Вы здесь

Фантазия VS Реальность. Ангел-хранитель (Александра Завалина)

© Александра Завалина, 2015


Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Кто-то верит в чудеса, а кто-то нет. Кто-то любит читать о реальных мирах, находя героев, похожих на себя, а кто-то устремляется в страну чудес верхом на драконе (помеле? Пегасе?). Как бы там ни было, но я глубоко убеждена, что в каждой фантазии есть доля реального, а в каждой реальности – доля чуда.

Да, я считаю, что Фантазия и Реальность могут быть заодно. А Вы?

Ангел-хранитель

В войне нет ничего хорошего. Кому может нравится насилие, жестокость и убийства? Но даже во времена блокады Ленинграда может случиться чудо… Разве не чудо, что родной человек продолжает оберегать тебя даже после своей смерти?

«Имей сердце, имей душу и будешь

человек во всякое время».

Д. И. Фонвизин

Еще крепкий мужчина выходит во двор, слегка прихрамывая на левую ногу и помогая себе палочкой, и садится на скамейку. Ему сорок пять, но все его волосы совершенно седые. Он что-то бормочет себе под нос, периодически касаясь серебряного крестика на шее. Он то и дело смотрит на небо.

Все знают этого мужчину. Это Михаил Иванович Орлов. Все знают, что он пережил страшные, голодные и холодные годы в блокадном Ленинграде. Он – настоящий герой.

У Михаила Ивановича всегда грустные глаза. О чем он думает, глядя в это чистое, голубое небо?


* * *

Ведь ясно сказал ему, чтобы никуда не выходил. Никуда, значит никуда. Но разве этот остолоп слушает меня? В конце концов, парню двадцать лет, а не четыре годика! Идиот! Подогнала судьба противного младшего братишку!

Это я иду по улице и ругаюсь. Миша – мой неугомонный братец – остался в квартире всего на час, и вот – нате! – нет его. Злой он, конечно. И голодный. И я тоже. Сейчас вот ходил за своей порцией хлеба…

Ленинград в блокаде. Такого никто не мог предположить, но это случилось. Беспощадные фашисты окружили нас, как свора голодных собак брошенную кость, готовые в любой момент наброситься на нее… Пусть идут к черту! Эту кость им не прогрызть! Обломают свои зубки да и убегут, поджав хвосты.

Ох, как же есть хочется. И не просто хочется есть, а хочется есть, черт возьми! Еще холодно в придачу ко всему. Как-никак, январь на дворе. Вроде, если я не ошибаюсь. Уже вторую зиму приходится ходить в этой драной куртке, без шапки, без варежек, и ноги в обуви мерзнут. Д-да… столько времени в осаде… Надоело! И есть хочется! В кармане лежит краюшка добытого мною хлеба, но это потом. Где же мой брат?! А вдруг в обморок свалился где от холода и голода?

На улицах Ленинграда ни души. Все люди попрятались по домам, сжигая там остатки мебели и книг, чтобы согреться. Мы с братом уже сожгли все, что можно. О-ох, как же хочется от всего этого завыть во весь голос! И чтобы Он, Бог, меня услышал!

Зашел в бывший книжный магазин, где было немного теплее. Отсюда давно унесли все книги, чтобы их сжечь, но мой брат Миша, пылающий страстью к учебе с самого детства, любил сюда приходить. То ли черпал духовную энергетику этого места, то ли искал какую-нибудь книжицу, пропущенную обезумевшим народом, чтобы ее прочитать… Не знаю. Суть не в этом, суть в другом: Миши здесь не было. Я обошел все помещение, покричал насколько хватало убывающих сил и убедился, что брата здесь нет.

Я забеспокоился по-настоящему. Где же его носит, черт возьми?! Если не здесь, то где? Я снова вышел на собачий холод и огляделся. На улице, наконец, нарисовался чей-то силуэт. Увидев меня, он завертел руками, как ветряная мельница, и выкрикнул мое имя:

– Дядя Костя!

Мальчишка. Да это же Ванька, мой старый добрый знакомый! Похудел еще больше с нашей последней встречи, кости торчат, волосы растрепаны, от шубки осталось одно название… В общем, выглядит не лучшим образом. Как и все в этом Богом забытом городе.

