Фантастическая сага. Заметки читателя. Часть первая. Плеск звёздных морей (Александр Бородавкин)

Вероятно, первым посетителем ночного светила был Одиссей; следовательно, история того, как воображение покоряло нашу верную спутницу, насчитывает не одно тысячелетие. С тех пор на Луне побывали герои многих литературных творений: достаточно вспомнить сочинения Сирано де Бержерака («Иной мир, или Государства и империи Луны»), Эдгара По («Необыкновенное приключение некоего Ганса Пфалля») … Упомянуть все произведения, написанные уже в наше время, не представляется возможным, это уже тема специального исследования.

Авторами первых сочинений о путешествиях на Луну руководило почти детское любопытство: что же представляет собой этот мир над головой, такой близкий – и такой дразняще недоступный? Кроме того, вероятно, в те времена как-то само собой разумелось, что обширные территории небесного государства просто не могут не иметь своих жителей, – и со страниц книг на нас глянули селениты, безобразные, непонятные и порой жестокие создания, плод ночных кошмаров.

Сначала мне показалось, что перед нами стоит неуклюжее четвероногое с опущенной головой; потом я разглядел, что это была тщедушная фигурка селенита на коротких, тонких ножках, с головой, вдавленной между плечами. Он был без шлема и без верхней одежды. […] Казалось, что у него не лицо, а какая-то страшная маска, ужас, бесформенность, не поддающаяся описанию, без носа, с двумя выпуклыми глазами по бокам, – сначала я принял их за уши, которых вообще не было. […] Рот был искривлен, как у человека в припадке ярости… Шея, на которой болталась голова, расчленялась на три сустава, напоминающие ногу краба…

Таким увидел лунного аборигена Герберт Уэллс, который, кстати, изобрел довольно оригинальный способ межпланетного путешествия – неважно, что критики от науки13 разбили в пух и прах построения Уэллса, указав, что работа, которую должны были совершить Кэйвор и его спутник, отгораживаясь заслонкой из кэйворита от земного тяготения, эквивалентна работе по переносу той же массы в бесконечность (стоило ли огород городить?), – до Уэллса на Луну летали главным образом во сне, в птичьих упряжках и в пушечном ядре, что явно недостоверно, а реактивный двигатель еще не был придуман. В кэйворит как-то легче верится, он не мешает впитывать впечатления, он – условность, призванная донести до читателя нечто более важное, чем описание способа передвижения. Именно это «нечто» постепенно становится в книгах о космосе главным, и изобретения позднейшего времени типа телетранспортировки призваны избавить автора от необходимости долго и нудно объяснять, каким образом герой переместился из пункта А в пункт Б, который, по мнению автора, более подходит для реализации его замысла. А пока так же, как когда-то мчались в пушечном ядре Мишель Ардан, Барбикен и Николь, летят к Луне Ян Корецкий и его спутники, чтобы заложить основу новой цивилизации. Но на этом сходство и заканчивается. Это Жюль Верн хотел просветить читателя и рассказать о том, что известно о Луне современной ему науке. Жулавский обошелся и без селенитов – его больше интересовали люди. Он хотел узнать что-то новое о людях – и Луна показалась ему наиболее подходящим плацдармом.

Бросим беглый взгляд на лунные ландшафты, на фоне которых разворачиваются драматические события лунной трилогии. Обратная сторона Луны еще оставалась тайной за семью печатями, и эта недоговоренность оставила писателю простор для воображения. Он придает Луне форму яйца, сохраняет кое-где атмосферу, воду и все остальное, необходимое для жизни. (Хотя будет ли такая жизнь нормальной – это бо-ольшой вопрос!) А его герои, прилунившись в центре безжизненной стороны, совершают беспримерный поход за край видимого с Земли диска – и обнаруживают долину, в которой можно дышать. Если можно дышать, можно жить: много ли человеку надо на самом деле, помимо тех потребностей, которые он сам для себя выдумал?

Мы действительно находились теперь на северном полюсе Луны. Странный край! Край вечного света и вечного мрака, где нет ни сторон света, ни восхода, ни заката, ни полдня, ни полночи. Лунная ось почти перпендикулярна к плоскости эклиптики, так что Солнце здесь не уходит за горизонт и не поднимается к зениту, а будто бы вечно катится по краю неба. Если подняться на одну из окрестных гор, то Солнце кажется плазменно-красным шаром, лениво проползающим у самого горизонта. Вершины гор вечно пылают в розовом сиянии, которое льется на них каждый раз с иной стороны; от сотворения мира эти горы не видели ночи. Зато зеленые долины у их подножий никогда не видели Солнца. На них неизменно лежит тень высот, здесь царят вечные сумерки или вечный рассвет. На свежую темную зелень падают лишь отблески нагих, розовеющих от Солнца вершин – словно огромный венок бледных роз, брошенный на траву. Лишь иногда, раз в два земных месяца, Солнце, слегка приподнятое лунной либрацией над горизонтом, сверкнет в расщелине меж скал пламенно рдеющим ликом и застынет так на мгновение в горных вратах, словно златокрылый херувим. Тогда по ущелью струится огромная река огня, каскадами падает со скал и широкой золотисто-багровой полоской ложится на сумрачные низины. Проходит несколько часов, Солнце прячется за горы, и мягкий полумрак снова заливает тихую долину14.

Обстоятельность, скрупулезность, неторопливость, так свойственные старым книгам… Да полно, так ли уж стара лунная трилогия Жулавского? Первый ее роман – «На серебряной планете» – был издан на языке оригинала в 1902 году; казалось, было достаточно времени, чтобы познакомиться с ней так же близко, как знакомы мы с той же лунной дилогией Жюля Верна или «Первыми людьми…» Уэллса. Но… роман Жулавского был однажды издан в серии «Зарубежная фантастика» издательства «Мир», а об остальных двух книгах – «Древняя Земля» и «Победоносец» – вообще не было упоминаний. И, думаю, не случайно. Мы имеем дело с той же системой, которая, однажды нечаянно пропустив «Час Быка» Ивана Ефремова, всеми средствами замалчивала неугодную книгу. Роман вроде бы и издан, но найти его почти невозможно (если у вас нет связей): в библиотеке его выдадут только по специальному разрешению, а находящиеся в личном пользовании экземпляры не афишируются и соответственно, не поддаются учету.

Это не праздные спекуляции на тему «совка»: я столкнулся с такой проблемой на собственном опыте, и именно благодаря «выгодным» знакомствам добыл несколько желанных текстов.

Можно представить, сколько вреда принесла нашей культуре игра в прятки! В результате мы имеем то, что имеем: накопившиеся в столах книги хлынули потоком, затопили читателя, и он в них захлебнулся15. То, что было актуально в свое время, превратилось в анахронизм, и огромный труд рассыпался журнальным прахом.

Но что толку сокрушаться о том, что могло быть, но чего не случилось? Вернемся пока к Жулавскому.

Боль, испытанная Матаретом, потомком людей, основавших лунную цивилизацию, созвучна боли, которую обнажает перед всем человечеством больная совесть наших классиков. «Древняя Земля!» – саркастически и презрительно шепчет Матарет, уходя от огромной афиши на фонаре, обнародовавшей следующие выводы:

«Граждане! Нам уже не нужны мудрецы! Нам хватит того, чего мы достигли к настоящему времени. Правительство, имея в виду благо общества, вынуждено положить конец непомерной гордыне и разрушительным тенденциям.

А посему:

1. С сегодняшнего дня распускается объединение ученых, существующее под наименованием «Братство всеведущих».

2. Отменяются все пенсии, до сих пор выплачивавшиеся ученым, и им предоставляется право зарабатывать себе на жизнь физическим трудом.

3. Равно закрываются все заведения, занимающиеся так называемой «чистой наукой» и проводящие бесплодные исследования; остаются функционировать лишь институты, приносящие непосредственную пользу и экономическую выгоду.

