У каждого свой путь в Харад. Глава 2 (А. Р. Хан, 2016)

Глава 2

– Гали! Гали, ты слышишь меня? Отойди наконец от окна! – В голосе княгини Млады начали явственно проступать нетерпеливые стальные нотки. Княгиня была не в духе. Причин для этого было несколько, но более остальных ее сейчас раздражало поведение младшей дочери. Последнее время Гали летала в облаках и, судя по отстраненному выражению глаз, совсем не в тех облаках, в каких полагалось летать молоденькой особе ее ранга.

Никаких вразумительных объяснений Младе получить от девушки не удавалось, и все замысловатые разговоры с хитрыми двусмысленными вопросами заканчивались загадочными вздохами и потупленным взором. Что и говорить, благодушия это княгине-матери не прибавляло. Настроение ее было под стать погоде за окном – мрачное и промозглое.

Жаркий зев камина наилучшим образом обогревал гостевую залу, но все же это не мешало чувствовать, сколь нещадно сквозит из окон. Тепло камина из-за этого казалось прослоенным промозглостью зарядивших осенних дождей. Словно на редкость неудавшийся праздничный торт, в котором великолепный крем перемежается непропеченными липкими коржами.

Еще больше лишала гармонии окружающее пространство совершенно не осенняя копна рыжих волос княжны. Все в девушке напоминало о лете – легкая россыпь веснушек, яркие зеленые глаза и непокорные крутые кудри, словно таящие в своих изгибах солнечные переливы. И, конечно, мечты – легкие, уносящиеся в небесную высь, словно подхваченные порывом летнего ветра.

– Истинно – Златовласка, – не уставала повторять Мина, горничная, расчесывая по утрам Гали. – Если даже не останется в княжестве золота, и то мы не обеднеем, с таким богатством-то.

Гали рисовала пальцем на запотевшем стекле огромного дворцового окна чьи-то раскосые глаза. Глаза выходили плохо, и она перечеркивала рисунок быстрыми штрихами, а потом принималась рисовать их вновь, чуть поодаль.

Из окна было видно, как, перепрыгивая через лужи, неловко подхватив юбки, шлепает по двору в направлении флигеля служанка.

Рассматривая сквозь прорисованные линии, оставленные миниатюрным пальцем, непростое продвижение служанки к заданной цели, Гали нахмурилась. Интересно, что там можно убирать столько дней подряд?

Флигель не являлся жилым помещением, в нем размещали гостей, только когда многочисленных приемных покоев замка не хватало на всех вновь прибывших. Нынешние переговоры закончились с неделю назад, а она все ходит туда и ходит. Завидное постоянство в пристрастии к кропотливой работе, в чем горничная раньше никогда замечена не была. Прямо отдельно взятый феномен, который достоин изучения.

«Разве только, – Гали улыбнулась своей неожиданной догадке, – Мина приспособила флигель для своих тайных свиданий с Марком. Прямо под носом у господ, запретивших эту разрушительную страсть. Очень удобно – есть благовидный предлог для отлучек из замка. Само место уединенное, никаких тебе посторонних глаз, ушей и, как следствие, пересудов. Вот только осталось заприметить, как туда, во флигель, окольными путями пробирается конюх…»

Отношения Мины с грумом отца Гали были полны скандалов, бурных расставаний и не менее шумных же примирений. В какой-то момент сдержанный в повседневной жизни князь Всемир, стуча черенком серебряной ложки по столу, заявил, взвизгнув на последнем слоге фразы:

«Мне осточертела эта кошачья возня!»

Именно после этого исторического момента встречи служанки с Марком были объявлены вне закона. Гали не очень хорошо представляла, где находится вышеозначенная область – «вне закона», но по ее собственному внутреннему убеждению, демонстрацию слугами чувств можно было теперь по тяжести преступления разместить где-то между крупной контрабандой и оскорблением институтов власти.

Мина тайком плакала, а при встрече кидала на Марка томные взгляды, от которых, казалось, мог воспламениться вокруг воздух. В такие моменты грум пытался придать своему лицу безразличное и отстраненное выражение, старательно отводил глаза, но при этом столь явственно попеременно бледнел и краснел, что и в его взаимности тоже сомневаться не приходилось.

– Пап, почему бы их не поженить?

– Что за странная фантазия, Гали? Они, еще не будучи связаны узами брака, каждый день умудряются доводить свои отношения до абсурда! Что будет, если мы разрешим им пожениться? Да они просто поубивают друг друга! А так у меня есть прекрасный конюх, а у твоей матери довольно сносная горничная. Оба они честны и не воруют, в отличие от очень многих. Я не могу позволить таким объективно хорошим людям убивать друг друга без очевидной и разумной причины.

«Абсолютно непонятно, как взрослым удается настолько виртуозно владеть своими эмоциями. Отец часто повторяет, что сначала нужно учиться держать под контролем свои мысли и чувства, а потом уже приступать к науке управления государством. Что без внутреннего спокойствия монаршее правление невозможно. Ну хорошо, допустим, он прав. Но он – монарх! А требовать этого от других? Им-то зачем такой самоконтроль? Как можно запретить страсть?» – И скулы Гали вновь заливал предательский румянец.

В ее юном сердце не так давно первоцветом раскрыла лепестки нега, которую вскормили прочитанные романтические саги и чарующие мелодии песен менестрелей. Из-за нее она все дальше уходила в своих размышлениях от понимания прописных истин отца и все больше познавала смысл и правду через сбивчивые, брошенные мимоходом признания Мины.

Единственное, чего она не понимала в терзаниях горничной, что ставило ее в тупик, так это вспыхивающая иногда в глазах Мины необузданная ненависть. Стоя у окна, глядя на проводимые на площади перед замком сборы, та порой изрекала:

– Нет, только посмотрите на него, расфуфырился, словно петух в новом курятнике – в Княжград, видите ли, едет сопровождать их светлость! Знаем мы, для чего все эти поездочки используются! Если бы могла – задушила бы его собственными чулками! Чтоб ты сгинул на плоскогорье! Чтоб тебя в Буре выловили, заразу! Глаза б мои тебя больше не видели! – И Мина смачно и злобно плевалась в окно, из которого открывался вид на предмет ее воздыханий.

Эти сорвавшиеся в сердцах проклятия княжна принимала за чистую монету. От их бьющей ключом экспрессии по спине начинали бегать мерзкие холодные мурашки. Гали представить не могла, как можно пожелать столько зла тому, кто дорог сердцу.

И угораздило же ее саму влюбиться не в соседского принца… О котором можно было бы не особенно переживать – кто-то знакомый с детства, с кем все просто и ясно. Не особо заботясь о конспирации, с ним можно было бы обмениваться сонетами посредством голубиной почты, заставляя всех посвященных ахать от умиления. Добавляя флер романтичности в обыденность существования среди серых стен замка. И это были бы реальные непредосудительные отношения молодости, которые вполне могли бы перерасти во что-нибудь серьезное.

Но нет, ее сердце не искало легких путей. Гали была очарована совершенно незнакомым рыцарем.

Ей не с кем было поговорить о своей любви. Не с кем было поделиться своими переживаниями. И, что хуже всего, не у кого было расспросить о нем. И чем дольше темноволосый незнакомец оставался загадкой для девичьего сердца, тем большим совершенством обрастал в ее воображении его кристальный образ.

Возможно, причиной тому были обстоятельства, при которых они встретились. Все было как в новомодных романах, которые так не одобряла ее мама. Рыцарь спас даму.

Гали и таинственный незнакомец столкнулись на винтовой лестнице северного крыла, по которой княжна в очередной раз сбегала сломя голову, вопреки дворцовому этикету. Заметив возникшую из-за поворота тень поднимающейся навстречу фигуры, она попыталась изменить траекторию своего движения, но запуталась в многочисленных юбках, споткнулась об подол и почти упала. Почти – потому что рыцарь оказался на самом деле рыцарем. Галантным и предупредительным, но самое главное – очень ловким и с быстрой реакцией. Он успел подхватить даму.

Споткнувшись, девушка сильно толкнула его. Полукруг движения от этого резкого удара заставил каскад его крутых смоляных кудрей, взметнувшись, соскользнуть с мощных плеч. Удерживая девушку одной рукой от падения, мужчина отбросил их взмахом второй ладони, облаченной в длинную перчатку. Дабы они не оскорбили даму своим, пусть даже нечаянным, прикосновением к ее коже.

Через секунду мужчина очень почтительно поставил княжну на ступеньку перед собой.

Гали в замешательстве молчала. Ее прерывистое дыхание, определенно намного более экспрессивное, чем требовал этикет, заставляло декольте платья опасно обнажать то, о чем этикет, разумеется, вообще предпочитал умалчивать.

Глаза рыцаря были так близко, что княжна смогла рассмотреть в подробностях каждую ресничку, каждую точку на темно-карей, оттенка горького шоколада, радужке. Раскосый разрез венчали расходящиеся от уголков к вискам лучики наметившихся морщинок. Взгляд был теплым, и в какое-то мгновенье Гали показалось, что он падает через ее удивленно распахнутые глаза прямо в душу и обволакивает своей лаской с головы до ног. Этот обращенный к ней взгляд сделал намного мягче жесткие, будто наскоро высеченные из камня, черты лица.

Девушка едва слышно и не вполне отчетливо пробормотала:

– Извините. – И тут же гордо вздернула подбородок: все же она была княжной и не привыкла извиняться. Никогда и ни за что. Ни перед кем.

Рыцарь почтительно склонил в поклоне голову и плечи. Гали заметила улыбку, играющую в уголках его губ. Он посторонился, и девушка постаралась как можно более величественно прошествовать мимо, чтобы стереть даже малейшее воспоминание о своей неуклюжести.

Всю дальнейшую дорогу она чинно вышагивала, чувствуя невыносимый жар ярко алеющих щек. Будто бы за ней все еще следили его глаза.

Вот и все. И вся встреча. Все, что должно быть соблюдено согласно жанру новеллы, было соблюдено: мимолетность, неожиданность и чудесное спасение.

И что во всем этом могло заставить Гали потом, спрятавшись за портьеры окон, высматривать во дворе фигуру незнакомца? Подглядывать за ним в обеденной зале? Снова и снова блуждать по северному крылу, ища встречи и одновременно опасаясь ее?

Если бы это все произошло раньше, не в этот раз, у нее наверняка была бы надежда переговорить с ним на балу, во время танца. Или разузнать о нем, как бы между прочим, побольше у какой-нибудь не в меру болтливой придворной фрейлины из Княжграда.

Они там, в Княжграде, знают столько, что иногда даже складывается впечатление, что знают вообще все и обо всех.

Но нынешние переговоры были не похожи ни на один из предыдущих.

Слишком внезапно все приехали и слишком быстро все разъехались.

На этот раз деловые и политические беседы не переходили в долгоиграющие застольные посиделки с непременной дегустацией вин и коньяков различных лет выдержки. Никаких пятничных танцев и пикников с выездом в живописную предгорную область Потлова. Столичные хлыщи не привезли с собой опасно декольтированных веселых дам.

Собственно говоря, в небольшой группе серьезных дядек о прежних временах напоминала только колоритная, почти двухметровая фигура разодетого по последней моде в банты и рюши графа Борима. Да и тот, судя по скучающему выражению лица, попал сюда явно случайно.

Большую часть заседаний политической элиты граф проигнорировал. По обыкновению, их проводили в необъятном помещении библиотечной залы, коей Борим старательно избегал. Единственным его занятием стали прогулки по непривычно пустым для него коридорам потловского замка. Со вздохами часами разглядывал его светлость развешанные в галереях портреты как предков Гали, так и своих собственных, или же меланхолично листал пылящиеся в галерее фолианты с гравюрами. Он явственно тосковал по прежним временам и скрывать свою тоску не считал нужным.

