Глава четвертая
Мобильный телефон зазвонил поздним вечером, в тот момент, когда Бирюков, накинув халат, вышел из ванной комнаты.
– Слушаю, – он узнал голос директорской секретарши. – Есть новости?
– Дашкевич завтра прилетает в Москву. Обратный билет заказан на вечер понедельника. Кажется, хочет присмотреть или купить новую машину.
– В Южном порту?
– Только не смеши мои тапочки. Он пойдет в автомобильный салон.
– Значит, Дашкевич при деньгах?
– Он всегда при деньгах. Вопрос: сколько денег? Свой кошелек, как ты, возможно, догадываешься, Дашкевич мне не показывал. Кстати, ты приготовил мою премию?
– Разумеется. Вот они деньги, у меня перед глазами. Все триста баксов.
– Что-то плохо верится. Хотя на жлоба ты не похож, но если можно не заплатить, наверняка не заплатишь. Поэтому я решила так: если деньги не поступят к утру понедельника, я связываюсь с Дашкевичем и рассказываю ему обо всем. Ты приставал ко мне, угрожал, пытаясь выяснить, когда он появится в Москве, где остановится. Сразу я побоялась рассказать, потому что ты запугал меня. Но потом поняла, что моему любимому начальнику угрожает опасность, решила во всем признаться. Звучит убедительно, как думаешь?
– Не слишком, – Бирюков подумал, что Оля патологически любит деньги и вообще стерва первостатейная. – Дашкевич поверит даже этому убогому вранью. Но я не собираюсь тебя обманывать. Прямо сейчас поеду на центральный почтамт и отобью перевод.
– Что ж, верю на слово. Гостиница «Россия», как ты просил, четвертый блок шестьсот двенадцатый номер. Он прибудет в Москву утром в воскресенье, первым рейсом. Где-то в семь утра окажется в своем номере. Запомнил?
– Записал для памяти, – соврал Бирюков. – Весь наш разговор записал на пленку. Это чтобы ты молчала, а в голову не лезли шальные мысли.
– Гад же ты, – вздохнула Ольга. – Так и знала, что с тобой по честному нельзя.
– Можно. Запись – лишь мера предосторожности. Я ее сотру, когда игра закончится. А ты не забудь придти за деньгами в понедельник.
– Дам напоследок один добрый совет. Есть предчувствие, что живым я тебя больше не увижу. А предчувствие меня редко обманывает. Не знаю, чего ты там задумал. Но есть время поменять решение. Дашкевич не тот человек, с которым можно шутить, из него нельзя силой вытащить даже копейку. Он опасный мужик, твоих фортелей не поймет. И не простит.
– Ты расстроишься, если меня убьют?
– На полчаса. Прощай.
Бирюков дал отбой, скинул халат и стал одеваться к выходу. Деньги для Ольги нужно перевести прямо сейчас. Возможно, другого случая не будет.
Хозяин салона «Камея» Игорь Архипов сидел за круглым столом у окна, наблюдая, как по жестяному подоконнику барабанят дождевые капли. Перед ним стояла тарелка с вареной гречкой, настолько сухой, что жратва не лезла в горло, хотя Архипов испытывал мучительные приступы аппетита. Он ковырял ложкой свой несытный обед, откусывал кусочки от ломтя ржаного хлеба, залежавшегося, отдающего плесенью, и запивал еду пустым чаем. Тянул время, соображая, где находится.
Старый рубленый дом, две комнаты на первом этаже, обставленные кое-какой мебелью, русская печка, просторные сени. Наверх поднимается крепко сбитая прямая лестница с перилами. Что там наверху, в мансарде, неизвестно. В нескольких метрах за окном густые заросли крапивы, неряшливые сорняки, за ними сплошной некрашеный забор, потемневший от дождя. Где-то далеко заливисто лает собака. Виден кусок неба, затянутого облаками.
