Глава 2. Фавориты Ивана Грозного и его сына Федора
Фавориты князя Ивана IV Грозного открывают новую страницу в истории русского фаворитизма. Политика возвышения низших дворянских чинов, дьяков и приказных, которую проводили и его отец Василий III, и мать, княгиня Елена Глинская, в правление Ивана дошла до своей крайней точки.
Другая крайность – унижение «кичливого» боярства – также взяла верх над будущим московским самодержцем. Еще его отец приказывал боярам ездить на воинскую службу и сидеть в думе «без мест», т. е. не учитывая, чей род древнее. Княгиня Елена и ее фавориты, не задумываясь, отправляли заносчивых княжеских советников в монастырь и на плаху. От чего государство только выигрывало – в казне прибывало средств, а в палатах становилось просторнее.
Верноподданные дьяки только поддерживали угнетение своих извечных контролеров и притеснителей, не желавших принимать новый порядок и считавших ниже своего достоинства становиться в общую шеренгу разномастных охотников за государевой милостью. Старинные уделы становились рядовой провинцией московского княжества, боярские дети выселялись на глухие окраины и понемногу нищали, становились приживалами при более удачливых «худородных» любимцах, постепенно исчезая с лица земли, если только личные качества и счастливый случай не возносили их снова пред государевы очи.
Угасли многие знаменитые и старинные боярские роды, но и оставалось их немало, а когда приходил их час, они истребляли своих соперников так же жестоко, как когда-то их. Одним из таких стал клан Шуйских. Всячески униженные и разгромленные бывшие любимцы великого князя Василия III немало претерпели от фаворитов княгини Глинской – Семена Бельского и особенно Ивана Овчины Телепнева. Тем не менее пришел и их час.
По некоторым данным, приложив руку к скоропостижной гибели Елены, Шуйские захватили регентство при малолетних князьях Иване и Юрии, бесконтрольно распоряжаясь государственной казной и личным имуществом своих повелителей. Они молниеносно и жестоко расправились с бывшими фаворитами «польской ведьмы», после чего словно решили доказать всем, что управы на них не найти.
Временщики, словно предчувствуя скорый конец, не знали границ в своем самодурстве и притязаниях: увеличили поборы, отнимали имущество у горожан, проводя дни в чудовищных разгулах – княжеский дворец превратился в вертеп Шуйских. По признанию самого Ивана IV, они скверно обращались и с ним, и с его братом: плохо одевали, унижали, заставляя присутствовать на своих застольях, не давали достаточно еды и пр.
Много позже Иван Грозный, написавший чуть ли не полсотни писем, вошедших в российскую историографию, ни словом не обмолвился о своей матери, несмотря на то что был достаточно взрослым (8 лет) и хорошо ее помнил. Видимо, те воспоминания, которые хранились в его памяти, были не слишком лестными для великой княгини.
После двух лет торжества узурпаторов в боярской среде началось брожение, а заговор против них возглавил князь Иван Бельский, освобожденный Шуйскими в надежде на его благодарность. Старое правило «враг моего врага – мой лучший друг и боевой товарищ» не всегда срабатывало в дворцовой среде. Пострадавший от Телепневых Бельский горел желанием восстановить справедливость, но поплатился за это жизнью. Сторонники «новых бояр» были более многочисленными.
Особенно усердствовал в крайностях князь Андрей Шуйский, но молодой государь запоминал все методы своих «воспитателей» с целью применить их в благоприятный момент. Так, в 1543 г. Иван IV приказал растерзать собаками своего давнего обидчика, князя Андрея Шуйского, и этим показал всесильному клану, что их время кончилось. Тем не менее, у своих «воспитателей» московский правитель научился мгновенному переходу от беспорядочной разнузданности к смиренному раболепию, что регулярно происходило во время присутственных мероприятий и приема послов.
С раннего возраста, таким образом, лицемерие, стремление любой ценой достичь цели, неконтролируемая своевольная жестокость и глубокая обида на внешний мир, питаемые подозрительностью, не только стали оборотной стороной натуры Ивана Грозного, но и вольно или невольно поддерживались в нем окружающими его боярами и всем укладом средневековой русской жизни.
С устранением Шуйских власть перешла к дядьям царя Глинским, уничтожавшим конкурентов с помощью ссылок и жестоких казней и поощрявших жестокие и разгульные инстинкты молодого государя. В дворцовой библиотеке Иван IV из книг и рукописей выписывал все, что могло обосновать его прирожденную автократическую власть перед боярской «вольницей». Уснащать свои эпистолы яркими фрагментами чужих мыслей и образов затем вошло у него в привычку, так как пытливому уму легко давались цитаты, правда, не всегда точные. Впрочем, постоянное талантливое компилирование и создало российскому самодержцу репутацию образованнейшего человека своей эпохи.
В то время столкновения с боярами и воспоминания о несчастливом детстве создали в воображении Ивана IV образ «непризнанного государя, не нашедшего покоя в своей стране и окруженного неблагодарными льстецами, заговорщиками и обманщиками». Этот образ коронованный тиран во второй половине своего правления настолько полюбил, что поверил в его реальность, и, по мнению исследователей, фантастическая жестокость репрессий и поздней опричнины была продиктована именно подобным самовнушением.
Неизвестно, был ли Грозный искренне верующим, но несомненно, что мрачный религиозный фанатизм «удачно» наложился у него на византийскую идею «кесаря – духовного пастыря».
Как «божий помазанник» и последний в Европе православный государь он не держал отчета перед духовной властью, одновременно чувствуя в себе право казнить и миловать всех по своему усмотрению. Исследователи утверждают, что дополнительное большое значение в царствование Ивана IV обрели эсхатологические идеи «конца мира», когда наступающие «последние времена» сообщали повседневным событиям мрачный трагизм и отчаянную безысходность.
Что касается политики, то вначале великий князь был последователем идей своего отца. Не видя опоры в боярских кругах и презирая «приказное сословие» за неискренность и продажность, он ловко пользовался противостоянием этих группировок для достижения своих целей. Поскольку дьяки, зачастую вышедшие из самых низов дворянства или из далекой глубинки, поддерживали любую идею правителя, Иван IV не устоял перед таким легким соблазном. Как настоящий самодержец он предпочел презираемых рабов напыщенным и ограниченным советникам, поэтому большинство его любимцев не отличались высокими моральными качествами, принадлежали к небогатым семьям, и, вознесенные в годы опричнины, в ней же нашли и свою погибель.
Признанные в эпоху Избранной рады А. Адашев, Сильвестр и другие талантливые и образованные люди не являлись фаворитами как таковыми, поскольку были только распорядителями избранного курса. Иван IV уважал их за личный духовный и моральный авторитет, но терпел, пока они «наводили порядок» в расстроенном боярским самовластьем государстве. Когда же почва была подготовлена, Иван IV перешел к воплощению своих давних автократических идей в действительность, а помогали ему в этом совершенно другие люди.
С 1547 г. духовным советником государя на время стал митрополит Макарий, поклонник идеи национального величия московского княжества и Русской земли в целом. В это время были созваны церковные соборы, на которых канонизировали всех тех местных угодников, о которых удалось собрать сведения и жития, отредактированные митрополитом.
В том же году Иван Грозный торжественно венчался на царство. Этот шаг был продиктован осуществлением теории Третьего Рима, а через 15 лет царский титул утвердил патриарх Константинополя. Примерно через месяц после коронации Иван IV женился на Анастасии Захарьиной из старого боярского рода Кошкиных. К этой, по воспоминаниям современников, кроткой и милосердной красавице великий князь и самодержец сохранил сильную привязанность в течение всего их брака (около 15 лет).
Возле царя образовался ближний круг из братьев царицы, влиятельность которого до конца еще не изучена, но пожар в Москве и народный бунт против Глинских окончательно уничтожили придворное значение этого клана.
Новое время вместе с усилением царской власти принесло и непосредственную личную ответственность самодержца за проводимые им реформы. При этом, как считается, благодаря влиянию Анастасии Захарьиной (и ее родственников) был поднят вопрос об организации земского самоуправления и регулярности земских соборов.