Мытарства графа прекратились, когда во время своих бесцельных блужданий по замку он открыл неведомый ему ранее путь на кухню, а через нее – в славящийся разнообразием своих запасов потловский винный погреб.

Сколько точно времени он там провел, не будучи обнаруженным, неизвестно. Да только как-то вечером кухарку Велле не на шутку встревожила ставшая громче обычной возня крыс в подполе вверенной ее заботам территории. Она сидела, грызла в задумчивости тыквенные семечки, насыпанные горкой на дощатом столе, и слушала шорох и стук под досками. Шорох в отличие от семечек не прекращался, и от этого раздражение женщины все больше возрастало. Ни одного из ватаги поварят, чтобы послать расставить мышеловки, ни своенравной полудикой рыжей кошки с черными пятнами, как назло, не было рядом, а решение проблемы, по мнению Велле, не требовало отлагательств.

Вооружившись шваброй и керосиновой лампой, кухарка ступила за порог двери, ведущей в погреб.

Свет лампы бил в глаза, ни на сантиметр не отодвигая обступивший ее подвальный мрак, но женщина отважно шла в темноту, нащупывая ногами ступеньки.

Граф Борим же, напротив, ясно видел огонек и идущую к нему миловидную женщину, которая сквозь призму винных паров конечно же показалась ему верхом совершенства и изящества. Врожденная галантность заставила его найти в себе силы и оторваться от облюбованной ранее бочки с божоле крю пятилетней выдержки. Граф потянулся на свет с беспечностью мотылька-переростка. То ли Велле, разгоняя предполагаемых ею грызунов, слишком рьяно размахивала шваброй, то ли граф был более чем пьян и потому крайне неустойчив, но закончилась их встреча грандиозным совместным падением с лестницы.

У его светлости в результате скоростного спуска сильно пострадала «основная» (по словам обследовавшего его много позже придворного лекаря) правая нога, от боли в которой граф на некоторое время потерял сознание. Велле же приземлилась непосредственно на распростертое мужское тело, а потому намного более удачно. Она вскочила с несколько примятого ее тяжестью графа и, не потеряв присутствия духа, принялась затаптывать деревянные ступеньки, занявшиеся из-за разлившегося масла разбитой лампы.

Когда огонь был потушен, пришло время Велле разбираться с добытым в результате проведения ею столь рискованной операции трофеем. На ощупь мужчина был молод и крепок, поэтому она решила не бросать его распростертого ниц, а потихоньку втащить по лестнице в кухню. Слабо сопротивляющийся, постанывающий, но постепенно трезвеющий от шока Борим, щурясь, вышел из сумрака полюбившегося ему погреба. Под светом кухонных ламп оказалось, что найденыш еще и весьма красив.

Последним доводом, заставившим Велле принять решение в пользу предоставления кухни в полное распоряжение графа, стало сказанное мурлыкающим сочным баритоном:

– Мадам, мне, к глубочайшему сожалению, не выпало случая быть представленным вам ранее…

Кухаркам редко доводится выслушивать что-либо подобное, так что удивляться произведенному этой фразой эффекту не приходилось.

Гали усмехнулась, вспомнив, какой переполох устроили слуги графа, заметившие (где-то через неделю, когда уже дело шло к сборам к отъезду) отсутствие хозяина.

Были организованы запоздалые поиски с поэтапным прочесыванием окрестных таверн и дна опоясывающей город речки Петли. Поиски ничего не дали (еще бы!).

И тогда все озадаченно пожали плечами и почесали в затылках. Тут же поползли противоречивые слухи то ли о похищении графа, то ли о его тайном пострижении в духовный сан. И даже о пленении в казематах замка как вольнодумца, открыто высказывающего свои соображения, категорически не совпадающие с официально проводимой Потловом последнее время политикой в отношении Княжграда и Латфора, из-за чего он якобы демонстративно не посетил ни одного заседания с участием их послов.

Еще через несколько дней всплыла новая деталь, после чего отдельные лица не на шутку обеспокоились. Больше всех нервничал из-за новости отец Гали, князь Всемир. Куда там слухам о политической диверсии – выяснилось, что самый последний раз пропавшего видели в непосредственной близости от погребов дворца.

Всерьез опасаясь за состояние своих легендарных запасов, Всемир тут же организовал поисковую экспедицию, которую сам же и возглавил. Обнаружение его светлости Борима, спящего в примыкающей к кухне комнате кухарки, стало шоком для дам и вызвало немалое веселье и огромное количество разномастных шуток у господ.

Раздосадованного графа вынудили покинуть территорию кухни, а Велле весь день проплакала, сидя на ставшей для нее роковой лестнице. С того дня граф заперся в своей комнате, а ужин, вопреки обыкновению, стал неизменно подгорать. Впрочем, на это, как ни странно, мало кто обратил внимание.

Такая почти фельетонная ситуация разнообразила для Гали монотонную серость бесед, которые она слышала из-за закрытых дверей и которые прерывались при ее появлении. И ненадолго отвлекла от собственных мыслей, то и дело заставляющих вспыхивать девичьи скулы будто под легким мазком кисти, предварительно погруженной в краску оттенка бордо.

– Гали, ты отойдешь от окна или нет? Почему мне приходится повторять? – Мать сидела в резном кресле-качалке. Кресло недовольно поскрипывало, словно вторя Младе.

Последние годы пошатнувшееся здоровье заставило княгиню все больше времени проводить в его удобном нутре. По-стариковски заворачивалась она в плед и подкладывала под ноющую спину подушечки, набитые овечьей шерстью.

Равномерное поскрипывание кресла уносилось под своды гостиной залы. В этих просторных комнатах с наступлением первых дождливых дней стали разжигать огромные пасти каминов. Огнем пытались разогнать сырость каменных стен замка, отпугнуть вечную жилицу – черную плесень, терпеливо выжидающую момент для своего ежегодного крупномасштабного наступления.

Соприкасаясь, постукивали спицы. Мама умело перекидывала петли с одной инкрустированной металлической мини-рапиры на другую, вывязывая очередной узор на очередном шарфе, который после отнесут в самые бедные кварталы города вместе с остальными ежегодными пожертвованиями знатного семейства.

Раньше Гали занимал вопрос, о чем думает княгиня во время этого ритуала. Тратя изо дня в день определенное количество часов на вязание, она, несомненно, погружалась в некие размышления. Не могла же она, в самом деле, думать только о петлях и накидах? Может, она представляет, как в связанный уже шарф завернут ребенка из неимущей семьи, а может, ее мысли далеки и она, подобно Гали, проигрывает в голове все странности предыдущих дней? И вязание всего лишь способ отгородиться от всех остальных?

– О чем ты думаешь, мама?

Княгиня выразительно глянула на дочь поверх сползших на кончик носа очков.

– В данный момент, как, впрочем, уже некоторое время, что уж тут скрывать, я озадачена твоим созерцательным настроением. Ты постоянно витаешь в облаках. Если бы на переговорах был хотя бы один человек младше тридцати пяти, я бы заподозрила тебя в романтической увлеченности. А так – я теряюсь в догадках.

Скулы Гали тут же покрылись розовыми пятнами, и она поспешила спрятать свое смущение, вновь отвернувшись к разрисованному стеклу окна.

– Мина опять топает к флигелю…

– Неправильно говорить «топает». Надо говорить «идет» или «спешит», а «топает» – это не приличествует молодой леди, – машинально поправила княгиня, одновременно отмечая, что дочь снова перевела тему разговора.

– Но она не идет и не спешит. Если не топает, то уж скорее прыгает, что ли…

«А к Марку на свиданье, верно, бежала бы. Или это ее замешательство для вида? Для того чтобы ее как раз и не заподозрили? Нет, притворяться и плести таинственные интриги ей не по силам…»

Княгиня недовольно покачала головой, снова углубляясь в вязание, посчитав по довольно абстрактным замечаниям Гали, что разговор окончен.

Гали была младшей дочерью князя Всемира и княгини Млады. Она появилась в семье, когда четыре ее старшие сестры уже были девушками на выданье. Поздний ребенок – до самого момента рождения ее родители надеялись, что наконец-то небо послало им мальчика. Продолжателя рода потловских князей их династии. Но, видимо, Всемиру рассчитывать передать власть потомку своей фамилии, а не отпрыску принца-консорта, мужу одной из дочерей, не приходилось.

В младенчестве и раннем детстве Гали была болезненной малышкой, что принесло немало бессонных ночей ее родным, а также кормилицам и нянькам. С ней носились как с хрупкой и безумно драгоценной вещью. Может, поэтому у окружающих вошло в привычку сверх необходимого заботиться о ней, а также позволять и прощать несколько больше, чем надо. Может, поэтому мать не одернула ее за пространное возражение и, по сути, неотвеченный вопрос.

Мина поэтапно отряхивала на ступенях под козырьком флигеля свои многочисленные юбки, прежде чем отомкнуть дверь. Топала каблучками коричневых полуботинок, сбивая с них прилипшую грязь дворовых луж.

Сразу после отъезда гостей была распущена по домам нанятая на время их приезда прислуга. Кухарка, горничная, секретарь, дворецкий, конюший да два поваренка, – прислуги более чем достаточно для малочисленной сейчас княжеской четы.

Так или иначе, но теперь все обязанности по уборке княжеских комнат легли на плечи Мины. А она, в свою очередь, уже много лет не выходила за кружевной чугун дворцовых дверей, так что в какой-то момент начала и саму себя считать важной персоной, приближенной к самой верхушке власти. А теперь ей приходилось вспоминать босоногое деревенское детство и наматывать под дождем круги между замком, флигелем и пристройками. Раньше она не преминула бы спихнуть как минимум половину своих обязанностей на свою закадычную подругу Велле, а та по своему простодушию еще бы и радовалась, что ей выпала возможность помочь. Но теперь это был неподходящий момент.

Из-за той ситуации, в которую кухарка попала волею судьбы, она последние недели носа не казала за пределы кухни. То ли горюя о потерянной любви, то ли стыдясь открывшейся для посторонних глаз своей маленькой тайны.

Гали подумала, что Мина наверняка прибежит вечером жаловаться, как она замерзла, простудилась, поскользнулась…

– Ты не могла бы сходить поторопить Велле с ужином? После известных событий она стала очень нерасторопной.

– Ма… – Гали прислонилась к холодной поверхности лбом. – А почему отец уже третий день не спускается к ужину?

Спица замерла, упершись в палец. Княгиня вновь бросила поверх очков взгляд. Ее глаза в молодости были такого же изумрудного оттенка, как и у дочери, теперь их прежнюю мечтательную яркость словно усмирила пришедшая с возрастом мудрость.

– Что с тобой, детка? Отец уехал в субботу сопровождать латфорское посольство. Ты запамятовала?

Гали тронула края накидки, пряча в ее тепло открытые по последней столичной моде плечи.

– Мам, – девушка развернулась всем корпусом к матери, – отец ведь вернулся в ночь с субботы на воскресенье. С ним был человек. Тот незнакомец в странном плаще. Помнишь, я еще говорила, что ни разу не видела его. Ни разу. Ни здесь, ни при дворе в столице. И выговор у него такой необычный…

– Ты ошиблась, детка.

– Мам, ну я ведь уже не маленькая, в самом деле. Как ты можешь меня убеждать в том, что отца до сих пор нет в замке, если я своими глазами видела, как он вернулся ночью того же дня?

– Ты, несомненно, ошиблась, девочка, – с нажимом повторила княгиня, рубя слова, словно ставила после каждого точку. – Или ты увидела слишком реальный сон, в который поверила.