Поутру Архипова вывели к будке сортира. На участке царило все то же запустение, жухлая трава вместо грядок, у наглухо закрытых ворот стояла светлая «пятерка», на которой Архипов вчерашним вечером приехал к злополучному дому в Сокольниках. Приехал, чтобы прощупать своих клиентов. И вот что из этого вышло. Его избитого, придушенного, темной ночью перевезли сюда. Сколько времени провели в дороге, Архипов мог лишь догадываться. Его бросили на заднее сидение, с двух сторон сдавили мускулистыми плечами, заставили опустить голову на колени. Часы, бумажник, записную книжку и спортивную сумку забрали еще в подъезде.
К дому подъехали глухой ночью, Архипова вытащили из машины и пинками погнали к темному дому. Ночь он провел на железной койке, пристегнутый цепью к стойке своего жесткого ложа. Архипов не мог заснуть, он ворочался, гремел цепью, кто-то невидимый подкрадывался к нему в темноте, матерился и бога и душу, бил ногой в спину. Мурат Сайдаев, третий похититель, поднялся едва рассвело. Что-то проглотил на ходу, вышел из дома и назад не вернулся. Архипов решил, что этот ублюдок обязательно наведается к нему на квартиру, будет искать деньги и ценности, перевернет все вверх дном. И вернется назад с пустыми руками. Архипов хранил наличные в банковской ячейке, а не под матрасом.
Утром спустился с лестницы Ашот Карапетян, который спал наверху. Он дико зевнул, продрал глаза и, не сказав не слова, отправился в сени, к рукомойнику, долго обливался водой, фыркал и выкрикивал что-то нечленораздельное. Видимо, вода была холодной.
С ноги Архипова снимали цепь, когда он просился на двор по нужде. К пленнику был приставлен среднего роста мужик лет тридцати по фамилии Панов, носивший короткие штаны и майку без рукавов. Все тело Панова, с предплечий до щиколоток, покрывал синий орнамент лагерных татуировок. «У меня ствол в кармане, – предупредил Панов, выводя пленника за заднее крыльцо. – Только ломанись, только пикни. И все. Считай, пуля уже сидит в твоем гнилом брюхе». Но «ломануться», рвануть, куда глаза глядят, перепрыгнуть неприступный забор, Архипов не мог. После вчерашнего вечера он плохо ориентировался в пространстве, едва перебирал ватными ногами, то и дело хватаясь за стену дома, чтобы не упасть. В голове шумело, будто там бушевал семибальный шторм, шею невозможно было повернуть, а затылок раскалывался от боли.
Архипов, закрывшись в будке сортира, спустил брюки, снял пиджак, уселся на сколоченный из неструганных досок стульчак. Пользуясь тем, что за ним никто не наблюдает, облазил карманы одежды, прощупал каждую складку. Он надорвал шелковую подкладку пиджака. За нее завалились сломанное золотое перо от ручки, пара пластмассовых зубочисток с обгрызенными кончиками, пуговица от брюк, свернутая трубочкой купюра в пятьдесят баксов. Купюра фальшивая, один из образцов, которые Архипов всегда держал при себе, чтобы при случае показать будущим покупателем. Сейчас уже не вспомнить, как и когда эта бумажка, провалившись через дырку во внутреннем кармане, упала за подкладку пиджака. Архипов тупо разглядывал свои находки, соображая, какую пользу человек в его положении может извлечь из никчемной бумажки и мелкого мусора. Как ни крути, получалось, что пользы никакой. Впрочем…
«Ты, дундук недоделанный, мать твою, – Панов так двинул ногой в дверь сортира с такой силой, что едва не сломал железный крючок. – Ты там в очко загремел или удавился?» «Рад бы удавиться. Но не на чем. Мой ремень выдернули», – Архипов поднялся, надел пиджак. Стал поспешно запихивать находки в потайной кармашек брюк, вшитый за поясом.
Мельком, когда проходили сени, он, увидел свое отражение в зеркале над рукомойником и испугался. Продолговатый синяк на шее, губы распухли и посинели, лицо красное, одутловатое, будто он битый час висел головой вниз.
