Глава 1
Возвращение
Виконт де Моро отодвинул занавеску набалдашником трости и выглянул в окно. Поезд замедлял ход, скоро должны были начаться парижские предместья. Пока же за окном тянулись поля, сбрызнутые цветочной пеной, и яркое солнце высвечивало дома на склонах холмов, пускало блики по речушкам, делало весеннюю зелень еще ярче и коротко вспыхивало на крестах приземистых церквей.
Стоял апрель 1856 года – теплый, ласковый месяц, обнимавший неразумных чад своих, как любящая мать. Только что подписанием Парижского мирного договора завершилась Крымская война, и многие еще не осознали этого, особенно те, кто принимал в ней участие. К числу последних относился и Сезар Мишель Бретинье, виконт де Моро, присоединившийся к союзным войскам в Крыму в сентябре 1854 года и вышедший в отставку меньше недели назад.
Вагон мягко покачивался; кроме Сезара, в купе первого класса никого не было – виконт специально позаботился об этом, решив, что по дороге из Страсбурга в Париж насладится тишиной. Рядом, на сиденье, обитом светлым бархатом, лежала стопка свежих газет, однако к ним виконт так и не прикоснулся. Еле заметно подрагивало виски в стоявшем на столе бокале. Сезар сидел, откинувшись на высокую спинку дивана, чувствуя дрожь поезда и толчки на стыках рельсов, и глядел, как ему навстречу плывет Франция – родная страна, которую он не видел почти два года.
Любопытно, насколько изменился за это время Париж? Стал ли он иным – более шумным, более людным, более… счастливым? Глупо думать о городе, как о живом существе, однако виконт размышлял сейчас именно так. Отправляясь в долгий путь домой, Сезар полагал, что возвращение вызовет в нем новую дрожь волнения, пробудит иные чувства, каких он доселе не знал, потому что никогда прежде не покидал столицу надолго и не участвовал в предприятии столь рискованном, как война. Желание переменить обстановку и увидеть иную сторону жизни – сторону, до сих пор от виконта скрытую, – погнало его на юг. Там прошло время. И теперь Сезар возвращался, чувствуя, как сильно изменился сам, и любопытствуя, что предложит ему изменившийся Париж.
Пойди дела по-иному, и пришлось ехать бы с юга, например, из Марселя, добравшись туда одним из французских военных кораблей, перевозивших солдат на родину. Однако друг виконта, полковник Двадцатого легкого полка Третьей пехотной дивизии Камиль де Дюкетт, попросил Сезара отправиться в Париж через Страсбург, где нужно было вручить некоему лицу некий пакет. И хотя виконт уже подал в отставку, он не мог не исполнить поручения – к тому обязывали дружба и долг, который за многие месяцы войны Сезар хорошо прочувствовал. Передав пакет в нужные руки, виконт де Моро расслабился: теперь ничто не связывало его с армией, кроме воспоминаний, опыта и массы приобретенных там знакомств.
Возможно, меланхоличное настроение Сезара и некоторая вялость при возвращении домой объяснялись тем, что его подруги сердца, а в будущем (виконт на это надеялся) невесты графини Ивейн де Бриан не было в Париже. Она находилась в Лондоне, где в очередной раз отстаивала права женщин, стремясь добиться каких-то новых свобод, и общалась с теми, кто разделял ее интересы. Сезар получил от графини нежное послание, еще будучи в полку; Ивейн писала, что гостит у своей подруги в замке неподалеку от британской столицы, обещала приехать в Париж как можно скорее, однако сейчас ее там нет – увы! Впрочем, что ни делается, все к лучшему, считал виконт. Он должен немного прийти в себя и заново научиться жить мирной жизнью – а заодно понять, какова она для него теперь, мирная жизнь.
Пока же Сезару казалось, что все это сон. Что сейчас загрохочут пушки, засвистят пули, поезд перевернется вверх колесами, а вокруг вырастут столбы земли, поднятые упавшими ядрами. Но ничего подобного не происходило, поезд ехал себе и ехал, и за окном уже начался город – великий Париж, царство любви, муз и обмана.
Париж, раскинувший в стороны улицы, как руки, окутался облаками цветущих вишен и яблонь, и казалось, весеннее небо опустилось на землю и теперь сеет здесь миражи – такой нереальной была картина. Собственное отражение в стекле представлялось чужим: тонкие усы расплывались, становясь гуще, а зачесанные назад темные волосы чуть растрепались, и не хотелось их поправлять.
Паровоз пыхтел, сбавляя ход, мимо окна пролетали клубы дыма. Сезар надел цилиндр и перчатки, одним глотком допил виски и зачем-то перевернул бокал вверх дном, как бы ставя точку. Что бы там ни было, прошлое заканчивается здесь, в этом купе, здесь и сейчас, а дальше – только будущее.
Едва поезд остановился, дверь распахнулась; рядом уже топтался носильщик, однако виконт проигнорировал его. Тяжко вздыхая, поезд Страсбург – Париж замер у платформы Восточного вокзала; откуда-то летели громкие крики, временами не очень приличные, и, оглянувшись, Сезар увидел, что тут вовсю идет строительство. Вокзал возвели всего семь лет назад, когда открыли линию до Страсбурга, и постоянно были им недовольны, и постоянно перестраивали. Виконт уезжал – строительство шло. Виконт вернулся – строительство продолжается. Приятно, что есть в мире нечто неизменное.