В тот период, до 1561 г., планировались и решались все вопросы о будущем оставшейся удельной аристократии, самостоятельности духовенства, подотчетности казне монастырского и помещичьего землевладений, внутренней дисциплине и нравах народа и священнослужителей, народном образовании и др. Личное участие царя в соборах сообщало определенную судьбоносность (или театральность) проводимым реформам.
Осуждение времени «боярского правления» включало в себя и обвинение временщиков прошлого в государственном неблагоустройстве, алчных поборах и народных притеснениях. Так, Иван IV даже принес публичное покаяние за все вольно или невольно совершенные «прегрешения», чтобы править «с чистого листа». Назначенные из разных сословий «неложные судьи» в специальных приказах должны были в назначенные сроки разобрать поданные обвинения от простых людей и холопов в грабежах и несправедливых поборах. Однако уже тогда подозрительность Ивана Грозного выразилась в его запрещении рассматривать записки, содержавшие «алчные слезы бедняка, желавшего путем навета обогатиться».
Проводились новые реформы: был отредактирован Судебник Ивана III с целью обеспечения истинного правосудия, введено земское самоуправление, указом от 1556 г. прежние «кормления» превращались в денежное довольствие служилым людям, принят ряд других упорядочивающих мер.
Внешняя политика Ивана IV того периода ознаменовалась решением вопросов национальной безопасности. Для развития русских колоний и торговли по Волге был предпринят ряд казанских походов, проведено усмирение непокорных племен башкир, ногаев и астраханцев, успешно закончившихся только к 1556 г. Активная политика на западном направлении развивалась в русле борьбы с Ливонским орденом и поддержки в пику ему протестантских городов Эстляндии, Ливонии и Курляндии.
Во втором периоде своего правления московский царь более озаботился решением внутренних вопросов (опричниной и др.), поэтому страна лишилась завоеваний, достигнутых на западных границах. Проведенные репрессии в значительных масштабах навредили государственной экономике и лишили государя многих талантливых военачальников, что и привело к неудачам в войнах с Польшей и Швецией в течение в 1570 – начале 1580-х гг.
Замужество Марии, племянницы государя, с датским принцем Магнусом в 1573 г. не поправило положения, а наоборот, только усугубило его, несмотря на значительное приданое в виде вассальных ливонских территорий. Более того, вызванное половинчатой политикой Ивана IV на западном фронте усиление Польши привело к агрессии со стороны крымского хана, как говорят, получавшего от поляков денежное содержание. Во всех неудачах, естественно, были обвинены «изменники и предатели» из ближнего круга, что вызвало новую волну доносов, оговоров и карательных санкций.
Однако первой ласточкой будущих столкновений на почве боярского «самоуправства» стала тяжелая болезнь Ивана IV в 1553 г. Было составлено завещание, созваны бояре для торжественной присяги его сыну Дмитрию. В целом естественная процедура, помимо формального одобрения, вызвала резкое возмущение части придворных, испытывавших зависть к исключительному положению Захарьиных – родственников царицы. Иные отказывались присягать, так и говоря, что не против царевича, но против его опекунов Захарьиных, которым достанется место у трона.
В дворцовой среде уже до того шли несмолкающие разговоры о передаче власти князю Владимиру Старицкому, двоюродному брату Ивана IV. Воодушевленный этими словами князь Владимир, по свидетельству современников, отказался от присяги и стал готовиться к «заслуженному» выходу из политического небытия. Находившийся в состоянии полубеспамятства московский государь слышал эти «неблагонадежные» разговоры и впоследствии не раз припоминал опальным придворным, что именно навлекло на них наказание.
Наиболее сообразительные бояре уже после скандала с присягой пытались скрыться в соседних землях. Так, согласно ряду документов, уже в следующем году поимка «политического беженца», князя Никиты Ростовского, разоблачила наличие оппозиционной группировки в окружении царя. Оговоренные при дознании Никитой бояре, по его словам, ненавидели как жену Ивана IV Анастасию за пренебрежение к их «роду и заслугам», так и ее родичей, завладевших вниманием царя. «Искавшие их погубить» заговорщики пытались наладить контакты с Литвой и рядом европейских государей или даже с Римским Папой.
Впоследствии в письмах к А. Курбскому Иван IV упрекал бояр в ненависти к своей первой жене, которую они, по его словам, сравнивали с языческими царицами. Считалось, что ее погубили Сильвестр и Алексей Адашев. Противоречивые исторические свидетельства называют различных виновников, но доподлинно известно, что смерть Анастасии в 1561 г. тяжело отразилась на неустойчивом душевном состоянии царя и была одним из обстоятельств, оправдывавших впоследствии его борьбу с боярством и возникновение опричнины.
Пока же Иван IV спешил тем не менее начать новый этап в своей жизни и в августе того же года по просьбе митрополита вступил в новый брак. При этом он искал невесту непременно из чужих земель и поэтому женился на черкесской княжне Марии (Кученей) и наполнил двор ее родственниками.
Подозревая, что любимая Анастасия была отравлена боярами-княжатами, Иван IV затеял ряд мероприятий, направленных против остатков былой удельной самостоятельности. Так, в 1561 г. он взял у самых известных и родовитых бояр письменное обязательство «о неотъезде в Литву и иные места» и связал их взаимным поручительством, а в следующем году издал указ о княжеских вотчинах, разрешивший наследование только прямым потомкам мужского пола. При отсутствии таковых имения и земли считались выморочными и переходили в личную собственность московского государя. Этим Иван IV фактически только продолжил традиции, заложенные его дедом и отцом. И даже кровавый разгром Новгорода и Пскова, произошедший впоследствии, был, возможно, инспирирован не столько жадностью и бесстыдством опричников, сколько стал логическим завершением традиций прошлого, только в откровенно первобытной и чудовищной автократической форме.
Далее процесс только усугубился – многочисленные казни и ссылки без суда, сопровождавшиеся конфискацией имений репрессированных, привели к прямому предательству части ближних советников московского царя «живота ради». Так, в 1564 г. прямо с поля боя бежал в Литву старинный фаворит Ивана IV, князь Андрей Курбский, многократно обласканный государем. В оправдание своего поступка он отправил бывшему покровителю письмо, в котором обвинил его в беспримерной жестокости, преследовании «верных» и протекции «иноверцам».
Курбский, как говорят, тайно принявший католичество, от стаивал свое право «отъезда» не как нарушение данной им присяги, но как освященное временем право свободного вассала и преданного советника оставить вероломного и жестокого сюзерена.
Письмо, написанное в духе классической европейской публицистики, наполнено цитатами из Отцов церкви и ссылками на исторические хроники и является, по-видимому, выражением не только точки зрения бояр-оппозиционеров, но и мнения европейской общественности, осведомленной о «дикости» московских нравов и поддерживавшей всякое проявление недовольства в противовес достаточно прочному положению русского государства на международной политической арене.
Именно как выражение европейского мнения, водившего пером беглеца, и воспринял московский царь его послание и, как считают многие ученые, только поэтому на него ответил. В лице Курбского Иван IV видел своих «друзей-противников», повелителей европейских держав. С ними он вел полемику, отстаивая свое право на единоличную власть, не связанную никакими отчетами и условностями. Самооправдание двигало Иваном Грозным, когда он в качестве причины репрессий указывал на сепаратизм и «измену» бояр, погубивших его жену и мечтавших устранить его, законного самодержца, от всякого руководства страной, желавших бесконтрольно совершать поборы в его землях, присвоить отцовскую казну и др.
Отлично сознавая справедливость упреков Курбского и в то же время логичность своих объяснений и притязаний, он совершил тогда беспрецедентный демонстративный поступок для получения себе дополнительных полномочий. Такие жесты повторялись в дальнейшем несколько раз и, по мнению большинства историков, ничего, кроме психологической манипуляции общественным сознанием, в своей основе не имели.