4. В дальнейшем самым строгим образом под угрозой сурового наказания запрещается содержание частных лабораторий и издание трудов, которые после рассмотрения рукописей особой цензурой не будут признаны полезными для общества.

5. Сохраняются и содержатся на прежнем уровне ныне существующие профессиональные школы, но раз и навсегда закрываются все высшие школы, так называемые «философские», или «общие», и прежде всего содержавшаяся до сих пор за государственный счет «школа мудрецов».

6. Во избежание любого обхода распоряжения, изложенного в п.5, категорически запрещается частное обучение, под каким бы видом оно ни производилось.

Граждане! Правительство надеется, что вы с благодарностью примете к сведению настоящий указ».

Вполне современно звучащие строки! Разве мы постоянно не балансируем на острие бритвы и не готовы сорваться в ту самую пропасть, которую живописал Жулавский? Разве не являются у нас ассигнования на образование, науку и культуру настолько мизерными, что и без подобного указа эти надстройки в не очень отдаленном будущем прекратят свое существование? Работая в школе, невольно озадачиваешься подозрением, что в министерствах засела некая вражья сила, задавшаяся целью убить школу. Возможно, она, эта сила, как и энтузиасты-революционеры сто лет назад, руководствуется лозунгом «разрушим до основанья, а затем… новую школу построим: кто был никем, тот станет всем»: обилие бумаг, которые нужно заполнять, отправлять и снова заполнять похожие, но все же чуть отличающиеся, отнимает время на уроки, на подготовку к урокам; отупляет, наконец. Приводит буквально в ярость – и не хочется больше «творить, выдумывать, пробовать».

И тут в памяти открывается окошечко: все это мы уже проходили! Перелистаем «Бесов» Федора Михайловича и перечитаем:

Не надо образования, довольно науки! И без науки хватит материалу на тысячу лет. В мире одного недостает: послушания. Жажда образования есть уже жажда аристократическая. Чуть-чуть семейство или любовь, вот уже и желание собственности. Мы уморим желание, мы пустим пьянство, сплетни, донос; мы пустим неслыханный разврат; мы всякого гения потушим в младенчестве. Все к одному знаменателю, полное равенство… Необходимо лишь необходимое – вот девиз земного шара отселе…

Поневоле задумаешься: не вертится ли история в чудовищном колесе, вновь и вновь прокатываясь по нашим спинам, а мы каждый раз лишь крякаем и привычно расправляем вмятые позвонки?

А в туманной дали будущего уже маячат знаменитые антиутопии: «Мы» Евгения Замятина, «1984» Джорджа Оруэлла, «О дивный новый мир» Олдоса Хаксли, «451 по Фаренгейту» Рэя Брэдбери…

При этом романы Жулавского вовсе не являются памфлетом. Даже самая плодотворная идея зачахнет без художественного обрамления, как тело не сможет жить без души. Нет, эти книги – произведения именно художественные, в которых есть и боль, и радость, и ненависть, и любовь… и красота, та самая, которая должна спасти мир.

…В 1967 году Клуб любителей фантастики МГУ провел анкетный опрос читателей, и я тогда был лишь чуть младше 13-летнего знатока, который, отвечая на вопрос: «Какие проблемы занимают Вас?», заявил: «Мне хочется чего-нибудь вроде деформации пространства-времени в складках дезплузионных слоев при наложении параллельных пространств» (!!!) А Владимир Савченко, комментируя анкету, заметил: «Из этого парня выйдет толк!» Ну что ж… Тогда было важным постижение внешнего мира, погоня за чудесами и диковинами, которых не встретишь в обычной жизни и которые хотелось увидеть хотя бы в воображении, в звездной дали. Попадись мне в 13 лет книга Жулавского, я… не могу ручаться, но, возможно, одолел бы ее – и вряд ли что-нибудь при этом понял, вряд ли проник бы под оболочку, наверняка сказал бы: «Подумаешь! у Жюля Верна интереснее!» Жулавский не увлекает чудесами и диковинами, нет в его книге безобразных селенитов (хотя есть намек на них в первой книге: когда-то здесь обитали разумные существа). Забросив на Луну Адама и Еву, он исследует пути возникновения цивилизации, религии, пути развития общества, факторы, определяющие эти пути…

Самое время вспомнить И. Ефремова: «Претендуя на роль натурфилософии, фантастика должна отвечать обязательному требованию: быть умной. Быть умной, а не метаться в поисках каких-то необыкновенных сюжетных поворотов, беспочвенных выдумок, сугубо формальных ухищрений».

(Хмм… а иногда все же хочется увлечься игрой ума, теми самыми формальными ухищрениями – почитать те страницы Фолкнера, Джойса, на которых они уводят читателя в лабиринты сознания, и это чертовски увлекательное блуждание! Тут уж, как говорится, дело вкуса, и накладывать ограничения на что-то – себе вредить. А еще и строгая наука ввергает в искушение: цитирую статью Романа Подольного в журнале «Знание – сила», 1972, №116: «Квазары – места, где наша Вселенная соприкасается с другой вселенной (точнее, квазивселенной). Какой бы странной ни казалась эта гипотеза, некоторые физико-математические уравнения приводят к еще более невероятной умозрительной гипотезе: каждая элементарная частица в нашем мире […] сама оказывается Вселенной (точнее, квазивселенной)». Чем хуже «складки дезплузионных слоев»? )

Но вернемся пока на Луну. Она оказалась великолепной экспериментальной площадкой и для «физиков», и для «лириков». Ее поверхность изучали герои Владимира Беляева, Владимира Михановского, других, менее известных авторов. Под куполами на ее поверхности и в ее недрах жили герои Артура Кларка, Станислава Лема, Айзека Азимова, знакомились, проникались симпатией друг к другу или становились врагами, организовывали спасательные операции… С нее же нацеливались на Землю батареи ракет, должных держать в страхе и повиновении стадо землян. Воинственный первый грандмастер17 фантастики Роберт Хайнлайн посвятил Луне не одну сотню страниц, среди которых есть настоящие жемчужины.

О нем стоит поговорить подробнее, поэтому – отступление первое:

Мое знакомство с этим писателем началось еще в детские годы, и тогда я совершенно не был готов понять его книги. Охота за фантастикой только начиналась (современному читателю не понять нас тогдашних, потому что сейчас книг бери – не хочу, а чтобы тогда прочитать заинтересовавшую тебя книгу, нужно было побегать!). Я был охотником неопытным, но таким иногда везет, и в книжном магазине на полке совершенно свободно (!) лежала книжечка с большими буквами НФ на мягкой обложке. Эта аббревиатура была для меня чем-то вроде магического талисмана, и я, разумеется, сразу же выложил требуемую сумму, которой волею случая обладал, и отправился домой, прижимая к печени заветный томик. Так я стал обладателем седьмого выпуска известного всем фэнам альманаха, выпускавшегося издательством «Знание»18. Ольга Ларионова, Александр и Сергей Абрамовы, Григорий Филановский, Пол Андерсон…

И Роберт Хайнлайн с романом «Если это будет продолжаться…».

Вот пример того, как неудачно для возраста выбранная книга держит себя на расстоянии. Я ее просто не понял тогда. Этот томик не потерялся, он существует и сейчас, и только недавно я перечитал роман Хайнлайна, а до этого просто радовался, что у меня есть такая книга – но не трогал ее. Боялся разочароваться.