Глаза Гали удивленно распахнулись – с ней никогда прежде не говорили в таком тоне.

– Мам?!

– Что – мам?

– Но ведь это же неправда!

С неожиданной для ее возраста прытью княгиня спрыгнула с качалки и подскочила к Гали вплотную:

– Слушай! Меня! В ту ночь вернулись конюх Марк и кто-то из нанятой в сопровождение прислуги. Это их ты видела из окон своей комнаты!

Гали медленно качала головой, не веря своим ушам.

– Даже если предположить, что я не в состоянии отличить плащ конюха от княжеского…

– Гали, остановись! Ты понимаешь, что обвиняешь меня во лжи?

Если бы в ее спину не упирался подоконник, Гали бы с удовольствием сделала пару шагов назад – столько ярости плескалось в глазах матери. Неожиданно спокойным голосом, хотя все внутри ее сжималось в непривычный подрагивающий комок, девушка произнесла:

– Я не думаю, что ты хочешь мне лгать. Скорее, ты хочешь, чтобы я поверила во что-то нужное тебе. В какую-то видимость, которую тебе сейчас нужно поддерживать. Передай тому, кого ты выдаешь за конюха, чтобы он тише шаркал, меря по ночам шагами отцовский кабинет прямо над библиотекой!

Княгиня прерывисто дышала. Если бы ее взгляд имел физическую силу, Гали замолчала бы, наверное, до конца своих дней.

– Прекрати нести бред, слышишь? И займись делом! Все твои странные мысли от безделья, не иначе. Ступай наконец вниз! А то мне скоро придется посылать кого-то поторопить тебя, чтобы ты не забыла поторопить Велле…

Подгоревший уже как бы традиционно ужин был съеден в безмолвии. Гали обиженно расковыряла пудинг, съела верхнюю часть, оставив на тарелке черную корочку низа. Княгиня, сидя напротив, через длинный церемониальный стол, ни на минуту не сводила с нее глаз.

Благословив, по обычаю, дитя перед сном, княгиня, вопреки обыкновению, весьма сухо коснулась ее лба губами.

– Спокойной ночи, маменька. – Гали присела в книксене.

– И тебе, детка, сладких снов. Храни тебя Господь, моя радость. И, Гали, – это уже княгиня добавила вслед повернувшейся к двери дочери, – я запрещаю, слышишь? За-пре-ща-ю тебе засиживаться в библиотеке!

Гали ничего не ответила. Лишь гордо передернула плечами, направившись к выходу.

Мать, в отличие от дочери, за вечер не съела ни крошки. Отодвинув в задумчивости нетронутую тарелку, она снова потянулась к вязанию, провела пальцами по идеально ровным рядам.

«Почему в жизни все не может быть так же просто? Так же понятно и связно? Руки людские способны создавать красоту, но вывязывать гармоничные отношения нам не дано. Связи запутаны, непрочны нити. Вот и выходит уродливо. И даже то, что мы уже имеем, умудряемся испортить вконец».

Гали, спрятавшись с головой под широкую многослойность покрывал своей кровати, ждала, когда часы на дворцовой башне пробьют двенадцать. До этого, как только за окнами начало темнеть, она демонстративно покинула библиотеку с томиком очередного романа под мышкой.

Заявив, что желает сама привести себя в порядок перед сном, княжна раньше обычного отпустила горничную. Уставшая донельзя за день Мина не стала задаваться лишними вопросами об этих странностях и просто ушла в свою смежную со спальней княжны комнату.

Убедившись по доносящемуся из комнаты служанки размеренному посапыванию, что та уснула, Гали начала свои приготовления к делу, которое задумала еще сегодня днем, во время малоприятного разговора с матерью.

Для начала она причесалась перед зеркалом, в которое из окна падал лунный свет. Надежно заколола шпильками на затылке тяжелый узел волос. Надела, распутывая унизанные прозрачными камнями нити белого золота, на голову диковинную диадему. Украшение было старинным, в нем щеголяла еще прабабка Гали, и ей самой его подарили на не так давно минувшее пятнадцатилетие.

Изогнутый обруч из нескольких причудливо вьющихся ветвей благородного металла на манер короны венчали миниатюрные зубцы. По обе стороны от них спускались полукругами цепочки, которые скрепляли в замкнутую паутину оправы сапфиров пронзительно-голубого цвета.

Диадему Гали для надежности тоже приколола к волосам шпильками, скрыв места креплений слегка вьющимися прядями волос. Все же задуманный ею путь был не из легких: и прическа могла растрепаться, и украшение с головы слететь могло в два счета.

Мочки ушей приятно оттягивали продолговатые капли серег. Из всего многообразия Гали выбрала самые, на ее взгляд, подходящие к прабабушкиной диадеме.

Из гардеробной она извлекла один из костюмов для верховой езды. Одеяние темно-зеленого бархата, состоящее из высокого и довольно широкого корсета, не стесняющего движений, и узких брюк. Струящаяся от корсета юбка позволяла сидеть в седле по-мужски и при этом скрывать ноги.

Впрочем, эта красота была сейчас Гали ни к чему. Ее ловкие пальцы быстро отстегнули несколько десятков потайных пуговиц и отделили юбку от корсета. Наряд стал теперь более походить на мужской, чем женский. Но так было намного удобнее, а сейчас это было именно то, что надо.

Надев сверху на костюм белую ночную рубашку и спрятав диадему под кружевным чепчиком, Гали нырнула в кровать.

Пробило десять часов, потом одиннадцать.

Гали считала удары. Предвкушение от творимого ею озорства надежно отгоняло сон.

Наконец – двенадцать!

Она спустила на пол ноги в плотных шерстяных чулках. Нащупала тапки.

Зная, что у горничной очень чуткий сон, Гали старалась быть максимально осторожной, когда пробиралась на носочках мимо двери ее комнаты к выходу.

«Я прямо как Золушка, – думала она, шествуя с трезубцем канделябра по темным коридорам. – Пробило двенадцать, моя карета превратилась в тыкву, а бальное платье – в нижнюю рубашку. Хотя нет, сейчас, пожалуй, я все же больше похожа на привидение. Белая с головы до ног, как в саване. Общий вид портят разве что тапочки. Навряд ли кто-то поверит в мою призрачность, узрев их на ногах. Хотя кто видел привидения? Кто может утверждать, что тапочек они по ночам не носят? По ночам полы вон какие холодные, того гляди, со сквозняком простуду подцепишь. А сопливое привидение – это как-то совсем даже не страшно. Это уже, напротив, совсем смешно».

Зажженные свечи оплывали каплями обжигающего воска, то и дело попадающего на ладони и пальцы. Отбрасываемые фигурой девушки тени были причудливы, и княжна продолжала фантазировать.

Коридор превращался в темную пещеру, по которой необходимо было пробираться очень-очень осторожно и тихо, чтобы не потревожить волшебных монстров, несомненно обитающих за заколдованными дверьми.

Как просто верить, что можно сотворить из своей жизни сказку, когда тебе всего лишь пятнадцать лет.

Глаза Гали блестели в темноте от предвкушения тайны, на пороге развенчания которой она, как она думала, находилась.

Двухъярусная библиотека с уходящими в потолок стеллажами книг.

Каждое новое поколение княжеской династии стремилось добавить как можно больше нового, пополняя и без того забитое донельзя энциклопедическое нутро. Многие из этих коллекционеров не могли похвастать, что ими была прочитана хотя бы малая толика из собранных сочинений. Они все словно рассчитывали, что когда-нибудь в будущем среди их потомков появится человек, жадный до знаний, одержимый их поглощением настолько, что пожертвует на чтение всю жизнь. Или даже несколько жизней. И вот тогда-то весь многовековой труд предков будет оценен по достоинству.

А пока зала библиотеки была лишь предметом демонстративной гордости. Приложением к замку. Чтение было не в чести ни у молодых барышень, ни у молодых господ. И если по поводу способности к собирательству книг гости князя уважительно цокали языками, то над увлеченностью литературой Гали столько подтрунивали, что она приобрела привычку читать по ночам. Когда замок погружался в сон, не было опасности, что из-за спинки кресла возникнет кто-нибудь усмехающийся и нелестно проходящийся по поводу ее, Гали, умственных способностей.

Безмолвные переходы замка заполняются легкими шагами сквозняка. Из-за не прикрытых шторами оконных проемов льется почти осязаемый лунный свет. В полусне над очередной книгой Гали не раз казалось, что лунные лучи – это нити, из которых можно соткать какой угодно фантом. Ее мысли укутывались в ткань ночи, возрождая из безмолвного забвения когда-то увлекавшие автора повествования искры мечтаний. И Гали казалось, что библиотека дарила ей возможность почувствовать за спиной крылья, в наличии которых она, скорее всего, постыдилась бы признаться днем.

Однако этой ночью пробираться в северное крыло замка Гали заставила не мистическая притягательность библиотеки. Гали было пятнадцать лет, и ей просто хотелось обрести доказательства своей правоты.

Несколько ночей назад ее времяпровождение в библиотеке едва не было рассекречено. Россыпь цокота копыт вспугнула ее, заставив в мгновение задуть свечи и спрятаться за тяжелую портьеру. Любопытство очень скоро победило в ней страх, и Гали осторожно выглянула в окно. Два всадника, в одном из которых она узнала отца. Едва сдержавшись, чтобы не распахнуть окно и издать приветственный крик, к слову сказать, крайне неприличествующий ее положению и возрасту, она едва слышно захлопала в ладоши и запрыгала на месте.

«Ура! Отец вернулся! А говорили, что его не будет больше месяца! Значит, мне не придется так долго ждать отложенную из-за переговоров поездку в Харад!»

За завтраком она изнывала от своего знания, ожидая, что вот-вот распахнутся двери и войдет князь Всемир. Широкими шагами он пересечет залу, улыбаясь внезапному приезду – сюрпризу, и поцелует дочку в макушку, а жену в щечку. Но он не вошел. Ни в это утро, ни на следующее. И ничто вокруг не выдавало его присутствия. В какой-то момент ей стало казаться, что все виденное в библиотеке всего лишь плод воображения.

На следующую ночь до нее донесся размеренный стук шагов, пересекающих потолок библиотеки из угла в угол. Сначала она не обратила на него внимания. Отец часто расхаживал во время своих ночных бдений, порой надиктовывая секретарю накопившиеся за день мысли, могущие обрести только в спокойствии ночи достойную форму. Секретарь зевал, скрипел карандашом, записывая каракулями наскоро сокращенные слова. Днем текст, переписанный каллиграфическим замысловатым почерком, ложился на гербовую бумагу и приобретал почетное звание указов, законов или писем дружественным сюзеренам.

И в тот раз заслышав сквозь завесу подкрадывающегося сна хождение над головой, Гали нисколько не удивилась. Она улыбнулась, свернувшись поудобнее в облюбованном ею кресле, положив под голову читаемую книгу вместо подушки. Проснувшись на рассвете от холода, захватив канделябр с печальными оплывшими огарками свечей, Гали, зевая, побрела обратно в спальню. Мина не проснулась, лишь проворчала что-то недовольно сквозь потревоженный стукнувшей створкой двери сон, давая Гали возможность и в этот раз не обнаружить свое отсутствие ночью.

Княжна сидела на широченной кровати, раскладывая многочисленные подушки лишь в ей одной известной последовательности, чтобы получилось максимально удобное ложе, как вдруг ей вспомнился ночной шум. Не узнать шаги отца было невозможно – столько ночей подряд они сопровождали ее чтение. Гали тогда хлопнула в сердцах рукой по подушке – значит, ничего ей не привиделось и князь действительно в замке!

