Глава 2
Молодой стрелец
Уже готовый раскаленный клинок с шипением опустился в узкую и высокую емкость с маслом. Вокруг него тут же заплясали языки пламени. Наконец он погрузился в масло по самый срез рукояти, и языки пламени начали лизать парусиновые перчатки. Смысла и дальше медлить уже нет никакого, а вот подпалить перчатки очень даже можно. Поэтому кузнец поспешил выпустить практически готовую саблю и накрыть емкость крышкой.
– Ну что, сынок, вроде получилось, – утирая пот со лба и добавляя тем самым разводы копоти, произнес дюжий мужик с окладистой бородой.
– Ну, конечно, получилось, батя, – уверенно ответил крепкий парень.
Отблески пламени горна плясали на мокром мускулистом торсе, частично скрытом кожаным фартуком.
Не косая сажень в плечах. Но и не малец какой. А с годами обещает превратиться в дюжего мужика, не обделенного силушкой. Это заметно уже сейчас. Не всякому по силам весь день махать молотом. Не то чтобы без перерывов, но все же. Взгляни со спины, и сразу же надбавишь с пяток лет, а то и поболее. Но стоит заглянуть в его лицо, как тут же становится ясно, что это всего лишь юнец. А кто еще-то, коль скоро над верхней губой едва только пробивается светлый пушок?
– Конечно, – передразнил его отец. – А ну как не вышло у меня ничего?
– Да все получилось, батя. Не сомневайся даже.
– Ох, Ванька, гляжу я на тебя да думаю, и в кого ты такой уродился? А главное, откуда все и взялось?
– Да говорю же, в книжке вычитал.
– И где та книжка?
– Бать, а тебе не все равно?
– Ты как с родителем разговариваешь? – с грозным видом надвинулся на сына кузнец.
– Прости, батя, – тут же пошел на попятную парень.
– Гляди у меня, Ванька, вот возьму розги, да так отхожу, что небо с овчинку покажется. А ну сказывай, где та книжка.
– Нет ее, батя.
– Это как это нет?
– А вот так. Был тут один в Немецкой слободе, Фраем звали. Тонуть он как-то начал, а я вынул его из воды. Вот у него я ту книжку и увидел. Попросил почитать. Он дал, потому как благодарен был. А там та наука и была прописана.
– И что же он о том не ведает? У него такое богатство в руках, а он ни в зуб ногой? – с явным недоверием произнес отец.
– Так по-русски писано, – пожал плечами юнец. – А он по-нашему и говорит-то с трудом, а уж читать так и вовсе не умеет.
– И на кой ему тогда та книга?
– Так он собирает древние рукописи и книги. А эта древняя. Еще при Дмитрии Донском писана.
– Складно у тебя получается. И немец тот уехал, и книжку увез, и знания только у тебя остались, – по-прежнему недоверчиво сказал отец.
– И в чем моя вина? – искренне удивился парень.
– А про тот молот, ну, механический, ты тоже в той книжке вычитал? – поинтересовался кузнец.
– Нет, батя. Это я в Немецкой слободе подглядел. И ей-ей, зря ты отказался. Оно таким бы подспорьем обернулось, что ты раза в два быстрее работать смог бы. А то и я тебе подсобил бы, не только молотом размахивая.
– Подсобил бы он. Ты только второй год как всерьез к наковальне подступился. По уму тебе еще не меньше пяти лет молотобойцем да подмастерьем отираться подле мастера. И уж потом поглядим, что из тебя выйдет. Если выйдет. Бывает ведь и всю жизнь в подмастерьях пробавляются, а толку никакого. А что до того молота, так Господом нашим заповедано хлеб свой добывать в труде тяжком. Все эти придумки, чтобы жизнь облегчить, от лукавого. Понял, сопля зеленая?
– Понял, батя, – тихонько вздохнув, ответил парень.
Он давно уже все понял. Ни при чем тут Писание. А вот жадность, или, если хотите, бережливость кузнеца очень даже при деле. На один молот нужно не меньше двух пудов железа, да столько же на наковальню. Меньше никак нельзя. Иначе получится как по интересному месту ладошкой. Да сколько-то понадобится на устройство механизма. Нужны штанги, оси, гвозди, клинья, шпильки. А все это ну никак не меньше еще одного пуда.
Пять пудов железа влетает в пять с половиной рублей. И это притом, что годовое жалованье стрельца – семь. Вот и рассуждает кузнец, что незачем ему терпеть такие траты, коль скоро сынок дорос до полноценного помощника. В то, что благодаря механическому молоту он сможет брать больше заказов, кузнец не верил. Ерунда все это. Молот – он и есть молот. Не ленись, вот и будут заработки.
Ивану оставалось лишь зубами скрипеть. И было отчего. Этот клинок у них уже второй. Первый же, пусть и в простых ножнах да с обычной рукоятью из деревянных накладок, обмотанных кожаной тесьмой, продали за восемьдесят рублей.