Вернувшись обратно в комнату, он упал на вонючий матрас в каких-то сомнительных пятинах, отвернулся к стене и забылся в дремоте. Его растолкали около полудня, усадили на табурет. Ашот Карапетян, умытый, с прилизанной шевелюрой, устроился на стуле у окна, закинув ногу на ногу, лениво выцеживал из себя вопросы. «Ну, зачем ты пришел в квартиру нашей соседки? – Ашот ковырял в зубах спичкой и сплевывал на пол. – Что ты хотел услышать?» Архипов медлил с ответом, потому что в голове продолжали шуметь морские волны, а смысл вопросов доходил туго. «Ну, это что-то вроде проверки. Обычная практика в таких случаях. Я вас не знаю. Не знаю, что у вас на уме. А впереди большая сделка. Большие деньги», – медленно говорил он. «Ты хотел нас грохнуть?» – Ашот усмехнулся. «В мыслях такого не было, – Архипов молитвенно прижал к груди руки. – Зачем?» «Кто из родных станет тебя искать, если ты исчезнешь, скажем, на неделю?» «Никто не станет, – ответил Архипов. После этих слов ему захотелось заплакать. – В галерее хватятся в понедельник. Оборвут телефон. У нас намечается выставка-продажа одного известного художника. До октября нужно многое успеть».
«Хорошо, – кивнул Ашот. – Где хранятся те триста тысяч левых баксов, которые ты хотел нам пульнуть? На твоей даче, на квартире?» Карапетян положил на стол пачку сигарет и зажигалку. «Деньги у Леонида Бирюкова, – Архипов выудил сигарету и прикурил. – Он художник. Иногда выставляет свои картины в моей галерее, но они плохо продаются. Я попросил его временно подержать у себя кейс с наличкой. Он вернет все по первому требованию». «Ты отдал триста тысяч баксов, пусть левых, первому встречному проходимцу?» – от удивления Карапетян закашлялся, едва не проглотил спичку. «Бирюков представления не имеет, что в кейсе, – пожал плечами Архипов. – Я использовал его в темную. Чемодан выполнен из специального пластика, его корпус молотком не разобьешь, плюс номерные замки». «Замки, мать твою, номерные, – передразнил Карапетян и высунул изо рта язык в белом нездоровом налете. – Доверить чемодан с деньгами не поймешь кому, первому встречному идиоту. Да, вы козел, мой юный друг. Не просто козел. После этого ты просто хренов обормот, последний дегенерат».
Через мгновение Архипов кубарем полетел с табуретки на пол. Стоявший сзади Панов врезал в бок носком башмака, а затем, уже лежачего, достал ударом в бок. Горящая сигарета обожгла пальцы, и покатилась по полу. Панов наступил башмаком на кисть руки Архипова. Такой разговор продолжался минут сорок. Архипова усаживали на табурет, Карапетян, ковыряясь в зубах, задавал вопросы. Когда ответ не нравился армянину, Панов сзади бил пленника по спине или по шее. И тот снова летел на пол. После очередного тяжелого удара и неудачного падения на доски, кровь хлынула носом. И все закончилось. Архипов не мог подняться. Ему на лицо кинули смоченное водой полотенце. Когда кровотечение остановилось, разрешили переползти на кровать.
Полчаса назад его растолкали, Панов поставил на стол чай, миску с кашей, поверх которой положил два ломтя хлеба. «Слышь, крыса вонючая. Вставай и жри», – сказал он. Борясь с головокружением, Архипов пересел за стол и, взяв ложку, стал засовывать в себя несъедобную кашу. Ходики на стене показывали четверть третьего, за окном сгустились тучи, пошел дождик, стало так темно, будто уже наступил поздний вечер. Архипов разглядывал забор, мокрые лопухи и крапиву. Он с тоской думал, что живым ему отсюда не выбраться, как ни крути. Хоть, ползая перед ними, колени сотри в кровь, жизнь не выпросить. Эти отморозки вытянут всю информацию, получат у Бирюкова кейс с наличкой, Архипова выведут из дома, когда он в очередной раз попросится по нужде на двор, кончат выстрелом в затылок и закопают еще теплое тело в этих разросшихся лопухах, где-нибудь за сортиром. Возможно, садист Панов, этот урка, татуированный с ног до головы, просто забьет, затопчет его ногами, попрыгает на ребрах. А потом вытащит свое перо и «попишет» Архипова, уже не живого, но еще и не мертвого. Других вариантов, истории со счастливым концом, впереди не виделось.