– Ваша светлость!
По платформе уже спешил денщик… вернее, поправил себя Сезар, – камердинер. Носильщики порскнули в стороны, как испуганные пичуги: Филипп Гальенн, бывший рядовой пехотинец Двадцатого легкого, высокий и крупный, на кого угодно мог нагнать страху. Он заменил предыдущего камердинера Сезара, погибшего в первые же дни в армии. Денщик все равно был нужен, виконт выбрал Гальенна – и не прогадал. Простой крестьянский парень из-под Лиона оказался на диво сообразительным и весьма полезным. Правда, в отличие от виконта, при первом же удобном случае переодевшегося в штатское, Филипп все еще щеголял в синем мундире, изрядно пообтрепавшемся, зато выглядевшем от этого внушительно. На героев войны, победителей, смотрели с восторгом.
Гальенн тащил багаж – и как все удержать умудрялся? А ведь удерживал, и без видимых усилий.
– Ты бы поделился с кем-нибудь, – сказал ему Сезар. – Или монетки для вокзального дуралея жалко?
– Так ведь, господин капитан…
– Филипп.
– Прошу извинения, ваша светлость. Так уронят ведь, порвут чего аль помнут. А все денег стоит немалых.
– Усердие твое будет вознаграждено сорванным пупком, друг мой Филипп.
– Никак нет, господин ка… ваша светлость. Дотащу, не сомневайтесь.
– Идем. – Сезар развернулся и зашагал к выходу из вокзала.
Большую часть багажа виконта составляли книги. Он купил их в Страсбурге, где Сезару пришлось заночевать. В армии виконт де Моро почти не находил времени для чтения, да и занимали его другие, более важные, вопросы – как выжить, например. Но это не значило, что он не скучал по книгам; к концу второго года службы духовный голод так обострился, что Сезар, не задумываясь, читал все, попадавшееся под руку. А поскольку большинство книг нашлось случайным образом на завоеванной территории, виконт существенно расширил свои познания в русском языке и выяснил, что даже у этого великого народа полным-полно скучных поэтов.
У конца платформы маячила знакомая фигура, и Сезар чуть прибавил шагу и прищурился, обрадовавшись, что не ошибся. Кучер поджидал своего господина – а это значило, что последнее письмо добралось вовремя.
– Ваша светлость. – Кучер поклонился, сжимая в руках шляпу. – Рад видеть вас в добром здравии.
– И ты здравствуй, – усмехнулся Сезар. – Что дома? Все благополучно?
– Я по дороге расскажу, ваша светлость. – Кучер надел шляпу и тут же привычным движением сдвинул ее на затылок, бросив любопытный взгляд на Гальенна. – А то, изволите видеть, коляску оставил на чужое попечение, а у вокзала толчея.
– Ну, идем, раз так.
Лавируя между людьми, они вышли из Восточного вокзала под гул голосов, крики мальчишек – разносчиков газет, вопли попрошаек и змеиное шипенье пара. Знакомая коляска стояла в ряду других; кучер отблагодарил присматривавшего за ней извозчика мелкой монетой. Пахло навозом, деревом и железом, и эти парижские вокзальные запахи вдруг вскружили голову Сезару, как не кружил ему никогда голову запах цветов или духов.
– Филипп, – сказал виконт кучеру, – познакомься, это мой новый камердинер. Тоже, как и ты, Филипп. Грузите-ка багаж, – и добавил, глядя на них задумчиво: – Филипп и Филипп. Как я вас различать стану?
Он был рад, что вернулся.
Дом семьдесят шесть на улице Вожирар не изменился ничуть. Пока на другой стороне материка люди убивали друг друга, мерзли под дождем и снегом, хоронили павших и являли чудеса мужества и чудеса трусости, здесь вставали до рассвета, готовили еду, запахи которой просачивались в вестибюль, мыли полы, полировали подсвечники, чистили котлы, смахивали пыль с внушительных картинных рам… Со стен по-прежнему темными масляными глазами смотрели предки, а внушительная гора невостребованной почты впечатлила даже виконта де Моро, привыкшего к обширной корреспонденции за время службы при штабе полка. Тут оказались и приглашения на приемы двухлетней давности – от тех, кто не сообразил вовремя, что Сезар уехал, и аккуратно сложенные стопками газеты, и несколько писем, которые уже не пересылали в армию, так как хозяин вскоре должен был возвратиться. Пообедав и переодевшись в домашнее – теплый бархатный халат с трогательными кисточками на концах пояса, – виконт устроился в кабинете, велел, как всегда, приоткрыть окно и предался задумчивости.
Париж казался чужим, несмотря на радость возвращения, но Сезар понимал, что явление это временное. Нужно лишь вспомнить, что для него, виконта де Моро, война завершилась, и начинается мирная жизнь, новая жизнь. Хотя, по сути, она все равно остается старой.