Продолжение знакомства состоялось незаметно: это был рассказ «Дом, который построил Тил», – но почему-то я не обратил внимания на автора, зато сам рассказ привел меня в восхищение и запомнился надолго. Я учился классе эдак в 8 – 9, рыскал по библиотекам сам и привлекал к поискам товарищей, если обнаруживал, что существуют фонды, вход в которые доступен лишь избранным (я имею в виду ведомственные библиотеки, в которых при посредстве приятелей я нашел значительную часть выпускавшейся тогда фантастики). Это было торопливое чтение, сопровождаемое страхом не успеть перехватить нужную книгу; я впитывал одну и бежал за другой, и при этом умудрялся годы спустя помнить и авторов, и сюжет наиболее ярких произведений. Оттуда, из этих фондов пришел и в них же затерялся рассказ Хайнлайна, как и многие другие, о которых я помнил, но возможности перечитать которые не представилось.

Трудно представить, что оба эти текста принадлежат одному и тому же автору, настолько они различны. Традиционная для Хайнлайна тема чести и долга в романе – и фантазия на тему четвертого измерения в рассказе: захочешь поискать более несхожие темы – не найдешь.

Третье знакомство с писателем состоялось годы спустя, когда я прочитал рассказ «Долгая вахта». И все же эпизодические встречи с Хайнлайном не создавали еще ощущения автора. Понимание его пришло позже, когда одна за другой, почти водо- или, точнее, книгопадом, обрушились свежеиспеченные и не всегда, к сожалению, грамотные переводы: «Туннель в небе», «Имею скафандр – готов путешествовать», «Свободное владение Фарнхэма»… Хайнлайна упрекали в воинственности, и есть за что. Но в то же время трудно не проникнуться его верой в человека, в то, что справедливость восторжествует, если не наблюдать со стороны, как набирает силу зло – и сокрушаться при этом, что некому зло остановить, – а вмешаться и дать отпор негодяям.

Если попробовать одним словом определить главную тему творчества писателя, я выбрал бы слово «долг». Его герои очень серьезно относятся к ответственности, которую налагает на них принадлежность к человеческой расе. Сознанием долга проникнуты и самоубийственные действия лейтенанта Далквиста («Долгая вахта»), который, узнав о попытке захвата власти группой офицеров, спешит на станцию космических ракет и, забаррикадировавшись, разбирает их боеголовки, чтобы и в случае поражения обезопасить Землю (действие происходит на Луне) от безответственной «демонстрации над незначительными городами». В романе «Космический патруль», к которому протягивается ниточка от этого рассказа, курсанты останавливаются перед бронзовым бюстом лейтенанта с надписью: «Лейтенант Далквист, один из тех, кто положил начало славным традициям Патрульной Службы».

Вообще Луна – излюбленная площадка Хайнлайна, исключая те редкие случаи, когда он забрасывает своих героев несравненно дальше, даже в другую галактику, Магелланово Облако. На Луне происходит действие романов «Луна – суровая хозяйка», «Имею скафандр – готов путешествовать», повести «Угроза с Земли», рассказа «Долгая вахта».

«Угроза с Земли»… Сразу представляешь себе нечто в духе «Долгой вахты», бряцанье оружием, милитаристский фон… Ничего подобного! Это история о двух молодых людях, живущих и работающих на Луне. И в их романтически-деловую идиллию неожиданно врывается женщина с Земли, – та самая угроза, которая обозначена в заглавии. Но как здорово изложена эта незамысловатая история! На пространстве всего в два десятка страниц Хайнлайн успевает сделать своих героев настолько живыми, что уже не хочется с ними расставаться: и Холли, и Ариэль, и Джефф остаются с тобой, и каждый раз, открывая книгу, я рад встрече со старыми знакомыми. Глубокого сожаления достойны авторы, которые пишут длинные романы, населенные так и не ожившими куклами, а Хайнлайн этим никогда не грешил!

Откроем роман «Имею скафандр – готов путешествовать» (так и хочется сказать – лучший, но так же хочется сказать и про любую другую его книгу). Куда только не бросает судьба его героев: Клиффорда Рассела, в просторечии Кипа, вчерашнего школьника, – и отважную Крошку лет тринадцати, носящую пышное имя Патриция Уайнант Рейсфелд, – сначала они попадают на Луну, а потом, заглянув по пути сначала на Плутон, а затем – на Вегу, забираются аж в Малое Магелланово Облако, а можно по пальцам пересчитать книги (я имею в виду хорошие книги!), авторы которых рискнули отправить своих героев дальше ближайших окрестностей собственной Галактики, так что я, пожалуй, не удержусь от соблазна бросить беглый взгляд на наш звездный остров со стороны: не часто выпадает такая возможность! Посмотрите и вы:

Услышав за спиной изумленный вздох Крошки, я обернулся.

У меня не достало сил даже на вздох умиления. Небо сверкало необъятным звездным водоворотом. Сколько там было звезд? Миллионы? Миллиарды? Случалось вам видеть фотоснимок Туманности Андромеды? Гигантской спирали из двух изогнутых витков? И сейчас мы увидели нечто подобное. Из всех красот неба это – самое чудесное.

Только не на фотографии, не в объективе телескопа – мы были так близко к звездам, что они простирались над нами через все небо, занимая пространство в два раза большее, чем звезды Большой Медведицы, когда смотришь на них с Земли. Так близко, что я увидел скопление в их центре: два огромных звездных ствола, переплетающихся вместе.

И тогда я по-настоящему понял, как далеко очутились мы от дома. Дом остался далеко позади, затерянный среди миллиардов звезд19.

Наверное, это заветная мечта любого астронома – увидеть нашу Галактику со стороны. Я даже подозреваю, что только ради этого взгляда на небо Хайнлайн отправил Кипа с Крошкой во внегалактическое пространство. А самое страшное из опасений – что мечта эта никогда не осуществится, что человечество вечно будет приковано если не к Земле, то к тому крошечному лоскутку пространства, которое зовется Солнечной системой, что способ преодолеть межзвездные пространства никогда не будет найден и что знаменитые слова Циолковского «Земля – колыбель человечества, но нельзя вечно жить в колыбели» приобретут вместо оптимистического трагический оттенок.

«Имею скафандр – готов путешествовать» – замечательный пример романа приключений. Все начинается просто: главный герой книги, Клиффорд Рассел, школьник, мечтает попасть на Луну. Туда уже летают туристы, там есть база (разумеется, военная). Отец ничего не имеет против, но заниматься благотворительностью не намерен (хотя и мог бы профинансировать мечту, как выяснилось позднее), он считает, что каждый сам должен решать свои проблемы.

Прекрасный образец для подражания! Ты можешь хотеть чего угодно, но при этом не предполагай висеть на шее у родителей, добивайся всего сам.

И Кип доказывает, что у него не ветер в голове. Он участвует в конкурсе на лучшую рекламу мыла и получает за свое усердие космический скафандр (он-то надеялся выиграть главный приз – полет на Луну!). Но скафандр все же лучше, чем ничего, и Кип весь уходит в работу по восстановлению его работоспособности. И тут на него буквально падает с неба пиратский космический корабль. Нет-нет, никакого водевиля, все очень серьезно. Пришельцы, по некоторым приметам – со стороны альфы Центавра20, хотят завоевать Землю, для чего построили на Луне свою, скрытую от людей базу и привлекли на службу не очень чистоплотных людишек с темной биографией. Но, как водится в добром приключенческом романе, на их пути встают Кип и Крошка, первоначально вынужденные добросовестно играть роли пленников. И с помощью третьей пленницы, веганки, ухитряются разрушить базу пришельцев на далеком Плутоне. Необыкновенной цепи их удач Хайнлайн находит оправдание:

– Везение – сентиментальное слово. […] Ты считаешь невероятным везением то, что оказался на поле в скафандре, когда моя дочь звала на помощь. Но это не везение.

– Но что же это тогда?

– Почему ты принимал ее волну? Потому что был в скафандре. Почему ты был в скафандре? Потому что всеми силами стремился в космос. И когда ее корабль послал сигналы, ты ответил. Если это везение, то спортсмену везет каждый раз, когда он попадает ракеткой по мячу. Везение всегда лишь результат тщательной подготовки, Кип. А невезение – следствие разболтанности и лени.