В начале декабря 1564 г. Иван IV с семьей покинул столицу, оставив лишенный власти город в смятении и неизвестности. Никто не знает причин и целей отъезда, некоторые называют богомольное паломничество, но не могут сказать о сроках его окончания. Вместе с государем отправился весь его штат: ближние любимцы и доверенные лица, дьяки, охрана. Были увезены дворцовая и личная казна, иконы и реликвии. После посещения ряда монастырей остановившийся в Александровской слободе Иван IV направил в столицу две «своеручные грамоты».
Согласно имеющимся сведениям первая упрекала оставшихся в Москве придворных в «измене, алчности и лиходействе», а духовенство – в соучастии и поощрении чинимый боярами преступлений. Сообщалось, что «разгневанный и опечаленный» царь на произвол судьбы оставил свое государство и решил обосноваться «где Бог ему укажет», так как он не хуже прочих беглецов и изменников, беспрепятственно отпускаемых им в другие земли.
Во втором послании, адресованном жителям Москвы, говорилось частично то же, что и в первом, но добавлялось, что теснимый самовластными боярами царь оставляет их на собственное усмотрение «жить по совести», что на мирных граждан он «гнева не имеет» и в дальнейшем собирается принять схиму.
Разумеется, этот демарш вызвал прямо противоположную реакцию народа и самого боярства. Московские горожане, напуганные произведенным скандалом, отправили в слободу делегацию с просьбой к самодержцу вернуться к «верноподданным рабам своим» и поступать в дальнейшем, как ему будет угодно. Цель была достигнута. Чтобы закрепить успех, монарх согласился вернуться при условии предоставления ему неограниченных полномочий. С получением согласия и на это он предупредил о своем дальнейшем намерении в целях государственной безопасности и сохранения своей жизни жестоко карать предателей и заговорщиков, забирать себе их имущество и лишать их как привилегий, так и самой жизни.
Одно из интересных толкований смысла опричнины заключается в формальном и фактическом противопоставлении самого царя и его круга всему остальному государству и его жителям без различия сословий. Это касалось и вопросов собственности, и соблюдения законов.
Так, всех бояр, их имущество и все княжество в целом приписали к «земщине» – огосударствленной собственности. Блюсти ее и должны были бояре, которым отныне запрещался свободный доступ к государю и которые дела свои должны были вести с его доверенными лицами.
В личную собственность царя («опричнину») забирали конфискованные у высланных и казненных бояр города, деревни и свободные земли. Доход с них шел в пользу Ивана IV и создавал дополнительный финансовый резерв для нужд его двора и «избранной тысячи» безгранично преданных охранников-головорезов, наделенных исключительными полномочиями. Для того чтобы разместить это количество людей, был специально возведен особый дворец в виде роскошной казармы или комплекса монастырских келий с «залом собраний», вместительными подвалами, оборудованными для производства дознания, суда и казни, с закрытым внутренним двором и «садом» (парком) для отдыха.
Однако в опричные попали не только конфискованные земли, но и некоторые кварталы в Москве и даже отдельные улицы. В случае «провинности» города или территории Иван IV объявлял свое особое право разместить на их землях свою тысячу-дружину с тем, чтобы она «чинили правеж» согласно тяжести вины.
Разумеется, даже если впоследствии волна казней и конфискаций и вышла из-под контроля, московский царь заранее осознавал тяжесть взятых на себя обязательств и ответственность за произведенные действия. Однако не боязнь погубить невинных беспокоила его и не европейское общественное мнение. Самодержец страшился мести угнетенного им без различия сословий народа, ввергнутого специально развязанным террором в постоянный страх.
По мнению исследователей, Иван IV небезосновательно считал постоянное пребывание подданных «земщины» в паническом ужасе, ожидании новых напрасных казней и зависимости от капризов монарха лучшим средством от заговоров и покушений. Повязанные общими преступлениями опричники-любимцы надеялись на милость государя за свою «исправность» и оставались в полнейшем неведении относительно своей дальнейшей судьбы, а их менее удачливые, но избежавшие наказания соперники могли, следуя логике, уличить последних в ослушании царской воли, участвовать в их наказании и тем заслужить расположение самодержца.
Размах разгула репрессий был таков, что даже видавшие виды иностранные наемники и бывшие европейские пираты, привлеченные Иваном IV в число опричников, спешили побыстрее набить карманы и убраться на голодную родину, неуверенные в своей завтрашней судьбе на службе у московского царя.
О преднамеренности репрессий свидетельствует и тайное обращение в 1566 г. Ивана IV к английской королеве Елизавете о предоставлении политического убежища в Англии для себя и своей семьи в случае вынужденного бегства из страны «по причине неблагодарности народа и опасной смуты». С этой же целью – отвести от себя возмущение, направив его на подставное лицо, почти через 10 лет с титулом великого князя всея Руси на руководство православной страной им будет посажен знаменитый касимовский царевич Симеон Бекбулатович, а сам Иван в демонстративно самоуничижительных грамотах к нему будет титуловать себя обычным «князем московским Иванцом Васильевым». Однако уже в следующем году, когда опасность минует, царевич Симеон будет разжалован в тверские князья.
Организация опричной дружины как вариация завоевательского похода царя-воина походила на трагифарс, потому что страна-то была не чужая, а уже много лет принадлежала московскому правителю и его предкам. Сам образец правления, как считают ученые, был списан со средневековых полувоенных орденов типа тамплиеров или иоаннитов, подчинявшихся внутреннему регламенту и своим особым целям.
Отсюда и требование безграничной преданности самодержцу-руководителю, демонстративное пренебрежение обязательными для всех религиозными заповедями, нравственными принципами и житейскими традициями, всеобщая слежка и доносительство, закрытые пиры и «молебны», переходившие в исступленное богохульство и чудовищные немотивированные казни. При всем этом пребывавший в состоянии одержимости заговорами Иван IV в своем завещании искренне изображал себя непонятым «скитальцем и грешником, погрязшим во мраке», насколько позволяло его изломанное сознание.
Не только письмами и поминальными синодиками, распространявшимися по монастырям, но и официальными указами определяются фантастические свирепости по отношению не только к конкретным лицам, но и к рядовым гражданам, попавшим в зависимость от распоясавшихся опричников царя. Уже упоминавшийся новгородский погром 1570 г. произошел по причине подозрения горожан в измене, в результате чего был захвачен и весь путь от Москвы. Тогдашние описи новгородских мест одинаково объясняют запустение сел и деревень или появлением литовских войск, или приходом «людей государевых». В результате исправной работы царских дознавателей лишились головы не только представители городской администрации и местного самоуправления, но и такие знаменитые опричники-любимцы, как отец и сын Басмановы и др. В общем русле был казнен как заговорщик и двоюродный брат государя Владимир Старицкий.
Все неудачи тогда объяснялись изменой и небрежением, а в успехах виделось укрывательство «злоумышления». Например, успешное отражение в 1572 г. князем Михаилом Воротынским крымского набега у местечка Лопасни послужило причиной к жестоким казням, первой жертвой которых стал сам недавний победитель. Подобные бесчинства княжеской администрации повлекли за собой крайний упадок и морального авторитета церкви. Иерархи либо из страха мирились с творившимися бесчинствами, либо, как митрополит Афанасий, отказывались от сана, не желая способствовать опричнине.
Занявший активную позицию игумен Филипп принялся вступаться за репрессированных и их семьи, терпевшие позор и грабежи от царских любимцев, и обвинять Ивана IV в потворстве разбойникам и преступлении им всех законов и правил. Случились несколько громких столкновений его с перешедшими всякий предел опричниками, и в результате он попал в опалу. Враги Филиппа торжествовали, но он, удаленный в Никольский монастырь, все еще служил. Однажды во время крестного хода Филипп увидел опричника в церковном облачении и выругал его. Иван IV был взбешен тем, что вслух осуждают его верных слуг и сторонников. Когда Филипп указал на виновного, оказалось, что та одежда была уже снята. Тогда над Филиппом был устроен суд, и Пафнутий, суздальский архиепископ и глава созданной комиссии по расследованию «преступлений» Филиппа, лестью и обещаниями богатых даров склонил соловецкого игумена Паисия и его монахов дать показания против опального игумена.
