Глава 4
Немного интриги
– Как ты, Марио? – обратился мужчина, войдя в небольшую, но светлую комнату на чердаке.
Если судить по шелковому камзолу, богато изукрашенному вышивкой и галунами, человек состоятельный и благородный. Не будь он дворянином, у него и одежда была бы попроще. Впрочем, в пользу его происхождения говорили еще и манеры, приличествующие французскому двору «короля-солнце».
Хм. Вообще-то Франсуа де Бриен и был французом. Как и говорил на своем языке. Разве что состоял на службе не при французском дворе, а при польском. В Русском же царстве вот уже год как выполнял обязанности посла. И всеми путями проводил в жизнь политику короля Речи Посполитой Яна Третьего Собеского.
Следует заметить, что тот был ближайшим союзником Франции и по факту ставленником Людовика Четырнадцатого. Так что, служа Яну, де Бриен служил Людовику. Если тому вообще есть дело до Московии. Как, впрочем, и до папы с его интригами в вопросах вероисповедания.
Зато посол одновременно был и на службе у иезуитов, верных слуг папы, имевших серьезные позиции в Польше. Орден давно лелеял мечту закрепиться в Московии, имея далекоидущие планы. Их вообще отличало стратегическое мышление, а закрученные многоходовые комбинации растягивались на десятилетия.
– Здравствуй, Франсуа. Я в полном порядке, – поднимаясь с постели, поздоровался с вошедшим Марио.
На его итальянское происхождение кроме имени указывал еще и характерный акцент, с которым звучал его французский. Но, несмотря на эту разницу, было отлично видно, что этих двоих связывает давняя и крепкая дружба. И не только дружба. У них хватало общего.
– Извини. Здравствуй, Марио. Голова кругом.
– Из-за моей неудачи?
– Если бы твоя неудача оказала влияние на мою головную боль, то мы бы уже висели на дыбе, пуская кровавые пузыри, – покачав головой, возразил посол. – Доктор сказал, что кость не задета?
– Да. Повезло. Так что вскоре буду готов к делу. И поверь, я исправлю свою ошибку.
– Было бы неплохо. Но не спеши, Марио. Это дело дальней перспективы.
– Что слышно в городе?
– Ничего.
– То есть? – искренне удивился итальянец.
– А то и есть. Полная тишина. Словно и не было никакого нападения в Серпуховском переулке. Эта стерва с утра во дворце, всем улыбается и сама беззаботность. Не понимаю, как ты мог промахнуться.
– Случайность. Найдется не так много слуг, готовых заслонить господина своей грудью. Ее служанка оказалась из них.
– Не служанка, а подруга.
– Из бедных дворян, – с явным пренебрежением уточнил Марио, словно говоря, что разница невелика.
– Как бы то ни было, но Дарья Рощина жива. По крайней мере, ни о каких похоронах не слышно. А замалчивать это они не смогли бы. И в этой связи опять вопрос. Как так получилось, что жива не только Хованская?
– Говорю же, эта дура каким-то звериным чутьем почувствовала неладное и бросилась на клинок. Вот и вышел удар неточным. А что там с ней, я и смотреть не стал. Главное было достать другую.
– И как результат упустил обеих.
– Эти сумасшедшие русские, – горько ухмыльнулся итальянец. – Одна бросается на шпагу, другой спешит на помощь совершенно незнакомому человеку. А я готов прозакладывать голову, что он оказался там случайно. Да еще и носит с собой три пистолета. Вот ты носишь с собой три пистолета?
– Это мог быть многозарядный, – пожал плечами француз.
– Ну, может, – с кислой миной согласился несостоявшийся убийца.
– Тебя не опознают? – спросил посол.
– Нет. Я был в мужицкой одежде.
– И со шпагой, – не без иронии поддел Франсуа.
– Можно подумать, у русских это такое уж редкое оружие, – отмахнулся Марио, но все же добавил: – Они не настолько тупы, чтобы не понять, что это было не ограбление.
– Но тебя не опознают? – вновь надавил Франсуа.
– Исключено. Просторная одежда хорошо маскирует фигуру и движения. Маска скрывает лицо. И за все время я не произнес ни слова. Я не первый день пробавляюсь этой работой, Франсуа.
– А потерянный пистолет?
– Ерунда. Я приобрел эту пару в Польше четыре года назад и использовал только для работы. Пистолет никуда не приведет.
– Но от второго я бы избавился, – с самым серьезным видом произнес посол.