По этому же поводу в романе «Кукловоды» Хайнлайн высказался еще короче: «Удача – это ярлык, который посредственность наклеивает на достижения гениев».

Главный вывод, который делает Кип, возвратившись из затянувшегося вояжа, – зло не должно оставаться безнаказанным. Непротивление и, как следствие, безнаказанность, рождает большее зло. И если в начале пути Кип молча терпит выходки местного Туза, то, пройдя через все перипетии борьбы с пиратами, он принимает вызов.

Переводчик англоязычной фантастики Александр Корженевский утверждает: «Любое произведение Хайнлайна – это яркая, нередко категоричная иллюстрация его убеждений, которые, надо сказать, довольно часто не совпадали с представлениями нашей литературно-переводческой номенклатуры. Теперь этих „критиков“ не вспоминают, а Хайнлайна, к счастью, печатают и читают. Однако мне всегда было немного жаль тех, чье детство и юность прошли без его замечательных книг».

Мне тоже…

Хайнлайн хорошо знает, зачем пишет. Его произведения, даже те, что сюжетно не связаны между собой, духовно общи и в целом представляют хорошо сконструированный мир, продуманный до мелочей, облаченный в плоть и кровь. Идеи Хайнлайна иногда шокируют (прочитайте «Звездную пехоту»! ), но неспроста в одном американском фантастическом романе21 Хайнлайн представлен президентом: у него есть талант убеждать и зажигать.

Откроем «Туннель в небе».

«Средняя школа имени Патрика Генри.

Отделение общественных наук.

Вниманию всех слушателей курса 410 (факультативный семинар для учащихся старших классов) «Выживание: дополнительные сведения».

1. В пятницу 14 числа занятия отменяются.

2. Настоящим объявляется 24-часовая готовность к финальному экзамену по одиночному выживанию. Слушатели курса должны явиться на медицинское освидетельствование в 9.00 в амбулаторию при терминале «Темплтон» и в 10.00 с трехминутным интервалом начнут проходить ворота.

3. Условия испытаний:

а) любая планета, любой климат, любой рельеф местности;

б) никаких правил, оружие любое, снаряжение любое;

в) разрешается объединяться в группы, но члены групп будут проходить ворота по отдельности;

г) продолжительность экзамена – не менее 48 часов и не более 10 суток.

4. Доктор Мэтсон консультирует в пятницу до 17.00.

5. Испытание может быть перенесено только по рекомендации врача, однако любой из учащихся имеет право отказаться без всяких административных последствий до 10.00 субботы.

6. Удачи и долгих лет жизни всем вам!»22

В сравнении с ЕГЭ что-то новое, не правда ли? Что это еще за экзамен – на выживание? И в каком ключе рассматривать последний пункт объявления, вывешенного на всеобщее обозрение? Разве жизнь в будущем станет настолько некомфортной, что от детей снова потребуются первобытные инстинкты?

И да, и нет. На самой-то Земле все устроено, но беда в том, что на ней слишком мало места. А вот новооткрытые миры, находящиеся, благодаря изобретению доктора Рамсботхэма, буквально за дверью, «не далее противоположной стороны улицы», требуют определенных умений, которые не приобретешь в цивилизованном окружении.

Неосвоенные континенты, нетронутые дикие чащи, пышные джунгли, убийственные пустыни, замерзшие тундры, суровые горы – все это лежало теперь прямо за воротами городов, и человечество вновь устремилось туда, где не сияет уличное освещение, где на углу не стоит готовый прийти на помощь полисмен, где и углов-то еще никаких нет. Нет ни хорошо прожаренных нежных бифштексов, ни ветчины без костей, ни упакованной, готовой к употреблению пищи для изысканных умов и изнеженных тел. Двуногому хищнику вновь понадобились его кусающие, рвущие, звериные зубы: человечество выплеснулось в большой мир (как это уже случалось раньше), где действуют законы: «Убей или будешь убит», «Съешь или будешь съеден».

И если ты не сдавал экзамен на выживание, то не получить тебе престижной профессии, и обречен ты ютиться на задворках жизни. А если сдавал, но не сдал…

Доктор Мэтсон, консультируя своих учеников перед экзаменом, наставляет: «Каждый, чье представление о мире складывается из понятий о том, каков он должен быть, а не каков он есть на самом деле, просто не готов к последнему экзамену». Это наставление не помешало бы услышать многим любителям пенять на жизнь. Иоганн Браун (эпизодический персонаж романа), вооружившись до зубов, без сомнения, думал, что оружие обеспечит ему выживание, но он плохо слушал наставника. Именно он первым провалил экзамен.

Род Уокер, вооруженный лишь ножом, успел к тому времени сделать лишь первые осторожные шаги по планете, на которую их забросили.

Издалека казалось, что на земле лежит взрослый человек, а рядом с ним ребенок. Покопавшись в своих многочисленных карманах, Род извлек маленькую подзорную трубу с восьмикратным увеличением и пригляделся получше. «Взрослый» оказался Иоганном Брауном, а «ребенок» – его собакой. Оба, без сомнения, были мертвы. […] Великолепной «Молнии» Иоганна нигде не было видно, как и энергоблока к ружью.

Весьма нетрадиционно, не правда ли? После великолепных звездных мостов Великого Кольца, после полных оптимизма книг о светлом и счастливом будущем окунуться в такое…

Хайнлайн не единственный, кто отправляет своих героев на столь жестокий экзамен: в романе другого американца, Алексея Паншина, присутствует похожий мотив: там подростки добывают аттестат зрелости на планетах-колониях. Разница, впрочем, несущественная: и там, и там дети часто оказываются жертвами, и невозможно сказать, что эти жертвы оправданны; впрочем, у власть имущих своя логика.

Хайнлайн проповедует: выживет не сильнейший, а достойнейший. Силу духа Хайнлайн ставит выше силы мышц. Вспомним Вонючку Берка из «Космического патруля», Хендрика из «Звездной пехоты», того же Иоганна Брауна из «Туннеля в небе» плюс братьев Макгован оттуда же, Саймза из «Пилота Джоунса»… – примеров много. Все они считали себя хозяевами жизни или тщились ими быть. Но им не хватило ума осознать, что, как говорили классики, жить в обществе и быть свободным от общества нельзя. В противоположность им оказываются на высоте любимые герои Хайнлайна, в определенном смысле его alter ego: Макс Джоунс, Род Уокер, Том Фрайз, Мэттью Додсон и другие – примеров не меньше. Они не супермены, но умеют воспользоваться своими способностями, слова у них не расходятся с делом, и наделены они обостренным чувством справедливости.

По Хайнлайну быть офицером – значит забыть себя и полностью отдаться служению обществу. «Quis custodiet ipsos custodies» – «Кто будет сторожить сторожей?» – гласит надпись на дверях Хэйуорт Холла, в котором готовят офицеров космического патруля. Действительно, кто? Поэтому к сторожам предъявляются настолько высокие требования, что недостойный человек не войдет в их число. Мэттью Додсона, проходящего приемную комиссию, предупреждают: «Там вывернут тебя наизнанку, сломают тебя и не скажут даже слова благодарности». Но люди, которые выбирают делом своей жизни служение другим людям, защиту других людей, не должны ожидать благодарности. Это неблагодарная работа. Жерар Берк – «вонючка Берк», из тех, кто всегда за всех все знает, – растолковывает Додсону:

Им нужно избавиться от всего балласта еще до принятия присяги кандидатами. Среди них есть парни с желудками из чугуна, на которые не влияют ухабы и все прочее. Поэтому офицеры Академии запускают ракетный корабль с роботом за пультом управления – без пилота и пассажиров – и разбивают этот корабль, чтобы напугать тех, кто не обладает железными нервами. Причем это куда дешевле, чем готовить одного курсанта, который в конце концов не станет офицером.