– Там! Там! Та-а-ам! – мальчишка не мог отдышаться и что-то явно пытался мне сказать. Зрачки расширены, как у испуганного волчонка.

– Ванюшка, успокойся, – сказал я и положил свою руку ему на плечо. – Что случилось?

– Там фашисты!.. Прорвали защиту!.. Там был дядя Миша… и он… он пытался им помешать!.. И его забрали!

Сердце упало. Я ничего не понимал.

– Подожди, Мишу забрали фашисты?!

– Да! Наши их отбросили, снова восстановили кольцо, чтобы они это… в город не прошли! И никто не увидел, как забрали дядю Мишу! Я пытался сказать какому-то дяденьке в погонах, а он почему-то сунул мне хлеба и выгнал!

– Ваня, ты беги, пока сюда вражеские самолеты не нагрянули! Беги-беги!

Мальчишка убежал, а я быстрым шагом направился в конец полуразоренного города. Итак, фашисты ненадолго прорвали солдатскую цепь и захватили военнопленного?! Моего брата! Ох, и не поздоровиться им, что они выбрали именно его!

– Братца береги, – сказал отец, продевая руки в лямки рюкзака. – Слышишь, Костя? Береги брата и никому не давай ему в обиду.

– Я слышу, – ответил девятилетний мальчик. – А ты скоро вернешься?

– Не знаю, – вздохнул отец. – Но знай, что я и мама, мы всегда с вами. Вот здесь, – он тихонько ткнул сына в грудь.

– Но мама же там, – мальчик наивно указал вверх, в потолок, в небо.

– Это для всех она там, а для вас, тебя и Миши, здесь, у сердца. Не так уж она и далеко, правда? Я постараюсь вернуться, сынок. Обязательно.

Не вернулся. Тогда я видел его в последний раз и до сих пор не знал, куда он ушел, зачем и жив ли он. Мы с братом росли в одиночку, в каком-то замызганном домишке, и я буквально растил его с четырех лет – именно с того момента, как ушел отец. Я с горем пополам выучил его азбуке, а впоследствии у Миши неожиданно открылся талант к учебе. Он проглатывал одну книгу за другой, какие мне удавалось достать отнюдь не легким путем. Так неужели я учил своего брата чтению для того, чтобы сейчас он умер и никогда бы в жизни не открыл ни одной книги?! Не допущу!

От таких мыслей кровь закипает, и я иду. Иду, несмотря на резь в желудке из-за длительного голодания.

Вдруг дорогу мне перебежал худой, костлявый, испуганный кот с большими желтыми глазищами. За ним гнался одичавший дед в разодранной куртке; он что-то страшно, по-звериному, ободряюще рычал сам себе. Похоже, он спятил от голода и видел в этом костлявом коте пищу. Признаться, и я облизнулся от дикого аппетита, но… только мысленно. Я не буду есть этого кота. Он же костлявый.

Тут внезапно деда обогнала какая-то девчонка с длинной черной косой, которая развевалась за ней, и схватила кота. Опоздал дед: у кого-то аппетит побольше будет. Но она вдруг с неожиданной нежностью спрятала зверушку за пазуху.

– Отдай! – прорычал спятивший дед. – Это мое!

– Не отдам! – воскликнула девчонка, и в ее огромных глазах заблестели слезы. – Он – мой друг!

– Глупая! Это еда! Моя!

– Дедушка, – я схватил старика за плечо, развернул к себе и сунул ему в руки полкусочка от своего хлеба, – держи. И оставь котика в покое.

К счастью, дед оказался сговорчивым: он сунул в рот полученный хлеб и, шатаясь, пошел куда-то.

– Привет, Костя, – выговорила девчонка.

– Маша? – удивился я, узнав в этой девчонке свою давнюю соседку по школьной парте. Кажется, это было так давно… Да, давно. В начальной школе еще.