– Понимаю, Хованская не та особа, с которой следует шутить. Но стоит ли просто избавляться от пистолета? Можно подбросить какому-нибудь ограбленному бедолаге с проломленным черепом.
– Хм. С ней такая мера не помешала бы. Она ведь не успокоится, пока не найдет, как это говорят у русских, откуда ноги растут.
– Вот и займусь, как только оправлюсь. А ты пока подбери того, кто лучше всего подойдет на эту роль, – жизнерадостно подмигнув, предложил Марио.
– Их уже четверо, – с самой любезной улыбкой заверил посол.
– Но ты все же определись. Пистолет-то у нас один, – едва не рассмеявшись, погрозил пальцем Марио. – Послушай, Франсуа, а чего это братья-иезуиты так набросились на эту прелестную веселую вдову? Ну скачет она по постелям мужиков, так и пусть скачет. Или братьев так задевает ее грехопадение?
– Братьев задевает ее дурное отношение к иноземцам.
– Они считают, что коль скоро дошло до грехопадения, то это неизменно должны быть европейцы? – явно веселясь, заметил Марио.
– Очень смешно, – хмыкнул посол, а потом продолжил, сменив тон: – Нам удалось подвести к царевичу Николаю полковника де Вержи.
– Это тот весельчак-француз, что по полгода командует полком, а вторую половину кутит в свое удовольствие?
– Именно он. Они сошлись на охоте. Царевич все время заглядывает ему в рот и слушает его рассказы о Европе, Новом Свете и многом другом. Мальчишке только пятнадцать, и если приложить должные усилия, из него еще можно слепить нечто удобоваримое для Польши и нашей католической церкви. Но великая княгиня со своим неприятием иноземцев может помешать этой зарождающейся дружбе. В глазах Николая эта женщина имеет несомненный авторитет.
– Цесаревич настолько безвольная личность? – баюкая раненую руку, с долей презрения поинтересовался итальянец.
– Эта безвольная личность грозит превратиться в весьма своенравного, целеустремленного и волевого государя, способного скрутить Московию в бараний рог.
– И чем может быть выгоден такой правитель? Эдак, глядишь, он полезет своим бородатым рылом в европейские дела, – заметил Марио.
– Не полезет, – покачал головой Франсуа. – Если направить его энергию в нужное русло. Работы для его деятельной натуры найдется более чем достаточно. Король Ян хочет подружиться с Николаем и заключить союз с Москвой на вечные времена. А заодно заручиться поддержкой московского царя в борьбе с турками и шведами. Правда, для этого Московии придется сначала в очередной раз покорить Новгород.
– А разве Речь Посполитая уже не претендует на новгородские земли?
– После того как у нее под боком вызрел такой соперник, как Швеция, а на юге все больше донимает Турция? Королю сейчас впору думать не о расширении границ, а об удержании прежних. И тут совсем не помешает друг, готовый пролить на алтарь их дружбы жертвенную кровь своих подданных. Так что моему королю именно такой московский царь и нужен.
– А если и он в свою очередь решит откусить кусок от Речи Посполитой? Ведь было уже, и не так давно.
– Вот поэтому и следует вложить в голову наследника нужные мысли и великие устремления, дабы это пошло на пользу моему королю, а не во вред.
– То есть де Вержи также сотрудничает с иезуитами?
– Ни в коей мере, – возразил посол. – Гастон искренне рад дружбе с цесаревичем, и все его устремления теперь прочно связаны с Московией. Он приехал сюда, памятуя о щедрости русских царей, чтобы заработать и вернуться в Европу. Но если ему удастся стать настоящим другом царя… К чему возвращаться домой, чтобы быть одним из многих, если здесь можно стать если не первым, то уж точно вторым. Так что он верен царевичу. И будет верен до конца, дорожа его дружбой.
– Ничего не понимаю. Но как же тогда?.. – Марио сделал неопределенный жест.
– Мы используем его втемную, – легонько пожав плечами, ответил посол. – Нужно только вложить в голову де Вержи правильные мысли. И это не так чтобы трудно. Веря же в свою правоту, он заставит поверить и царевича. Вот и все.
– И какой тут интерес у иезуитов?
– На данном этапе они хотят всерьез закрепиться в Московии. И для начала добиться разрешения на создание в Немецкой слободе коллегиума[4]. И мысль о том, что в Москве должно быть учебное заведение, общепризнанное в Европе, уже вкладывается в голову цесаревича. О дальнейших планах братьев мне ничего не известно. Но уверен, что они есть. Причем с дальней перспективой. У иезуитов простых путей нет в принципе. Так что выздоравливай, необходимо доделать работу.