Несмотря на свое всезнание, Берк офицером не стал, потому что душа его была холодна, а получить звание он хотел только потому, что видел возможность извлечь в дальнейшем из этого выгоду.

Подобным же образом описан процесс приема на Федеральную Службу – своего рода эквивалент Космического Патруля – в романе «Звездная пехота» (в других переводах – «Космические рейнджеры»). Безрукий и безногий сержант наставляет робких выпускников школы, пришедших наниматься на службу:

«Каждый считает, что достаточно иметь две руки, две ноги и тупую башку – и готово, он солдат. Что ж, на пушечное мясо сгодится. Но сегодня настоящий солдат – специалист высочайшей подготовки, которого в любой другой отрасли называли бы не иначе как „мастер“. Мы не имеем права допускать к нашему ремеслу тупиц. Поэтому для тех, кто настаивает на своем праве отслужить один срок и кто явно не годится для нас по разным параметрам, мы выдумали целый список грязных, безобразных, опасных работ, так что почти все они убираются домой, поджав хвост, еще до окончания этого несчастного срока… по крайней мере мы заставляем их помнить до конца жизни, что их гражданство не пустое слово, что оно дорого стоит – ведь им придется за него дорого платить».

Гражданство… Хайнлайн дает право считаться гражданами только тем, кто прошел службу, поэтому в его фантастической реальности далеко не все жители страны являются ее гражданами… а, не являясь гражданином, человек не может рассчитывать на место чиновника. Таким образом, администратором, сенатором, президентом может стать только ответственный человек, прошедший через огонь, воду и медные трубы.

Хайнлайн пытается построить идеальный образ государственного чиновника, от которого зависят жизнь и благополучие народа его страны, – увы, идеальный образ совершенно не сходится с реальным.

Если бы Хайнлайн стал президентом США… впрочем, об этом уже было. Единственное, что мог бы предположить я сам, – вряд ли оружия в мире стало бы меньше…

Но довольно об армии, иначе может сложиться впечатление, что Хайнлайн не знает других тем. Откроем «Дверь в лето».

Поэтичнейшее название, невольно настраивающее на нечто в духе Брэдбери:

Возьми лето в руку, налей лето в бокал – в самый крохотный, конечно, из которого только и сделаешь единственный терпкий глоток; поднеси его к губам – и по жилам твоим вместо лютой зимы побежит жаркое лето…23

Хайнлайн тоже не чужд поэзии, и «Дверь в лето» – яркий тому пример. Послушайте:

«Еще пушистым котенком Пит выработал для себя простую философию, согласно которой я отвечал за еду, жилье и погоду, а он – за все прочее. За погоду он взыскивал с меня особенно строго, а зимы в Коннектикуте хороши только на рождественских открытках. Той зимой Пит регулярно инспектировал свою дверь, но не выходил – ему не нравилось белое вещество, покрывшее землю, и он начинал приставать ко мне, требуя открыть людскую дверь.

Он был твердо убежден, что за одной из дверей обязательно должно быть лето. Это означало, что каждый раз я должен был обходить все одиннадцать дверей и держать каждую открытой до тех пор, пока он не убеждался, что за ней все та же зима, и не разочаровывался в своих поисках.

Пит оставался в доме до тех пор, пока неумолимая естественная гидравлика не выгоняла его на улицу. Когда он возвращался, на щеках его постукивали ледышки, словно башмачки на деревянной подошве. Он свирепо пялился на меня и отказывался мурлыкать до тех пор, пока не оближет их… и потом прощал меня до следующего раза.

Но никогда не переставал искать Дверь в Лето».

Можно еще поспорить, кто является главным героем романа – Дэн Дэвис, от лица которого ведется повествование, или Петроний Арбитр (в просторечии – Пит), любимый кот Дэна. Без кота роман потерял бы половину своего очарования. Ему посвящены первые строки, он же и закрывает книгу, и мы прощаемся с ним с той же грустью, с какой думает о нем Дэн:

«Вот только Пит стареет, бедняга; он уже сторонится схваток с юными соплеменниками и скоро, наверное, заснет навсегда.

Всей душой надеюсь, что его маленькая верная душа отыщет дверь в лето и попадет туда, где кошки покладисты, где всем котам хватает места, где роботы ничего не имеют против кошек, а люди ласковы и никто не пинается».

Из всех книг Хайнлайна эта – наименее фантастичная. Всего одно допущение бесспорно проводит его по ведомству фантастики: герой, предательски засунутый в анабиозную ванну на тридцать лет и таким образом разлученный со своими близкими, с помощью машины времени возвращается и воздает по заслугам своим нечистым на руку компаньонам. А все остальное – великолепная литература. Что фантастичного в схватке Пита с Белл и Майлзом – сцена, которая не одного читателя заставит с восторгом хлопать в ладоши? Что фантастичного в прелестной Рикки? В невозмутимых Саттонах? Да и сам Дэниел Бун Дэвис – не супермен, мы встречаемся с ним в трудную для него минуту: его обманула женщина, которой он доверял, его обманул друг, он в запое, он не знает, как быть дальше, но все-таки находит в себе силы собраться и начать новую жизнь.

Именно с этого начинаются герои Хайнлайна. Сначала они преодолевают себя, свою слабость и неуверенность, а потом одолевают своих и наших с вами врагов, – примерно так выразился в отзыве о писателе А. Корженевский.

* * *

Но путешествие продолжается. Луна опять притягивает взгляд.

Можно ли пройти мимо замечательной книги Артура Кларка «Лунная пыль»24? Она включает в себя два сюжета: первый – ожидание спасения в погребенном под многометровым слоем лунной пыли луноходом, второй – действия людей на Луне и на Земле, столкнувшихся с такой серьезной проблемой, как пропажа лунохода с туристами. Эта книга тоже оказалась в моих руках в пору розового детства, и сначала, заинтересовавшись, я читал только главы о луноходе, а то, что происходило наверху, казалось мне слишком сложным. Теперь же, когда мне в руки попадает тот самый порядком потрепанный томик, я перечитываю главы о том, как организовывалось спасение пассажиров лунохода, потому что это мечта – мечта о том, что каждый будет выполнять работу, которую он выбрал, так, чтобы сделать не только то, что положено, и умыть руки, а совершить и невозможное, если это потребуется. Это производственный роман без отрицательных персонажей. Утопия, одним словом. Никто никому не ставит палки в колеса, герои книги – именно герои, «даже если временами их и подводят маленькие человеческие слабости».

Одна из самых впечатляющих сцен в книге – эпизод, в котором Пат Харрис, капитан утонувшего в пыли лунохода, ждет спасателей. Те уже нащупали луноход, уже готовят спасательное снаряжение, уже готовятся бурить крышу, чтобы пустить в кабину живительный кислород… Капитан, одурманенный накопившейся в кабине углекислотой, не слышит увещеваний спасателей.

За спиной Пата радио говорило что-то важное. Пока его мозг силился уловить смысл, руки наложили ключ на конец трубы.

– Не отворачивайте бур, пока мы не скажем, – твердил далекий голос. – Мы еще не установили обратный клапан, труба открыта в пустоту. Как только установим, скажем вам. Повторяю: не отворачивайте бур, пока мы не скажем!

Вот привязался! Пат без него знает, что делать. Надо только покрепче нажать ручку ключа – вот так, – отвернуть бур, и снова можно будет дышать!

Почему не поддается?..

Пат нажал сильнее.

– Ради бога! – воскликнул радиоголос. – Не трогайте! Мы еще не готовы! Вы выпустите последний воздух из кабины!