Расправа была обставлена театрально: Филиппа заставили служить в церкви, и во время службы он был схвачен опричниками прямо у алтаря, а на другой день торжественно лишен сана и заточен в Тверском монастыре. В декабре 1569 г. во время карательного похода Ивана IV на опальный Новгород непокорный игумен был лично, и, как говорят, с особым удовольствием задушен Малютой.
В 1569 г. умерла царица Мария Темрюковна, по позднейшим слухам, отравленная тем же Скуратовым, что дало царю повод к новым репрессиям. При этом Иван IV вопреки церковным законам продолжал снова вступать в браки, заставляя церковный собор каждый раз давать ему официальное разрешение. Так, в 1571 г. он женился на дочери новгородского купца Марфе Собакиной, умершей через месяц. В следующем году его выбор пал на Анну Колтовскую, постриженную через два года в монахини ради очередного брака с Анной Васильчиковой, которую постигла та же судьба.
За следующие 6 лет Иван IV успел, как тогда говорили, вступить в сожительство с Василисой Мелентьевой и несколькими другими женщинами. Все его браки обставлялись с чрезвычайной пышностью, ради них собирали благородных боярышень и купеческих дочек со всей страны.
Толпы красавиц, дочиста отмытых от тогдашней косметики и сверкавших от многокилограммовых фамильных украшений, представали в каждом крупном городе перед комиссией. Счастливицы, попавшие в финальный список, в количестве нескольких сотен оказывались во дворце, где и происходили смотрины. Многие родители были готовы заплатить немалые деньги за то, чтобы их дочь оказалась в заветном списке «царских невест».
Некоторые исследователи считают, что такая частая смена жен не была проявлением безудержного сластолюбия монарха. В этом они видят стремление стареющего Ивана IV обзавестись законным наследником мужского пола.
Другую точку зрения отражают те из них, которые видят в жизненном пути московского государя отражение свойственных средневековой Европе процессов и повторение судьбы английского монарха Генриха VIII. Этот правитель, сочетавший в себе стратегический ум, жестокость, эгоизм и звериную хитрость, также объединил в своих руках светскую и духовную власть, «утопил в крови» своих противников и прославился неоднократными бракосочетаниями. В чем по-своему выразилось его пренебрежение к церковным законам, обязывавшим монарха к моногамии и только в крайнем случае разрешавшим второй брак. Династические и личные интересы обоих властителей менялись сообразно требованиям момента и приводили к регулярному нарушению установленных правил.
Как бы там ни было, в 1580 г. Иван IV вступил в последний, седьмой брак с Марией Нагой, от которой у него через два года родился знаменитый сын Дмитрий. К тому времени старший сын тирана Иван был уже убит отцом в случайно вспыхнувшей ссоре. Его жена, перед тем избитая посохом свекра, трагически потеряла ребенка, и единственным наследником Московского государства стал один «недееспособный» Федор. После смерти Ивана IV разгорелась борьба сторонников малолетнего Дмитрия со своими противниками, в которой победил клан сторонников Федора (Годуновы и др.). Марию с ребенком сослали в Углич, и начался новый этап русской государственности.
Преемник Ивана Грозного, его сын Федор, был человеком, по мнению современников, «бездеятельным и слабоумным». Он больше любил церковную службу и разные развлечения, чем участие в процессе государственного управления. Уважения к Федору со стороны преданных домострою и еще помнивших самовластие Ивана IV придворных и боярской оппозиции не добавляла беззаветная и «странная» на тогдашний взгляд любовь молодого царя к жене, так и не родившей наследника-сына, а потому все равно что бесплодной в глазах общественности. Другим его пристрастием называли в отличие от отца соколиную охоту и другие подобные «тихие игры».
Правда, внутренний режим в стране был тогда существенно смягчен. Так, Иван Грозный при всей его неуравновешенности многое сделал для создания системы политического сыска: опрос о благонадежности начинался для прибывшего в страну уже с таможни, а тайные проверки продолжались еще месяц. После чего новому гражданину выдавали «подъемные» и участок земли для постройки дома и открытия дела, причем иностранцам обеспечивались большие привилегии. Однако уличенный в преступлениях иностранец, если он не входил в опричнину, имел большой шанс пострадать так же, как и рядовой житель.
При Федоре же у российских граждан появилась большая свобода передвижений, но о привилегиях иностранцам особо не заботились, исключая узких специалистов (медиков, оружейников, ювелиров). Пожалованы царем были «разнообразные искусники» – механики, изготовлявшие редкие диковинки, кулинары и художники, специалисты по разведению и обучению ловчих птиц и собак.
Вся власть при Федоре незаметно перешла в руки его любимца Бориса Годунова. Фаворит, брат жены царя Ирины, и был, как отмечают летописцы, настоящим российским самодержцем, поэтому все события царствования Федора непосредственно связаны с именем Бориса, его доверенного лица, и представляют собой торжество личных идей и стремлений царского шурина.
В начале января 1598 г., после смерти не оставившего потомства Федора, незаметно прекратилась и династия Рюриковичей. Правление Годунова и его сторонников снизило престиж самодержавной власти и расчистило дорогу междоусобицам боярской оппозиции. В отсутствие продуманной внешней и внутренней политики и контроля над государственным хозяйством возникла логически подготовленная эпоха безвластия, получившая название Смутного времени.
Андрей Курбский (1528 – 1583)
Фаворит государя Ивана IV и будущий оппозиционер и беглец князь Андрей Курбский родился в октябре 1528 г. и был сыном выходцев из Литвы. Подобно многим просвещенным боярским детям он получил хорошее для того времени образование: знал грамоту и разные стили письма, несколько иностранных языков, математику, философию и астрономию, привлекал, как говорят, слегка слащавой красотой и имел хорошие манеры, т. е. был любезен, остроумен и услужлив. При этом обладал хорошей воинской подготовкой, о чем свидетельствует то, что уже в 20-летнем возрасте Андрей участвовал в Первом казанском походе, а затем был пронским воеводой.
Присущий Курбскому дар литературного слова вполне проявился в его письмах и переводах из Отцов церкви, греческих философов и исторических хроник, которые он изящно компилировал с собственными рассуждениями.
Элегантный фрондер, он слегка кокетничал своей образованностью, так же как и Иван IV – преувеличенным самоуничижением. При этом в числе своих учителей красноречия он называл известного религиозного деятеля, философа и публициста Максима Грека, что было затруднено хронологически и является, скорее всего, красивой фразой. Исследователи полагают, что, когда Курбский начинал служить при дворе, Грек был уже достаточно стар и потрясен свалившейся на него опалой, так что учить Андрея красноречию и житейской мудрости он не имел возможности.
Зато согласно сохранившимся данным Максима Грека хорошо знал родственник Андрея со стороны матери Василий Тучков. Он-то и оказал на Курбского упомянутое образовательное воздействие, познакомив его не только с трудами Грека, но и с его жизненной философией.
Высшая аристократия того времени в Московском княжестве обладала по большей части стойким иммунитетом к наукам вследствие поголовной необразованности, а также гордым презрением к таким бесполезным занятиям, как чтение, литературные диспуты или философские умозаключения. В какой-то степени верное мнение, считавшее светскую беседу пустым времяпрепровождением, делало «интеллектуалов» типа Курбского чужеродными элементами в общей массе придворных, немногословно и деловито обсуждавших такие насущные проблемы, как виды на урожай, войну и «государеву милость». Однако именно эта особенность и сблизила Андрея и молодого самодержца, жадно стремившегося к знаниям и душевной беседе. При этом если Иван IV простодушно восхищался многообразием «премудрости», то Курбский шел дальше и пренебрежение к «бесполезным светским знаниям» и книгам, считал не менее, чем еретические омерзительным заблуждением.