– Можешь в этом не сомневаться, – задорно подмигнув, заверил итальянец.
Не сказать, что Ирина Васильевна не думала о тех, кто покушался на ее жизнь и едва не убил ее фаворитку. Разумеется, Хованская не царица и даже не цесаревна, а великая княгиня, то есть лицо, уже отринутое от трона. Но кто сказал, что фаворитов и фавориток могут иметь только царствующие особы? Ведь это всего лишь выделение кого-то в общем ряду.
Вот и великая княгиня выделила молодую и преданную девушку из бедного дворянского рода. До вчерашнего вечера ее преданность, как и преданность ее батюшки, известного московского врача, выражалась в сбережении некоторых тайн из ее личной жизни. Но теперь все изменилось.
Даша без тени сомнений заслонила собой Ирину Васильевну, жертвуя собственной жизнью. Христофор Аркадьевич даже при виде раненой дочери сохранил присутствие духа и ни взглядом, ни жестом не попрекнул великую княгиню за произошедшее. Иной бы обвинил, поминая ее любовные похождения. А вчера она возвращалась с очередного свидания.
Но Рощин был достаточно умен, чтобы понимать, что покушение организовала вовсе не ревнивая супруга. Хованская никогда не крутила романы с женатыми, это первое. А второе – пусть она и не могла претендовать на трон, выйдя замуж за покойного боярича, тем не менее играла видную роль на политической арене Русского царства.
Коль скоро она стала кому-то мешать настолько серьезно, то и покушение могло случиться где угодно. Причем даже при наличии серьезной охраны. И тут уж выбирай. Либо быть подле сильных мира сего, пользуясь их благосклонностью и приобретая некое влияние, но вместе с тем подвергаясь опасности. Либо жить в тиши, безвестии и бедности.
И Рощины сделали свой выбор. Христофор Аркадьевич получил кафедру и лабораторию в медицинской академии, оборудованную по последнему слову современной науки. Даша – возможность удачно выйти замуж и обеспечить свое будущее. К тому же у нее есть два старших брата, которые не пошли по стопам родителя, а поступили на службу и имели серьезные перспективы роста.
Несмотря на то что ее люди сейчас вовсю разыскивали злоумышленника, Ирина Васильевна была вынуждена заниматься совершенно иным делом. А именно находилась в рабочем кабинете царя в Кремлевском дворце и вместе с ним принимала экзамен у своего племянника, который, как ни странно, добился за последнее время серьезных успехов.
Мальчик был достаточно одарен, и науки ему давались легко. Вот только желания изучать их у него не наблюдалось. Профессора Московского университета устали бороться с его леностью. А тут… Николая словно подменили.
– Что скажете, Степан Андреевич? – обернувшись к Сытину, известному во всем мире математику и профессору Московского университета, спросил самодержец.
Именно самодержец. Вот уж чего удалось добиться Рюриковичам, так это упрочения самодержавия в Русском царстве. Государь крепко удерживал власть в стране, подмяв под себя как знать, так и церковь. Оставалось с умом распорядиться этой самой властью. Но… При всем при том, что Дмитрий Первый был не лишен прозорливости, для этого ему все же недоставало воли. Самой малости. Но все же.
– Ну что я могу сказать, государь. Несомненно, за последние полгода цесаревич серьезно продвинулся вперед. Конечно, при наличии более образованных преподавателей успехи могли бы быть и более значимыми. Но они все же впечатляют. Прими мои поздравления, Николай Дмитриевич, сумел ты меня удивить.
– И еще удивлю, Степан Андреевич, – бросив мимолетный горделивый взгляд на стоявшего чуть позади и в стороне полковника в зеленом мундире на европейский манер, заверил подросток.
– И чем же, если не секрет? – полюбопытствовал профессор.
– Я хочу серьезно изучать кораблестроение, а это никак невозможно без математики.
– Хм. Смею тебя заверить, Николай Дмитриевич, что для этого потребно изучать не одну лишь математику.
– Я знаю, – с самым серьезным видом кивнул подросток, а потом перевел взгляд на царя. – Батюшка, я стал совсем по-другому смотреть на науки, от которых, вижу теперь, проистекает польза великая. Вот словно прозрел.