Чтобы вспомнить, как гостеприимен может быть Париж, Сезар написал несколько писем – в том числе хозяйке модного салона мадам Люсиль де Жерве и своему другу Видоку. Виконт с радостью узнал, что Видок находится в добром здравии и пока не собирается покидать мир живых, хотя в первой половине мая этому поистине выдающемуся человеку должно исполниться уже восемьдесят лет. Он по-прежнему обитал в своем доме на окраине города и выращивал розы. Видок наверняка обрадуется встрече со старым приятелем после долгой разлуки.
Над письмом будущей невесте, Ивейн де Бриан, Сезар просидел немного дольше. Цветистые обороты, которыми, как правило, украшают свои послания влюбленные и которые не придают тексту ничего, кроме ощущения, словно ты упал в ворох кружев, виконт не любил, а о главном писать не хотел. Такие вещи не доверяются бумаге, самые важные слова произносятся, когда тот человек, к которому они обращены, стоит напротив. Официального предложения Сезар пока не делал и считал, что ради Ивейн, любовь к которой не угасла за все эти годы, он потерпит еще немного, чтобы дать ей время снова привыкнуть к нему, а уж после заговорит о женитьбе. Нужно, чтобы графиня запомнила тот день, когда согласится стать его женой (в чем виконт не сомневался, хотя и испытывал свойственное в таких обстоятельствах волнение), чтобы он стал для нее приятным и ярким; недопустимо говорить о подобных планах в письме или сообщать о них впопыхах. Ивейн скоро возвратится в Париж, и после того, как они встретятся, Сезар решит, когда лучше сделать ей предложение.
Сейчас же виконт написал длинное письмо о своем возвращении, стараясь придерживаться легкого тона, чтобы Ивейн, которая получит это послание через несколько дней и будет читать его на пути во Францию, посмеялась. Все серьезное осталось за скобками, но Сезар не сомневался, что графиня де Бриан прекрасно поймет, где эти скобки и для чего они. Не зря их обоих с юности учили искусству составления светских писем; и хотя условности по большей части в их переписке соблюдались редко, иногда они приходились кстати.
Покончив с почтой, Сезар вызвал слугу и вручил ему письма для отправки, а сам поднялся наверх, переоделся и велел подать коляску. Лучший способ сразу войти в нынешнюю парижскую жизнь – отправиться туда, где жизнь эта бьет ключом. В салон мадам де Жерве, например. Люсиль получит его письмо за час до визита, этого хватит для условного соблюдения приличий. Мадам де Жерве, очаровательная вдова, чей салон виконт посещал с огромным удовольствием, говаривала, что всегда рада видеть Сезара, – что ж, у нее появится возможность ответить за свои слова.
Когда коляска виконта остановилась у особняка мадам де Жерве, уже сгущались сумерки – те самые пропитанные золотым светом фонарей синие парижские сумерки, какими они бывают в апреле. Судя по тому, что окна дома горели почти все, а следом за коляской де Моро подъехала еще одна, вечерний прием у Люсиль оказался в разгаре. Сезар вошел, отдал плащ, шляпу и трость лакею, не велел докладывать о себе и по широкой лестнице поднялся на второй этаж, откуда долетали всхлипы фортепиано и веселые голоса. Остановившись в дверях, с легкой улыбкой виконт обозрел гостиную. Незнакомая барышня ударяла по клавишам фортепиано с таким видом, словно собиралась прикончить несчастный инструмент; гости, разбившись на группки, оживленно обсуждали последние события и сплетни, флиртовали, кокетничали. Здесь царила все та же атмосфера, что раньше, и виконт вдруг испытал жуткое чувство, что прошедшие два года оказались всего лишь сном.
Наваждение рассеялось сразу, как только он увидел Люсиль де Жерве: она стала чуть полнее, чем прежде, волосы сделались короче, и в них сверкало несколько седых прядок, которые мадам не желала прятать. Увидав Сезара, она ахнула и бросилась ему навстречу – пошла быстрее, чем того можно было ожидать от респектабельной хозяйки салона, и упала виконту в объятия.
– Боже мой, боже! – вскричала мадам де Жерве. – Неужели это вы? Не верю своим глазам!
– И тем не менее это я, дорогая моя Люсиль! – воскликнул Сезар, смеясь. Мадам де Жерве, носившая платья солнечных оттенков, неизменно вызывала у него улыбку и теплые чувства. Ее доброе расположение всегда было искренним, и в ее присутствии виконту, человеку довольно замкнутому, не грозила скука. – Вернулся и падаю к вашим ногам, смиренно умоляя вновь впустить в привычное общество.
Общество тем временем с любопытством воззрилось на нежданного гостя, отовсюду полетели веселые возгласы – здесь у Сезара имелось немало добрых знакомых. Люди оставляли дела и разговоры, чтобы побеседовать с виконтом, и впервые он остро ощутил, что возвратился домой, – не тогда, когда вошел в особняк на улице Вожирар, а сейчас, увидев адресованные ему улыбки.
Сезар собирался вновь стать мирным человеком и провести несколько дней до приезда Ивейн в праздности и укреплении старых связей.
Увы, планам его не суждено было осуществиться.