Услышав шаги на лестнице, Архипов обернулся, отодвинул в сторону полупустую миску с гречкой. Сверху спустился Карапетян, подошел к столу, уселся на стул и, криво ухмыляясь, пожелал пленнику приятного аппетита. Панов, мусоливший карточную колоду, поднялся с кровати, хотел встать за спиной Архипова, но армянин махнул рукой, пока сиди, где сидишь.
– Не принимай близко к заднице все, что произошло утром, – примирительным тоном сказал Карапетян, кивнул на Панова. – Больше он тебя не тронет. Если, конечно…
– Что, если?
– Я интересуюсь подробностями твоего бизнеса, его механизмом, – Карапетян положил на стол пачку сигарет. – Откуда ты получаешь левые доллары? Через кого? Где и кому реализуешь бабки? По какой цене? Какой процент имеешь?
– Вы хотите много знать, – Архипов опасливо покосился на Панова. – Слишком много.
Урка нахмурился, вопросительно глянул на хозяина. Карапетян опустил веки, давая сигнал. Панов встал с кровати, зашел за спину пленника. Архипов ждал нового удара по голове или по спине.
– Выбор у тебя не велик. Ответишь на мои вопросы, выполнить несколько поручений. В противном случае… Ну, ты понимаешь, что от тебя останутся одни шнурки. И смерть будет трудной. Ночью, когда все кончится, мы спалим эта хату и уедем отсюда на твоей тачке. К утру тут останутся лишь холодные головешки и что-то похожее на обгоревший труп.
– Что-то похожее?
– Да, останки, отдаленно напоминающие труп. У тебя хорошее сердце?
– Хорошее. И печень тоже ничего. И мочевой пузырь крепкий.
– Значит, мучения продлятся долго. И оставь при себе дурацкие шуточки. Тебе страшно до блевотины, до кровавого поноса страшно. Но ты слишком гордый, чтобы в этом сознаться. Я даю слово: все сделаешь, как надо, не соврешь – шанс остаться в живых у тебя есть. Рассказывай по порядку, без наводящих вопросов.
Архипов помолчал минуту. Он ни о чем не думал, не взвешивал свои шансы. Он прислушивался. Панов шарил в сундуке, двигая какие-то железяки и склянки. Кажется, этот расписанный с ног до головы урка нашел, что искал. Наступила тишина, гулкая, прозрачная тишина.
– Ну? – спросил Карапетян.
– Сначала ответьте, зачем вам нужно все это знать? Это информация вам ничего не даст. В практическом смысле…
Он не успел договорить. Панов, подкравшись сзади, дернул Архипова за руку. Полоснул ножом по внешней стороне ладони. Архипов коротко вскрикнул от боли, вырвал руку, прижал рану к губам. Панов засмеялся истерическим надрывным смехом. Шлепнулся задом на кровать. Он высунул язык, лизнул окровавленный клинок и блаженно закатил глаза, будто испытал ни с чем не сравнимое удовольствие.
– А у тебя кровушка ничего, сладенькая. Но жидковата, – Панов сплюнул на пол и снова рассмеялся. – Ну, что молчишь, вонючка?
Архипов лизал порезанную руку, но рана оказалась глубокой. Лезвие ножа достало тонкие кости, кровь не успокаивалась. Капли падали на рубашку и брюки, на крашенные доски пола. Карапетян бросил на стол несвежий скомканный платок.
– На, перевяжись…
Преодолевая брезгливость, Архипов обвязал ладонь в два слоя, зубами затянул узел. Панов поднялся с кровати, замахнулся ножом.