«Сейчас, сейчас, – думал Пат, умышленно не замечая помеху. – Тут что-то не так… Винт можно вращать так… и так. Что если я вместо того, чтобы отвертывать бур, только туже завинчиваю его?»

Сам черт не разберется. Он поглядел на свою правую руку, потом на левую. Все равно непонятно. (Хоть бы этот болтун заткнулся). Ладно, попробуем в другую сторону, может быть пойдет. И Пат, держась за трубу одной рукой, степенно зашагал по кругу. <…>

В пятнадцати метрах над ним главный инженер Лоуренс и его люди на миг оцепенели от ужаса. Случилось непредвиденное. Готовя операцию, они заранее представили себе все возможные осечки – кроме этой…

– Коулмен, Мацуи! – крикнул Лоуренс. – Бога ради, кислородный шланг, скорей!

Но он уже знал, что они не успеют. Чтобы подключить кислород, нужно сделать еще два соединения. И оба с винтовой резьбой. Пустяк, который при других обстоятельствах не играл бы совершенно никакой роли. Но сейчас от него зависела жизнь и смерть людей.

А Пат продолжал ходить по кругу, толкая ручку ключа. Все шло как по маслу, уже сантиметра два резьбы видно; еще несколько секунд, и бур слетит.

Ну, совсем чуть-чуть осталось! Шипит, громче с каждым поворотом ключа. Все ясно: кислород врывается в кабину. Еще немного, и он сможет дышать как следует, и все будет в порядке!

Шипение сменилось зловещим свистом.

Внезапно Пат усомнился – то ли он делает, что надо? Остановился… поглядел на ключ… задумчиво почесал затылок. Вроде все правильно… Вмешайся в этот миг радио, он, наверное, подчинился бы, но наверху уже потеряли надежду вразумить его.

Ладно, продолжим. (Сто лет такого похмелья не было!) Пат навалился на ключ – и упал ничком на пол: резьба кончилась, бур сорвался. Оглушительный вой потряс кабину, могучая струя воздуха подхватила и закружила листки бумаги. От холода сгустился пар, кабина наполнилась мглой. Пат повернулся на спину, но сквозь мглу он почти ничего не видел. И тут он понял наконец, что произошло.

Но остановимся, иначе размеры цитат выйдут на пределы приличий…

Луна в течение многих веков верой и правдой служила человечеству, и было бы очень грустно потерять ее.

В романе Фрица Лейбера «Скиталец» странствующая планета галактических бунтовщиков-нонконформистов крадет Луну и, раздробив на мелкие кусочки, использует ее как топливо, не посчитавшись с мнением человечества. Этот акт выглядит тем более варварским, что пришельцы не могли не предполагать о влиянии Луны на биосферу Земли; ученые утверждают, что без Луны вообще невозможна жизнь на нашей планете25! Ну, с чужаков какой спрос: варвары – они и есть варвары; гораздо обиднее, когда сами у себя крадем, как в рассказе П. Макоули «День, когда мы потеряли Луну»: в результате эксперимента в недрах Луны образуется «черная дыра» (какое счастье, что эксперимент не на Земле проводили26!), и Луне приходит конец: вместо привычного ночного светила по орбите кружится невидимое чудовище…

«На закуску» хочется упомянуть юмористический рассказ Джона Браннера «Отчет о составе лунной поверхности», при чтении которого не раз вспоминалось «Письмо к ученому соседу», а также путешествие троих в лодке… нет, еще не в лодке, а в поезде; это я про сыр…

…

Бросим прощальный взгляд на лунные кратеры и цирки, на суровый и безжизненный мир резких контрастов:

Я посмотрел на небо. Где-то вверху над нами висел серп «новоземли». Внизу половину небосклона занимала Луна. Несмотря на то что я едва не погиб на ней, ее вид не возбуждал во мне страха.

Я ходил по этой Луне, следы наших ног остались на ее поверхности, «кусочки Луны» мы взяли с собой на КЭЦ, на Землю. Это по-новому сближало, роднило нас с Луной…27

Обратимся в сторону Солнца. Следующая остановка – Венера.

С тех пор как Луна перестала быть прибежищем селенитов, а Венера лишилась венериан, надежды сосредоточились на Марсе.

Далекий холодный мир, красные песчаные равнины, разреженный воздух, маленькое, почти вдвое уменьшенное по сравнению с земным Солнце, закатный пейзаж, когда нет еще темноты, но нет и настоящего яркого света; полусвет, грезы…

Неужели и здесь никого? И тревожное предчувствие, предощущение беды, утраты рождает поразительные, полные очарования и печали образы.

Не будем трогать хрестоматийную «Войну миров», хотя она и лежит у истоков марсианской темы. Главное русло пролегло все-таки в другом направлении. Ближе всего к нему не менее хрестоматийная «Аэлита»:

– История Марса окончена. Жизнь вымирает на нашей планете. Вы знаете статистику рождаемости и смерти. Пройдет несколько поколений – и последний марсианин застывающим взглядом в последний раз проводит закат солнца. Мы бессильны остановить вымирание. Мы должны суровыми и мудрыми мерами обеспечить пышностью и счастьем последние дни мира.

Алексей Толстой отпускает марсианам несколько поколений. Роджер Желязны («Роза для Экклезиаста») более категоричен:

Они уже мертвы. Они бесплодны. Еще одно поколение, и марсиан не буде».

Но вернемся к «Аэлите». Пусть Тускуб не гнушается ничем в борьбе за власть, но и мятежный Гор признает:

– Да, Сын Неба. Мы, населяющие древнюю Туму, не разрешили загадки. Сегодня я видел вас в бою. В вас огнем пышет веселье. Вы мечтательны, страстны и беспечны. Вам, сынам Земли, когда-нибудь разгадать загадку. Но не нам, мы – стары. В нас пепел. Мы упустили свой час.

Самое время задуматься сынам Земли: не упустим ли и мы наш час? Оружия у нас столько, что, кажется, хватит не только для уничтожения Земли, но и порядочной части Солнечной системы; биосфера загрязнена настолько, что многие считают: критическая точка уже позади и мы катимся по наклонной плоскости – все глубже и глубже в пропасть разрушения…

Перебираю книги.

А. Богданов. «Красная звезда». Марсиане истощили ресурсы своей планеты и подумывают о колонизации Земли или Венеры.

С. Жемайтис. «Багряная планета». Бездумное использование природных ресурсов, нарушение экологического баланса – и великая марсианская цивилизация становится достоянием истории.

М. Марков. «Ошибка физиолога Ню». Необдуманный эксперимент, война, гибель цивилизации.

Р. Янг. «У начала времен», «Эридан». Десентиментализация – и тот же печальный финал.

Р. Брэдбери. «Марсианские хроники». Земные экспедиции заносят на Марс прозаическую ветрянку – и марсиане гибнут, освобождая место людям.

Как хотелось, чтобы марсиане существовали, пусть даже в прошлом – как доказательство того, что человечество не одиноко во Вселенной, что оно не случайная плесень, а закономерное явление, часть чего-то большего, всеобъемлющего!.. Мы как сообщество не хотим быть одинокими по той же причине, по которой отдельный человек не может и не хочет быть отрезанным от себе подобных: ему, пусть он даже отрицает это на словах, пусть героически играет роль отшельника-анахорета, пусть воображает себя матерым индивидуалистом, хочется ощущать локоть соплеменника, пусть даже только для того, чтобы было кому заявить о своей нелюбви к себе подобным.

Одна за другой воображаемые экспедиции обнаруживают остатки великой цивилизации, погребенной в песках, задохнувшейся из-за недостатка воздуха, погибшей в пламени войны… да мало ли причин можно изобрести, чтобы с честью похоронить мечту?..

Даже переселенцы с Земли, основывающиеся на Марсе, не могут противостоять судьбе: все против них!

Возьму для примера книгу мэтра английской НФ.

