Вы здесь

Фальшивое Sолнышко. Фальшивое Sолнышко (Андрей Шилов)

Фальшивое Sолнышко

Смыв с розовых ладошек перламутровую вязкую кровь, Славка Колбешкин в последний раз втянул ноздрями ее ускользающий аромат, все еще дурманящий в этой предвечерней безмятежности ранней осени, и вытер руки о разодранные на коленках джинсы. Когда мутная речная вода замерла и зазеркалилась, он наклонился, он вгляделся в ее поверхность, но увидел не свое отражение, а печальную улыбку и красивые, подернутые легким тревожным муаром, зеленые, как сама смерть, глаза Любаши Пересветовой.

– Ты будешь думаться мне всю жизнь, – он хлопнул ладонью по ровной глади воды, разогнав в ней облака и навсегда превратив Любашу, это небесное создание, в яркую, словно молния, но жестокую вспышку детства.

Славка запрокинул голову кверху и зажмурился, —

(раз, два, три, четыре, пять,

я иду тебя искать)

…высунув свое холеное личико из-за дубовой, по-осеннему куцой листвы, фальшивое солнышко ехидно подмигнуло ему.

– Ау! – услышал он за своей спиной звонкие голоса детворы.

– Ау!! – услышал он впереди себя робкое, вкрадчивое дыхание речного эха.

– Ау!!! – услышал он и очнулся; аромат испарился, и солнышко замерло над дубравой.

– Что? – непонимающе уставился Славка на поспевшего к нему первым Пестика.

Пестик, Андрюха Пестель, лицо неизвестной национальности, так и не успев толком отдышаться, затараторил:

– Слав, а мы тут, мы… Ты Любашку не видел? Спряталась где-то, а я вожу. Ты, вот, и она остались. Я думал, вы вместе… Долго уже ищем!

Славка почесал бритый затылок.

– Ну, во-первых, не Любашка, а Люба; во-вторых, – Славка сурово покосился на подошедших к ним ребятишек, – нет, не видел. Может, она в сад пошла, поздно ведь. И ужин скоро.

– Что я вам говорил?! – Пестик победно тряхнул рыжими кудрями. – Что я вам говорил?!

– Раз так, то уж, конечно, нужно вернуться, – рассудила Маша Умнова, – а то тетя Ариадна волноваться будет. Хватит ваших дурацких пряток!

– Ух, ты! – Пестик зачарованно глядел в воду. – Смотрите, какой рачище!

Олечка-Трусиха поморщилась, сделав осторожный шаг к Пестику, Катя и Коля Прокофьевы выглянули из-за его спины; и действительно, сантиметров в тридцати от берега по коричневому песку полз чудо-рак, грозно растопырив гигантские клешни.

– Поймаем его! – Пестик наклонился, но Славка Колбешкин остановил его, дернув за рукав куртки.

– Когда я была совсем маленькой, – Маша попробовала пальчиками воду. – Холодная… Так вот, когда я была маленькой, меня постоянно спрашивали взрослые, сколько же мне лет. Я показывала на пальцах. Однажды папа поймал рака – тот усердно двигал клешнями, стараясь его ущипнуть. Я тогда рассмешила всех, сказав, что ему, этому раку, как и мне, два годика…

Коля и Катя захихикали. Олечка снова поморщилась:

– Ну и глупая же ты была.

Маша промолчала.

– Ладно, пора! Славка Колбешкин потянул Пестика к тропинке, туда, где два дерева на входе в лес образовывали «чертову арку».

Прокофьевы, взявшись за руки, – ну прям как Ромео и Джульетта из голливудского блокбастера, – вприпрыжку припустили по тропинке и вскоре скрылись в зарослях дубняка. Остальные нехотя двинулись вслед.

Славка, шедший последним, все норовил подцепить носком ботинка хотя бы один желудь, что ему никак не удавалось. Тогда он подобрал с земли метровую палку, невольную свидетельницу десятков пронесшихся мимо детских прихотей, и равнодушно стал насаживать на нее желтые дубовые листья: некоторые, совсем засохшие, тут же крошились, другие покорно продавливались, образуя своеобразный венок из нашпигованного лесного серпантина.