– Верю, сынок. И замечаю. Что меня очень радует. Ладно. Будем считать экзамен завершенным. Николай, я очень доволен. Надеюсь, ты и дальше будешь меня радовать. Причем не только в науках, но и в других областях.
– Конечно, батюшка, ведь правителю не стать великим, коль скоро он не ведает творящегося в мире.
– Иди уж, великий, – с довольной улыбкой произнес царь, подкрепляя свои слова взмахом руки.
Цесаревич поспешил удалиться в сопровождении полковника и профессора. И судя по тому, как этот худощавый юноша среднего роста в буквальном смысле слова надвинулся на ученого, тому предстоит выдержать некое сражение. Николая вдруг обуял голод познания, и, похоже, он намеревался его утолить. Причем в своей обычной манере, нахрапом, сметая все на своем пути и впитывая то, до чего сумеет дотянуться. Есть у него такая черта.
– Ну, что скажешь, сестрица? – едва закрылась дверь, поинтересовался царь.
При этом из него словно выдернули стержень. Он как-то сразу осунулся, разве что цвет лица остался прежним. Впрочем, ничего удивительного, коль скоро на нем добрый слой пудры. Дмитрий Первый был болен. Причина и природа болезни пока оставались неизвестными. Лучшие медицинские умы не могли понять, что происходит с государем. Но факт оставался фактом: болезнь медленно, но верно подтачивала его силы, приближая неизбежный конец.
– А что тут скажешь, Дмитрий. Твоя правда. Коленька за ум взялся и в науку вгрызся, как голодный в краюху хлеба.
– Во-от. А ты говорила «иноземец, иноземец», – передразнивая ее, произнес царь. – А оно вишь как вышло. Этот де Вержи как нельзя кстати свалился.
– Верно. И мальца к себе привязывает всеми доступными способами, – вовсе не разделяя благодушного настроения старшего брата, отозвалась Ирина. – Платье на Коле немецкое, разве что парик дурацкий не напялил. Но зато уже начал отпускать волосы на европейский манер. Скоро в хвост забирать станет, как девка какая. Из Немецкой слободы, считай, не вылезает. И все-то ему там нравится да пригожим видится. Часами готов внимать о том, как в тех Европах все обустроено. А паче всего в Новом Свете. А уж байками о разбойниках морских так и вовсе заслушивается. Пару раз, случилось, не одернул тех, кто в его присутствии поминал «русских варваров». Пусть и говорили те о мужичье. Но ить подданные, православные. Вот ведь какое дело. Девку под Колю подсунули, чтобы слаще ему среди немцев было. А еще эти корабли. Ведь через них он к наукам потянулся. И как бы беда именно отсюда и не пришла.
– Ох, Ириша, вот как погляжу я на тебя, так столько жути понагнала, прямо страх берет, – покачав головой, не без иронии заговорил царь.
Покряхтел, устраиваясь поудобнее. Сестра тут же поспешила ему помочь. Тяжко братцу. Но тот недовольно покосился в ее сторону. Благодарно кивнул и сам же придал телу нужное положение. Больше всего на свете его сейчас злила беспомощность, и он всячески ей сопротивлялся, пусть и выходило не всегда.
– Платье немецкое? Так на себя посмотри. Во что одета?
– Я огульно европейцам не подражаю, беру только то, что удобно.
– Ну так и Николаю удобно в европейском платье. Парик же этот вшивый на себя не напялил. Вот гляжу я на тебя и диву даюсь. Вроде и не цепляешься за седину далекую, но Коле отчего-то крылышки все время норовишь укоротить. Немцы? Ну так еще прадед наш, Грозный, заложил первую Немецкую слободу. Чай, не был дурнем-то. И мы ой как много почерпнули у европейских народов. И нам еще есть чему поучиться. Корабли? – Дмитрий Первый безошибочно указал рукой в нужную сторону и выпалил: – Море по сию пору зовется Русским, а русские на его берегу только рабами и появляются. И как на том море встать, коли корабли не строить? Мы уж трижды Крым воевали, и снова воевать придется. Потому как мало что выход к морю нужен, так еще и татары все время набегами своими земли наши разоряют.
– Да беда-то не в учении. Поучиться никогда не грех. И к морю выход нужен, торговлишку вести. И с татарами решать надо. Но ить он все на немецкий манер норовит перекроить. А немцы те… У себя в Европах они, может, и собачатся. Да только тут все дружно держатся. И варвары для них не мужичье, а все мы.