Плевать на изукрашенность и самоцветы. Все это пыль в глаза. Булат сам по себе дорогой товар. Даже просто слиток весом в один фунт можно продать за двадцать рублей. А на саблю уходило три фунта. Ну и двадцатка набегает за работу. Знатно? Ну так если взяться за ту сталь без головы, то на выходе легко получить дерьмо на палочке. Так что работа того стоит.
Вот и выходит, что деньги у отца есть. И на такой доход он ну никак не мог рассчитывать. Хорошо как за год в кузнице ему удавалось заработать десять рублей. Что греха таить, кузнецом он был посредственным. Все же полностью отдаваться этому ремеслу у него не получалось, потому как оно у него побочное.
Стрельцам позволялось заниматься различными ремеслами в неслужебное время. А его у них не так чтобы и много. Раз в четыре дня стрельцы неизменно заступали в стражу и патрулировали улицы Москвы. Два раза в неделю проходили учебу на тренировочном поле. Летом, дважды по две недели, участвовали в маневрах. А если часть полка уходила в поход, так оставшимся и вовсе жизнь медом не казалась, потому как в нарядах сменяли друг дружку, поджидая возвращения остальных.
Другой бы кузнец с таких заработков уж давно ноги протянул бы, потому как налог за подворье уплати, за кузницу отдай, да еще какой налог учудят, на постройку там храма или крепости какой. Иль, не приведи Господь, война случится, так на поход отстегни. Да мало ли. И что останется? Вот то-то и оно. Оно, конечно, на жизнь все одно хватало бы: если на службу не отвлекаться, то и заказов можно брать побольше. Но до знатных кузнецов отцу ой как далеко.
И тут такое счастье. После того как прошлой зимой на голову парнишки свалилась огромная сосулька с крыши храма, его словно подменили. Нет, поначалу-то долго болел, думали, уж не поднимется. Даже соборовали. А он ничего, выкарабкался. И как будто без последствий.
Н-да. Вообще-то не словно подменили, а именно что подменили. Последнее, что помнил из своей прошлой жизни Рогозин Иван Степанович, – это несущееся ему навстречу лобовое стекло «Приоры» и стук об него собственного черепа. Дальше темнота.
Очнулся он уже в чужом теле и в совершенно ином мире. Поначалу-то все больше полагал, что находится в беспамятстве и это просто бред. Вот только уж больно реалистичный получился бред. Слишком реалистичный. Хорошо еще хоть психика была подготовлена. Спасибо фантастам из современности и его увлечению новоявленным течением в литературе.
Словом, бред это или нет, Иван решил просто жить, а там вырвут его врачи из комы – и ладно. Окажется все по-настоящему, тем более нечего сидеть истуканом и ждать манны небесной.
Перво-наперво задумал разобраться с телом, в которое угодил. И ничего не понял. Он сохранил свою прежнюю память, хотя прежние навыки пришлось осваивать заново. Да он даже ручку нормально держать не мог! Моторика движений совершенно другая. Да и нет тут ручек. Вместо них перья. И его предшественник едва мог читать по слогам, а писать так и вовсе не любил.
Самого Карпова Ивана Архиповича, прежнего владельца тела, он совершенно не ощущал. Память его присутствовала. Иван мог ею пользоваться на уровне какой-то библиотеки. Сами по себе какие-либо события в его голове не всплывали. Но стоило, к примеру, посмотреть на какой-нибудь дом, колоду, колодец, да просто заступ, как тут же начинали выплескиваться все воспоминания, связанные с данным объектом. Лучше бы он обладал подобной способностью относительно собственной памяти. Ан нет. Она осталась прежней. То есть как у обычного человека – тут помню, тут не помню, а вот тут нужно поднапрячься… блин, нет, не помню.
Итак, он оказался в теле сына стрельца Дмитриевского полка московского стрелецкого войска, по совместительству кузнеца. Ремесла среди стрельцов – дело вполне обычное. Оно вроде и жалованье, и хлебное довольствие, и освобождение от податей, и одежка от казны. А все одно не так чтобы сильно много получается. Нет, если одному или с женкой, то вроде и ничего. Но когда детишки по лавкам, то уже тяжко. Вот и пробавляются стрельцы разными промыслами.
Недолго думая Иван решил быстренько поправить материальное положение семьи. С одной стороны, он этих людей не считал родными. Мало того, батюшка по имени Архип, мужик жадный, злой и завистливый, ему категорически не нравился. Матушка, женщина сердобольная, тихая и ласковая, конечно, Ивану импонировала, но все одно была чужой. Две младшие сестренки и братишка… Ну дети и дети. Разве что Митька все время заглядывал старшему в рот и норовил прицепиться хвостиком.
И тем не менее никуда от семьи он деться не мог. Сбежать? Ну-ну. Далеко ли? Нет, если там собрался податься в тати какие, то милости просим. При его способностях, образе мышления и методах местных блюстителей закона он вполне сможет оставаться на воле сколь угодно долго. Вот только разбойничать не по нему. А по-другому – изловят без документов, и привет. В лучшем случае окажешься крепостным, в худшем – угодишь на каторгу. Есть здесь такой опыт, и труд каторжный очень даже распространен.