Но почему он сам не обнаруживает себя, и уж совсем непонятно, почему мать столь ревностно отстаивает версию о том, что Гали обманывает зрение?

Сегодня все должно было определиться. Девушка решительно вздернула подбородок – она сама преподнесет отцу сюрприз! Рубашку она снимет и оставит в библиотеке, и, оставшись в костюме для верховой езды, предстанет перед глазами светлейшего князя в том виде, показаться в котором уже не стыдно. Ну, если не брать во внимание полное отсутствие юбки, конечно.

В детстве, когда в замке собиралось во время семейных праздников огромное количество кузенов и кузин разной степени родства, пока взрослые развлекались балами и интригами, дети находили для себя довольно оригинальные занятия. Одним из них было лазанье на спор по узкому карнизу, опоясывающему башни и замок на нескольких уровнях. То здесь, то там стены замка были увиты плющом. Держась за толстые стебли плюща и вжимаясь в камень стен, можно было умудриться пройти от одного оконного проема до другого.

Девчонки визжали, а мальчишки залезали обратно бледные и с ободранными ладонями.

Однажды на карниз, проходящий под окнами библиотеки, была сброшена кошка, которая непонятным образом материализовалась в тот же день этажом выше в запертом кабинете князя. В то, что кошка обладала способностью к магии, не поверил никто, кроме самой маленькой участницы проделки. В тот же вечер мальчишки, несмотря на протест всей женской половины компании, сбросили многострадальную кошку на карниз еще раз. И сами спустились за ней следом. Так был найден не известный никому ранее путь из библиотеки в кабинет по внешней части стены.

Все на самом деле было просто. Два карниза шли параллельно один над другим. Они задумывались элементами декора и были поэтому очень узкими и сглаженными – архитектор замка сотворил их не для того, чтобы по ним лазили неразумные дети. Со стороны северной стены, там, где они доходили почти до самого угла здания, под воздействием времени и его вечной подруги сырости откололось несколько кусков облицовочной плитки, и выступающие под ней камни кладки образовали подобие крутой лестницы, скрытой от глаз в зелени плюща.

В библиотеке Гали поставила канделябр на пол. Повесила на спинку кресла сложенную рубашку и чепчик.

Со стороны потолка едва слышно раздавался звук размеренных шагов. Девушка улыбнулась – во времени она не ошиблась.

Гали развела в разные стороны тяжелые половины портьер. Прикрепила их к торчащим из стены по обе стороны окна захватам. Затем она бесшумно подняла задвижку и очень медленно потянула на себя раму, разбухшую от бьющих в нее осенних дождей. Створки поддавались неохотно, норовя скрипнуть при любом ее неверном движении.

Окно открылось, разошлись в разные стороны его половины – порывом ветра погасило сразу все свечи. Гали закрепила ставни по обе стороны окна и села на подоконник.

Сердце билось быстро-быстро, и от этого у девушки немного дрожали пальцы. Она несколько раз глубоко вдохнула холодный ночной воздух. На секунду прикрыла глаза, чтобы собрать вместе силы, мысли и решимость.

Придерживаясь за край подоконника одной рукой, княжна глянула за край. Внизу серой полосой светлел в темно-синей вязкости ночи каменный выступ карниза.

Сейчас, когда ей предстояло спуститься на него, парапет казался ей намного уже, чем в воспоминаниях не такого уж далекого детства.

Еще раз глубоко вздохнув, она легла на подоконник животом и стала потихоньку спускаться наружу, держась обеими руками за край подоконника внутри комнаты. Ее тело уже почти полностью свесилось из окна, а ноги все еще не касались своими подошвами карниза. Руки дрожали от напряжения как натянутые струны, а внутри тихонько нарастала паника.

Гали вдруг ясно поняла, что если что-то пойдет не так, то обратно она забраться тем же путем не сможет. У нее просто не хватит сил и ловкости, чтобы подпрыгнуть с узкого карниза, оттолкнувшись едва согнутыми в коленях ногами, уцепиться за край оконной раны и, подтянувшись, втащить тело на подоконник.

Гали снова зажмурилась.

«Так, я не буду об этом думать. Я просто аккуратно отпущу руки и тихонько соскользну на карниз, а потом сразу же ухвачусь за поросль плюща…»

Инстинкт самосохранения не давал ей разжать кулаки, и вместо того, чтобы «тихонько соскользнуть», хотелось изо всех сил закричать: «Помогите, мамочка, кто-нибудь!» Но тут в покрытой диадемой аккуратно зачесанной головке Гали возникла любопытная картинка. Она увидела, как на ее крик сбегается вся челядь замка, и последней входит ее мать в съехавшем чепчике, с поджатыми губами и видит, как ее, княжну, с раскорячившимися во все стороны руками и ногами втаскивают обратно в залу.

Какой позор! Этот вердикт заставил ладони Гали разжаться сами собой. Она действительно соскользнула с подоконника, и как только макушка ее головы поравнялась с краем оконной рамы, ступни плотно прижались к каменной поверхности.

Судорожно вздохнув, боясь потерять равновесие, она подтянула к груди руку и схватила в пятерню жесткие стебли плюща.

«У меня получилось! И дальше тоже все получится. Надо только не думать о том, что это карниз. О том, что высоко. Это… это просто тропинка в лесу Ну, может, не в обычном лесу, в харадском таком предгорном лесу, где тропинки вьются лентами по скалам, поросшим соснами, со странными искривленными стволами…»

Так Гали думала о всякой всячине, осторожно переступая ногами по карнизу, уткнувшись носом в облетающий по осени плющ. Теперь она знала, почему у друзей ее детских забав после таких испытаний были ободраны поверхности ладоней и сломаны ногти. Что к концу пути даже нос у нее будет ободран, она почти не сомневалась.

Шаг за шагом, осторожный перехват руками за новые стебли, предварительно подергав их для верности, и снова – шаг за шагом. Когда княжна добралась до конца стены, где, как ей помнилось, должна была начинаться череда похожих на ступеньки выступов, она чувствовала каждую мышцу своего уставшего от напряжения тела.

«Никогда не думала, что тело может болеть вот так – сразу и везде. Ну хорошо, вот я и добралась до угла, теперь осторожно поднимусь наверх, потом до середины стены влево, а там снова выступы. Я доберусь по ним до окна и постучу в стекло… Хорошо, что ночь выдалась не ветреная. Меня бы, наверное, уже давным-давно отсюда сдуло. Вместе с плющом. Так, главное, не думать о том, на какой я высоте… Ох, так я же об этом как раз и подумала!..»

Подъем прошел очень быстро, и на втором карнизе Гали почувствовала себя уже намного уверенней. Как ни странно – ведь этот карниз намного выше, а она сама уже так устала.

Время от времени она приостанавливалась, чтобы перевести дыхание и, задрав голову, определить, в какой части стены она находится. Стена на этом уровне была намного сильнее испещрена следами времени, и наверх вело множество выступов. В темноте было немудрено ошибиться и начать подъем не к тому окну. Или вообще не к окну.

Гали перевела дыхание, прижавшись лбом к выщербленному камню. От стены пахло пылью, плесенью и мокрым песком. И княжна решила, что вот именно так должна пахнуть безысходность. К этому моменту она уже полностью расписалась в собственной глупости.

«Может, я взрослею? Я сейчас подумала – а ведь мама была совершенно права. На самом деле, привычка засиживаться в библиотеке не довела меня таки до добра. Более того, с высоты нескольких этажей она вообще кажется теперь фатальной ошибкой. И чтобы поумнеть, мне нужно было влезть на эту идиотскую стену? О, тогда получается, что в обычных условиях я бы не поумнела никогда… Это весьма печально».

Гали подергала плющ, проверяя его на прочность. Попробовала покрутить затекшими плечами – из этого мало что вышло, но все же немного помогло.

Вот она, ее заветная цель – сверху маячит смутный, пробивающийся сквозь толщу задернутых портьер лучик от одной из множества зажженных свечей. Несомненно, вот здесь, прямо над ней, окно отцовского кабинета.

От карниза брал начало отлогий, иногда прерывающийся пустотами от выпавших камней подъем, который заканчивался почти у самого оконного проема. Теперь Гали было понятно, как в свое время кошка залезла в окно кабинета, но ей все еще было не ясно, как животному хватило на это смелости. Хотя, с другой стороны, если подумать, оставаться снаружи стены и бездействовать куда как страшнее.

Когда оконный проем, намеченный княжной как конечная цель, был буквально в паре шагов, Гали приостановилась, чтобы перевести дыхание. Княжна постаралась придать лицу задорное выражение, чтобы спрятать за ним мордашку испуганного насмерть ребенка. Девушка постаралась представить, насколько обескураженным будет лицо у отца, когда она постучит снаружи, и улыбнуться получилось уже почти естественно.

Оставалось всего ничего, чтобы ее предприятие завершилось грандиозным успехом. Всего лишь взобраться по выступам на внешний подоконник окна и, выпрямившись в полный рост под оконной аркой, пару раз стукнуть в стекло.

И в этот момент кто-то изнутри дернул раму этого самого окна, нисколько не заботясь о производимом шуме.

От испуга Гали вжалась в стену, совершенно забыв, что только что собиралась, собственно, в него постучать.

– Сколько вы курите, князь – это просто невероятно, – услышала Гали голос с легким, непривычным уху акцентом.

– События, знаете ли, располагают.

– Не без этого, конечно, но вы должны держать себя в руках.

– Все пошло не так, как вы говорили. Совсем не так.

– Не совсем так, вернее сказать, любезный Всемир, – поправили князя. – Иногда случаются накладки. Но это, уверяю вас, исключение. Наше продвижение по фронтам Озерного края является ярким доказательством успешности проводимой политики.

– Да уж, да уж… – Князь явственно попыхивал своей трубкой с изогнутым длинным мундштуком. – Но это общие слова. Вы должны признать, что все пошло вразрез с вашими планами. Само появление принца Озерного края на переговорах – это я вам скажу… Вы обещали не допустить этого. Что не должно было составить особого труда для ваших подручных. Особенно учитывая, – он усмехнулся, стараясь повторить интонацию оппонента, – успешность проводимой политики. В конце концов, вы меня в этом просто-напросто уверили.

Собеседник Всемира молчал некоторое время, потом осторожно начал:

– Любезный Всемир, ну что вы, в самом деле, – третью ночь об одном и том же. Из пустого в порожнее, как у вас говорят… – Голос замер. А потом человек уже с совсем другой интонацией произнес: – Князь, я явственно чувствую чье-то присутствие…

– Халкид, вы бы не переводили тему. Из пустого в порожнее, говорите? Это вы уже третью ночь вокруг да около ходите. Считаете, прямые вопросы и сопутствующие им краткие ответы противоречат самому духу интриги переговоров? Для меня это не так. Для меня в переговорах вообще никогда интрига не таилась. – Гали услышала, как отец хлопнул раскрытой ладонью по столу. – Мало того что Озерное посольство оказалось здесь, несмотря на ваши непреодолимые, как вы уверяли меня, препоны. Так оно еще и умудрилось отправиться дальше! Судя по всему, именно их планы оказались непоколебимы, в отличие от ваших. И теперь они благополучно направляются в Латфор, а я, вместе со своей маленькой страной, оказываюсь меж двух огней, так? Пожертвовать стольким, чтобы страна стала не плацдармом для военных боев, не буфером, о которые бьются две державы, а своеобразным транзитным коридором! И тут на тебе – попадаю в ту самую ситуацию, которой всячески старался избежать, путем приобретения союзничества Удматории!