– И что? Гнать всех?
– К чему же гнать? Я такой глупости не говорю. Но вот оградить слегка от иноземцев цесаревича нужно.
– Ну так и ограждай. Чай, он тебя поболее иных любит и слушает. А что до девки… Что же ты, сестрица, не озаботилась, раз уж видишь такое дело? Сама-то, поди, не забываешь любовников менять.
– Дмитрий…
– Молчи уж, – отмахнулся царь. – Не одной тебе доносят о всяком-разном. И я сейчас корю тебя не за твои шалости, а за то, что коли видишь корень зла, отчего сама не упредила?
– Прости, братец. Признаться, хотела, но поначалу подумала – не ко времени. А там уж Колю этот де Вержи в оборотку взял. И охнуть не успела.
– Меньше по чужим постелям скачи, так и успевать будешь. И не зыркай на меня. Не зыркай. Я ить тебя, сестрица, никогда ни о чем не просил. Ты сама в ярмо влезла. Ну а коли так, то и делать все надобно на совесть или вовсе не браться. Не убедила ты меня, Ириша. Пока от этого полковника для Николая одна польза. А что до того, что сынок уж больно сильно посматривает на Европу… Я ить тебе не мешаю. Вправляй ему мозги. Я уж как могу стараюсь, да, видно, все без толку. Меня-то он слушает, но вот слышит ли? Ты же дело иное. Ладно, иди уж, – скривившись от боли и вновь прилаживая поудобнее многострадальное тело, закончил разговор царь.
– Плохо тебе, братец? – с искренней заботой подхватилась Ирина, бросаясь к Дмитрию.
– Да иди, говорю, маета. Не твоя забота с хворобой разбираться, – огрызнулся он, вновь озлившись на болезнь.
Де Вержи примерно представлял, о чем сейчас может говорить великая княгиня Хованская. Для него это не было тайной за семью печатями. Но он не опасался этого. Пока он дружен с наследником престола, ему ничто не угрожало. Как бы ни была Ирина Васильевна настроена против иноземцев, открыто противиться племяннику она не станет. Не глупа. Понимает, что собой представляет цесаревич.
А после сегодняшней аудиенции плюсом к хорошему отношению со стороны цесаревича стало еще и благоприятное впечатление, произведенное на царя. Как бились с наследником, стараясь пробудить в нем интерес к наукам, одному богу известно. И тут вдруг нашелся тот, кто подобрал к нему ключик. А тут всего-то нужно было нащупать тему, вызывающую интерес у Николая. Корабли с овевающей их романтикой. Различные игрушки и станки, полные секретов механики. Дальше только поспевай.
Конечно, будь великая княгиня злопамятна, де Вержи несдобровать бы. Но при всей своей жесткости Хованская не отличалась мстительностью или коварством, как, впрочем, и всепрощением. Так что полковнику бояться нечего. Разве что придется выдержать борьбу за внимание наследника. Пусть и не кровавую, но весьма серьезную. Но тут уж ничего не поделаешь.
– Николя, ты обратил внимание, как на меня посмотрела твоя тетка Ирина? – с мягким французским акцентом произнес полковник, едва они оказались в личных покоях цесаревича.
– По-моему, весьма равнодушно, – пожимая плечами и проходя к столу у высокого окна, произнес подросток.
– Вот именно. И эта холодность не была естественной. Хотя бы потому, что она ей не свойственна.
– Ты это о чем? – со звучным шлепком опустив на стол стопку бумаг, которые он нес в руках, вскинулся цесаревич.
Нужно быть слепоглухим, чтобы не знать, о чем шепчутся все придворные. Да и по Москве слухи ходили. Шила-то в мешке не утаишь. Вот и о любвеобильности его тетушки болтали всякое. Правда, не без опаски посматривая по сторонам. Не приведи господь услышит кто посторонний.
Николай понимал, что далеко не все правда и на деле у тетки Ирины любовников куда меньше, чем приписывает ей молва. Но в том, что дыма без огня не бывает, не сомневался. Как замечал и потуги многих придворных обратить на себя ее внимание. И среди этих претендентов хватало иноземцев, которых она неизменно игнорировала. Уж не из таких ли Гастон?
– Я о том, что великая княгиня явно не благоволит нам, европейцам. А тут была просто холодна, словно ничего и не происходит, – ничуть не смутившись, совершенно спокойно ответил француз.
