеев бегал по сцене, выплескивая свою бурную энергию. Он был весьма похож на режиссера, какими я их себе представлял. Я хотел сказать об этом ей, но тоже передумал. Кто знает, как она себе их представляет? Может, она артистка со стажем и видывала этих режиссеров пачками? Черт, вот так окажешься рядом с девушкой своей мечты, и двух слов связать не можешь…
– Ну, вот чего ты стоишь с лицом истукана? – внушал Гималеев задумчивому юноше, исполняющему роль «опахальщика», то есть слуге, обмахивающего веером какого-то царя, сидящего на троне (либретто я пока не читал, а миф о Фаэтоне знал из нетрезвого просмотра отечественного мультфильма).
– А че надо делать? – удивлялся юноша. – Стою и махаю.
– «Махаю»! «Машу», блин! Или как? – Гималеев посмотрел по сторонам. Артисты согласно закивали, – Что значит, просто машу и все? Ты представь себя на месте этого слуги. Раба! Он ненавидит своего хозяина, ему жарко, тошно. Но он вынужден скрывать свои чувства, свои невзгоды. Хрен его знает: дашь повод, и выгонят тебя из слуг, пойдешь двор мести или, там, на плантацию. А на плантациях, сам знаешь…
– Откуда я знаю?
– На картошку ездил?
– А че? Там нормально. Я грузил, делов-то, а вечером танцы, портвешок, нормально!
– Ладно, я потом тебе расскажу, как я ездил. В Ташкент на уборку хлопка.
– Так че делать-то?
– А… Ну ты должен скрывать все свои чувства – ненависти, злобы, отчаяния…
– Да?
– Да! Может, им сразу голову отрубали! Поэтому стой и не показывай, как тебе хреново.
– Так я и не показываю.
– А ты, как столб стоишь бессловесный. Да чего тебе объяснять! Смотри! Вживаться надо в роль!
Он выхватил из рук актера журнал, по-видимому, изображавший опахало, принялся им размахивать, словно отгоняя мух, и скорчил при этом такую странную и дурацкую физиономию, что вся труппа непроизвольно заржала.
– Ну, вот, совсем другое дело! – обрадовано проговорил Гималеев, радуясь эффекту и тупо улыбаясь.
Мы с девушкой-богиней тоже прыснули от смеха и переглянулись.
Она вытянула свои изящные руки и положила на спинку стоящего впереди кресла. Я повернулся к ней, найдя Тему.
– Устала?
– От чего? Мы сегодня только «смотрелись», не танцевали толком. А ты – правда, наш художник?
– Типа этого, – застеснялся я.
– Ну и как тебе?
– Проспал.
Она хихикнула.
– Слушай, объясни мне, – обратился я к ней, – Почему вас отсюда не гонят? Кто разрешил?
– А зачем? Мы же хорошие…
– Я серьезно… Ночь, сомнительные репетиции. Самодеятельностью люди обычно днем занимаются. Это подполье какое-то! Есть же тут вахтеры?
– Так он и есть вахтер.
– Кто?! – я искренне удивился.
– Гималеев. Сторожем работает.
– Ничего себе… А узнают?
– Нет, ну, он сторожем на полставки. Так-то в ДК числится руководителем драмкружка. С детишками чего-то… я не в курсе. Ну, и официально ему разрешили сцену занимать в свободное время, после восьми уже зал свободен. Даже, вроде, спектакль ставить разрешили, а об остальном никто и не догадывается.
– И во сколько же все здесь заканчивается? Я имею в виду репетиции. То-то он мне шептал: не беспокойся, мол, делам твоим не помешает. Если они, дескать, у тебя есть. Ну, понятно, какие у меня дела? Тем более, ночью?!
– Ага… И многих этим заманил… Приходи, говорит, учебе точно не помешает. И другим делам. Особенно ночью!
Мы рассмеялись тем нервическим смехом, что образуется при волнующем первом знакомстве между мужчиной и женщиной, смехе из-за всякой ерунды.
– А ты… – хотел я спросить.
– Меня, кстати, Лена зовут, – улыбнулась она.
– Сергей, – кивнул я. – Ты, если не секрет, я так понял, в роли… девушки какой-то?… (Что я несу?)
– Верно ты подметил, девушки… – снова засмеялась она.
– Польщен, – поперхнулся я. – Ну… Роль-то главная?
– Главнее не бывает!
– Вопросов больше не имею! – поднял я руки, сдаваясь. – Репетиция до утра?
– Это кому как нравится. Некоторые уже уехали, а некоторые в инструменталке продолжают. Нашем ночном «буфете».
– Как это?
– А мы всегда окончание репетиции празднуем. Но бутылки он аккуратно сдает.
– Дома вас не теряют?
– Привы-ыкли. Мы уже взрослые. Да и время-то детское!
– А как Гималеев? Сильно напрягает? Знаю за ним такую склонность. Помнится, участвовал с ним в создании его первого театра.
– А, это в школе?
– Нет, у нас в институте.
– А ты где учишься?
– Вы мне льстите. Закончил. МГИМО, – не задумываясь, с серьезным видом ответил я и добился своего: в глазах ее мелькнула искорка особенного интереса, но тут же она поняла мой «тонкий» юмор:
– Ну, не знаю кого как, а Гималеева в МГИМО на порог бы не пустили. Тем более театр организовывать…
«А меня?» – хотел спросить я, но не спросил.
– Так, когда вы начинаете свои походы в «инструменталку»? – поинтересовался я.
– Да, прямо сейчас и начинаем. Собственно, для чего я и пришла – чтобы вас, как почетного гостя пригласить к нам. Туда… Приведите нам, говорят, этого Художника! Я и вызвалась.
– «Приведите, приведите меня к нему!» – ответил я вольной цитатой из Есенина.
– «Я хочу видеть этого человека!» – подхватила эрудированная Лена.
Она вдруг так посмотрела на меня, что в груди моей что-то зацарапалось.
Мы встали и направились к выходу из зрительного зала. Она грациозно шла впереди; складки туники колыхались на расстоянии моей вытянутой руки, а я сглатывал комок в горле. Захотелось просто уйти с ней куда-нибудь, не заходя к ним в «буфет». Почему-то казалось, что это так доступно.
Гималеев еще стоял на сцене с тремя или четырьмя актерами. Он заметил, как мы движемся к выходу, и помахал мне:
– Сейчас, я тоже зайду. Обсудим. Леночка, ты, пожалуйста, не дай потеряться человеку.
Значит, «Леночка»… Лена, Елена, Элен…
Мы вышли из зала, и она повела меня какими-то темными коридорами, где горели лишь тусклые лампочки аварийного освещения. Как бы ноги не поломать… Ладно еще, туда доберемся, а как обратно – после «буфета»?
Наконец, мы подошли к комнате, из-за двери которой слышался многоголосый шум и звуки музыки. Я уже внутренне съёжился, представляя, как тонкая полоска света под дверью превратится в яркий сноп, голоса и музыка резко усилятся (или прекратятся вовсе), и оборвется тонкая нить нашей уединенности с Гелиадой-Леной…