Маша изменилась: личико вытянулось и побледнело, а в косичке были видны белые пряди. Но глаза остались такими же огромными, такого прозрачно-голубого цвета, как две льдинки. Вздор, о чем я думаю? Льдинки у фашистов вместо сердец, а у Маши глаза цвета… цвета неба. Мирного, голубого неба. Неба Победы.

– Ты… ты куда-то торопишься? – быстро спросила Маша.

– Да. Моего брата утащили проклятые фашисты! – сказал я и потопал дальше. Она увязалась за мной.

– Мишу? К-как? Фашисты в городе? – испугалась девчонка.

– Нет, они не смогли ворваться, – объяснил я.

– Ты идешь к ним?

– Скорее всего.

Мое равнодушие к своей судьбе ее напугало, но она не сказала ни словечка, продолжая семенить за мной. Не стала упрашивать «не делать этого», вообще не стала разубеждать меня в абсурдности моего решения. Спасибо. Всю дорогу я ощущал ее немую поддержку, и, надо отдать Маше должное, она очень помогла мне.

На самом краю Ленинграда нас остановили солдаты и сурово поинтересовались:

– Эй! Жить надоело?

– Говорят, тут немцы недавно были? – вопросом на вопрос ответил я.

– Были, но мы их выгнали, – сказал хмурый небритый мужчина.

– Они утащили моего брата, – произнес я очень даже спокойно, когда как внутри плескался целый океан бушующих чувств. – Я должен вернуть его.

– Они кого-то утащили? – удивился дед с сигаретой в зубах.

– Парень, полегче! – невесело рассмеялся тот же небритый. – Идти на чай к фашистам, сынок, это самоубийство. А может, и хуже. Даже если мы соберем все свои силы, нам, измученным и голодным, их не одолеть.

– Я не прошу вас идти со мной. Я прошу… оружия. Пожалуйста.

– Парень, ты спятил с голода! – заметил мужчина.

– Дадите или нет? – перебил его я. Времени не было.

– У нас самих оружия не хватает, – развел руками небритый.

– Я все равно пойду! Куда они хоть отступили?

– На южное побережье Ладожского озера, – сказал он. – Парень, мы никого не держим. Я бы и сам с удовольствием попер на немцев, чтобы, знаешь, пан или пропал, но кто же будет держать цепь Ленинграда? Кто, если не мы с ребятами?

– Эй, сынок, – дед, дымя сигаретой, протянул мне финский нож и гранату. – Идешь с Богом, но так оно вернее будет.

– Спасибо, – сказал я и спрятал оружие в карманы куртки. Кажется, я никогда не говорил так искренне.

– Спасибо, Костя, что Мурзика спас, – прошептала Маша, когда я к ней повернулся. Какие же у нее глаза… голубые, как бирюза. Как небо Победы. Сердце екнуло, когда она посмотрела на меня доверчивым взглядом. Этого еще не хватало!

– Ерунда, – отозвался я, но губы от холода плохо слушались меня. – Ты иди… не мерзни… и Мурзика своего не морозь.

– Я тебя еще увижу, Костя?

– Я постараюсь вернуться, Маша, – сказал я, точь-в-точь как когда-то отец. – Обязательно.

– Тогда до встречи, Костя. Удачи тебе, – тихо-тихо произнесла девчонка и, развернувшись, пошла прочь.

И я пошел. Миновал защитников Ленинграда, которые бормотали мне вслед слова благословления, и, стараясь меньше находиться на открытых местах, где меня мог заметить любой вражеский самолет, направился к южному побережью Ладожского озера.

Они не могут убить Мишу! Если его убьют, зачем мне жить? Кого мне ругать? Над кем подтрунивать? Кого защищать?.. Мои озябшие пальцы скользнули под куртку и рубашку, и я нащупал серебряный крестик. Боже, спаси и сохрани!

– А я знаю, какой сегодня день, – сказал мальчик лет шести, когда его брат, растрепанный и мокрый от дождя, вошел в двери их домика.

– Поздравляю, – проворчал мокрый парень и, высыпав на пол несколько картофелин, взялся за нож, чтобы их почистить. – Ты лучше воды в кастрюле на печку поставь, умник.