– Сука, хочешь я тебе спину пером почешу?
– Я все расскажу, если вам это интересно, – Архипов прижимал к груди порезанную руку. – Вы понимаете, что фальшивые доллары производят не для того, чтобы втюхивать лохам у обменных пунктов или покупать на рынке женские ритузы, – начал Архипов. – С такой мелочью никто не вяжется. В России огромный рынок наличности, если сюда попадет двести-триста миллионов фальшивых долларов, никто не пострадает, кроме владельцев этих бумажек. Прошу, уберите ствол от моего затылка.
Архипов прикурил сигарету и продолжил. Доллары обычно берут крупными партиями, от двухсот тысяч и выше, с мелкими торговцами он не связывается. Покупатели, как правило, члены какой-то организованной преступной группировки. Фальшивки им нужны, чтобы расплачиваться за товар наличными. Например, весной московская братва покупает фуры с ранними овощами и фруктами. Затем тут же товар перепродают на рынках втридорога, уже за реальные деньги. Фальшивыми баксами рассчитываются за угнанные на заказ автомобили, контрабандную аппаратуру, драгоценности. Или изделия из золота, которые изготовляют подпольные артели в Дагестане и Грузии. Затем к побрякушкам приделывают ярлыки и пломбы, накручивают цену и реализуют через собственную торговую сеть.
Или так: таджикам заказывают крупную партию героина. И отдают вместо настоящих баксов фальшак. Были случаи, когда левые деньги брали люди из этнических преступных группировок. Чеченцы, например. Своим киллерам, подрывникам, всякой мрази, которая делает грязную работу, суют фальшивки вместо настоящих баксов. Оружие, взрывчатка – это отдельная тема. Горы стволов, тонны динамита и пластита куплены за фальшивые баксы, при этом спрос на левые доллары не падает. Бандиты действуют безнаказанно, потому что их жертвы сами по уши в дерьме. Они никогда не пойдут в милицию с заявлением: «Я вывез контрабандой из Турции золото, которое затем продал за фальшивые деньги». Убытки просто списывают и молчат в тряпочку. Словом, на поддельные баксы покупают все, что можно достать на черном рынке за наличку.
Картинная галерея «Камея» не приносит большой прибыли, скорее наоборот, но это отличное прикрытие для деятельности сбытчика фальшивок. Там трется много народа, публика разношерстная, пестрая. За всеми милиция не уследит. Но если менты каким-то способом, выйдут на Архипова, изобличить его будет крайне сложно. Он получает зелень из Польши. Через границу товар перевозит некто Илья Борисович Сахно, работник нашего посольства, он не дипломат, скорее так… По хозяйственной части. Но, как и на всякого сотрудника МИДа, на него распространяется дипломатическая неприкосновенность. На таможне его багаж не досматривают. Поэтому из Польши сюда идут фальшивые деньги, обратно возвращаются настоящие. Сахно – человек с головой, он думает о завтрашнем дне, копит деньги себе на старость, внучке на приданое. Это надежный и ценный кадр, важное звено всей цепочки.
Доллары печатают где-то в пригороде Варшавы, о точном месте расположения типографии, о том, сколько людей задействовано в производстве, Архипов не имеет представления. Хозяин дела – выходец из России, осевший по другую сторону границы. Он пользуется документами на имя Горобца Романа Борисовича. Но имя и документы, это так, сплошное фуфло. У этого Горобца паспортов больше, чем у попа поминальников. Настоящее имя, место проживания не знает никто. Архипов работает на хозяина больше пяти лет, пользуется его безграничным доверием, босса он видит два-три раза в год, не чаще. Горобец приезжает в Москву, когда сочтет нужным, используя польский паспорт.