Маша Умнова обернулась.

– Шашлычные бусы из плоского янтаря? – спросила она.

– Янтарный шашлык из засохших бус, – уточнил Славка. – Только это не для тебя.

Маша ухмыльнулась:

– Я и не думала ничего такого…

– А что мы будем делать, если тетя Ариадна заругается? – поинтересовалась шедшая первой Трусиха.

– Почему это она заругается? – удивилась Маша.

– Но мы же не нашли Любку. Вдруг ее и в саду нет?

– Не нашли, значит, не нашли.

Славка Колбешкин изо всех сил долбанул палкой о могучий ствол дерева, да так, что насаженные на нее листья разлетелись во все стороны. Девочки обернулись. Колбешкин сплюнул, в его глазах заиграл недобрый огонек:

– Она сама не нашлась. Если будет нужно, мы так и скажем. Ясно вам?

Олечка-Трусиха захлопала в ладоши, быстро сообразив, что в любом случае бояться им нечего. Умнова подошла к Славке и трогательно прильнула к его уху:

– Какой же ты находчивый! И благородный!

Олечка с завистью покосилась на них.

– Хоть бы деревяшку свою выбросил, Казанова!

Маша выхватила из его рук палку и отшвырнула в сторону речки.

– Кстати, – сказала она, – меня этот наш придурок-немец, этот Фри, недавно по деревянному обозвал.

– Как это? – забыла обиды Олечка-Трусиха. – Как это, «по деревянному»?

– Он обозвал меня сучкой.

– Фу, гадость какая! – Трусиха подняла глаза на Колбешкина, ища поддержки, но тот не слушал ее.

Славка пересчитал всех, включая и убежавших Колю с Катей, пересчитал еще раз и не досчитался одного.

– Где Пестик? – он остановился.

Девчонки застыли, как вкопанные.

(море волнуется раз, море волнуется два…)

– Здесь я, здесь, – откуда-то справа, из густых зарослей малинника показалась его конопатая физиономия. – Чего раскричались?

– Вот зараза! – Трусиха залилась заразительным смехом. – Опять мурашей жрал!

– Они же кисленькие, – стал оправдываться Пестик. – Сами попробуйте.

– Вот еще… Ну, хоть не пропал никуда, как некоторые. Слава Богу! – выдохнула Умнова.

Олечка подозрительно покосилась на нее:

– А почему ты так часто вспоминаешь Боженьку?

– Меня мама учила… Ведь Боженька во всем, и что бы мы ни делали, в прятки там, в салочки, он зорко следит за нами и всегда все видит и знает. Уж ему-то известно, где сейчас Люба.

Колбешкин невольно вздрогнул.

– Чего встали? Идти пора, Ариадна беспокоится…

Он шарахнул ногой по пустой, выгоревшей на солнце, картонной коробке из-под кефира, та ударилась о могучий ствол. Где-то впереди в то же мгновение скрипнула сухая ветка. Трусиха вытаращила глазенки, но из-за деревьев к превеликой ее радости не выползли кровожадные гномы, и злым троллям-людоедам, видно, не было никакого дела до нее. Олечка спокойно вздохнула, переведя взгляд на Машу Умнову:

– Скажи, правда ли то, что ты говорила про Боженьку?

– Что я говорила?

– Что Боженька везде и во всем.

– Да, – кивнула подружка.

Трусиха ненадолго погрузилась в свои мысли, потом, таинственно округлив глаза, будто осознав нечто ужасное, прошептала:

– Но это же неприлично…

Маша пожала плечами; о приличии в столь юном возрасте ей было известно не больше, чем о магии приготовления воздушных крекеров, так любимых ею. Зато она знала множество занятных историй, и одну из них Машенька решила немедленно рассказать ребятам. Она присела на корточки, округлив голые, сбитые до синяков коленки, и стала выводить пальцем на песке странный узор, напомнивший Славке Колбешкину то ли кенгуру с детенышем, то ли первобытного астронавта из потрепанной отцовской книжки про некогда вымершее племя майя.