– Почему меж двух? Озерный край почти раздавлен, Княжград не рискнет ввязываться в бойню на стороне проигрывающей, а пока вести дойдут до Латфора, вы, как принявшие сторону императора Удма…

– Именно так – «почти раздавлен». И именно так – мы, принявшие сторону вашего императора, очень скоро во всеуслышание будем объявлены предателями, продавшими подступы к Харадским горам. А следовательно, если принц Ольм со своей немногочисленной свитой…

– Принца Ольма вместе с его свитой, – в перебившем князя голосе сквозило нескрываемое презрение, – как вам известно, немало потрепали у переправы на Рыман. В конце концов, вы не можете отрицать, что собственными глазами видели, как самого принца сбили с седла ударом Полночной Звезды…

– В спину, – коротко, с издевкой, вставил князь.

– В спину, – подтвердил тот, кого Всемир назвал Халкидом. – А вы предпочли, чтобы его порешили прямо в вашем замке? Может, еще на дуэль его вызвать прикажете?

– Опять вы передергиваете. Я бы предпочел, чтобы они сюда вообще не доехали. Понимаете, не доехали. Вы заручились моей поддержкой задолго до появления представителей Княжграда. Я много работал, чтобы подготовить эту встречу так, чтобы она прошла наилучшим для нас образом. И рассчитывал, что отсутствие посольства Озерного края будет воспринято остальными как игнорирование переговоров как таковых. Их вечное чванство и вздернутый кверху нос, знаете ли… Княжградцев всегда раздражало, если чей-то нос был вздернут выше, чем их собственный. Ну и отказ от чьей бы то ни было помощи, лишь бы доказать собственную самодостаточность… Это в духе Озерного края, и при том это давало в дальшейшем возможность умыть руки и откреститься от последствий. Сказать – вы же не просили о помощи, считали ее вторжением с нашей стороны – вот и получите теперь разгром по всем фронтам. Эх… Гордыня, это, как ни крути… Она в конечном итоге должна была сыграть мне на руку.

– Желание иметь свои руки чистыми и загребущими одновременно на практике является утопическим. – Халкид усмехнулся. – Вы не находите? Что говорить о том, чего не случилось, светлейший князь Всемир. Полученный результат никак не может быть омрачен этими незначительными неудачами. Вышло даже лучше. Демонстрация плачевного положения самой великой страны в этой части континента, в лице более чем малочисленной делегации во главе с сопливым юнцом, заставило княжградцев призадуматься.

– Опять слова, одни слова… А как, если принц Ольм доберется до Латфора, а? Честное слово, больше удивиться, чем увидев его на подъездах к собственному замку, я уже не смогу. Другими словами, появление Ольма в Латфоре в ближайшее время уже не кажется мне невероятным. Совершенно.

Халкид сдержанно рассмеялся.

– В данный момент, я думаю, принц Ольм совершает самый последний путь в его жизни. Говорят, получивших Полночную Звезду встречают на том свете с почестями, потому как они начинают светиться в темноте. А славно он вспыхнул в ночи, не находите?

– Не нахожу, – буркнул Всемир. – Да, в кого-то там ваш телохранитель засадил с дури зарядом такой мощи, что вспышка озарила местность на лигу вокруг. Я чуть не ослеп, к вашему сведению! Что я мог видеть после этого? Да, эта светящаяся хреновина пролетела над всадником, вроде бы на нем был принцев плащ. И все. Трупа-то никто не видел. А вот это было бы действительно славно. Потому что развеяло бы все мои сомнения. Хотя говорить о славном в бесславии… – Князь стучал об стол, выбивая трубку. – В вашей так называемой «засаде», которая переросла в самую настоящую стычку, защищая мою персону, пострадали мои люди. – Произнося эту тираду, князь каждый раз делал ударение на слове «мои», давая понять, что до перебитых людей Халкида ему нет никакого дела. – Я вынужден теперь прятать раненых во флигеле собственного замка. И должен сочинять сказки в ответ на расспросы княгини. Вы думаете, она всерьез верит, что я бы отпустил конюха и придворного лекаря сопровождать представителей страны, с которой у нас и в мирное время были более чем натянутые отношения?

Чем больше слушала Гали, тем страшнее ей становилось. Человек, говоривший голосом князя, теперь представлялся ей совершенно не похожим на ее отца. Неужели это ее отец говорит все эти ужасные вещи?

В голове все сказанное не укладывалось совершенно, там, как белка в клетке, металась мысль о том, что обнаруживать свое присутствие ни в коем случае нельзя. А если окажется, что нет другого пути в замок, кроме как через окно кабинета, что же ей тогда делать? Прыгнуть вниз?

– Даже если все вот-вот раскроется, поверьте, князь, это будет не так уж и важно. – Собеседник князя прошел мимо окна, и его неясная тень медленно пересекла полосу ровного света. – Я определенно чувствую чье-то присутствие.

«Надо бежать. Насколько можно быстро и насколько можно далеко». – Руки Гали быстро-быстро перебирали стебли плюща в обратном направлении, а ноги уже скользили по карнизу.

– Вы определенно надышались дымом от моей трубки. Говоря простонародно, я вас обкурил. – Князь невесело рассмеялся. – Я не всегда курю чистый табак. У меня есть одна слабость, открою вам тайну, одна харадская травка, если ею не злоупотреблять, конечно…

– Да какая, к собакам, травка! Уж простите мою простонародную речь, князь. – Иностранец подошел к окну вплотную и распахнул его. – Я чувствую, что здесь кто-то есть!

– Полегче, Халкид! Что это вы машете портьерами, как летучая мышь крыльями! Вы затушили добрую половину свечей, опрокинули канделябр. Война еще не подошла к Потлову близко, а вы уже пытаетесь поджечь замок! Тушите скорее скатерть, что вы стоите там, вцепившись в занавески!

Слыша обрывки приглушенных криков отца, княжна почти добралась до угла замка, еще немного, и она шагнет за край, который скроет ее фигуру.

«Как странно бы это ни звучало, но я почти молюсь о том, чтобы в кабинете действительно занялся пожар!»

Она обернулась к окну.

«Зачем, зачем я это вот сейчас сделала? Для чего мне было оборачиваться? Мне нужно было просто шагнуть за край стены!» Она увидела, как из окна по пояс высунулась мужская фигура. Ее ясно освещал лунный свет, и Гали видела, как голова разворачивается сначала в одну сторону – противоположную от нее, тщательно осматривая все доступное взгляду, и как медленно она разворачивается в ее, Гали, сторону.

«Только не это! Только не это!» Девушка перенесла одну ногу за угол, уперлась в выступ, а левой рукой попыталась нашарить надежный стебель плюща, чтобы, прицепившись к нему, еще не видимому ею на другой стороне, шагнуть за край. И тут она услышала, как ей вслед несется крик:

– Там что-то блестит!

Инстинктивно обернувшись на звук, она увидела то, чего в принципе быть никак не могло.

Легко соскочив с окна на парапет, по направлению к ней довольно быстро бежал тот самый высовывавшийся ранее из окна мужчина.

Он действительно бежал, плащ за его спиной хлопал по каменной кладке, сбивая с побегов плюща жесткие треугольные листочки.

Потом, вспоминая свое невероятное бегство, Гали пыталась понять, почему она пошла по карнизу именно в ту сторону. Если бы она выбрала путь к противоположному углу замка, ведущему в южное крыло, которое, к слову сказать, к окну кабинета располагалось значительно ближе, ее бы неминуемо настиг преследователь, или бы она попросту сорвалась, разбившись о мощенную брусчаткой площадь. И в том и в другом случае история повернулась бы иначе.

Но Гали начала двигаться по стене в ту сторону, откуда пришла, и угол, за который она завернула, начинал стену заднего двора замка. Там, разумеется, не было брусчатки. Обширная земляная насыпь, на которой размещались, как и на любом другом заднем дворе, многочисленные хозяйственные постройки, включая обширное двухъярусное помещение конюшни.

Сердце, казалось, стучало где-то за пределами тела Гали, сотрясая всю ее своим биением уже извне. За движением рук и ног она уже не следила – они безостановочно и очень быстро двигались, вновь и вновь повторяя одни и те же движения.

«Наверное, вот это состояние то самое, что называют в прочитанных мною столь любимых романах состоянием паники. Я совершенно ничего не соображаю – просто до смерти напугана. Очень пусто и невыносимо страшно. Что ж, похоже, и дальше мне придется поступать в лучших традициях новелл…»

Гали находилась прямо над крышей конюшни, примыкающей одной стеной к замку, когда из-за угла появилась фигура в развевающемся плаще. Его полы хлестнули по стене перед мужчиной – он резко остановился, и плащ обвил его ноги и плечи. На хорошо освещенном луной лице появилось ошарашенное выражение. Шпионов, взбирающихся в любое время суток по сколь угодно высоким стенам, Халкид повидал немало. Но чтобы при этом в волосах было полным-полно драгоценных камней?

А диадема при лунном свете сверкала так, что в ее баснословной стоимости сомневаться не приходилось. Особенно человеку, выросшему среди помпезной роскоши в обществе потомственной аристократии. Родословная Халкида очень глубоко уходила своими корнями в смутные времена полузабытых мифов и легенд.

В искаженном испугом лице юной шпионки он не узнал княжны, хотя та стояла от него всего в нескольких метрах. Но колыхнувшееся смутное воспоминание вызвало секундную задержку в его стремительном движении. Он ухватился правой рукой за стебли, едва не потеряв равновесие. Подтянул все тело по направлению к девушке, внимательно вглядываясь в обращенное к нему лицо. Ногти противно царапнули по камню.

«Я где-то видел ее раньше…» – Халкид отогнал мысль, сейчас главное было удержаться от падения и добраться до нее быстрее, чем…

Гали видела, как мужчина наклоняется вперед, вытягивает руку в ее направлении. Как скользит по серым в ночи камням и листьям, заслоняя лунный свет, его тень. Толчки ее сердца отмеряли сантиметры приближения к ней черноты.

Еще несколько шагов, ее неуверенных приставных шагов, против его – почти прыжка.

Гали бросает взгляд через плечо:

«Как все же высоко…»

Рука все ближе – и Гали закрывает глаза. И прыгает спиной вперед.

Оттолкнувшись из последних сил руками и ногами от поверхности стены.

Широкая ладонь Халкида сомкнулась, хватая пустоту.

Не веря своим глазам, он следил за летящей вниз девушкой, раскинувшей руки, как раскидывает в свободном парении где-нибудь высоко в горах крылья вольная птица.

«Сейчас она размозжит себе голову»! Халкид грязно выругался на родном языке. Прыгать следом за девицей он не собирался, а возвращаться обратно в замок и добираться до точки падения обычным путем было слишком долгим. Очень долгим для того, чтобы оставить это место без наблюдения.

«Возможно, у этой самоубийцы есть сообщники. Возможно, она неспроста уходила в эту сторону. Возможно…»

– Гаррота! – во всю глотку крикнул Халкид, проклиная себя за то, что не прибег к этому призыву раньше. – Гаррота-а-а!

Эллиноя, третья дочь князя Всемира, была старше Гали почти на четырнадцать лет.

Она не была красавицей. Ей не посчастливилось, в отличие от Гали, унаследовать дерзкую яркость матери. Глаза ее были такого же невнятного цвета, что и у отца. В зависимости от погоды они менялись, перебирая весь спектр оттенков светло-серого и голубовато-зеленого. Многочисленные карие крапинки в их глубине, то скрытые расширившимся зрачком, то снова возникающие из его глубины, окончательно ставили в тупик всякого, кто пытался определить их цвет.

Волосы падали спокойной и не особо впечатляющей волной чуть ниже плеч. Никаких тебе кудрей и затаившихся переливов солнечных бликов. Цвет, характерный для большинства проживающих на территории Потлова, – пепельно-русый.