За эти пять лет ни разу не случалось крупных провалов, механизм производства, доставки и сбыта фальшивок работал, как швейцарские часы. Архипов получал с каждой сделки от двадцати до двадцати пяти процентов выручки. Выручкой он делится с двумя помощниками, еще в деле был один старик по фамилии Нифонтов, бывший печатник Гознака. Он проводил экспертизу купюр, которые поступали из Польши, получая за работу разовые вознаграждения. Если качество было слабоватым, Архипов мог поторговаться с хозяином и выторговать скидку на новую партию долларов. Но недавно старика пристукнул весовой гирькой какой-то уличный громила, приезжий с Украины. И это как раз в тот момент, когда Нифонтов получил для исследования несколько сотенных купюр. Со смертью старика начались большие неприятности. Одному из помощников Архипова Максиму Жбанову пришлось залечь на дно у своей знакомой девицы. Другой помощник уже три недели торчит где-то на югах.
– Ты работал всего с двумя помощниками?
– Чем больше людей в деле, тем меньше денег на кармане.
– У тебя не было силового прикрытия?
– У меня есть связи. Если понадобятся люди, чтобы прикрыть мой зад, я их найду. Но пока такой необходимости не возникало.
– Что ж, возможно мы поладим, – смягчился Карапетян. – От тебя сейчас требуются две вещи. Первое: завтра, в крайнем случае, в понедельник нужно получить чемодан у того лоха, ну, этого долбаного художника. Второе: ты сегодня же сделаешь заказ своему хозяину в Польше на три лимона зеленых. Три лимона… И получишь эту посылку от Сахно.
– Я не могу с этой разукрашенной рожей, с порезанной рукой показываться на людях.
– В таком случае, посылку получу я.
– Сахно не отдаст вам чемодан. Слишком много незнакомых людей. В прошлый раз за посылкой приходил Бирюков, в этот раз придет…
Архипов замолчал, крепче затянул узел. Кровь уже пропитала платок насквозь.
– Ты хотел сказать: в этот раз придет какой-то вонючий чурка?
– Я хотел сказать: снова придет незнакомый человек. Сахно слишком осторожен.
– Пусть чемодан заберет твой Бирюков. Если дело выгорит, ты станешь свободным человеком.
– Но я… Этот долг, огромный неподъемный долг, повиснет на мне.
– Хватит лирики. Ответь: да или нет.
Карапетян поднялся со стула, заложил руки за спину. Панов переложил нож из левой руки в правую.
– Решай.
– А гарантии?
– На хер гарантии. Да или нет?
– Да, – выпалил Архипов. – Да, черт побери.
– Тогда звони своему Бирюкову.
В воскресное утро холл гостиничный холл пустовал. Где-то монотонно гудела поломоечная машина, пожилая чета иностранцев в сопровождении переводчицы направлялась к стоящему у подъезда темному автомобилю. Сонный администратор, мужчина неопределенных лет, одетый в фирменную голубую рубашку и темный галстук, лениво перебирал бумажки и вздыхал. Тыкая пальцами в клавиатуру компьютера, вспоминал бессонную ночь, на которую пришелся большой заезд туристов из Италии. Одноместные номера нашлись не для всех, хотя и были заранее заказаны туристической фирмой. Скандала удалось избежать каким-то чудом, иностранцы до завтрашнего утра согласились на двухконечные полулюксы.
Бирюков, чисто выбритый, натянувший свой лучший костюм, встал перед стойкой и покашлял в кулак.
– Моя фамилия Бирюков, – сказал он. – Вам должен был позвонить насчет меня заместитель управляющего…
Администратор посмотрел на раннего посетителя туманными сонными глазами, кивнул головой.
– Как же, помню. Он попросил впустить вас без пропуска.
– Хочу нагрянуть к своему однокашнику. Сделать ему сюрприз. Он один в чужом городе, он никого не ждет, уже близок первый приступ ностальгии, и тут…
– М-да, понимаю. И тут появляетесь вы, – продолжил администратор. За долгие годы работы в гостинице подобные сюрпризы давно превратились для него в кошмары повседневной работы. Ты никого не ждешь, а к тебе валом валит народ. – Появляетесь вы во всем своем великолепии. Сваливаетесь, как снег на голову. Как кирпич. А в сумке, разумеется, коньяк.