Брайан Олдисс, «Птицы Марса». «Хьюго» и «Небьюла» – рекомендация серьезная, но книга разочаровала. После динамичного остросюжетного нон-стопа, после монументальной Гелликонии, после завораживающего «Малайсийского гобелена» – книга, слепленная из отдельных фрагментов-заготовок, так и не слившихся в целое. Возникает неожиданная ассоциация с «Марсианскими хрониками». Но если «хроники» – глубоко лиричная и трагичная книга-предупреждение, то в «Птицах Марса» – усталость, разочарование в современной цивилизации, эскапистские настроения и слабо выраженная надежда на то, что человек все-таки не венец (и конец) эволюции, а одно из длинной цепи ее звеньев. Земному человечеству конец, надежда на марсианскую колонию, составленную то ли из лучших представителей, то ли из отребьев, то ли из их смеси; жители колонии должны или вымереть, или эволюционировать. Автор оставляет колонистов вариться в собственном соку, вдохновившись, может быть, идеей варваров, которые учили детей плавать, бросая в воду: выплывет – хорошо, а нет – значит, так тому и быть, – и рисует получившийся продукт, свалившийся на колонистов из неопределенного будущего. Не очень симпатичный продукт. Множество невыстреливших ружей, неживые тени персонажей, скомканный финал, словно автор устал разбираться в собственных построениях и решил одним махом покончить с надоевшим текстом. Удивление/недоумение вызывает никак не прокомментированная ни автором, ни редактором, ни переводчиком авторская космография, согласно которой марсианские каналы можно было бы наблюдать с Земли невооруженным глазом, а сама Земля оказывается ближе к Солнцу, чем Меркурий, после чего наукоподобные построения автора перестают занимать. Добро бы это была какая-нибудь параллельная реальность, так нет же… И это после подробнейших астрономических выкладок в саге о Гелликонии! (А может, это переводчик напортачил? интересно было бы в оригинал глянуть…)

В романе Дэна Симмонса «Восход Эндимиона» миссионеры высаживаются на Марсе, чтобы обратить жителей в истинную веру и управлять ими, но оказалось, что

…управлять, собственно, некем. Воздух холодный и разреженный, большие города разрушены, вовсю свирепствуют пылевые бури, в ледяных пустынях мрут от эпидемий последние горстки кочевников – все, что осталось от великой расы марсиан, и теперь лишь колючие хилые кактусы росли там, где некогда цвели яблоневые сады и зрели на плантации ягоды бредберии.

Вот так: читаешь, читаешь, и вдруг – как лукавое и неожиданное подмигивание в сторону мастера – бредберия28…

Редким исключением в череде книг, живописующих угасание и гибель марсианской цивилизации, является книга уже знакомого нам Роберта Хайнлайна «Double Star», название которой переводчики пытались передать по-всякому: и буквально – «Двойная звезда» (что вводит в заблуждение), и ближе к смыслу – «Двойник». В ней марсиане нарисованы как замкнутая и несколько эксцентричная, но все же полная сил цивилизация, с которой земные дипломаты добиваются союза. (Опять повторилась ситуация, когда первое прочтение не впечатлило совершенно29, но с каждым новым я все больше и больше влюблялся в книгу. В ней замечательно нарисованы две партии сильных мира сего: благородные, но практичные романтики – и беспринципные карьеристы, шагающие по трупам в борьбе за власть. Симпатии Хайнлайна на стороне первых, и они регулярно одерживают победы, время от времени предпринимая тактические отступления. Увы, действительность в который раз уже оказалась суровее…)

Но вернемся в русло.

Тема гибели марсианской цивилизации оказалась благодатной почвой для антиутопий, предупреждавших: с нами может произойти то же самое. С нами уже происходит то же самое! Некоторые из этих книг имеют весьма косвенное отношение к литературе, больше походя на публицистические трактаты. А литература…

Откроем Рэя Брэдбери.

Они жили на планете Марс, в доме с хрустальными колоннами, на берегу высохшего моря, и по утрам можно было видеть, как миссис К ест золотые плоды, растущие из хрустальных стен, или наводит чистоту, рассыпая пригоршнями магнитную пыль, которую горячий ветер уносил вместе с сором. Под вечер, когда древнее море было недвижно и знойно, и винные деревья во дворе стояли в оцепенении, и старинный марсианский городок вдали весь уходил в себя, и никто не выходил на улицу, мистера К можно было видеть в его комнате, где он читал металлическую книгу, перебирая пальцами выпуклые иероглифы, точно струны арфы. И книга пела под его рукой, певучий голос древности повествовал о той поре, когда море алым туманом застилало берега и древние шли на битву…30

Марс по праву принадлежит Брэдбери, потому что он создал самую проникновенную сагу о Марсе, потому что никто лучше не описал и не сможет описать историю марсиан, с которой удивительно тесно переплелась история Земли. Музыка его слов завораживает, и Марс, словно живое существо, манит, и отвергает, и очаровывает до сердечной боли…

Только Томас Вулф, оживленный Мастером в рассказе «О скитаньях вечных и о Земле», перенимает эстафету и успевает в дополнительно отпущенные ему два месяца жизни сказать о Марсе свое слово, которое, возможно, сказал бы в действительности, если бы не пневмония, унесшая его в 1938 году в возрасте тридцати восьми лет:

«…марсианские города – изумительные, неправдоподобные, словно камни, снесенные с горных вершин какой-то стремительной, невероятной лавиной и застывшие наконец сверкающими россыпями…»

«…В дыхании Марса ощущаешь запах корицы и холодных пряных ветров, тех ветров, что вздымают летучую пыль и омывают нетленные кости, и приносят пыльцу давным-давно отцветших цветов…»31

Как остро в пору юности завидовал я обладателям «Марсианских хроник»! Как тут не замолвить слово за славное советское книгоиздание и разветвленную цепь библиотек: потребовалось всего двадцать лет бесплодных поисков, прежде чем я смог взять в руки заветную книгу…

И не разочароваться!

Ведь часто бывает: раскроешь книгу, которой восторгался в детстве – и пожмешь плечами: что я в ней нашел?.. Потому что всякому возрасту свои слова.

Но не зря сам писатель называл «Марсианские хроники» своей лучшей книгой. Она действительно лучшая. Читая «Марсианские хроники», я испытал непередаваемое ощущение погружения в волшебство. Мне жаль, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку, но… увы! С Прустом мне не потягаться, хотя пирожные и исполняют временами свой долг, возвращая мгновения.

Марс в рассказах Брэдбери многолик. Он и прибежище изгнанных с Земли сказок и легенд, и сирена, заманивающая неосторожных аргонавтов, и хранилище древней мудрости и исчезающей красоты…

Но о «Хрониках» чуть позже.

Первое мое знакомство с Брэдбери состоялось в 1965 году, когда «Техника – молодежи» опубликовала рассказ «Золотоглазые»32. Это было открытие нового мира. Это было настолько необыкновенно, настолько переворачивало привычные представления о назначении и возможностях фантастики, что моя рука сама потянулась к ручке и… но зачем увлекаться описанием своих неудачных опытов?

Потом – «Калейдоскоп». Люди, разлетающиеся в стороны от лопнувшей ракеты: один – к Луне, другой – к Марсу, третий – за пределы Солнечной системы… Голоса в гермошлемах – обвиняющие и прощающие. И финал:

Он падал стремительно, точно пуля, точно камешек, точно гирька, спокойный теперь, совсем спокойный, не ощущая ни печали, ни радости – ничего; только одного ему хотелось: сделать бы что-нибудь хорошее теперь, когда все кончено, сделать бы хоть что-то хорошее и знать – я это сделал…

«Когда я врежусь в воздух, я вспыхну, как метеор».

– Хотел бы я знать, – сказал он вслух, – увидит меня кто-нибудь?