Словом, коль скоро оказался прикован к семье, значит, нужно повышать ее благосостояние. Однако все его попытки нарывались на глухую стену непонимания со стороны отца. Хотел было воспользоваться кузницей…
Н-да. Неправильное решение. Архип рассудил по-своему и приставил сынка к молоту, мол, коли оклемался, начинай помогать. Ну да, прежний Иван у отца был за молотобойца. Не в полную силу, все же мог бы и надорваться, но уже работал. Хотя чему тут удивляться. Здесь вообще взрослеют рано.
Наконец он осмелился действовать тайком. И нацелился ни много ни мало на получение литого булата. Все вышло случайно. Увязался за отцом в Немецкую слободу на литейный двор. Отец с десятком, по служебной надобности, а он из простого любопытства. Вот там-то Иван и заприметил графит, который использовали для формовки отливок. А ведь он же используется и для получения булата по методу Аносова.
Причем его не только в сам сплав нужно добавлять, но и тигель с его же помощью изготавливается. Обычная глина попросту не выдерживает нужной температуры, до которой разогревается сплав.
Раздобыл тот графит Иван самым что ни на есть преступным путем. Попросту украл. Ну как «попросту». Пришлось потрудиться и попотеть как от страха, так и от тяжести уворованного. Но все же управился.
Вместе с друзьями по детским играм оборудовали в лесном овраге небольшую мастерскую. Помучились, обустраивая простейшую тигельную печь. И вообще работать получалось урывками, да еще практически без инструментов.
Добыть исходный металл также получилось лишь воровством. Причем не у отца. Понадобилась оружейная сталь, а у Архипа таковой не водилось. Не того полета мастер. Разве что его трофейные сабля, кинжал да тесак. Но с этим лучше не связываться. Как говорится, не воруй где живешь. Вот и пришлось навестить Бронную слободу. Ох и натерпелся же он страху! Вот когда лазил к англичанам, так страшно не было, как тут. Ну да справился.
Дальше все как учили и как не раз делал. Еще там. В прошлой жизни. Так что никаких проб и ошибок. Разумеется, качество стали, чистота графита – все это оказывает свое влияние. Но все же срослось как надо, и на выходе получился слиток булатной стали весом около двух кило.
Вот тут-то Ивану пришлось пуститься на хитрость и умыкнуть-таки из отцовской кузницы инструмент, когда тот ушел на дежурство. На время, само собой. С горем пополам вместе с товарищами они раскатали слиток в полосу, из которой потом нарезали заготовок на шесть ножей. С одной стороны, сабля она как бы и предпочтительнее, и вышла бы дороже. Но с другой – поди ее еще продай. Не исключен вариант, что обвинят в краже, да еще и привлекут по суду.
Собственно, именно ради того, чтобы легализоваться, Иван и решил научить Архипа лить и ковать булат. А что? Батя кует булатные клинки, сынок торгует, да еще и цену не дерет. Ясное дело, умыкнул у отца. Но ведь это его трудности. Вот и выковывает Иван свои ножи втайне да втихую. От греха подальше. Для чего ему это? Так ведь не видел он себя и дальше в этой семье. Лишь дождется момента, чтобы можно будет вылететь из гнезда, так только его и видели.
Первую саблю сын отковал сам. Понятное дело, пришлось батю уговаривать, чуть ли не умолять поверить ему. В результате жадность все же взяла верх и Архип согласился. Провели плавку. И не сказать, что кузнец с легким сердцем взирал на то, как сынок обращается с дорогой оружейной сталью, купленной за кровные, и с графитом, за который также было плачено звонкой монетой.
Вот так вот. Вроде хочется заполучить и продать дорогой товар. Однако страсть как жалко уже потраченных денег. Пусть даже прибыль обещает многократно перекрыть расходы.
Но все вышло так, как надо. Причем настолько, что Архип даже забыл удивиться тому, как ловко у Ивана получалось обращаться с металлом. А тот ворочал раскаленную болванку со знанием дела. Да и при дальнейшей обработке клинка проявил как знания, так и ловкость.
Первый клинок пристроили с солидным прибытком. И вот теперь настал черед ковать отцу. У него получалось не так ловко, как у сына, но все же долгая практика обращения с горячим металлом не могла пройти просто так. Подумаешь, никогда не был оружейником. Основные навыки в него вбиты намертво. Тут главное – не запороть сталь и придать какую-никакую форму. Остальное можно уже довести с помощью точила и полировки…
– Ну как, сынок? – достав клинок из емкости с маслом, спросил отец.
– Нормально, батя. Теперь нужно разогреть и опустить, а там и за чистовую обработку можно браться.
– Ишь каков. Отца поучаешь.
– Прости, батя.
– Да чего уж. Учиться оно никогда не грех.
Угу. Оно вроде как и не грех. А с другой стороны, получается, что яйца курицу учат. Неудобно мужику.
– Бать, ты иди, а я тут сам. Прогрею и подержу в печи.
– Не годится. Пусть клинок обождет меня. Сам все сделаю. Чтобы накрепко науку усвоить.
– Ясно.
– Ладно. На сегодня все. Мне еще пару часиков поспать, да в ночь в наряд.
– Бать, а можно я тут еще постучу?