Шестилетний мальчик нисколько не смутился, привыкший к причудам своего старшего брата, и послушно принялся выполнять его просьбу. А потом он повернулся к нему и, не выдержав, торжественно объявил:

– У тебя сегодня День рождение! С Днем рождения, Костя! Вот, держи, – мальчик протянул брату лежащий на его ладони крестик. – Он серебряный. От вампиров, наверное.

Костя смешался, но взял у брата подарок и, разглядев его как следует, тепло поблагодарил:

– Спасибо, Миша. Он очень красивый. Но я не могу его взять.

– А подарки обратно не возвращают! – заметил Миша.

– Спасибо, – еще раз поблагодарил Костя и повесил крестик на длинном шнурке себе на шею.

Чертовки холодно! Кажется, пальцы на руках и ногах вот-вот превратятся в лед и отвалятся. В обуви уже давным-давно снег, а я все иду по сугробам вперед, как упрямый осел. И есть охота… У меня лежит в кармане остаток хлеба, но это не мне. Это Мише.

Ладожское озеро. Величественное зеркало, скованное зимним льдом. По нему проходит «дорога жизни», как ее называют ленинградцы. Многие пытались сбежать по этой дороге из осажденного города, но немцы, как будто забавляясь, убивали каждого. Мирный житель ты, солдат ли, офицер – им все равно, лишь бы палить было по кому.

Южный берег. Да, я добрел до него. Действительно, дым от костра поднимается и слышен уже фашистский гогот, больше похожий на предсмертные крики стаи шакалов. Ненавижу их! Именно так: ненавижу! Я бы разорвал их в клочья, если бы располагал недюжинной силой. Конечно, богатыри еще не перевелись на земле русской, но до былинного героя мне было далеко. Я обычный парень и все, что могу – это прихватить с собой столько фашистов, сколько смогу.

Я осторожно подошел к разбитому лагерю врага как можно ближе и застыл в густом ельнике, стараясь оценить обстановку. Ага, часовой прохлаждается, трубку покуривает и рассказывает что-то смешное, раз все вокруг так и заливаются! Наповал пытается свалить своих товарищей. Ну-ну! Успехов, как говорится.

Не найду Мишу здесь, пойду дальше. Я в последний раз обвел глазами лагерь… и злость волной поднялась во мне! Я увидел его! Мой брат был привязан к дереву и, видимо, служил для фашистов чем-то вроде игрушки. Один глаз его заплыл и не открывался, левую руку, судя по всему, сломали ради забавы, а с кончиков пальцев капает кровь – ногти ему повыдирали, изверги! Сапоги с него сняли, куртку тоже и так и оставили на холоде, на время позабыв о нем.

Ну я их! Ну им точно несдобровать! Мои глаза наверняка налились кровью: я ничего не слышал и не соображал и, держа в одной руке нож, а в другой – гранату, выскочил прямо к немцам, пылая такой ненавистью, что ею впору было осушить весь Мировой океан.

Фашисты все, как один, повскакивали со своих мест и похватались за оружие… встав ко мне спиной! Надо же, мой импульсивный маневр прошел даром! Только потом, когда бешеный гул в ушах поутих и голова потихоньку стала соображать, я понял, что на фашистов с другой стороны лагеря, с тыла, кто-то напал. Не став тратить времени впустую, я подскочил к дереву, к которому был привязан Миша, и одним махом перерезал держащие его веревки. Тем временем, в леске началась настоящая перестрелка. Интересно, кто так вовремя напал на фашистов? Кем бы ни были эти ребята, я пошлю им цветы. Потом как-нибудь.

– Идем-идем! – кричал я, помогая брату встать на ноги.

– Костя… ну ты даешь… – только выдохнул Миша, еле двигая синими губами.

– Сам удивлен, – сказал я. – Ну, давай, двигайся же! Замерз? Ничего, сейчас согреешься!

Мы, как могли, побежали обратно – туда, откуда недавно пришел я. Но тут нас вдруг заметил какой-то фашист и что-то проорал на своем языке. Видно, решил, что они окружены.