…Маленький мальчик на проселочной дороге поднял голову и закричал:

– Мама, смотри, смотри! Падучая звезда!

Ослепительно яркая звезда прочертила небо и канула в сумерки над Иллинойсом.

– Загадай желание, – сказала мать. – Загадай скорее желание!

Я представлял себе эту картину – и становилось немного жутко от ощущения близости безграничного космоса.

Следующая остановка – «И грянул гром». К тому времени я уже прочитал уэллсовскую «Машину времени», но новой была мысль влиять из прошлого на настоящее: наступил в мезозойской эре на бабочку, вернулся – и ужаснулся: Америкой правит другой президент, а орфографию придется изучать заново.

Перелистываю страницу – и попадаю в пронизанный светом мир «Земляничного окошка».

Говорят – летим, чтобы разбогатеть, чтобы прославиться. Говорят – для развлечения, скучно, мол, сидеть на одном месте. А на самом деле внутри что-то тикает, все равно как у лосося или у кита и у самого ничтожного невидимого микроба. Такие крохотные часики, они тикают в каждой живой твари, и знаешь, что они говорят? Иди дальше, говорят, не засиживайся на месте, не останавливайся, плыви и плыви. Лети к новым мирам, строй новые города, еще и еще, чтобы ничто на свете не могло убить Человека.

Этот же мир Брэдбери представил в поэтической форме: поэма «Плыви, Человек!», написанная как приветствие международному форуму фантастов33, тоже призывает: «Плыви! И безымянные планеты земными именами нареки».

Да, золотое было время, оптимизма – хоть отбавляй. Вот только сейчас его не хватает, позаимствовать бы у себя тогдашнего…

Следующая страница – и новое превращение, новое слово о Человеке. «Куколка». Человек – только куколка, говорит Брэдбери, куколка, которая рано или поздно выберется из кокона и расправит крылья.

Без малейшего усилия – только чуть вздохнул теплый воздух вокруг – Смит поднялся над землей. Быстро, беззвучно взмыл он ввысь и вскоре затерялся среди звезд, устремляясь в космические дали…

Вот только куколка-человек в этом рассказе невероятно одинок – и нисколько не сокрушается поэтому поводу. Ему никто не нужен – и тогда зачем космические дали?..34

Тут и там по страницам книг, журналов, газет разбросаны недоуменные вопросы о человеке, на ура принимаются сообщения о выходе за пределы ортодоксальных представлений: телепатия, телекинез, параллельные миры… и вслед за скептическими опровержениями следуют новые и новые сигналы: контакт со вселенским разумом, ниспосланные свыше откровения, способность предвидеть события…

А может быть, и в самом деле?.. Ведь произошел когда-то скачок в развитии, превративший неразумную обезьяну в хомо сапиенс, так отчего бы не произойти новому перевороту, который превратил бы человека земного в человека космического? Как это было бы по латыни? (Увы, не изучал.) Поупражняемся… Homo spatium? Ну, это неважно.

Подобных изысканий у Брэдбери немного; чаще он говорит об обыкновенном человеке в обыкновенном – почти обыкновенном, уже даже не завтрашнем, а вполне сегодняшнем – мире: «Мы не описываем будущее – мы его предотвращаем». И предупреждающе звучат тревожные названия: «Бетономешалка», «Убийца», «Кошки-мышки», «451 по Фаренгейту». К чему придет современный мир, если в нем сохранятся те же разрушительные тенденции, что тревожат нас сейчас?

«451 по Фаренгейту – температура, при которой воспламеняется и горит бумага». Эпиграф к самому известному у нас роману «правнука колдуньи», написанному за 9 дней.

Книги – зло, и пожарники спешат по вызову и сжигают их – иногда вместе с владельцем, не пожелавшим предать друзей. Но запретный плод сладок во все времена, и вот бравый пожарник Гай Монтэг украдкой сует за пазуху пару томиков, чтоб прочесть на досуге и попытаться понять людей, желающих странного.

Как и в рассказе «Лучезарный феникс», книга восстает из пепла и продолжает жить в памяти человека.

Да, тогда еще не было Интернета и смартфонов; возьмись Брэдбери за свой роман сейчас, ему не пришлось бы привлекать пожарников: книга сама уходит, как ушли когда-то динозавры…

В необыкновенной повести «Лед и пламя» (подробнее о ней поговорим позже) Брэдбери в очередной раз отправился к звездам и увидел потрясающую картину жизни под яростным солнцем, чья радиация убыстряет биологические процессы настолько, что на жизнь человеку остается восемь дней: два дня – на детство, два дня – на юность, два дня – на зрелость, два дня – на старость и угасание. А где-то в скалах блестит искорка космического корабля, до которого невозможно добраться. Сим, главный герой повести, вполне заслуживает титула «победитель невозможного». Он добирается до корабля – и обретает вечность: сто дней, тысячу, десятки тысяч. И, подобно горьковскому Данко, дарит эту вечность тем, кто сумел последовать за ним.

Эта книга о времени, которое мы часто бездарно убиваем.

И снова Марс. Дух, живущий в колодце, Синяя Бутылка, исполняющая желания… И, наконец, «Марсианские хроники».

Брэдбери распоряжается Марсом без оглядки на физику. В одних рассказах его Марс – тот самый, четвертая планета Солнечной системы, бесплодная пустыня с разреженной атмосферой, почти такая, как, например, в рассказе «Зеленое утро»; в других – миф, сказка, волшебная страна, полная ощущения утекающей сквозь пальцы жизни и оттого насквозь пронизанная печалью («Илла», «Летняя ночь», «И по-прежнему лучами серебрит простор луна…», «Ночная встреча»), в третьих – наша с вами Земля, окинутая взглядом с неземной высоты («Эшер-2»). И как в калейдоскопе из разноцветных стекол складывается строгий узор, так и сквозь кажущуюся беспорядочность образов Марса проступает тревожащий лик Земли, на которой – «Будет ласковый дождь».

Распылители в саду извергли золотистые фонтаны, наполнив ласковый утренний воздух волнами сверкающий водяных бусинок. Вода струилась по оконным стеклам, стекала по обугленной западной стене, на которой белая краска нечисто выгорела. Вся западная стена была черной, кроме пяти небольших клочков. Вот краска обозначила фигуру мужчины, катящего травяную косилку. А вот, точно на фотографии, женщина нагнулась за цветком. Дальше – еще силуэты, выжженные на дереве в одно титаническое мгновение… мальчишка вскинул вверх руки, над ним застыл контур подброшенного мяча, напротив мальчишки – девочка, ее руки подняты, ловят мяч, который так и не опустился.

Только пять пятен краски – мужчина, женщина, дети, мяч. Все остальное – толстый слой древесного угля.

Часы истории остановились.

Но Брэдбери оставляет надежду.

…Это только между нами. Когда я увидел, что Земле приходит конец – я ждал до последней минуты! – то стал собираться в путь. Берт Эдвардс тоже припрятал корабль, но мы решили, что вернее всего стартовать порознь на случай, если кто-нибудь попытается нас сбить…

«Каникулы на Марсе», последний рассказ «Марсианских хроник» (и, по моим данным, семя, из которого выросла книга). Очень длинные каникулы, на целую вечность. Две семьи с девчонками и мальчишками осядут на Марсе, чтобы положить новое начало.

– Мне всегда так хотелось увидеть марсианина, – сказал Майкл. – Где же они?

– Смотри, – ответил отец. Он посадил Майкла на плечо и указал прямо вниз.

Марсиане!..

Марсиане. В канале. Отраженные его гладью Тимоти, Майкл, Роберт, и мама, и папа.

Долго, долго из журчащей воды на них безмолвно смотрели марсиане.

Оставим их строить новую жизнь на берегах заброшенных каналов и двинемся дальше, к следующей цели.