Глава 4
Каждые два месяца Зоино горло объявляло забастовку. А это означало, помимо нестерпимой рези в области нёба, полную невозможность не только подкорректировать голосом какую-нибудь не выученную лентяем фразу, но даже и отругать толком этого самого лентяя или хотя бы рявкнуть от души: «И-и-и-ррраз!! И-и-два!!», не рискуя закашляться или дать позорного петуха.
Истинной пыткой было сидеть в такие дни в классе, безмолвно и покорно принимая в уши все перевранные ноты, затянувшиеся паузы, спотыкания и переигрывания. Время от времени рука Зои норовила выйти из-под контроля, наливаясь тяжестью для полновесного шлепка по пальцам или хорошего подзатыльника. Тогда приходилось вставать со стула и с задумчивым видом отходить к окну, как бы с намерением полюбоваться под музыку осенним пейзажем. Но изо всего пейзажа в глаза бросались главным образом движущиеся по тротуару фигуры счастливых и свободных, а не заточённых в классы людей.
Мужские фигуры, преимущественно в серо-чёрных тонах, выглядели однообразно и не вызывали у Зои особого интереса. Да и вообще мужчины, а точнее, волнующие помыслы о них ушли из её жизни тихо и незаметно, по-английски. И с трудом верилось даже, что каких-нибудь пару лет назад, помнится, занимал её воображение новый преподаватель, красавец-виолончелист – правда, проработавший здесь недолго, всего месяца полтора. Ещё меньше верилось, что весьма импозантным и даже романтичным казался ей молчаливый палатный врач-хирург, когда Павлик в пятом классе сломал ногу и лежал на вытяжке в больнице.
Люси, она же кузина Люси – её двоюродная сестра, воспитатель по профессии – определяла такое психологическое явление как «духовный климакс» и неизвестно почему Зою за него жалела. Сама же Зоя находила такой расклад весьма удобным и, в свою очередь, жалела тех, которые на пятом десятке из последних сил бегали по парикмахерским и ногтевым студиям, упорно не желая сдаваться в борьбе за мимолётные (и, в сущности, абсолютно равнодушные) мужские взгляды.
– Ну а Толик? – недоверчиво спрашивала иногда Люська, имея в виду бывшего Зоиного мужа. – Вы же всё-таки видитесь иногда?
– Конечно! Мы цивилизованные люди! – не без удовлетворения подтверждала Зоя. – Обещает вот летом взять Павлика на какие-то сборы.
– Ну а ты с ним как? Совсем по нулям? – допытывалась любознательная кузина.
Зоя неопределённо пожимала плечами. Вся их семейная жизнь с Анатолием представлялась ей далёкой и смутной, как выцветшая детская фотография. Было в ней, бесспорно, что-то смутно волнующее, трогательное даже… но тогдашний Толик – и этот кругленький лысеющий мужичок!..
– Выросла я, наверно, из всего такого… Постарела, – предполагала она.
– Странно… Вы как будто ради Пашки и сходились! Зачали, родили, подрастили чуть-чуть – и свободны, да?
Зоя пожимала плечами, как бы не отвергая такую гипотезу. На самом же деле все умилительные фотографии первой поры супружества были давно отобраны и спрятаны с глаз долой. От греха подальше. Всё-таки память – штука взрывоопасная… Но Люси об этом знать было не обязательно.
Впрочем, кузина, спохватившись, уже возвращалась к своим насущным проблемам и, приосанившись, натягивала кофточку потуже. Готовилась к битве за мужчин…
Иногда Зое приходило в голову: наверное, Люське отсюда, со второго этажа, смотреть было бы куда интереснее!
Сама же она разглядывала в основном женские силуэты. Эти, по крайней мере, не утомляли глаз однообразием: синяя джинса налегке обгоняла чёрную кожу, отороченную мехом, а навстречу развевалось розовым флажком кашемировое пальто-трапеция бок о бок с клетчатой курточкой и такой же кепкой. И так же свободно, как расцветку и фасон, женщины словно бы выбирали себе и возраст: облачившиеся в джинсы и курточки вплоть до расстояния трёх шагов выглядели подростками или, в крайнем случае, вчерашними студентками; любительницы пышных кудрей и приталенных силуэтов демонстрировали имидж классических красоток всех времён и народов; обладательницы же давно отросших пегих стрижек и пальто в серо-буро-малиновой гамме, увы, неумолимо приближались к бесцветному пенсионному имиджу. Издали заметив фигуру подобного вида, Зоя опасливо косилась на собственное отражение в пианино…
По дороге домой она продолжала искоса рассматривать встречных и идущих впереди, и размышления её становились еще печальнее.
Чего она совершенно не могла принять, так это последней причуды моды, а именно – девиц с голыми пупками. Поодиночке, парами и группами бесстыдно дефилировали они по городу в любое время года в брючках модели «здравствуй, пиелонефрит» под коротюсенькими кофточками и курточками, похожими на лифчики с рукавами, и решительно ничем нельзя было объяснить их намерение навеки лишить себя не только остатков стыда и приличной репутации, но даже и здоровья! А может быть, не только себя, но и своих будущих детей?! «А что же ваши матери? Отцы, мужья? Куда они-то смотрят? – мысленно восклицала им вслед Зоя. – И какие же, интересно бы знать, блага надеетесь вы получить ценой таких лишений?!» И оттого, что крик этот надо было сдерживать, горло разбаливалось ещё нестерпимее. А жизнь шла мимо молодым, твёрдым и упругим шагом, не оборачиваясь и не считая нужным ничего ей объяснять – и оставалось только, разинув рот от удивления, всё сильнее поворачивать голову ей вслед.