Ага. Выходит, все предположения Николая – всего лишь плод воспаленного воображения. Вот и ладно. Очень уж не хотелось бы выговаривать де Вержи. Николай искренне дорожил дружбой старшего товарища, который был достаточно образован, успел повидать мир и даже побывать в Вест-Индии, а еще прошел через горнило войны и своей шпагой завоевал право командовать полком.
Впрочем, справедливости ради нужно заметить, что цесаревич не так уж сильно ошибался, предполагая потуги своего новоявленного друга. Де Вержи не был бы французом, если бы не попытался добиться благосклонности веселой и весьма влиятельной вдовы. И только потерпев неудачу в варианте, который считал беспроигрышным, обратил свои усилия на Николая. Признаться, без особого энтузиазма, но неожиданно удачно.
– Ты не прав, Гастон. Тетушка, может, и не благоволит иноземцам, но всегда готова учиться у европейцев. Впрочем, как и у выходцев с Востока. Она вообще говорит, что не имеет значения, где черпать знания, потому что они бесценны. И потом посмотри, как она одевается. Многое в ее туалете взято от европейцев.
– Возможно, цесаревич. Но, признаться, у меня сложилось такое впечатление, что если она захочет, то может совершить что угодно. Сжечь Немецкую слободу, захватить трон. И клянусь, у нее для этого есть все. Популярность в народе, преданность стрельцов, круглый год находящихся на службе и подчиняющихся ее свекру…
– Гастон, – резко оборвал друга Николай, – тетка Ирина была близкой подругой моей матушки. И когда та умерла, давая жизнь мне, заменила ее. Заменила полностью. Она вскормила меня своей грудью, потеряв в то же время своего первенца. Именно она была моей кормилицей, пусть я того самолично и не помню. И еще. Об этом никто не говорит. Батюшка и тетушка запрещают о том поминать. А теперь и я запрещу говорить тебе. Четыре года назад я заболел черной оспой. Да-да, не смотри на меня так. Все знали, что я болен, но чем именно, никому не говорилось, чтобы не было паники. О том знали только четверо. Тетушка сама, добровольно, отправилась со мной в карантин. Потому что мне было страшно, и я просил ее не оставлять меня. И это-то я помню отлично. Помню, как мне было плохо, как я изнывал от болезни и страха. Помню, как она, презирая болезнь, прижимала меня к своей груди и успокаивала. И если на моем теле осталось лишь несколько небольших отметин, то это только ее молитвами.
– Но-о… – удивленно протянул француз.
– Хворь обошла ее стороной, – подняв руку, остановил его Николай. – Но не это главное. Ты пока только клянешься мне в дружбе или искренне хочешь стать другом. Она же однажды уже сделала шаг, чтобы ради меня принять мучительную и страшную смерть. Вспомни этот наш разговор, когда в следующий раз захочешь сделать намек, подобный сегодняшнему.
– Николай Дмитриевич, поверь, я…
– Гастон, – чуть возвысив голос и метнув в собеседника бешеный взгляд, буквально прорычал подросток.
– Сначала выслушай, Николя, – вовсе не собирался отступать де Вержи.
– Говори, – медленно кивая, выдавил из себя цесаревич, похожий на грозовую тучу.
– Я завел этот разговор, вовсе не желая очернить имя великой княгини. Я просто озвучил то простое обстоятельство, что ты фактически один. Ты готовишь себя к великим свершениям, хочешь начать коренные реформы, но у тебя нет соратников. Если ты захочешь править так, как правит твой батюшка, тогда все в порядке. Ты унаследуешь власть, займешь московский престол и продолжишь дело своих предков. Московия же останется все тем же болотом.
– Ты сейчас говоришь о Русском царстве, Гастон.
– Я знаю, о чем я говорю, цесаревич, – продолжал гнуть свое француз. – Сколько раз твои предки пытались устранить опасность, исходящую от Крымского ханства? И сколько раз в этом преуспели? А все потому, что прежняя армия, даже с полками нового строя, для этого не годится. Нужно создавать новую армию. Нужно строить флот и завоевывать право для русских купцов торговать на берегах Русского моря. С кем ты это собираешься делать? С боярами, которые не желают поднять с лавок свои седалища? Да если бы не твой батюшка со своим запретом на деревянное строительство в Москве, то она и сегодня бы ничем не походила на европейские города.
– Так о чем ты толкуешь? Где мне брать соратников? – ничего не понимая, заинтересованно спросил Николай.
Конец ознакомительного фрагмента.