В отличие от двух своих старших сестер, упорхнувших из-под отчего крова в объятия мужей в юном возрасте, ее супружество несколько запоздало. На пороге своего тридцатилетия княжна Элли все еще ходила в девушках на выданье. Сколько беспокойства это доставляло ее матери, об этом и говорить не стоило. Ибо княгиня Млада была немногим старше, когда готовилась в первый раз стать бабушкой.

Эллиною же, казалось, эта проблема нисколько не волновала. Она была неизменно спокойна и улыбчиво лучезарна, чем, возможно, в конце концов, и пленила из года в год приезжающего осенью в Потлов поохотиться младшего из сыновей герцога Арьезского, владетеля Рыманского града.

С момента объявления помолвки в характере княжны Элли произошли разительные перемены. Сдержанная на людях, за закрытыми дверями в кругу семьи она превращалась в истеричную фурию.

– Ничего не понимаю, – разводила руками мать, пытаясь хоть как-то ответить на недоумение отца. – На мой взгляд, так все, скорее всего, должно было быть как раз наоборот…

– Ты невыносима! Невыносима! – кричали по очереди оба родителя, а Эллиноя совершенно не по-княжески хлопала всеми попадающимися на пути к ее покоям дверьми. Однажды, проносясь по библиотеке мимо спрятавшейся в кресле Гали, она выхватила у нее из рук раскрытую книгу и швырнула томик с размаху о стену.

Пару минут Гали сидела в прежней позе, хватая от возмущения ртом воздух и пытаясь понять, что же произошло. Потом волна возмущения подняла ее на ноги, а выражение лица чем-то стало смахивать на злобную гримасу сестры. Гали вскочила и помчалась следом, с грохотом распахивая закрытые перед ее носом двери. Подбегая к покоям сестры, она уже сама была близка к припадку ярости. Распахнув последнюю дверь, Гали заорала:

– Знаешь что?..

И осеклась. Желание наговорить тысячу гадостей и перебить все стоявшие на туалетном столике безделушки мгновенно испарилось. Гали в полной растерянности наблюдала представшую перед ней картину, совершенно не находя, что сказать. Эллиноя тихонько плакала, сидя в кресле в углу парадной залы. Поджав под себя ноги и свернувшись калачиком, чтобы спрятать от окружающих поток горьких слез.

– Элли… – растерянно произнесла Гали. – Ты плачешь? Почему?

Она подбежала к сестре и упала на колени рядом с креслом.

– Что с тобой, моя любимая Элли? – Гали попыталась обнять ее колени.

Эллиноя сдавленно всхлипнула и прижала к лицу ладони, стараясь сдержать водопад слез, но вместо этого разрыдалась еще горше.

Гали гладила складки кружевного платья сестры, стараясь разобрать в промежутках между всхлипываниями произносимые сестрой слова.

Удавалось это плохо, но наиболее часто повторяемую фразу она все же уловила:

– Это ужасно!

– Что ужасно, Элли? Что?

Младшая из княжон ждала ответа, но до слуха ее доносились только всхлипывания. И тут ее осенило:

– Я поняла! Эллиноя, но почему ты не сказала об этом раньше? Папа бы никогда не допустил…

– Не сказала о чем? – Глаза Элли покраснели от слез, и от этого она казалась старше и некрасивее, чем была на самом деле. – Не допустил бы чего?

– Ты не любишь Гира! Ты любишь другого! – озвучила свою догадку Гали.

– Что? – одними губами спросила Элли. Сказанное сестрой настолько шло вразрез с ее собственным горем, что она даже нашла в себе силы улыбнуться. – Какая ты смешная, Гали.

Эллиноя погладила ее по голове, ласково перебирая пряди. Как тогда, когда младшая сестренка была совсем малышкой.

– Все наоборот. Это Гир не любит меня.

– Что?! – Гали вскочила на ноги. – Ты с ума сошла? Конечно, он любит тебя!

Эллиноя печально покачала головой. Потом отерла тыльной стороной ладони еще не высохшие от слез щеки. Она сидела перед Гали и обмахивала обеими руками горящее лицо.

– Я сейчас успокоюсь… И попробую тебе объяснить… Вот только сейчас успокоюсь…

Она сделала паузу. Несколько раз глубоко вдохнула и отрицательно покачала головой. Ничего из этой пантомимы Гали не поняла, и поэтому сочла возможным нахмуриться.

Так они и сидели друг напротив друга некоторое время, хмурая Гали и заплаканная Эллиноя. За окнами в кронах деревьев шумел летний ветер, сбежавший в потловские низины с Харадских гор. Откуда-то из глубины сада доносился звук работающих в ловких руках садовника ножниц.

Наконец Эллиноя изрекла:

– Я скажу тебе все. В конце концов, ты уже большая девочка, думаю, ты все сможешь понять. Гали, милая, все не так, как описано в твоих дурацких романах. В жизни все совсем иначе.

– Элли, – осторожно перебила ее Гали, – откуда ты знаешь, как бывает на самом деле?

Элли молча смотрела на сестру. Она подбирала слова для ответа, но ничего, что могло объяснить ее убежденность, на ум не приходило. Скорее всего, потому что ответа она и в самом деле не знала.

Гали потерла лоб, потом почесала затылок и наморщила нос.

– Элли, что заставило тебя думать о том, что Гир разлюбил тебя?

– Не разлюбил. – Эллиноя спрятала глаза где-то в путанице складок кружевного узора юбки. Она перебирала шитье пальцами, идя за направлением извивающейся тесьмы. – Он никогда не любил меня.

– Элли!

– Это политический союз, выгодный обеим сторонам. Или ты думаешь, что такой, как он, мог бы захотеть жениться на мне по другим причинам?

Гали качала головой из стороны в сторону:

– Я просто не верю своим ушам!

– Ты же видела нас вместе…

– Вот именно – я видела вас вместе!

– Значит, ты не могла не заметить, сколь велик диссонанс. Он высокий, красивый и смелый. Он такой замечательный, почти идеальный, и я – никому не нужная серость. Я почти как плесень этого замка, от которой наконец нашелся-таки способ избавиться.

– Знаешь что, Элли, – узкая ладонь Гали накрыла спрятавшиеся в кружева руки сестры, – мне кажется, что ты должна кое-что увидеть.

Эллиноя вскинула на Гали удивленные глаза.

– Пойдем, пойдем, – сестренка уже тянула ее за собой, – если нам повезет, я смогу показать тебе кое-что.

Молодая женщина следовала за подпрыгивающими впереди нее бантиками цвета лаванды, одновременно завидуя и радуясь беспечности княжны. Легкими взмахами ладоней она старалась отереть с лица столь явственные признаки только что разыгравшейся истерики.

Они прошли все северное крыло, картинную галерею и вышли в длинный коридор, из окна которого была видна пристроенная к стене замка конюшня.

Гали подвела сестру к окну, на подоконник которого лихо вспрыгнула сама.

– Смотри, – произнесла она вполголоса, одновременно поднеся палец к губам. – Только тихо.

Еще ничего не понимая, Эллиноя выглянула в окно.

– Куда смотреть?

– Вот сюда. Видишь? – Указательный пальчик Гали с отполированным аккуратным ноготком смотрел в сторону конюшни. – Да ты не туда смотришь! Прямо куда я указываю, дыру в крыше видишь?

– Да.

– Вот смотри сквозь нее! Только не начинай сразу орать, пожалуйста.

– Но это же… – Щеки старшей княжны залила краска. – Гали, как ты смеешь, бесстыжая девчонка! И давно ты подглядываешь за Миной и Марком?!

– Тсс! – сердито и отнюдь не стыдливо цыкнула младшая сестра. Она строго посмотрела в глаза Эллинои. – Ты снова неправильно думаешь. Лучше смотри!

– Не собираюсь я смотреть на это непотребство! И матери непременно расскажу!

– Да что ж такое, – жарким шепотом зашептала Гали, сверкая глазами. – Можешь рассказать кому угодно! Только посмотри сначала сама – а то о чем будет рассказывать?

Любопытство пересилило добродетель, и, возмущенно вздернув нос, Эллиноя все же выглянула в окно.

В части крыши, примыкающей к стене, зияла внушительная дыра. Несовершенство постройки привело к тому, что материал в этом месте износился намного раньше, чем в остальной части кровли. Дело в том, что конюшню построили прямо под водостоком, по которому каждую осень пролагали себе русло непрекращающиеся ливни. Со временем водосток прохудился, и большая часть бегущей по нему воды стекала по стене прямо на доски крыши. Тонны и тонны воды.

Рано или поздно сгнившие доски должны были обвалиться под собственной тяжестью. Так и случилось. Но так как дыра образовалась в конце весны, чинить ее до конца лета никто не собирался. А зачем? Лето обещало быть засушливым, так пусть подсохнет все, что может подсохнуть, и обвалится до конца все, что должно обвалиться.

На сеновале рядом друг с другом сидели горничная и конюх. Мина плела венок из длинных полевых трав, вставляя в зеленые косы маленькие кругляшки ромашек. Марк полулежал рядом с ней, покусывая за край травинки подаренный подругой колосок. Иногда он проводил им, щекоча, по Мининой щеке, внутренней поверхности ступни или затылку. Горничная смеялась, отмахивалась от своего поклонника недоплетенным венком и шутливо хлопала его по плечу.

– Что они делают? – уделив некоторое время созерцанию этой сцены, произнесла старшая сестра.

– Разговаривают, – хмыкнула младшая. – Ты что, сама не видишь?

– Ну нет, это я вижу… Почему ты хотела, чтобы я увидела их вместе? Я знала, что Марк оказывает знаки внимания Мине. Он, если уж правду говорить, с первого момента, как ее увидел, – сиял, как весеннее солнышко. Правда, я не подозревала, что и Мина к нему благосклонна…

Гали хмыкнула.

– Мина очень к нему благосклонна – она плетет ему венок. И позволяет время от времени провести травинкой по ножке. Такое предосудительное поведение – не дай бог просто… – И Гали состроила страшную физиономию, пытаясь скопировать рассерженное выражение лица отца.

– Гали, прекрати сейчас же, это неприлично. Особенно если принимать во внимание твой возраст. – Не отрывая глаз от парочки за окном, одернула ее Эллиноя.

Гали улыбнулась своим мыслям, а потом перевела взгляд на сестру и внимательно посмотрела ей в глаза:

– Скажи, Эллиноя, а как Марк на нее сейчас смотрит?

Старшая княжна едва заметно пожала плечами:

– Да, пожалуй, так же, как и тогда, когда увидел ее в первый раз. Только с большей нежностью.

Гали спрыгнула с окна и теперь смотрела на нее снизу вверх. Эллиноя на голову выше, а Гали всегда была ниже своих сестер. Да и навряд ли вырастет еще.

– Так вот, хочу сообщить тебе, раз уж ты до сих пор не знаешь, хотя такая большая, взрослая и умная. Взгляд у Гира, когда он смотрит на тебя, точно такой же. – И, широко улыбнувшись счастливой открытой улыбкой человека, все еще не расставшегося с детством, Гали добавила: – Только с еще большей нежностью.

Крышу конюшни починили аккурат в конце сентября. За неделю до того, как на предстоящую в октябре свадьбу начали съезжаться многочисленные монаршие и просто благороднейшие родственники.

Но о том, что сначала следовало починить желоб водостока, тогда почему-то никто не вспомнил. Наверное, потому что лето было засушливое. И кого в засуху может волновать, исправен ли водосток, особенно когда на носу свадьба?

Жизнь самой младшей из потловских княжон Гали складывалась так, что никому и в голову не могло прийти учить ее правильно приземляться, падая с большой высоты спиной вперед.