«А ещё говорят: когда женщину начинает удивлять, как одеваются молодые девушки – значит, наступила старость!» – вспоминала Зоя уже дома, заливая кипятком сухие скрюченные головки ромашек. Этот способ лечения она ненавидела с детства, но могла позвонить мама и по её голосу моментально определить, полоскала ли она горло ромашкой и сколько раз. В такие моменты Зоя чувствовала себя девочкой, с позором уличённой во лжи – правда, девочкой малость состарившейся…
И как быстро и незаметно промчалось мимо всё лучшее! Вот уже и девушки её раздражают. А деньги в рыжем кошельке – не потому ли их и украли, что её больше не сделает красивой никакая одежда?
Даже давняя мечта – платье с рукавом «летучая мышь», с аппликацией из стразов и пайеток на груди?!
О, это чёрное, как ночь, и узкое, как карандаш, платье! Носить его так и не довелось: выложить сорок два рубля за то, что однажды встретилось в универмаге, было немыслимо (ТОГДА! Обнять и плакать!), а то изделие, которое она ухитрилась смастерить из маминого шерстяного отреза на бабы-Полином агрегате «Зингер», она в итоге не решилась показать ни маме, ни бабе Поле. Не говоря уже о том, чтобы надеть его в люди…
«Тр-р-р!» – заверещал телефон. Зоя вздрогнула, схватила трубку.
– Людмила Петровна, здрасьте! – поприветствовал звонкий женский голос.
– Это не Людмила Петровна… А вы какой номер набирали?
– Двести сорок ноль восемь… ой-й… кажется, двести сорок восемь…
Голосу аккомпанировали другие голоса, раздавались возбуждённые возгласы, какие-то стуки и позвякивания.
– Да, это двести сорок восемь. Не туда попали…
– Извините! – смущённо сказали на том конце. По-видимому, это была молодая девушка. Или женщина, ещё чувствующая себя девочкой.
– Ничего! – искренне ободрила ее Зоя. Ей хотелось продолжить разговор. («С удовольствием поболтала бы с вами! Что там вокруг вас – звенят тарелки, готовится застолье? Расскажите что-нибудь о себе, о своей весне – ведь судя по голосу, в вашей жизни ещё весна? Какие, например, платья вы носите, или вы не носите платьев?»)
Так вот, значит, какие идиотские порывы обуревают нас под старость!
Но ничего из этого она, понятное дело, не произнесла.
А всё же где-то такое, выходит, ещё существует – беспечные голоса, весёлое застолье! Хоть в невидимом телефонном мире…
«Тр-р-р!!»
– Алло! – (Сердце заколотилось неизвестно с чего).
– Привет, мать, – молвил Ирусин голос.
– А-а… привет.
– Чего такая испуганная?
– Я? Да нет, всё нормально… Это горло, ангина.
– Я слышу.
Скрывать что-либо от Ируси было проблематично. Ирина Конькова, в замужестве Татарова, знала Зою с третьего класса и в её интонациях разбиралась лучше, чем сама Зоя. В некотором роде у неё был абсолютный слух – не хуже чем у мамы.
– Да так просто… Старость подступает. Отживание…
– Так-так… Отживание, значит? Всё ясно! Давай ноги в руки – и ко мне. Проведём сеанс реабилитации. Заодно и с твоей ангиной разберёмся.
Конькова жила в двух остановках от Зои. И при этом в совершенно ином измерении. У неё был хорошенький одноэтажный домик с ухоженным палисадником, образцово-показательный муж Славик и две дочки-отличницы. И ещё обладала она уникальной способностью, где бы ни находилась, гармонизовать обстановку вокруг себя. Цветы, политые Ирусиной рукой, пышно разрастались и не помещались в горшках, наведённый ею на столе порядок сохранялся как минимум двое суток, а все как один коты, в разное время подобранные дочками неизвестно где, вырастали в породистых громил весом в шесть килограммов.
Кроме всего прочего, Ирусе не раз удавалось вытаскивать людей из депрессии… Но если отправиться к ней – как пить дать придётся докладывать, в частности, о краже. А уж после таких воспоминаний нервная, а затем и иммунная система, пожалуй, могут отказать всерьёз и надолго.
– Чего-то лень… Да ты не волнуйся, Конькова! В петлю пока не тянет. В крайнем случае напьюсь в одиночку.
– Ого! Что-то новенькое в твоём репертуаре! Признавайся – с мамой поссорилась?
– При чём тут…! – от раздражения Зоя закашлялась.
– Ладно, ладно, я так… Может, зарплату задерживают? Могу занять штуку. А, Зось? Чего молчишь?
– Не надо, Конькова… Ты мне лучше скажи: у тебя платье есть? Такое, знаешь, настоящее?
– В смысле… Тебе сходить куда-нибудь? Возьми лучше сиреневый костюм, ну тот, велюровый! Эффектно смотрится. Тебе на концерт? Юбка как раз длинная, с разрезом.
Жизнь вокруг Коньковой ещё била ключом. Голос её был звучен и мелодичен, связки упруги, и сиреневый велюровый костюм эффектно смотрелся на ней.
– Да мне самой не надо… Просто интересуюсь.
– Не поняла.
– Ну, просто думаю: совсем перестали женщины носить платья или нет?
– Ты с ума сбрела, Петунина? С чего это им переставать? Открой любой журнал.
– То журнал! А то жизнь. Ты попробуй в окно выгляни. Такое увидишь!
– Зоська, не морочь голову! С тобой точно неблагополучно! Я как чувствовала – позвонила. Живо выкладывай – что?!