Более всего Андрей ценил Библию и комментарии к ней Отцов церкви. Нравились ему и светские книги по философии, этике, физике и астрономии. Будучи воеводой в Юрьеве, он имел, по его словам, более десятка книг – по тем временам это целая библиотека.
По мнению Курбского, все государственные бедствия происходят от пренебрежения к учению. Он не любил монахов – «стяжателей и сочинителей басен». И хотя признавал, что в Литве и Польше образованный человек более уважаем, тем не менее гордился, что русские сильны «прочностью веры» в отличие от многообразия протестантских и католических сект, а язык русский лишен засоренности иноземными словами.
Курбский мрачно смотрел на свое время, видя в нем «век звериный», и в этом он также близок Грозному. По своим политическим воззрениям он примыкал к оппозиционной группе бояр-княжат, отстаивая их право быть советниками царя. Государственный ум Курбского можно считать основательным, хотя и суеверным: он верил, например, что при осаде Казани татарские колдуньи «наводили дождь» на русское войско. В этом отношении московский князь значительно превосходил его, хотя также признавался, что Сильвестр вошел к нему в доверие с помощью «детских страшил», выдуманных знамений и историй. Не уступал Иван IV Курбскому и в знании истории церкви и Византии, но менее его был начитан в Отцах церкви и отставал в умении связно излагать свои мысли, да и язык его посланий подчас слишком экспрессивен.
Мнения историков о Курбском как о политическом деятеле подчас противоположны. Одни исследователи видят в нем консерватора с большим самомнением, сторонника боярской независимости и противника монархии. Измена его в таком случае объясняется страхом и стремлением к выгоде, а его дальнейшее поведение в Литве выглядит проявлением разнузданного боярского самовластия. Другие считают, что Андрей Курбский – умный, честный и искренний человек, всегда стоявший на стороне справедливости. Так как полемика Грозного и Курбского еще недостаточно исследована, то и окончательное решение о его исторической роли пока не вынесено.
Из сочинений Курбского до нас дошли «История князя Московского», четыре письма к Ивану IV и около 20 – к другим лицам, переводы из Иоанна Дамаскина, сочинений Василия Великого, Дионисия Ареопагита и Григория Богослова. Кроме того, в одно из его писем к Грозному вставлены крупные отрывки из Цицерона.
Огромную роль, по мнению Курбского, в организации опричнины сыграл Вассиан Топорков – епископ Коломенский, племянник и сторонник Иосифа Волоцкого, союзник митрополита Даниила. Противник тех церковных и боярских слоев, к которым принадлежали «нестяжатели» и Курбский, Вассиан имел большое влияние еще в царствование Василия III, так что даже перед смертью царь советовался о делах именно с Вассианом и митрополитом Даниилом.
В 1542 г. после водворения бояр Шуйских Вассиан вынужден был оставить кафедру и уехать в Песношский монастырь, но сохранил при этом свое политическое значение. Выздоровев после болезни, но пребывая в печали из-за разногласий в боярской среде, в 1553 г. царь вместе с близкими лицами посетил Вассиана в монастыре. Зная, что епископ был доверенным лицом его отца Василия III, Иван спросил у него совета о дальнейших способах царствования. Присутствовавший при этом Курбский замечает, что Вассиан посоветовал самодержцу удалить от себя всех «умных людей», чтобы «все иметь в своих руках… и не быть никому послушным».
По мнению некоторых исследователей, содержание этого разговора является выдумкой, хоть и во многом соответствует фактическим обстоятельствам дела, поэтому весь рассказ в целом стал хрестоматийным. Историки считают, что разговор с Вассианом действительно мог оказать влияние на московского князя, хотя Курбский усматривает в нем единственную причину чудовищных перемен в дальнейшей государственной жизни.
Во время Казанского похода Курбский командовал правым флангом всей армии и проявил замечательную храбрость, а через два года он разбил восставших черемисов, за что был титулован боярином. В это время он стал одним из самых близких к царю людей.
Когда начались неудачи в Ливонии, Грозный поставил во главе ливонского войска Курбского, который вскоре одержал над рыцарями и поляками ряд побед, после чего стал воеводой в Юрьеве (Дерпте). В это время уже начались преследования, казни его сторонников и побеги в Литву опальных бояр. Хотя за Курбским никакой вины не имелось, он считал, что и ему грозит смертельная опасность за высказанное сочувствие к наказанным.
Польский король Сигизмунд и литовские магнаты писали Курбскому, уговаривая его перейти на их сторону и обещая ласковый прием. По какой-то причине в 1562 г. сражение под городом Невель было проиграно, но и после этого Курбский продолжал служить в Юрьеве. Иван IV письменно упрекал его за неудачу, но не приписывал ее измене. Это доказывает то безграничное доверие, которое царь испытывал к своему ближнему боярину.
Тем не менее Курбский был уверен в близкой опасности и решил бежать в 1563 г. (по другим сведениям, в 1564 г.) в Литву. Со своим верным холопом, татарином Василием Шабановым, и целой толпой московских слуг Курбский перешел на службу к Сигизмунду и был пожалован от него несколькими имениями, в том числе городом Ковелем. Андрей управлял полученным имуществом через своих слуг-москвичей. Осенью следующего года он участвовал в боевых действиях уже против России.
После бегства А. Курбского разорение, заточение и гибель стали участью близких к нему людей (забили кольями мать, жену и сына, казнили братьев – «княжат ярославских»), о чем он писал Грозному. В то время Курбский жил примерно в 20 км от города Ковеля, в местечке Миляновичи. Изучив документы по многочисленным судебным процессам, которые дошли до наших дней, исследователи выяснили, что образованный боярин и царский фаворит быстро подружился с польско-литовскими магнатами и панами, захватывал чужие имения, а посланцев короля поливал непристойной бранью. Однако его прощали: а бывало и так, что его люди, надеясь на защиту Курбского, успешно вымогали деньги у евреев-ростовщиков.
В 1571 г. Курбский женился на богатой вдове Е. Козинской, дочери князя Голшанского, но, разведясь с ней и оставив себе часть приданого, в 1579 г. в третий раз женился на дочери бедного шляхтича Семашко. С ней, по свидетельствам очевидцев, он был очень счастлив и имел двух детей (дочь и сына).
В 1583 г. Курбский скончался, а так как вскоре умер и его друг и сторонник князь Константин Острожский, то польское правительство начало отбирать его имения у беззащитной вдовы и сына Дмитрия. Под конец у них отсудили и Ковель. Сын Андрея, Дмитрий Курбский, впоследствии получил часть отобранного имущества, так как принял католичество.
Богдан Яковлевич Бельский (? – 1611)
Богдан Яковлевич Бельский – боярин, русский государственный деятель второй половины XVI – начала XVII вв., племянник Малюты Скуратова.
Бельский принадлежал к небогатому и не слишком знатному роду. Опричнина дала ему, как и многим представителям зарождавшегося дворянства, шанс сделать блестящую карьеру на государственной службе. Не последнюю роль сыграло и родство Бельского с Малютой Скуратовым, ближайшим сподвижником и доверенным лицом Ивана Грозного.
В 1573 г. Скуратов погибает и место царского фаворита занимает Богдан Бельский. Ему на тот момент исполнилось чуть более двадцати лет, он был молод, амбициозен, напорист и, конечно, безраздельно предан царю.
Богдан Бельский обладал несомненным талантом военачальника, который ярко проявился во время похода в Северную Ливонию. Русские войска тогда сумели подчинить практически всю территорию современной Латвии.
В 1581 г. создается Аптекарский приказ, главой которого становится Бельский.
Аптекарский приказ можно считать предшественником министерства здравоохранения.
На взгляд современного человека, такое назначение может показаться не слишком престижным. Однако не следует забывать, что в те времена одним из основных инструментов политической борьбы был яд. Передача этого «инструмента» в руки Бельского показывала высочайшую степень доверия к нему со стороны Ивана Грозного. Речь шла не только о политических убийствах. Сам царь был уже слаб здоровьем и видел в верном Бельском своего защитника.