Пока она летела, ее успели посетить мысли о том, слетит ли при ударе с ее головы диадема, на какую часть тела она приземлится и не перенесли ли сеновал в другую часть конюшни за последние три года?

Впрочем, так как к каким-либо переменам в Потлове относились с подозрением, в реальность этой последней угрозы ей верилось слабо.

В вышеупомянутый угол между замком и конюшней Гали и упала. Наспех залатанная три года назад крыша была покрыта ворохом принесенных ветром в листопады листьев, копившихся все это время. Они и проломившиеся под ее спиной доски смягчили падение, но удар все равно был страшен.

Княжна лежала некоторое время, с шумными всхлипами хватая ртом воздух – она никак не могла сделать нормальный вдох. Хватала ртом воздух, как вынутая из пруда рыба – и все. В легкие он спускаться не желал.

Испуганные грохотом ее внезапного появления лошади разом заржали, заполняя перестуком копыт все вокруг.

«Как градины по листу железа. Или как стремительное движение сломавшего лед горного ручья». – Гали осознала, что ее пальцы сами по себе скребут сено, набирая сухие травинки в ладони. Сверху долетел, как хлыстом ударил, крик:

– Гаррота!

«Мне нужно бежать. Как можно дальше и как можно скорее. Если только я смогу встать».

Она попробовала поднять руку. Рука поднялась – и сквозь раскрытые пальцы княжна могла видеть звездное небо.

– Гаррота-а-а!

«Сейчас я встану, вот-вот… сейчас…»

Гали перевернулась на бок. В голове стоял гул от нещадных ударов собственного пульса, из-за которого все остальные приходившие из мира звуки казались далекими и размазанными. Ей вспомнилась увиденная несколько лет назад в Княжграде сцена. Когда упавший с колокольни звонарь поднялся и пересек на негнущихся ногах церковный двор. Это воспоминание могло подарить надежду в данной ситуации, если бы в конце этого пути несчастный не упал замертво.

«Но ведь колокольня выше. Намного выше. А площадь перед церковью была вымощена белым камнем. И звонарь был старым. У меня все наоборот».

Не ощущая полноты ни одного своего движения – тело Гали будто погрузили в вязкую болотную жижу, – девушка поднялась и пошла вдоль ряда стойл. Конь отца оказался оседлан. Не обращая внимания на эту странность, Гали взяла его под уздцы и вывела из-под крова конюшни белоснежного жеребца с длинной шелковистой гривой.

Это был самый быстрый жеребец княжеской конюшни с громким именем Ветер. Животное косилось на княжну влажным агатом глаза. Он недовольно перебирал губами, как бы выражая свое несогласие с тем, что его потревожили в столь неподходящий для пробуждения час.

Во флигеле, с грохотом ударясь об стену, распахнулся ставень. Княжна услышала этот звук, уже вспрыгивая в седло. Налетевший порыв ветра всколыхнул кудри вокруг ее лица.

Фигура человека, заставившего ее упасть с карниза, осталась на прежнем месте. Он застыл в тени побегов плюща, как гигантская летучая мышь. Края плаща колыхались в такт ее кудряшкам. Мужчина не отрываясь смотрел на Гали.

Девушка коснулась бока коня стременем, потянула повод, разворачивая коня к ограде. На заднем дворе она была чуть ниже человеческого роста, и, разогнавшись, можно было перемахнуть на другую сторону.

– Быстрее, быстрее! – полушепотом молила княжна, прижимаясь к шее Ветра, сливаясь с ней в одну линию. Копыта оторвались от земли, и жеребец перенес всадницу через ограду. Всплеском разлетелись во все стороны придорожные камешки. Дорога, огибая замок, выходила в купеческие кварталы города, а через них – на пристань.

– Держи их! – донесся до нее крик Халкида.

«Ой, мамочка!» – От страха Гали пришпорила и без того несущегося во весь опор жеребца.

Они ворвались в городские кварталы, как по велению чьей-то необузданной сумасшедшей воли, почти светящийся в лунных лучах конь в ночи казался мистическим. Призрак с развевающейся гривой и маленькая всадница с блестящими, словно звезды в волосах, каменьями – будто застывшими навечно каплями росы. От их стремительной скачки раскачивались вывески над входами лавок, просыпались в испуге за слепыми ставнями окон горожане.

Безмолвие окружившей Гали темноты, где есть только она и бешеная скачка, разорвало обрушившееся на нее с неба хлопанье крыльев. Что-то большое. Что-то страшное. Девушка инстинктивно еще больше прижалась к гриве, и в первой своей атаке костяные когти смогли только царапнуть по ее платью, даже не задев корсета, вырывая из бархата тонкие зеленые полоски. Обезумев от страха, княжна стала хлестать кнутом за своей спиной, попадая по себе, лошади и неизвестному врагу.

– Вррешшшь! Не уйдешшшь! – Вторая атака с неба оказалась более удачной. Гали почувствовала, как в ее плечи, сначала протыкая ткань, потом кожу, впиваются когти.

Когти!

– А-а-а! – закричала Гали, в глазах темнело от боли, когти заставляли ее выгибаться назад. Они старались стащить ее с седла. По лицу и груди били крылья. Руки княжны намертво вцепились в намотанный на ладони повод, а ноги от напряжения свела судорога.

Гали все кричала и кричала, чувствуя, что когти входят все глубже. Словно задуманная заранее медленная пытка. Сжавшие плечи девушки лапы разводили плечи, заставляя Гали больше раскрыться. Грудью навстречу небу.

– Пррекррати! Остановись! – плевал ей в лицо странным клекотом потусторонний голос. Жесткие перья царапали холодную от ветра и мокрых полос слез щеку княжны. Голос возникал у самого уха, вкатываясь в сознание на раскатистых согласных. Он словно затягивался с каждым слогом на ее шее той самой тонкой стальной удавкой, гарротой, в честь которой прозвали преследующее Гали существо.

Неожиданно левая лапа резко вырвала когти из плоти своей жертвы и пробежала узловатыми скрюченными пальцами по груди девушки. Прямо по многочисленным крючкам застежки, соединяющей строчкой две половины бархатного корсета. Мозолистая псевдоладонь легла на горло, запрокидывая назад голову Гали. С двух сторон в ямочках под ушами она чувствовала по костяному острию. Она уже не кричала – хрипела, вывернувшись в неестественной, ежеминутно грозящей падением позе. От падения под копыта собственного коня княжну теперь, как ни странно, удерживали только балансирующие, бьющие по крупу лошади крылья. Если бы не они, соскользнуть бы ей уже с седла и тащиться, запутавшись ногой в стремени, размазывая по булыжникам городской дороги кровь и мозг из разбитой головы.

– Откррой глаза, дррянь!

Гали распахнула зажмуренные до этого от ужаса глаза. Не потому что хотела повиноваться голосу, а потому что в море боли повиноваться было проще.

Девушке в лицо глядело нечто. Княжна еще не привыкла, что с того момента, как решила вылезти на карниз, окружающий ее мир стал полон странностей. Но безумная боль в плечах не давала ей возможности удивляться чему-либо. Боль стирает любые чувства, кроме сознания того, что хочется выскользнуть из цепких объятий.

Имени тому, что возникло перед ее взором, княжна не знала. Это было женское птичье лицо. Глаза преследовательницы тоже удивленно округлились, когда встретились взглядом с Гали.

– Т-ты? – Когти выдернулись из раны. Лапа постаралась перехватить плечо, сжав его сверху, но кровь, хлынувшая из ран на бархат, сделала его скользким. Плечо выскальзывало из железного захвата, и птица с женским лицом теряла равновесие, все больше заваливаясь на правую сторону и увлекая за собой княжну.

Дальнейшее не принесло ничего нового, просто события стали ускоряться, втягиваясь в стремительную воронку времени. Хлопанье крыльев. Бешеная скачка. Крик Гали. Секундное замешательство птицы. И скорее всего случайный взмах кнутом – то ли стараясь вернуться в исходное положение в седле, то ли конвульсивное движение на самой последней степени отчаяния.

Так или иначе, узкий язык хлыста прошелся по покрытой перьями спине, плечу крыла и высокой скуле странного лица. Существо вскрикнуло легким гортанным звуком, дернулось от удара. Затрещала рвущаяся ткань корсета – лоскут остался в когтистой лапе. Нечто отвалилось от тела Гали, едва не увлекая его за собой вниз, под безостановочно мелькающие смертельные копыта.

Заржал сбившийся с размеренного шага жеребец, присев на секунду на задние ноги, давя подковами копыт живую плоть. Жалобный гортанный вскрик, теперь уже со стороны земли, заставил бьющего передними ногами в воздухе жеребца сделать прыжок вперед – и снова пуститься вскачь, подгоняемого жестокими шпорами наездницы.

Гали висела почти на боку лошади. Она даже не пыталась подняться выше – едва находясь в сознании, из последних сил стараясь лишь не разжать ладони, не выпустить повод.

Избавившись от тяжести дополнительного ездока, Ветер полетел быстрее ветра. Со стороны реки на пристань выползал туман. Жеребец в два прыжка преодолел широкую набережную, влетая на дощатую поверхность пирса. Промчался, осыпая настил перестуком подковной дроби, мимо примостившегося у швартовочных столбов домика лодочного смотрителя. Конь остановился у самого конца пристани, едва не спрыгнув в холодную воду реки.

Где-то позади хлопали крылья и резал темноту ночи птичий крик.

Вот и все. Гали свалилась с седла. Правая нога осталась в стремени, конь, переступая, протянул ее за собой несколько шагов, прежде чем остановился. Он прижал уши и тихонько заржал.

Девушка лежала на влажных досках, пропитанных речными брызгами и взвесью тумана. Над нею где-то в вышине темнело небо, звезд из-за тумана было не разглядеть.

«Сейчас она подлетит ко мне и выклюет мне глаза. И это будет последнее, что я увижу. Последнее. И я даже не смогу увидеть напоследок ни одну звезду».

До нее доносились крики преследовательницы. В них уже не слышалась запугивающая страсть погони или боль от раздавленной под тяжестью лошади кости. В них была раздосадованная злость.

«Какой у них странный победный клич, у этих когтистых тварей».

В сторожке лодочника зажегся свет. Заскрипели тронутые ржавчиной петли.

«Почему она не подлетает? Растягивает триумф своей победы?»

– Что за дела? Кто здесь? – Наружу из домика высунулась рука, зажавшая коптящую масляную лампу. – Отвечай! С Лырманом лучше не связывайся!

Доски пирса задрожали от тяжелых шагов. Над княжной нависла темная тень и показался тусклый огонек сбоку от нее. По странному очертанию головы Гали предположила, что на ней надета широкая рыбацкая шляпа с заломленными впереди полями.

– Глаза мои чтоб ослепли! Это же княжна! – пробормотал простуженным басом мужчина, назвавший себя ранее Лырманом и грозивший кому-то в темноту. Он опустил лампу вниз на доски. – Тихо, тихо, мой хороший… – Мужчина пытался успокоить лошадь, заставляя ее стоять неподвижно, чтобы суметь вызволить на свободу ступню Гали, обутую в милую домашнюю тапочку. – Что ж такое приключилось, деточка? Как так тебя угораздило, ваша светлость?

Лодочник был сбит с толку. Он все время бросал взгляды в сторону берега, пытаясь разглядеть сопровождающую княжну свиту. И не понимал, почему все еще не слышит звуков ее приближения. В первый момент Лырман предположил, что лошадь девушки понесла и остальные вот-вот нагонят ее.

Гали перевела взгляд с неба на мужчину, пытаясь в тени шляпы разглядеть искры его глаз.

– Мне… нужно… в Рыман… срочно. – На каждое слово уходил вздох. Она медленно подтянула руку к шее, вытащила из мочки серьгу. – Вот. Плата.