– Чего это ты удумал? Да и стемнеет уж скоро. Хватит уголь попусту жечь. Он, чай, денег стоит. Да и масло в светильниках не бесплатное. Давай сбирайся. Нечего тут одному делать. Вон лучше иди на гулянье. На санях покатайтесь. Уж весна, глядишь, скоро и снега-то не останется.
Ну а что тут поделаешь. Не больно-то воспротивишься. По всем законам Иван сейчас во власти родителя. Убить он сына, конечно, не может. Тут же под судом окажется. Но вот избить, в том числе до инвалидности, очень даже имеет право. А доведись сыну на отца поднять руку, так тут не просто общество надвинется, на этот счет еще и закон имеется, и придется нерадивому сыночку отвечать по всей строгости.
Обмылся, привел себя в порядок, да и подался на гулянье. И вернется только глубоко за полночь. А еще за это время, как стемнеет, опять с ребятами проникнет в мастерскую и умыкнет на время инструменты. Чтобы поработать в импровизированной лесной кузнице. К слову сказать, три ножа уже полностью были готовы. Бог даст, к завтрашнему вечеру закончит и четвертый. Останется только рукоять приладить…
Как и ожидалось, выспаться не получилось. Ну не любил Архип ночные бдения. Да еще и в наряде придется провести время до следующего вечера, пока их не сменит другой десяток. Он с куда большим удовольствием продолжил бы работу над клинком. Удачный опыт сына не давал покоя. Хотелось как можно быстрее заполучить положительный результат. Только положительный. Иначе и быть не могло. Ну да тут ничего не поделаешь. Придется обождать. Служба.
Когда Архип вошел во двор приказной избы полка, то два десятка, заступающие в наряд, уже практически полностью собрались. Стрельцы в свете факелов сбивались кучками. Те, что постарше, вели степенную беседу, молодые балагурили да подтрунивали друг над другом.
Архип повел плечами. Ветер начал подниматься. Оно вроде и середина марта, и в то же время весной пока не пахнет. Нет, капель уже началась, вот только сегодня в ночь, пожалуй, завьюжит. Тут уж и подбитый мехом кафтан не больно-то поможет. Убрал с плеча пищаль и, взяв ее на изгиб локтя, направился к своим дружкам.
– Архип Алексеевич, ты-то мне и надобен, – заприметив Карпова, окликнул его полусотенный, стоявший на освещенном слюдяным фонарем крыльце.
– Ну так вот он я, Савелий Петрович, коли нужен, – удивляясь тому, сколь требовательно прозвучал голос начальника, отозвался стрелец.
Хм. А что это рядом с ним стоит десятник Карпова? Да еще и искоса поглядывает на своего подчиненного. Они вместе не в один поход хаживали. Да было дело друг друга из беды выручали. А тут глядит так, словно Архип в чем-то провинился.
– А скажи, друг любезный, ты когда собирался доложиться, что в послаблениях податных более не нуждаешься? – когда стрелец подошел поближе к крыльцу, поинтересовался полусотенный.
– К чему это ты? – недоуменно посмотрел на него Карпов.
Пусть он пока и не понял, в чем суть, но сумма, которую потребно выложить казне в случае лишения льгот, сложилась сразу. Нехорошая сумма, надо сказать. Кругленькая такая. Только за подворье восемь с половиной рублей, да за кузницу десять. А там еще и пятую деньгу[1] – ежегодный налог. Это же страшно подумать, какие деньги!
– А я это к тому, что ты указ о стрелецкой службе хорошо помнишь? Что там сказано об отхожих промыслах? – И сам тут же процитировал по памяти: – «Буде стрелец побочного доходу в году имеет более двадцати рублев, то послаблений ему не положено, и взимать с него налог, как с посадского люда».
– Да как же так-то? – растерялся Архип.
– А вот так, – припечатал полусотенный. – У стрельца на первом месте служба должна быть, а не его мошна да подворье. И дабы служивый народ не больно-то увлекался отхожими промыслами, установлена царем-батюшкой эдакая грань. И нам, лицам начальствующим, наказано за тем надзирать. Тебе же, Архип, самому надлежало сообщить о своих прибылях. И попомни мои слова, коли не твои прошлые боевые заслуги, поплатился бы ты по полной.
– А может… – с надеждой начал было стрелец.
– Не может, – резко оборвал его полусотенный. – Мне неприятности без надобности. Иди к дьяку, у него уж бумага заготовлена. Да послезавтра явишься с деньгой и все до копейки уплатишь в казну.
В каждой слободке имелись свои головы с приказными избами и дьяками. Жители улиц выбирали старосту. Они-то все вместе и ведали делами в слободке, взимали налоговые сборы, пошлины и держали ответ перед властью. В стрелецких слободках всем этим ведало воинское начальство.
Податные дворы имелись даже здесь. Вдовы ведь не выселялись из домов, являясь полноправными хозяйками. При желании могли и продать домовладение. За павшего супруга им даже ежегодно выплачивалось двадцать две копейки. Конечно, пока они жили в стрелецких или солдатских слободках. Потому как в иных местах за тем надзирать уже было некому.