– Жаль, – сказала Маша, – что мы так и не нашли ее.

– Что? – не расслышал Пестик.

– Так, ничего особенного… Хотите, я расскажу вам сказку про Арбузного мальчика, который…

– Поздно уже, – перебила ее Трусиха.

– И есть хочется, – добавил Пестик.

– Рассказывай, – рассудил за них Славка. – Только покороче, чтоб до сада дослушать.

Маша скосила глаза к переносице, зачерпнула ртом побольше воздуха и…

Арбузный Мальчик

Когда-то очень-очень давно, в те волшебные времена, когда молочные реки омывали кисельные берега, а над советской бахчой дедушки Пандалло летали жареные куропатки, жил-был мальчик, и любил он… Что бы вы думали? Нет, не фруктовое мороженое и не дикий ранет. Нет. До коликов в животе обожал он ворованные арбузы. Впрочем, всякие арбузы любил мальчик, но особенно мил ему был редкий по тем временам сорт – «Бледный крокодайл академика Брумеля». Увы, имя это старинное и странное, не объяснимое до сих пор, да и арбузов таких уже нет.

Так вот, собрался как-то мальчик по арбузы. Взял с собой мешок и отправился в путь.

Шел он лесом до бахчи, встретилась ему полянка, вся усеянная грибами. Тут и чернушки-дребедушки, и лисички-сестрички, и шпик-боровик… Разбежались глаза у мальчика, и давай он собирать все подряд в свой мешок. Набрал половину и дальше пошел.

Вдруг – на опушке – малинник, а поодаль, на лужайке, – земляника так и просится в рот. «Съешь меня», – умоляет ягода. Наелся мальчик, пополнил мешок и – в дорогу. До бахчи только к вечеру добрел. Арбузов видимо-невидимо, да некуда складывать, мешок-то полон. Взял мальчик и вывалил все на землю – и грибы, и ягоды. Три чудо-арбуза смог он поднять. К чему больше? Один – себе, другой – тятеньке с матушкой, третий – братику с сестричкой. Только обратно шаг сделал, смотрит, выросла над ним могучая фигура дедушки Пандалло, местного сторожа, участника двух революций и трех кровопролитных войн.

– Что тебе, дедушка Пандалло? – спросил Арбузный мальчик.

– А то, паря, что зря ты арбузики домой набрал.

– Это почему?

– Видишь палку в моей руке? – спросил дед, чуть приподняв здоровенную палицу с чудовищным шипом посередине.

– Вижу, не слепой.

– А зачем она мне, скажи?

– Зачем? – переспросил Арбузный мальчик.

– Да затем, что бледные крокодайлы народятся из косточек, а я их палкой этой на тот свет… Потому как злющие они, спасу нет.

Мало что понял мальчик из дурацкого рассказа старика, решил уточнить:

– Так что же мне делать-то? Я арбуза хочу.

– Хотеть не вредно, да воровать нельзя. Много чего нельзя, а воровать особенно. Не носил бы ты эти арбузы домой, горе от них будет…

Не послушался Арбузный мальчик мудрого деда Пандалло, приволок домой мешок. А среди ночи проснулся – кровища вокруг: и маменька с тятенькой, и братик с сестричкой мертвые лежат, народившимися крокодайльчиками укушенные. Рядом, на полу – арбузные корки да гора косточек. Открывается дверь, Пандалло на пороге.

– Предупреждал я тебя, – говорит он, – не носи домой бледных крокодайлов академика Брумеля, ибо зло в самих косточках. Кто проглотит, того крокодайльчик изнутри сожрет, а кто выплюнет – того снаружи. Видишь, эка…

– Вижу, – развел руками Славка Колбешкин. – Только в толк не возьму, почему я выжил.