Вскоре Бельский получил еще одно назначение. Он стал главой сыскного ведомства, и его власть над противниками стала почти безграничной.
В 1584 г. умер Иван Грозный. Обстоятельства смерти царя до сих пор вызывают споры. А некоторые современники Грозного полагали, что царя отравил сам Бельский, вступивший в сговор с Борисом Годуновым.
Иван Грозный умер за игрой в шахматы с Богданом Бельским.
Даже если Бельский по наущению Годунова действительно убил царя, это было его крупной политической ошибкой. Преемником Грозного стал его недееспособный сын Федор, женатый на сестре Бориса Годунова, а следовательно, фактическим правителем оказался именно он. Ближайший же сподвижник покойного царя – Бельский являлся в глазах людей олицетворением опричнины. Боярская дума с подачи Годунова потребовала выслать Богдана Бельского из Москвы.
Однако он не собирался так просто сдаваться. В апреле 1584 г. он попытался совершить государственный переворот, провозгласив царем малолетнего сына Ивана Грозного – царевича Дмитрия. Бельский рассчитывал стать при нем единоличным регентом. Увы, его попытка не вызвала поддержки народа. Услышав про заговор, 20 000 москвичей пришли к Кремлю и потребовали, чтобы к ним вышел царь Федор, живой и невредимый. Понимая, что его план провалился, Бельский прекратил сопротивление.
При Иване Грозном Бельского ожидала бы неминуемая смерть, но времена изменились: мятежника удалили из Москвы, назначив воеводой в Нижний Новгород. Царевича Дмитрия отправили в Углич, где он впоследствии погиб при загадочных обстоятельствах.
Борис Годунов опасался, что у опального Бельского появится желание снова ввязаться в политическую борьбу, поэтому будущий царь сделал все, чтобы назначение в Нижний Новгород выглядело не позорной ссылкой, а отправкой на заслуженный отдых.
В 1585 г. Бельский обосновался в своей вотчине под Вязьмой и, казалось, навсегда ушел из большой политики. Однако в 1591 г. в Угличе погиб царевич Дмитрий. Годунов, ставший первым претендентом на престол, почувствовал себя в безопасности и разрешил Бельскому возвратиться в столицу. В течение следующих семи лет Бельский участвовал во многих важнейших делах государства, но оставался на вторых ролях.
В 1598 г., со смертью царя Федора – последнего из Рюриковичей, выяснилось, что Годунов рано списал Бельского со счетов. Бывший опричник сумел организовать в Боярской думе коалицию, выступившую против избрания царем Бориса Годунова. Ответные меры не заставили долго ждать себя. Годунов под предлогом военной угрозы, якобы исходившей от неких сил, выдворил оппозицию из Москвы в приграничный Серпухов. Когда мятежные бояре вернулись в столицу, все уже было кончено: новым царем Руси стал Борис Годунов.
Он не был сторонником кровавых репрессий, предпочитая устранять своих политических конкурентов постепенно и менее прямолинейно. Поэтому кара настигла Бельского лишь в 1600 г. По ложному доносу он был обвинен в подготовке убийства царя, лишен всех чинов, должностей и имущества. Бельского подвергли позорной казни: вырвали клок бороды – и отправили под арест.
Народная молва, недолюбливавшая Бориса Годунова, превратила ссыльного Бельского в мученика, борца за справедливость.
В 1605 г., после смерти Бориса Годунова, последовало триумфальное возвращение Бельского уже в качестве сподвижника «чудесным образом спасшегося царевича Дмитрия», известного нам как Лжедмитрий I. Бельский становится членом Государственного совета и снова приобретает огромное влияние.
Через месяц его ожидал новый провал. По поручению новоиспеченного царя Бельский попытался устранить князей Шуйских, но этому воспротивилась Боярская дума. Лжедмитрий вынужден был выслать Бельского из Москвы.
В 1606 г., после убийства Лжедмитрия I, новый царь Василий Шуйский назначил Бельского вторым воеводой в Казань, где умудренному опытом политическому «зубру» пришлось служить под началом молодого и незнатного В. П. Морозова. Этим месть Шуйского не ограничилась: Бельскому, стороннику Лжедмитрия, было поручено бороться с многочисленными самозванцами, то и дело появлявшимися в Казани.
Свою участь Бельский принял с неожиданным смирением. Он добросовестно выполнял возложенные на него обязанности.
В 1610 г. Василий Шуйский отрекся от престола, а царем стал Лжедмитрий II. Перед казанскими боярами встал нелегкий выбор: присягать новому «чудесно спасшемуся царевичу» или польскому королевичу Владиславу? Большинство отдавало предпочтение первому варианту. Бельский с выбором не спешил.
В январе 1611 г. в Казань приехал некий А. Евдокимов. Он поведал о бесчинствах, которые творили польские интервенты, и призвал людей на борьбу с захватчиками. Бельский сразу откликнулся на этот призыв. Интриган и эгоистичный политик неожиданно показал себя искренним патриотом. По иронии судьбы эта самоотверженность стала причиной его гибели. Бояре во главе с Морозовым убедили народ присягнуть Лжедмитрию, а Бельского выставили изменником. Разъяренная толпа затащила его на высокую кремлевскую башню и сбросила оттуда вниз.
Н. М. Карамзин так писал о Богдане Бельском: «Служил шести царям, не служа ни Отечеству, ни добродетели: ... лукавил, изменял… и погиб в лучший час своей государственной жизни как страдалец за достоинство народа российского!»
Через три дня Лжедмитрий II был убит. Поняв опасность своего положения, казанские бояре поспешили реабилитировать Бельского и похоронить с почестями.
Для членов ополчения, собранного Кузьмой Мининым и Д. М. Пожарским, Богдан Бельский стал своего рода героем, борцом за свободу Отечества. Его останки были перенесены в Ярославль и захоронены на территории Спасо-Преображенского монастыря.
Малюта Скуратов (? – 1573)
Русский государственный, военный и политический деятель XVI в., думный дворянин, фаворит царя Ивана IV Грозного, Малюта Скуратов является воплощением мрачного и жестокого периода опричнины. В нашей истории это одна из самых зловещих и загадочных фигур. Ему приписывали нечеловеческие зверства, расправы над целыми городами, убийства тысяч и тысяч людей. Народная молва породила множество мифов, связанных с деятельностью Скуратова и его личностью. Имя Малюты Скуратова стало нарицательным для обозначения безжалостного палача, бездушного убийцы, беспрекословно выполняющего самые жестокие приказы своего хозяина. Думается, сейчас уже невозможно отличить вымысел от правды и однозначно разграничить реального Малюту Скуратова и его образ, порожденный народным сознанием. Загадочными остаются мотивы его действий: обладал ли он от природы садистской натурой, получавшей наслаждение от мучений своих жертв, или выступал всего лишь орудием Ивана Грозного, безвольной марионеткой в руках царя, а может, Скуратов был просто беспринципным карьеристом, ради богатства и власти готовым любыми средствами угождать своему господину?
Настоящее имя Малюты Скуратова – Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский. Прозвище Малюта он получил за маленький рост. Фамилия образована от прозвища отца (Скуратов – буквально «сын Скурата»), обозначавшего в те времена вытертую некачественную кожу.
Скуратов был выходцем из среды небогатого провинциального дворянства, поэтому изначально он вряд ли мог рассчитывать на какие-либо серьезные карьерные достижения. По службе он продвигался медленно, должности занимал скромные, постоянно находился на вторых ролях. Первые упоминания о Григории Бельском появляются в 1567 г. в разрядных книгах, куда записывали имена всех «служилых людей» с указанием общих сведений об их службе. Согласно данным этих книг Скуратов участвовал в походах в Ливонию и занимал в опричном войске должность сотенного головы низшего ранга.
Имя Малюты Скуратова прочно ассоциируется с опричниной. Однако вопреки расхожему мнению Малюта вовсе не являлся одним из ее создателей. Первоначально он занимал весьма скромное место в системе опричнины: был принят на службу на пост параклисиарха (пономаря), т. е. находился в самом низу опричной иерархии.