А вот таких подворий, к коим причислили Архипа, в их слободке он не упомнит. Не выходило как-то у стрельцов зарабатывать так уж много. Ну или не выпячивались, все тишком да бочком. Но ты попробуй не выделись, коли торгуешь булатный клинок. Ладно бы войско из похода вернулось. Тогда никто и не глянул бы. То ведь не заработок, а военный трофей.
Дьяк изучающе посмотрел на стрельца. Спросил, где это он выведал секрет булата и когда успел превратиться в знатного кузнеца. В ответ получил только злой взгляд. Фыркнул да положил перед служивым исписанный лист бумаги. Вроде все верно. Но…
– Фрол Емельянович, ты человек ученый. Присоветуй что умное, – вдруг спохватился стрелец.
Ясное дело, что дьяку не с руки советы раздавать, да еще и при таком-то обращении. И вообще, за науку платить надо. Вот об этом он и сказал своим весьма выразительным взглядом, не произнеся ни слова.
– Уж не взыщи. Понимание имей, меня ить как мешком по голове с порога, – выкладывая перед дьяком рубль, произнес стрелец.
Ну не может дьяк не присоветовать чего-то дельного. Иначе смотрел бы как угодно, но не с таким видом, словно хотел сказать: «Уж я-то знаю, но не скажу».
– Ваньке твоему сколько уже? – смахнув серебряную монету, спросил дьяк.
– Осьмнадцать зим стукнуло.
– Значит, можешь уже записать в стрельцы.
– Так ведь у нас полный полк, – непонимающе выдал стрелец.
– Архип, ты головой-то подумай. Секрет булата тебе ведом. Стало быть, заработать можешь куда поболее, чем на службе, даже со всеми податями. Так к чему тебе и далее лямку тянуть? Все так делают, когда хотят уйти на покой, записывают вместо себя сыновей.
Это так. Служба что стрелецкая, что солдатская – она пожизненная. Даже глубокие старцы служат. Правда, в походы не хаживают, а все больше в качестве городской стражи. Вот только Архип-то все еще в силах.
– Я гляжу, ты ничего не понял, – вздохнул дьяк. – Ладно, поясню. Как сына запишешь, так станешь обычным податным кузнецом. Но Ванька твой в стрельцах значиться будет, службу станет нести да проживать с тобой на одном подворье. Теперь понял?
– Нет, – затряс головой Архип.
– Так ведь ему-то льгота положена, а стало быть, и усадьба твоя подати не подлежит. Кузница – то иное, но и так в год восемь с полтиной рублей сбережешь. Жалованье, хлебное довольствие да сукно для платья на этот год ты еще не получал. А потому все гладко пройдет, без сучка и задоринки.
– О как! – тут же обрадовался кузнец. – Спаси тя Христос, Фрол Емельянович.
– Иди уж. Сейчас сотник на развод выйдет.
– Ага. Пошел.
Стрелец поспешил убраться. Оно вроде как и служить осталось недолго, и в то же время взыскания ему ни к чему. А то ведь можно и в острожек попасть. Имелся у них при приказной таковой, куда устраивали всяких провинившихся, буйных да пойманных татей. Кого для вразумления, а кого только по первых порах, чтобы потом передать в Разбойный приказ.
Дежурство, как и большинство из них, прошло тихо. Даже буянов не попалось. Да и чему удивляться, коль всю ночь и день вьюжило. Ну и кому вздумается в такую погоду шляться по улицам? Разве что татям. Но в патрулируемых ими кварталах Стрелецкой и Огородной слобод было тихо. Вот и ладно. Обидно лишь, что когда дело подошло к смене, так сразу же и ветер утих.
Наутро, ничего не объясняя сыну, Архип велел ему собираться и повел в приказную избу. До обеда полковник всяко-разно будет на месте. Иначе никак. Он ведь в слободе вместо головы. Кстати, еще с десяток лет назад так и прозывался. Это уж новое веяние пошло на полковников.
– Разреши, Василий Иванович? – Заглядывая в приоткрытую дверь, поинтересовался Архип.
– А-а, Карпов. Заходи, – оторвав взор от бумаги, что была у него в руках, тут же отозвался полковник. – Мне Якимов уже обсказал твое дело. Сына, гляжу, уже привел. Ну что я могу сказать, Бог помощь. Кстати, Архип, нехорошо как-то получается. Булат куешь, а полковнику своему даже не предложил.
– Так я это…
– Нешто подумал, что я не смогу уплатить полной мерой?
– Да что ты, Василий Иванович. Просто оно мне и невдомек было.
– Что невдомек? То, что я восхочу иметь у себя клинок знатный? Или он у тебя не так чтобы и знатный?
– Как это не знатный. Как есть отличный булат.
– Мне сказывали, ты его за полсотни рублей сторговал. Не соврали?
Вот потому и молчал, что цена товара резко упадет до неприлично скромной. Вообще-то даже восемьдесят рублей за такую саблю мало. Сотня, и то не факт. Вот только поди найди того, кто сможет купить по такой цене. Разве что бояре да князья, но тем еще и вид товарный подавай. Да и не всяк любитель этого дела. Оттого и пришлось продать купцу. Тот его облагородит у другого мастера, обрядит в нарядные рукоять и ножны, да задвинет подороже. Булат нынче великая редкость. Все больше дамаск. Но это уж совсем иное.