Вдруг он вскинул оружие и выстрелил… Я изо всех оставшихся сил толкнул Мишу в сторону, из-за чего он упал в сугроб, и… потом я почувствовал дикую боль в боку. Чем это он меня? Бок буквально разворотило, и на снег ручьями полилась кровь… Больно. Меня утешило то, что моего обидчика в тот же момент срубило пулей в голову. Видимо, есть у меня ангел-хранитель… Он немного лентяй, раз позволил моему телу изодраться, но все равно… спасибо ему, словом…

Несу полнейшую ахинею. Я упал на колени и как можно плотнее зажал глубокую, страшную рану… Сознание ускользает, как вода сквозь пальцы… вместе с кровью сквозь пальцы. Неужели так умирают?

– Костя! – заорал Миша, и я увидел его лицо совсем рядом – он тормошил меня.

– Миша, ты балбес… – пробормотал я.

– Знаю, знаю… Костя, мы выберемся! – тараторил брат. Глупый.

Я дрожащей рукой вручил ему финский нож, а потом, не колеблясь, сорвал с шеи крестик и тоже отдал его ему.

Ты выберешься… – уже почти прошептал я. – Иди, Миша… Ну же, иди! Думаешь, это можно залечить?!

– Но…

– Иди, я сказал! Беги отсюда со всех ног! Передавай привет Маше… Черт, иди!

Чертовски страшно! Я, шатаясь, с горем пополам поднялся и, одной рукой зажимая рану, а в другой держа гранату, побрел к фашистам.

Знай, что я и мама, мы всегда с вами.

Я знаю.

Картинка перед глазами расплывается…

Я постараюсь вернуться, сынок. Обязательно.

Ты уже вернулся, папа. Ты всегда был со мной. Ты, как и мама, всегда был во мне, у сердца.

Он серебряный. От вампиров, наверное.

Наверное. Да сохрани тебя от них Господь, Миша!

Я тебя еще увижу, Костя?

Какие у нее глаза… В них можно утонуть.

С трудом удерживаю сознание. Это наши, русские, напали на фашистов! Русские голоса, русские имена и фамилии доносятся до меня с той стороны. А я бреду к фашистам с этой, и это просто чудо, что они до сих пор не заметили. Все-таки мой ангел-хранитель не такой уж и лентяй.

Миша наверняка глядит мне в спину с ужасом и непониманием… Главное, он в безопасности там, за этими елочками…

Больно. Сознание упорно куда-то плывет… Я собрал всю свою волу в кулак и одним движением привел гранату в действие.

Я вернусь, Миша. Там, на Небе, я пройду Суд и обязательно попрошу себе работу. Я стану твоим ангелом-хранителем, и черт ты отделаешься от моих подколок и придирок. Потому что я всегда буду следовать за тобой по пятам и защищать, как этого хотел отец.

Черт, а я ведь так и не отдал ему его порцию хлеба!

Кто-то крикнул.

Я упал.

Граната взорвалась.


* * *

Михаил Иванович встает со скамейки и идет куда-то.

Говорят, у него когда-то был старший брат, и он погиб смертью храбрых: подорвал вместе с собой отряд фашистов. Самому Михаилу Ивановичу несказанно везло на войне. И не просто везло, а чудесно везло. Он всегда первым шел в бой, когда снимали блокаду с Ленинграда, и не одна пуля не задела его, ни одна бомба не подорвала, ни одна мина не сработала у него под ногами…

– Да ты святой! – смеялись его товарищи.

А он лишь качал головой и погружался в задумчивость.

Сейчас Михаил Иванович очень приятый человек – он постоянно шутит, но когда он один сидит на скамейке, то вся его фигура выражает крайнюю степень грусти.

Иногда он гуляет с какой-то старой женщиной, которая всегда заплетает длинные, седые волосы в косичку. Они о чем-то подолгу беседуют, и Михаил Иванович ласково называет ее Марией Александровной.

А чаще всего Михаил Иванович все-таки сидит на скамейке и разглядывает на своей ладони серебряный крестик. А потом говорит:

– На все воля Божия.

Поднимается и идет домой, чтобы перечитать те книги, которые когда-то доставал ему трудом и потом его старший брат, Костя.