– Водка.
– Какая гадость, особенно с утра. Идите. Я позвоню на этаж, вас пропустят.
– Совсем забыл, – Бирюков приложил ладонь ко лбу. – Через полчаса подойдет девочка. В тот же номер. Пропустите и ее.
– О девочке разговора не было. По правилам этого не полагается.
– Тогда не получится никакого сюрприза.
– Ладно, пущу, – у администратора не осталось сил для препирательств.
Не спросив документов, он лишь устало махнул рукой. Бирюков лифтом поднялся на шестой этаж, прошел мимо пустого столика дежурной по этажу. На ходу повесил сумку на плечо. Остановился перед шестьсот двенадцатым номером, опустил вниз ручку, надавил на дверь плечом. Заперто. Настойчивый стук. В прихожей послышались шаги. Едва замок щелкнул, Бирюков с силой толкнул дверь. Хозяин номера, только что принявший душ и накинувший длинный шелковый халат не был готов к борьбе. Он отлетел в глубину тесного коридорчика, натолкнувшись спиной на раскрытую дверцу стенного шкафа.
– Какого хрена тут…
Дашкевич не успел закончить свою мысль, не успел опомниться, как незваный гость уже запер замок и, вытащив из-под брючного ремня пистолет. Ствол уперся в мягкий живот. Бирюков, ухватив директора свободной рукой за лацканы халата, протащил в комнату. Толкнул на кровать. Дашкевич упал задом на матрас, он моргал глазами, стараясь понять, что за ураган на него налетел, откуда взялся этот хмырь с пистолетом.
– Вы что? Что… себе позволяете? – прошептали мертвеющие от страха губы. Он не успел разглядеть лица нападавшего, но отчетливо видел темное пистолетное дуло, направленное между глаз.
– Эй, чувак, проснись, – сказал Бирюков. – Ты храпишь.
Дашкевич поднял голову.
– Господи, это ты, – сказал он и вздохнул. Страх мгновенно отступил.
– Это я, – сознался Бирюков. – Пришел к тебе с приветом. Рассказать, что солнце встало, придурок ты этакий.
– Зачем ты приперся в гостиницу? – Дашкевич усмехнулся. – Хочешь стянуть казенное полотенце?
– Ты сам говорил, что в твоем городе будет так, как ты хочешь, – сказал Бирюков. – Поэтому я перенес разговор на свою территорию. Я хочу получить деньги, которые заработал. И я их получу, чего бы это ни стоило. Даже если ты сдохнешь.
Дашкевич потянулся к тумбочке, налил из графина стакан воды. И осушил его в два глотка.
– Дурак, ты не знаешь, с кем связываешься, – сказал он. – Я не тот человек, с которым проходят такие номера. Но мы можем разойтись по-хорошему. Это твой последний шанс. Одумайся. Все останется между нами.
– По-хорошему это как? Без денег и с переломанными конечностями, как ты обещал?
– Вышло недоразумение. Все можно поправить.
– Именно это я и стараюсь сделать.
Бирюков посмотрел на песочного цвета пиджак, висящий на спинке стула. Дашкевич перехватил взгляд.
– У меня нет денег, – заявил он. – Ну, совсем немного наличных, кошке на корм. И три пластиковые карточки. Но договор с банками заключен так, что я имею право снимать в день по сотне баксов. Не больше. Моя жена старается поджать мои расходы. Все из-за казино. Меня там крупно обули и с тех пор…
– Заткнись. Уши вянут от твоего вранья. Ты знаешь, что убивают не за тридцать штук, за гораздо меньшие деньги. Поэтому делай, что я говорю. Скидывай свой халат, спускай трусы и голяком ложись на кровать. Кверху задом.
– Не понимаю…
– Я сделаю тебе укол снотворного. Или грохну. Одно из двух.
Дашкевич с пунцовым, налитым кровью лицом поднялся с кровати, развязал пояс халата, бросил его на кресло. Спустив трусы, лег на живот. Такого унижения он не испытывал, кажется, за всю свою жизнь.