Все изменилось, когда Иван Грозный развернул политику кровавого террора против своих противников, истинных и мнимых. По приказу царя, которому везде мерещились заговоры, опричники совершали налеты на дома неугодных царю бояр, воевод, дьяков, похищали их жен и дочерей для ублажения оргий Грозного и его приближенных. Скуратов с особым рвением выполнял приказы царя и очень скоро обратил на себя его внимание.
Грозный сделал его одним из своих ближайших подручных. Малюта пользовался большим доверием царя, насколько понятие «доверие» вообще применимо к фигуре Грозного. В частности, именно Скуратову царь поручил организацию убийств князя В. А. Старицкого и митрополита Филиппа, а также расправу над жителями непокорного Новгорода. Полный же список жертв Малюты Скуратова вряд ли когда-нибудь удастся установить.
Согласно одной из легенд Малюта утопил юную княжну Марию Долгорукую, у которой Иван Грозный якобы обнаружил «отсутствие девства».
В 1569 г. Иван Грозный заподозрил своего двоюродного брата князя Владимира Андреевича Старицкого в подготовке государственного переворота. Старицкий, в жилах которого текла кровь Рюриковичей, был реальным претендентом на престол и мог объединить вокруг себя недовольных бояр. Прямых доказательств существования заговора у Грозного не было, поэтому царь поручил Малюте Скуратову сфабриковать дело против Старицкого. Любимый опричник царя блестяще справился с заданием. Неожиданно нашелся человек, царский повар Молява, признавшийся, что князь Старицкий заплатил ему за убийство Грозного; обнаружились и улики: деньги (плата за преступление) и яд. Сам ключевой свидетель и якобы исполнитель задуманного убийства до конца расследования, разумеется, не дожил. А 9 октября 1569 г. князь Владимир Старицкий по приказу царя был казнен. Приговор зачитывал сам Малюта Скуратов.
В приговоре, который Скуратов зачитал князю Старицкому перед казнью, говорилось следующее: «Царь считает его не братом, но врагом, ибо может доказать, что он покушался не только на его жизнь, но и на правление».
В том же году Скуратов по приказу Грозного убил митрополита Филиппа. Устранение опального священника не потребовало такой длительной и изобретательной подготовки, как обвинение и казнь князя Старицкого. Все произошло быстро. Но сами обстоятельства дела были чудовищными, хотя и показательными для эпохи правления Ивана Грозного. Царь с войском ехал в Новгород, чтобы учинить расправу над его жителями. Его путь лежал через Тверь, где пребывал в заточении бывший митрополит Московский и всея Руси Филипп, отправленный туда в 1568 г. самим же Грозным. Крайне религиозный царь испросил благословения священнослужителя на погромы в Новгороде. Филипп благословения не дал. По приказу разгневанного царя Малюта Скуратов задушил митрополита подушкой.
В конце 1569 г. царь получил сведения об очередном заговоре. Якобы жители Новгорода во главе с новгородским архиепископом Пименом решили присягнуть литовскому королю, а Ивана Грозного замыслили убить. В Новгород незамедлительно была отправлена карательная экспедиция, которую конечно же возглавил преданный царю Малюта Скуратов. 2 января 1570 г. армия опричников ворвалась в город и устроила там неслыханный по своей жестокости погром. Были убиты и замучены более 10 000 человек.
Почти сразу после новгородского погрома началось следствие над руководителями опричнины Афанасием Вяземским, Алексеем и Федором Басмановыми и др. По приговору 116 человек были замучены насмерть. Малюта Скуратов лично участвовал в казни своих бывших сподвижников.
В 1570 г. Скуратов стал думным дворянином. Примерно в то же время Грозный поручил ему ведение ответственных дипломатических переговоров с Крымом и Литвой.
В 1571 г. Скуратов вел дело о набеге хана Давлет-Гирея и сожжении в ходе него Москвы. Виновными были объявлены глава Опричной думы князь Михаил Черкасский и трое опричных воевод. Всех их казнили.
В 1571 г. Иван Грозный женился на Марфе Собакиной, дальней родственнице Малюты Скуратова. Сам Малюта был на свадьбе дружкой.
Во время Шведских походов 1572 г. Скуратов получил должность дворового воеводы и командовал государевым полком.
1 января 1573 г. Малюта Скуратов лично возглавил штурм ливонской крепости Вейсенштейн (современная Пайде) и был убит в бою.
Похоронили Скуратова в Иосифо-Волоколамском монастыре. Царским приказом вдове Малюты была назначена пожизненная пенсия, что было совершенно нетипично для того времени. Место главного фаворита Ивана Грозного занял племянник Малюты Скуратова Богдан Бельский.
Афанасий Нагой (? – 1593)
Фаворит царя Ивана IV, боярин Афанасий Нагой, был потомком старинного рода тверских дворян. Согласно летописным хроникам его предок Семен Нага отправился в 1495 г. из Твери на московскую службу и был боярином у великого князя Ивана III. Сыновья его и внуки также достигли боярского звания, а правнуки Федор Немой и Афанасий находились в звании ловчих «московского пути».
Федор Нагой был деятельным участником большинства политических интриг того времени. Он имел значительное влияние при дворе Ивана Грозного и постоянно переходил из одной боярской группировки в другую. Возможно, следствием такой жизненной позиции и стала его сравнительно ранняя смерть в 1558 г. Заботиться о его жене и детях пришлось брату Афанасию, который отличался крайне взвешенным характером.
Он рано понял два основных правила, обеспечивавших выживание и благополучие при дворе московских князей: надеяться только на себя и выполнять волю государя, в чем бы она ни выражалась. Это помогло ему приблизиться к Ивану IV, завоевать его доверие и не только не погибнуть во время опричнины, но и сохранить свое влиятельное положение. Афанасий стал одним из любимых опричников русского царя. К его чести следует сказать, что он не был такой одиозной фигурой, как, например, Алексей Басманов, обладал дипломатическим складом ума и сопровождал царя во многих его походах. Так, Афанасий выступал русским послом перед крымским ханом, что свидетельствует о его таланте и том доверии, которым он пользовался у московского государя.
С 1573 г. он стал ближним советником Ивана и получил чин думного дворянина. Следует сказать, что московский царь обладал крайне неуравновешенным характером – вчерашние любимцы и их семьи запросто могли угодить в ссылку или поплатиться жизнью за неосторожное слово или по наговору завистников. Упрочить положение своего рода Нагому помогло то обстоятельство, что Иван был крайне озабочен рождением здорового царского наследника.
Среди исследователей существует мнение, что он «истребил» свое го сына Ивана потому, что стал подозревать его в измене. Иван-младший, по словам современников, был точной копией отца – такой же свирепый и непредсказуемый тиран. Грозному не нравилось своеволие сына, выбиравшего в жены дочерей бояр-оппозиционеров. Две жены Ивана-младшего были пострижены в монастырь, а третья, Елена Шереметьева, после побоев, нанесенных ей самодержцем, не смогла больше иметь детей. Не факт, что меткое попадание царского посоха, окованного металлом, в висок наследника было случайным.
Как бы там ни было, а бесконечные женитьбы Ивана IV с последующей опалой и на самих невест, и на их родственников грозили перейти в маниакальное пристрастие. В Москве потихоньку говорили, что все более неуправляемый государь страдает «душевной болезнью». Внешне он тоже чудовищно изменился: у Ивана IV пучками выпадали волосы, он сильно похудел, а его кожа приобрела землисто-зеленый оттенок. Он все чаще гневался на ближний круг, уничтожая вчерашних соратников с той же яростью, с какой истреблял «земских» изменников.
Оценивший всю опасность Афанасий Нагой решил нанести упреждающий удар и выдать за самодержца свою красавицу-племянницу Марию, жившую на его иждивении после смерти отца – Федора Немого. Уже на первом «свидании», устроенном хитроумным советником, царю понравилась рослая красивая боярышня с длинной косой. Сама же «царская невеста» упала в обморок при виде государя – настолько он оказался непривлекателен. Тем не менее свадьбу сыграли, и Мария родила наследника – царевича Дмитрия. Миссия была выполнена, и ловкий боярин Афанасий занял положение «царского тестя». Власть, какой стали пользоваться Нагие с того времени, была сравнима разве что с властью временщиков Басмановых.