– Ох, деточка, да за такую плату мне вашу светлость в Рыман и обратно до конца жизни катать придется. Сдачи-то столько не наберется. Может, с казначеем вашим после разберемся?

– Возьмите. И как можно скорее в Рыман. – Рука задрожала, а потом, обессилев, упала на доски. Из раскрытой ладони выскользнула бриллиантовая капля.

– Да будет вам Рыман, будет. – Лодочник сунул серьгу в огромный квадратный карман своей куртки. Он осторожно поднял Гали на руки и направился к лодкам. – Плечи у вашей светлости насквозь промокли. Чай от тумана или я дождь проспал? Так остальных, что ж, ждать не будем?

Он помог девушке встать на ноги и спуститься по ступеням на причал.

– Слышите, как хлопают крылья? Это альбатрос, ваша светлость, наверное. Альбатросы прилетают к буре. Ни разу не видел их в этой глуши. С торговым судном залетел сюда, не иначе.

Гали посмотрела через мужское плечо в сторону берега, откуда доносилось хлопанье крыльев. Птица с лицом женщины металась по кромке тумана едва различимой тенью, не смея нырнуть в его толщу.

«Почему она не может долететь сюда?» – Эта странность была лишь очередным фактом в частой смене сегодняшних необычностей, поэтому Гали снова не удивилась. А может, потому, что время удивляться еще не пришло – сейчас было время бежать.

– Мне. Очень. Холодно. – Это последнее, что смогла выговорить Гали.

– Холодно? Да уж, костюмчик у вас не по погоде. – Лодочник спустился с княжной по трапу в пришвартованный на нижней пристани баркас. – Я устрою вас в каюте, там держу парочку пледов, сможете укутаться потеплее.

Лырман не торопясь отвязал швартовы, оттолкнул от причала багром судно, выводя его ближе к течению, поставил парус. Он размышлял под все еще доносящийся шум крыльев о странностях миграций альбатросов и перемещениях молодых княжон, сваливающихся по ночам с лошадей на пристань.

О том, снимет ли князь с него голову или наоборот – наградит по-барски, старался не думать. Серьга в кармане сводила эти мысли на нет. Ему не так часто везло в жизни, а бриллиант такого размера в собственном кармане – это несомненная удача, и упускать он ее не собирался.

«Коли приспичило княжне посреди ночи в Рыман – это не моего ума дело. Это может, вполне что, быть делом государственной важности. А мне про это размышлять – рылом не вышел, потому сказано ее светлостью: вези в Рыман, вот я и повез. – Лодочник положил руки на штурвал. Ладони едва не соскользнули с продолговатых ручек. – Что еще такое?»

Мужчина посмотрел на свои руки. Ладони были темными. Он нахмурился и поднес их поближе к глазам.

«Что это еще за…» – Он повел носом, принюхиваясь. От рук пахло кровью. Волосы на его голове зашевелились: княжеская кровь на руках не сулит ничего хорошего ни в прямом, ни в переносном смысле. Неужто так расшиблась об пристань?!

Установив курс и закрепив штурвал, он бросился обратно в каюту.

Девушка лежала в той же позе, в которой он опустил ее на узкое деревянное ложе. Лицо было мертвенно-бледным.

Увиденное вмиг опустошило голову лодочника от каких-либо иных мыслей. Кровь на руках и мертвое тело в баркасе. Ясной и четкой предстала перед ним картина его собственного скорого и несомненного повешения, и стаи ворон, слетающиеся на смрадный труп. Их черные силуэты на фоне неба сменила другая картина – утопления им княжны в самом глубоком месте Петли, дабы смыть с себя ее кровь и уничтожить следы от этой более чем странной встречи.

Княжна приоткрыла глаза.

– Вы… можете… перевернуть меня… на спину…

Лодочник молча выполнил ее просьбу, укутав до подбородка пледом и накинув для верности свою куртку, висевшую тут же на стене каюты у иллюминатора.

– Спасибо. – Княжна вновь закрыла глаза.

Мужчина буркнул нечто невнятное себе под нос, прикрывая за собой дверь в каюту.

«Как ее утопишь – совсем ребенок. Пусть и княжеский… Да что это я! Тем более – княжеский! Ладно, будь что будет. Рыман недалече, глядишь, и не помрет. Да с чего ей помирать-то? Подумаешь, упала с лошади да расшиблась маленько!»

Баркас, покачиваясь на волнах, в полосе тумана продолжал свой незримый путь вдоль берега, не оставляя следа. Драгоценный камень грел Лырмана сквозь подкладку кармана, а из фляжки, обдирая горло и принося тепло, вовнутрь падал молочного цвета самогон, что гнала его разлюбезная подружка.

«За такой самогон на бабе стоит в конце концов и жениться», – подумал мужчина, закрывая фляжку. И мысли перенесли его в корчму к разлюбезной вдове, с которой уже не один год связывала его более чем теплая дружба. Смотритель довольно похмыкивал в свои пшеничные усы, вспоминая мягкое декольте сговорчивой хозяйки и ямочки на пухлых щечках, появлявшиеся каждый раз, когда он приносил ей нежданные гостинцы.

«А теперь уж, о-хо-хо, с такой-то удачей в кармане, как не разгуляться? Вот уж порадую свою любушку – одарю как царицу…»

Туман редел, превращаясь в клочья неаккуратных, будто разодранных в ярости и скинутых с неба облаков.

Еще немного, и зажгутся посеребренные, предвещающие зарю звезды. За ними покажутся огни Рыманского порта.

Ни разу еще, за всю свою бытность лодочником, он не ждал их появления с таким нетерпением.

Гаррота подлетела к Халкиду почти вплотную. Она повисла на плюще, обхватив лапами толстые стебли. Развернула к мужчине лицо. Лоб, нос, высокие скулы, чистая кожа и правильно очерченные припухшие губы – но человеческим назвать его было невозможно из-за совершенно птичьего выражения. Немигающий взгляд, нервно меняющийся наклон головы.

– Ты все видел? – Она сделала паузу. Потом, чтобы уточнить, добавила: – Отсюда?

Халкид утвердительно кивнул:

– Смотрел и не верил своим глазам.

В разговоре они использовали официальный язык империи. Хотя и народ, выходцем которого являлся Халкид, и уж тем более племя Гарроты имели собственные диалекты. Звуки странная птица по-прежнему издавала раскатистые, умножая количество звонких согласных с каждым произносимым словом.

Гаррота переступила лапами, поудобней устраиваясь для разговора. Чуть приоткрыла для баланса крылья. Из левого были вырваны перья. На месте, где кожаную перепонку припечатало к земле лошадиное копыто, обнажилась окровавленная ссадина в форме подковы. Правую сторону лица пересекал розовый рубец от полученного удара хлыстом.

– Потрепала тебя мелюзга, ничего не скажешь. Как ты могла упустить ее? Мне показалось, что ты держала ее за горло. Мне показалось?

– Держала.

– Да, да! Ты – держала! Так почему не убила? Стареешь, ослабла хватка? Как она вообще могла скинуть тебя со своей спины?

– Я увидела, кто это.

Брови Халкида удивленно взлетели вверх.

– То есть ты ее узнала?

– А ты нет?

Халкид молчал, не отвечая на вопрос. Перед его глазами проносились виденные раньше картины. Вот едва заметная вспышка отблеска света на фоне темной стены, пытающаяся уйти от преследования девушка, смешная в своей неуклюжей попытке, обращенное к нему перепуганное лицо, потом летящее вниз тело с раскинутыми руками.

Мужчина нахмурился: опять появилось ощущение, что раньше где-то он эту девушку видел.

– Ты стареешь, Халкид. Ты ошибся. Тебе не стоило меня вызывать. – Гаррота не сводила с него своего немигающего взгляда. – Я ее покалечила. И ты даже чуть не заставил меня убить ее.

– Даже? Что ты несешь? У птицы-алканост появились свои соображения о гуманности убийства молодых дев?

– Халкид, ты всерьез?

«Да что она пытается сказать? Дурацкий имперский язык – ни одну птицу еще не удалось выучить на нем говорить хоть сколько-нибудь вменяемо! А эта девчонка – где я мог видеть эту бестию раньше? И с какой это стати ее нельзя убивать?»

– Или ты узнал ее? – Птица повернула набок голову, искоса глядя на покачивающиеся полы плаща.

Халкид растирал в задумчивости между пальцами иссохший листок.

– Болит крыло. Ты видишь? – Алканост раскрыла подрагивающее от боли крыло. Она переступила, цепляясь лапами за поросль плюща, поближе к собеседнику. – И ты разыгрываешь игру? Скажи, Халкид? Но откуда мне знать ее правила? Отпусти меня.

– Не своди меня с ума, Гаррота. Объяснись наконец.

Птица затрясла головой и издала звук, интонационно подозрительно смахивающий на хлесткое ругательство. На удматорском же она изрекла невероятно длинную для себя тираду:

– Предполагать, что ты хочешь убить княжескую дочь, я должна? Когда мы здесь, как факт, в положении заложников все? Удматорские войска еще далеко.

– Что?! Ну, конечно… – Тут всплыло, как по волшебству, именно то воспоминание, которое Халкид безуспешно пытался поймать все это время.

Проходящая мимо приоткрытой двери в библиотеку девушка в компании служанки. Расшитая золотом синева ткани, оборачивающей тонкий стан в переливы волн материи. Схваченные инкрустированными гребнями волосы на затылке. Спираль выбившегося из прически золотого локона оканчивалась там, где на шею набегали ряды обрамляющих декольте кружев. Шлейф духов вползает через приоткрытую дверь. Словно стирая запах войны из переговоров и превращая их просто еще в один день пока еще мирной жизни.

Конечно же все мужчины отрываются от расстеленных на столе карт, от бумаг, от дискуссий. Все смотрят на нее. Девушка поворачивает голову, и ее взгляд скользит по сидящим за столом мужчинам, чуть задержавшись на лице сопровождавшего Озерного принца харадского наемника. Князь прикрывает дверь, отсекая это видение.

Тогда Халкид сразу узнал ее – несколько раз в день проходя по галерее, сложно не запомнить лица глядящих с картин людей. Особенно если ты шпион и твоя профессия как раз и заключается в том, чтобы узнавать и читать по лицам. Но как же так вышло, что он не узнал ее, столкнувшись нос к носу этой ночью?

– Все-таки ты не знал, – высказала свою догадку Гаррота, снова потянулась, расправляя поврежденное крыло. – Значит, я не убила правильно? Мне больно. Видишь? Но точно не так больно, как девчонке. Долго будешь здесь висеть?

Потрясенный Халкид все еще пытался понять, почему все произошедшее имело место быть.

«Столько лет дипломатического корпуса. И все насмарку. Вся карьера, все будущее. Эта миссия – столь ответственная, несущая для меня такие перспективы – расползается по швам. Столько лет переговоров с невыносимым, тяжелым на подъем, традиционным до мозга костей Потловом! Наконец вышли на нужный рубеж – и на тебе! Сначала явление принца, который уже как неделю должен быть мертв, потом его же побег, провальная засада, отсутствие трупа, теперь темная история с княжной, прыгающей со стен. Возникает вопрос: такой ли примитивный этот Потлов, если в состоянии создать столько проблем?»

Посчитав разговор оконченным, Гаррота отделилась от стены. Стараясь держаться в тени замка, она бесшумно проскользнула к открытому окну флигеля. Грохот падения уже повлек за собой множество других звуков. Халкид шел по карнизу, зная, что по ту сторону стены проснувшийся замок напряженно ждет новостей.

И не столько известий, сколько очередных объяснений. Да, Халкиду этой ночью никто бы завидовать не стал.