– Мал еще потому как, – дед крякнул и уселся за родительский стол набивать махрой усманской «козью ногу». – Невдомек тебе еще, что все одно сожрут, не сегодня, так завтра.

Обиделся Арбузный мальчик, схватил ручонками своими палицу сторожью (откуда только силы взялись!?) и со всей дури саданул ей по седой голове дедушки Пандалло; так голова по хате и покатилась, а в мертвых глазах – недоумение.

Отфутболив подальше от себя Пандаллову голову, Арбузный мальчик сделал три шага к зеленой настольной лампе, облепленной мотыльковой живностью, и с нечеловеческой грустью в дрожащем голосе произнес:

– Трудно быть маленьким.

Эти слова потом так и записали.

– Где записали? – не понял Славка.

– Да на могилке его, – Маша Умнова отмахнулась от назойливого комара.

(… И воздуха хватило ей ровно на десять минут…)


* * *

Славка Колбешкин сглотнул набежавшую слюну и больно ударился лбом о внезапно возникший перед ним навесной рукомойник.

– Citrullus proklatus! – завопил Фри, потирая шишку на лбу. – Мы с тобой три часа не виделись, а ты сразу драться… Друг называется!

– Я же не специально; думал, что рукомойник, – Славка приобнял немца и чмокнул его в щеку.

– Телячьи нежности, – фыркнула Трусиха, юркнув в открытую настежь детсадовскую дверь столовки, откуда вкусно пахло гречневой кашей и клубничным компотом. Умнова с Пестиком последовали за ней.

Трусиха обернулась:

– А плохо быть птичкой…

– Почему? – спросила Маша.

– Захочешь поцеловать маму и уклюнешь ее.

Неожиданно в столовой все стихло. Славка даже услышал, как одинокая муха бьется в окно, а за стеклом тикают круглые детсадовские часы. Возможно, он даже услышал, как минутная и часовая стрелки соединились друг с другом, замерев в приветственном экстазе на цифре 8. Из столовой вышла тетя Ариадна, Ариадна Сергеевна Спасская, старшая воспитательница, чью миловидность не испортили богатый жизненный опыт и невероятный рабочий стаж. За ее спиной возвышалась повариха Зинка Щепкина, 30-летняя вдова с бицепсами Геркулеса и цепким взглядом мисс Марпл, взглядом, от которого не ускользает ничто. Детвора ее справедливо побаивалась, а за глаза так и называла – «Зинка Геркулес». Кто и когда дал ей это прозвище, найдя в нем удачное сочетание щепкинской природной мощи и кулинарного призвания, – об этом история умалчивала.

При виде Зинки хлюпенький Фри втянул голову в плечи, в очередной раз пожалев о том, что он не страус.

– Фридрих, пройди, пожалуйста, в столовую. Нам нужно поговорить со Славой.

Фри с трудом протиснулся внутрь между дверным косяком и тучным Зинкиным телом.

– Вечные вопросы ходят по улице, – процедил он сквозь зубы.

– Послушай, Слава, ты ведь уже в курсе, что Люба Пересветова не вернулась с прогулки?

– Нет, тетя Ариадна, – Колбешкин стрельнул глазами на Зинку Геркулес; та смотрела в темнеющее небо, – я думал, она здесь.

– Ее здесь нет… Прежде чем звонить в милицию, мне бы хотелось выяснить: ты не знаешь, где она? Вы ведь дружите…

– Лучше спросите у дедушки Пандалло, а я ничего не знаю.

– Я обязательно спрошу об этом дедушку Пандалло, – воспитательница взяла Славку за рукав. – Но ты же у мальчишек командир!.. Может, она снова без спроса домой сбежала? Я, право, очень боюсь раньше времени звонить ее родителям.

– Я ничего не знаю, – повторил Славка и прошмыгнул в столовку, где к старым запахам присоединился новый, запах, который ни с чем не спутаешь, запах недоверия и страха.