Одной рукой Бирюков вытащил из сумки шприц на десять миллилитров, в который вошла лошадиная доза регипнола. Зубами снял с иглы пластмассовый колпачок. Ткнув дулом пистолета между лопаток Дашкевича, присел на край кровати. И воткнул иголку в мягкое место. Дашкевич пискнул. Бирюков сделал инъекцию, поднялся, положил использованный шприц в сумку. И устроился на широком подоконнике, поставив ноги на журнальный столик. Он ждал, когда начнет действовать ригипнол.
– Если я не проснусь после твоего снотворного… Если я врежу дуба, знай, что мои люди найдут тебя где угодно, – сказал Дашкевич. – Хоть в Китае. Наверняка обслуга видела, кто ко мне заходил. Тебя станут искать и менты, чтобы пришить мокрую статью. Но первыми найдут мои люди. Знай это…
– Не нагнетай напряженность, а то сам себя запугаешь и простыню испортишь, – ответил Бирюков. – Ты проснешься. Живой, здоровый, обедневший на тридцать штук и проценты, что накапали по долгу.
Дашкевич неподвижно лежал на кровати, сопел и скрипел зубами. Неожиданно приоткрыл глаза, посмотрел снизу вверх на Бирюкова.
– Наверное, картинки больше не рисуешь? – Дашкевич широко раскрыл пасть и зевнул. – Сменил специализацию? Теперь грабишь приезжих в гостиничных их номерах? Похвально. Большой прогресс для такого идиота. А я хотел подсказать тебе сюжет картины.
– Что-нибудь на производственную тему? Женщина с кувалдой на фоне дымящегося паровоза? Или работяга с лопатой перекидывает на транспортер твои минеральные удобрения?
– Никакой производственной тематики. Она не актуальна. Это трагическая, наполненная ужасом картина. Настоящий шедевр. Представь. Темное помещение, то ли сарай, то ли коровье стойло. К верхней балке привязана веревка, на которой болтается мужское тело, одетое в окровавленные лохмотья. Черты лица исказили муки невыносимого страдания, физическая боль. Физиономию словно свела судорога. Покойнику крепко досталось еще при жизни. Его пятки поджарены на костре, они превратились в черную обугленную корку, на обнаженной груди и шее отчетливо видны ножевые порезы и ссадины. По характерным пятнам крови на брюках, не трудно догадаться, что перед смертью бедняга был оскоплен. Если внимательно вглядеться, в убитом невольно узнаешь некоего Бирюкова. Я и название для картины придумал: «Дом повешенного».
– Оставь свой кладбищенский юмор. А картину с таким названием написали до меня. Художника звали Поль Сезанн.
– Не имеет значения. Дослушай. Полотно повесят на какой-нибудь галерее, где полно посетителей. Картина настолько страшная, что перед ней всегда будут толпиться народ, потому что людям больше всего на свете нравятся чужие страдания. А экскурсовод станет рассказывать, что это – последняя работа того самого Бирюкова. Живописец чудесным образом предчувствовал, предугадал во всех деталях собственную гибель, страшную в своей болезненности. И написал это замечательное полотно. Именно так и кончил свои дни самобытный художник, чей талант современники не оценили при жизни. Он был до полусмерти замучен неизвестными садистами. А потом Бирюкова просто вздернули на веревке. Как собаку. Нравится идея? Поспеши, и ты успеешь написать картину. Если ее выставят на продажу, я не пожалею денег.
– Лучше купи веревку себе.
– Да, не пожалею денег… И повешу картину в домашнем кабинете, чтобы в часы досуга предаваться приятным воспоминаниям. Вырученные от продажи полотна деньги пойдут на восстановление твоей оскверненной могилы. Которую, правда, снова не единожды осквернят.
Дашкевич зевнул и с головой накрылся простыней. Бирюков, не теряя времени, обыскал номер. В чемодане и дорожной сумке, как и следовало ожидать, не нашлось ничего интересного. В портмоне четыреста баксов и три пластиковые карточки.