Афанасий Нагой, по ряду данных, умер после 1591 г., постригшись в монахи под именем Алексея.
Царица Мария с сыном была отправлена в Углич, а после гибели наследника пострижена в монастырь под именем Марфы, но получила право жить в той обители, «какая будет ей по нраву». Ее родственники после смерти царевича Дмитрия потеряли прежнее влияние.
Марии впоследствии пришлось участвовать в фарсе «узаконения» Лжедмитрия I, как она объясняла, под страхом смерти. Историки, опираясь на источники, считают, что она, как и ее дядя Афанасий, использовала благоприятный момент и отказалась поддерживать самозванца, когда он стал терять свои позиции. Инокиня Марфа скончалась в 1612 г.
Остальные потомки Афанасия Нагого в течение XVI – XVII вв. занимали должности бояр и стольников, но постепенно сошли с исторической сцены.
Федор Трубецкой (? – 1541)
Предками одного из любимых опричников царя Ивана IV, боярина Федора Трубецкого, были литовские князья и потомки Гедимина, которые выехали к московским государям в середине XV в. и были служилыми удельными князьями. Наиболее известными из них стали опричники – братья-воеводы Федор и Никита Трубецкие.
Старший, Федор, быстро стал любимцем царя за свои молчаливость и безграничную преданность. Его влияние было не таким заметным, как у некоторых других фаворитов, но достаточно прочным – он сумел не только возвыситься сам, но и укрепить положение брата Никиты. В качестве воеводы Федор участвовал в Ливонской войне и в отражении нападений крымских татар. О масштабах его влияния может свидетельствовать тот факт, что в отсутствие царя, часто отправлявшегося в военные и карательные походы, именно боярин Федор оставался в Москве правителем, следил за состоянием казны и занимался благоустройством.
Он сумел пользоваться влиянием и многих правителей после Грозного. Благодаря своеобразному складу ума Федор заслужил интерес всех государей, при которых состоял советником, принимал участие во многих дипломатических переговорах. По некоторым данным, в 1603 г. именно Федор и его родственники должны были организовать заключение брака между Ксенией Годуновой и датским принцем Иоанном.
Обладая политическим чутьем и умением держаться подальше от опасных интриг, он играл видную роль при дворах Ивана IV Грозного, его сына Федора и Бориса Годунова.
Любопытно, но, как и многие видные опричники, Ф. Трубецкой был втайне религиозен, в вечерних молитвах «отводя грех» за свидетельство и участие в репрессиях.
Истинным виновником кровопролитий и злоупотреблений он искренне считал царя Ивана, оставаясь простым исполнителем приказаний. Поэтому совесть Федора оставалась спокойной, хотя известно, что он регулярно жертвовал церкви богатые дары и денежные вклады, а незадолго до смерти, в 1602 г., постригся в монахи под именем Феодосия.
Его брат, боярин Никита (Косой) Трубецкой, был талантливым вои ном и отличился в сражениях со шведами, отбив у них Выборг. Во время Смуты, в 1604 г., он был одним из воевод войска, посланного против отрядов Лжедмитрия I, и участвовал в обороне Новгорода-Северского. Тем не менее, оценив силу сторонников самозванца, князь Никита стал одним из его приближенных, а после его разоблачения и гибели непотопляемый царедворец поддержал кандидатуру Василия Шуйского на русский престол. Он пользовался большим влиянием во время «Семибоярщины». Перед смертью, в 1608 г., Никита Трубецкой постригся в монахи под именем Ионы.
Внук Федора, боярин Андрей – последний представитель старшей ветви Трубецких – также был воеводой. Уже в 1574 г. он командовал вторым отрядом войск под Серпуховым и отличился недюжинным талантом стратега. Впоследствии во время сражений с поляками Андрей освободил Псков, а затем с успехом участвовал в войне со шведами в 1590 г. В мирное время князь Андрей, как тогда говорили, «сидел» воеводой в Туле, Смоленске и Новгороде. Известно, что после свержения В. Шуйского Андрей был лишен всех привилегий и неожиданно скончался.
Василий Зюзин (даты рождения и смерти неизвестны)
Фаворит Ивана IV, окольничий Василий Зюзин, происходил из «худородных» обедневших дворян и был принят ко двору во второй половине опричнины, когда гнев московского государя уже коснулся части прежних любимцев, но жажда крови еще не была утолена полностью.
Хитрый, беспринципный, но в то же время обладавший достаточной военной подготовкой, В. Зюзин – «опричник первой тысячи» – особенно прославился в первом походе на Новгород в 1567 г.
Заслужив своей «исполнительностью» благоволение московского государя, Василий стал его «ближним человеком» и «безгласным собеседником». Его влияние было, скорее, неформальным – при дворе были и более яркие фигуры, например Басмановы, Трубецкие и др. Однако молчаливая поддержка, которую Ивану IV оказывали такие «верные столпы», также щедро оплачивалась из казны государя.
Сопровождая царя, Василий участвовал в знаменитом походе 1570 г. против крымского хана. Награжденный через 2 года за преданность званием думного дворянина, Зюзин продолжил пользоваться большим влиянием при дворе. В 1578 г. он участвовал в другом походе, «в немецкую землю», и проявил там в том числе и таланты дипломата-переговорщика. Известно, что логический склад ума и природная хитрость вкупе с наблюдательностью помогли Василию в беседах с иностранными послами, предполагавшими чрезвычайно осторожных и искусных речей. Так, согласно историческим источникам в 1582 г. именно Василий Зюзин в числе немногих доверенных лиц имел продолжительный разговор «без свидетелей» с представителем Папы Римского, иезуитом Антонием Поссевином.
В течение некоторого времени Василий Зюзин был наместником в Суздале, но далее сведения о его жизни из дворцовых реестров исчезают.
Семен Нагой (даты рождения и смерти неизвестны)
Свойственник и фаворит царя Ивана Грозного, знатный боярин и талантливый воевода Семен Нагой впервые упоминается в Разрядной дворцовой книге в 1547 г. Он как двоюродный брат Анастасии Захарьиной, царской невесты, был почетным гостем на свадьбе государя и сидел на особом месте, что отражено в Реестре дворца. По мнению некоторых исследователей, именно Семен Нагой был идейным вдохновителем противников Избранной рады и побуждал московского государя в своих реформах опираться на бедных и «худородных» дворян в расчете на их верность и признательность за возвышение. В 1551 г. он упоминается в «Московской росписи боярских детей», а без малого через 10 лет Семена назначают рыльским воеводой. Близость к государю предусмотрительный боярин успешно поддерживал при помощи двух нехитрых правил: время от времени напоминал Ивану IV о своем родстве с покойной царицей Анастасией и без необходимости не показывался царю на глаза. Это помогло ему без особых потерь пережить и расцвет, и закат опричнины. При этом рыльский воевода в нужный момент проявлял и свои военные таланты. Так, в 1570 г., уже являясь наместником, именно Семен первым проинформировал царя о выступлении крымских татар в район Южной Руси и принял активное участие в боевых действиях. В следующем году, получив повышение, он был назначен вторым осадным воеводой в московском «земском дворе», а затем принял участие в Ливонском походе. Но надежда на расположение московского государя должна была в дальнейшем подкрепиться аргументом более основательным, чем родство с прежней царицей и эпизодические ратные подвиги. Вместе с другими представителями клана Нагих Семен продвигает в качестве очередной царской невесты свою племянницу Марию. И ему это вполне удается. Как и 34 года назад, боярин Семен снова присутствует на царской свадьбе. Его карьера резко идет в гору, он снова приобретает вес и влия ние при дворе. Но ситуация изменилась противоположным образом сразу после смерти Ивана IV.
Конец ознакомительного фрагмента.