– Что уставились? – спросил он у вперившихся в него ребят; все немедленно, словно по указке, принялись поглощать кашу, к которой Славка даже не притронулся. Он отодвинул и компот, легонько толкнув в бок сидящего рядом Фри.

– Ты почему не пошел играть с нами в прятки? Опять читал?

Фри многозначительно посмотрел в белый потолок, усеянный мошкарой.

– Я следил за Чумазым…

– И что?

Фри пододвинулся к Славке ближе:

– У него на левой ноге шесть пальцев. Мне папа рассказывал, что если у пацана шесть пальцев на левой ноге, то это отметина колдуна.

– И что с того?

– Чумазый – самый настоящий колдун, только он об этом еще не знает. Это проявится много позже, когда он вырастет. Посмотрит такой на тебя, сразу заикой сделаешься… А то и умрешь!

– Ешьте молча! – цыкнула на них вошедшая Зинка Геркулес. – Ну-ка вспомнили все: когда я ем…

– Я глух и нем! – хором, кто в лес – кто по дрова, закончили за ней дети. Промолчал лишь Колбешкин.

– Слушай, Слав, – снова зашептал Фри, когда Зинка пошла на мойку к своей помощнице Фроловой. – Давай ему палец ночью отрежем!

– Ты спятил? – Колбешкин посмотрел на высунутые из-под стола ноги Чумазого, небрежно упакованные в рваные зеленые носки, скрывающие отметину колдуна. – Для того, чтобы резать пальцы, нужно много и долго учиться. Ты думаешь, взял нож и уже хирург? Нет! Конечно, если потренироваться на собаках…

Тетя Ариадна не дала ему закончить мысль, трижды громко хлопнув в ладоши и пригласив всех на «Спокойной ночи, малыши!»

– Кстати, – поднимаясь, вспомнил о чем-то немец, – один раз зашел я в спальню к родителям, а они трясутся в постели под одеялом. «Чего это вы трясетесь?» – спрашиваю. А отец высунулся и говорит: «Очень Хрюшу боимся».

– Не пойдем смотреть, – предложил Славка.

– Не пойдем, – согласился Фри. – Лучше подумаем, как от колдуна избавиться, на собаках потренируемся.

– Надоел ты со своими колдунами, хотя…

Чья-то ложка упала со стола и звякнула о столовую плитку: ложку уронила Юля-вреднуля, дочь троих родителей (именно так услышал о ней однажды Славка от сторожа Пандалло, тот рассказывал что-то Фроловой, помощнице поварихи), скользкое и противное существо с хитрыми глазками, вечно спрятанными под русой челкой. Юля уже поднялась со своего места и хотела, было, быстренько ускользнуть от ребят, но Славка успел ухватить ее за шелковое платьице.

– Ты чего? Подслушивала?

– Нет же! – начала оправдываться Юля. – Я только о собаках… Но ничего не поняла. Да и не хотела я.

– Повезло тебе, – угрожающе сказал Фри. – А то бы…

– У нас тоже собака есть, – подошла к ним Катя Прокофьева. – Угадайте, какая?

– Какая? – переспросил Фри.

– Немецкая овчарка! – с гордостью сообщила Катя.

– В плен сдалась, что ли? – удивилась Юля-вреднуля, покосившись на Фри.

– Да заткнитесь вы! – Славка Колбешкин оттолкнул девчонок и вышел из столовки, чуть задержавшись у натюрморта, что висел над холодильником.

Славка часто замирал пред этой картиной, погружаясь в себя – все глубже и глубже, глубже и глубже – и волосы вставали дыбом от того, что видел он на самом дне. Но сегодня его неисправимо влекла свобода осеннего ветра, и только очутившись на пороге, он сразу почувствовал его свежее дыхание. К дыханию ветра примешивался и тот самый утренний аромат, что заставлял сильнее биться Славкино сердце, но Колбешкин тут же отмахнулся от него, как от назойливой мухи.

Конец ознакомительного фрагмента.