– Не соврали, Василий Иванович, – скрывая свое разочарование, ответил кузнец.
– А что, еще один готовый имеется? А то я выкуплю.
– В работе. Вскорости готов будет.
– Вот и ладно. Сторговались, выходит?
– Как есть, господин полковник.
Еще бы не сговориться. Полковник ведь может и ход делу дать. А царь-батюшка с фискалами страсть как не любят тех, кто укрывается от податей. И тогда уж наложат такой штраф, что не возрадуешься. Да еще и батогами пройдутся. Э-эх! Надо было сразу и самому. Ну да чего теперь-то.
– Ну что, Иван, рад поди? – обратился к парню полковник Дмитриевский.
– Рад чему? – не понял парень.
Если тому, что батю вот так в наглую нагрели на добрых тридцать рублей, так и не очень. Пусть тот и жаден без меры, но ведь в одном доме проживают, а потому такой потере Иван никак не мог радоваться. Или они о чем-то ином?
– Ты что же, Архип Алексеевич, сыну ничего не сказал?
– А чего ему сказывать, – отмахнулся стрелец. – Всяк млад мечтает о том, чтобы в стрельцах оказаться, о славе да боевых походах.
Че-его-о!!! У Ивана даже слов не нашлось от захлестнувшего его возмущения. Причем это было настолько явственно видно по всему его облику, что отец тут же отвесил ему подзатыльник. Будет он тут свой норов показывать! Он пока никто и звать его никак. Есть отец, вот он и решит, как оно лучше, чему быть, а чему не бывать.
– А как не восхочет сынишка-то? – откинувшись на высокую резную спинку стула, усомнился полковник.
– Как это не восхочет? – искренне удивился Архип. – Ты скажи, Василий Иванович, принимаешь ли парня в полк взамен меня. А уж он-то восхочет, – решительно рубанул отец.
– Принимаю, Архип Алексеевич. Веди парня к дьяку, пусть оформит все надлежащим образом.
– Благодарствую, господин полковник.
Дьяк их уже поджидал. Даже бумаги заранее подготовил. Осталось только подписать. А то как же. Рубль животворящий еще и не на такое способен.
– Держи, Иван, – протянул он парню небольшой лист бумаги. – С этим пройди в амбар да получи полагающееся. Архип Алексеевич, парень тут расписался в получении всей военной справы, так что передашь ему все дома. Да не забудь отдать оба кафтана, парадный и подбитый мехом. На два года дадены, парню еще полтора года дохаживать.
– Не сомневайся, Фрол Емельянович, все передам в лучшем виде.
– Вот и решили. Теперь по оплате. С тебя восемнадцать с полтиной рубликов податей. Церковный сбор на постройку церкви на Грязях в Белом городе пятьдесят копеек. Да на ремонт Мясницкой надвратной башни тридцать копеек. Итого девятнадцать рублей тридцать копеек. Пятую деньгу взыскивают по осени.
– Эка набегает, – едва сдерживая возмущение, произнес кузнец.
– А ты как думал. Податное житие – оно такое. Да не журись, Архип Алексеевич, то с непривычки. А там попривыкнешь. Зато время на службу тратить не надо. Ну и свет в окошке – годовое жалованье в семь рублей Ивану как новичку полагается выплатить сразу и без задолженностей. Подать на подворье также долой. Вот и выходит, что тебе остается уплатить три рубля восемьдесят копеек.
– Хм. Ну, так-то да. Так-то уже и не сильно много выходит. Но все одно изрядно.
– Это да. Кстати, в твоем случае лучше уплатить сразу, без недоимок. А то мало ли как оно все обернется.
– Да понимаю я, – вздохнул Архип. – Только я деньгу-то с собой не взял. Хотел сначала поглядеть, что выходит. Ты после обеда-то на месте будешь?
– Да куда же я денусь.
– Вот я и поднесу после обеда. – Потом обернулся к сыну: – Ванька, как получишь тут все, прямиком домой ступай. Понял?
– Понял, батя.
Вот так вот. Другое время и даже другой мир, а он опять отправляется на службу за себя и за того парня. Ну ладно, за батю. Какая, собственно, разница. Одно дело, когда он сорвался контрактником на вторую чеченскую, и совсем другое – вот так, на всю оставшуюся жизнь или пока не поставишь себе замену. И ведь никакой возможности отвертеться. Он ведь в отцовском доме и семьи своей не имеет, а значит, в полной его власти. Вот если бы он жил отдельно… Ну, батя!
– Ваня, ты вот тут еще распишись.
– А это что?
– Твое годовое жалованье. Не слышал, что ли? Передашь отцу и скажешь, чтобы присовокупил к податям.
– Спасибо, Фрол Емельянович. А может, смилостивитесь да обскажете мне, что тут вообще происходит-то? А то я как дурень хожу да глазами лупаю.
Обсказал. В подробностях и деталях. Даже ответил на некоторые уточняющие вопросы. Нормальный в общем-то дядька. Знает, с кого деньгу срубить, а кому и посочувствовать. Оно ведь как: иной мальчонка спит и видит, как он уходит в поход, в стрелецком кафтане, с пищалью на плече. А вот этот явно и не думал о службе ратной. Пусть и не дрожит как осиновый лист.
– Вот так вот, значит, – сквозь зубы процедил Иван. – Л-ла-адно. Фрол Емельянович, а скажи мне, пожалуйста, я могу поставить себе свой дом?
– Как ты есть теперь стрелец стрелецкого войска, то можешь, конечно. Или поставить, или купить. Только тут дело такое, что на подъемные рассчитывать тебе не приходится. Если бы ты был со стороны, то дело иное. А так ты поставлен взамен родителя, а он в свое время деньгу на обзаведение хозяйством уже получил.
– Но если я съеду, то льгота останется на прежнем дому или переедет вместе со мной?
– С тобой, конечно. Ваня, а ты что такое удумал-то?
– А разве не понятно?
– Да понятно-то оно понятно. Вот только негоже так-то поступать с родителем.
– Ты уж не обессудь, Фрол Емельянович, но батя со мной жар-птицу руками ухватил, так что грех ему на что-либо жаловаться. Еще и в прибытке останется. А вот меня, не спросив, в тягло пожизненное определил, где мне либо всю жизнь служить, либо сыном себя заменять. Ведь иного пути нет?
– Только смерть или увечье, что службе помехой, – подтвердил дьяк. – Ну или братишку младшего выставишь. Но тут уж только с воли Архипа, а он после такого и думать о том не станет.
– Вот и я о том же.
Странное дело, но заменить себя кем-либо сторонним стрельцам было нельзя. Только родной кровиночкой. Возможно, причина крылась в том, что служба в стрелецком войске и впрямь была почетной, все стремились записаться в эти полки. И для стрельцов вот такая замена, между прочим, не тягло какое или наказание, а почетная прерогатива. И со стороны брали лишь в одном случае: если свои же стрельцы не могли поставить замену для восполнения недостатка в людях.
После дьяка посетил амбар, или попросту полковой склад, где получил причитающееся ему сукно да кожу на сапоги. Остальную сбрую должен будет забрать у отца.
От приказной избы тут же завернул к дядьке Антипу, у которого заказал себе новые сапоги. Уговорились об оплате. Взял по-божески. И вовсе не потому, что свой брат стрелец, а потому, что жаль ему мальца. Нечасто встретишь, чтобы при живом и полном сил родителе парнишку записывали на службу. Иное дело, когда тем уж в тягость и дети сами на том настаивают.
Потом посетил вдову Авдотью, что пробавлялась швейным делом и слыла мастерицей не только на Стрелецкую слободу. Ну коль скоро выпала доля служить, не выглядеть же теперь замухрышкой какой. Еще уговорился, что поднесет зимний да парадный кафтаны, чтобы она их перешила по его мерке. Та обещала все поправить, да еще и сделать все скоро, отложив иные дела.
Н-да. Чужие люди с пониманием и жалостью, пусть Ивану она и поперек глотки. А родной родитель из жадности, застившей взор, сынка в солдаты. Ну в стрельцы. Невелика разница. И пусть Иван вообще не воспринимал его как родного человека, потому что у того общего с его отцом вообще ничего не было, Архип-то держал его за сына.
Покончив с этими делами, поспешил на окраину слободы. Там вроде бы продавался один дом, в котором жила вдова Рыбакова. Муж ее сгинул в походе. А тут и сосед овдовел. Смертью местных вообще не удивить. Вот и сошлись. Он со своими тремя мальцами да она с двойным довеском. Сейчас уж тяжелая шестым, общим дитем. Ладно живут. А вот дом хотят продать. Потому как он податный получается, платить же попусту в казну нет никакого желания. Проще новые дома поставить, когда дети полетят из гнезда, чем содержать этот.
Только бы не продали еще. Уж больно он удобно расположен. На самом краю слободы, а огород выходит как раз на ту же речушку, что и отцовское подворье. Все эти грядки да посадки Ивану сто лет не нужны. А вот поставить в огороде мастерскую очень даже можно.
Он вообще серьезно подумывал выпорхнуть из-под отцовского крыла. Даже был готов жениться ради этого. Разве что не хотел на первой встречной-поперечной. А так вот даже и домик присмотрел, и финансовую независимость уже практически подготовил. Ничего страшного, что готовы только четыре ножа из шести. Даже они потянут рублей на восемьдесят, а это огромные деньги по нынешним временам.
Хозяйка выставленного на продажу дома оказалась на месте, как и ее муж. И таки да, дом все еще висит непосильной ношей на их шее. Так что супруги искренне обрадовались, что в этом году придется уплатить только четверть от причитающейся подати. Разве что нужно обязательно посетить приказную избу, оформить сделку да сделать соответствующую запись в амбарной книге.
Но это уж потом, когда будут выплачены все тридцать целковых. А чтобы у хозяев не возникло никаких сомнений, Иван тут же выложил пять рублей аванса, пообещав выплатить остальное в ближайшее время. Ну и еще уплатил бывшей хозяйке две копейки, чтобы она привела дом в порядок и затопила печь.
Кстати, подворье в хорошем состоянии. Постройки относительно свежие, до дряхлости им еще ой как далеко. Светлый дом с прихожей и целыми тремя комнатами вокруг русской печи. Просторный и, несмотря на близость речки, сухой подпол. Хлев на три коровы, сеновал, дровяной сарай. В огороде небольшой садик из десятка плодовых деревьев, которые уже дают урожай. Ну и сам огород.
А вот дров в дровяном сарае откровенно мало. Придется озаботиться. Ну да ему все одно завозить дрова, причем много и строго березовых. Надо же из чего-то жечь уголь. Закупать готовый уж больно накладно. Одно дело, когда нужно расплавить пару килограммов стали, и совсем другое, когда требуется переплавить не одну сотню пудов руды. Планы у Ивана грандиозные, и откладывать их в долгий ящик он не собирается…
– Ты где шляешься? – сердито встретил его отец. – А куда сукно и кожу подевал? Нешто Никодима не оказалось на месте? Вот же лодырь, прости господи. Ладно, с этим разберемся. Давай деньгу, мне уж пора к Фролу Емельяновичу наведаться.
О как много вопросов и запросов. Ну что же, пора кое-кого поставить на место. Ну, коли уж так карта легла. Вернее, Архип сам ее так выложил.
– Сукно у тетки Авдотьи, кожа у дядьки Антипа. Форму да сапоги нужно пошить. Я десятника дядю Кузьму встретил, он сказал, что уже послезавтра нужно быть на тренировочном поле.
– Да что же я, не пошила бы разве? – всплеснула руками мать.
Нет, не от жадности. За этим к бате. Женщине же просто обидно, что ею как портнихой пренебрегли.
– Не обижайся, матушка. Но по таким делам так надо, – искренне повинился Иван перед матерью.
– Это по каким таким делам? – подбоченился ничего не понимающий отец. А потом припечатал: – Значит, так. Ерундой не майся. Сейчас же отправляйся обратно и все полученное неси сюда. Ишь чего удумал! Вон мать тебе мой старый кафтан да зипун перешьет. Шапка и так сойдет. Сапоги свои я под твою ногу сам перетачаю. Там всего-то малость нужно будет в размере прибрать. Чего стоишь, бестолочь?
– Жду, когда ты мне отдашь воинскую справу, зимний да парадный кафтаны, – спокойно глядя в глаза Архипу, произнес Иван.
– Чего-о? – опешил тот.
– И на жалованье мое не рассчитывай. Не получишь ни полушки. Деньга и самому сгодится. И да, подать на дом не забудь отнести в приказную избу. Потому как я сегодня же съезжаю, и льгота уходит со мной.
– Ах ты, стервец…
Силы в кузнеце было немерено, но и Иван за последний год изрядно намахался молотом. А еще не прошли даром игрища молодецкие да потехи кулачные, стенка на стенку. Уж что-что, а драться Иван всегда умел, и в прошлой жизни, и в этой.
Архип и сам не понял, как так случилось, что он впечатался лицом в бревенчатую стену, а рука оказалась заломленной с такой силой, что боль едва не высекала слезу. Губы же Ивана оказались возле уха, обдавая его жарким дыханием.
– Больше никогда не смей меня бить. Не я это начал. С того момента как ты записал меня в стрельцы, по закону нет у тебя надо мной больше власти. А на людскую молву мне наплевать и растереть. Еще раз кинешься, будешь бит, и все войны, что у тебя за спиной, не помогут. Разделаю, как бог черепаху. Уяснил?
– Да я тебя… Ы-ы-ы!
– Еще чуть надавлю, и у тебя рука не будет работать две недели. И какой потом из тебя кузнец? Ну так как, ты уяснил, что я тебе сказал?
– Уяснил, – сквозь боль прохрипел отец.
Вот и ладушки. Иван отпустил Архипа и отступил на пару шагов. Нет, ну чего-то подобного он и ожидал. Не может родитель вот так просто смириться с тем, что в один момент утратил власть над сыном. Ну и навалился от всей своей широкой души. И получил. Сначала в душу, а потом коленом в лицо. А кто ему виноват? Думать надо, что делаешь. Опять же, тебя ведь предупредили.
– Ну как, угомонился? – глядя на корчащегося на полу Архипа, спросил Иван.
– Прокляну, песий сын, – еле выдавил кузнец.
– Не песий, а твой. Да только ты в жадности своей о том позабыть успел. Но на то тебе Бог судья. Я ни злобы, ни обиды не держу. Просто заберу то, что мое, и пойду. Да не гляди ты на меня так-то. Чай, благодаря моей науке нужды знать ни в чем не будете. Так что отдарился я сторицей. Давай уж имущество, справу с припасом, да и пойду я. А на проклятие твое клал я вприсядку. Вот и весь сказ.
– Сынок…
– Все, матушка, вопрос решенный, и обратного хода не будет.