В гостях у лорда Керзона: Снесарев в Индии
О поездке в Индию А. Е. Снесарев никогда не помышлял и попал в эту страну, как и на службу в Туркестанский край, совершенно случайно. Это событие имело свою предысторию. В ноябре 1898 г. британский посол в Петербурге обратился в Министерство иностранных дел России с просьбой разрешить двум офицерам индо-британских войск – майору Медли (Major E. J. Medley) и капитану Кенниону (Captain Kennion), в начале 1899 г. проехать из Северной Индии в Россию через территорию Памира[21]. Военный министр генерал-лейтенант А. Н. Куропаткин удовлетворил просьбу посла, но при этом высказал условие, чтобы правительство Великобритании дало разрешение русским офицерам проехать через Памир в Индию по четырем разным направлениям с целью ознакомиться с Северо-Западной пограничной провинцией[22]. Ответным письмом британский посол уведомил, что правительство дало согласие на поездку русских офицеров только через пер. Калик в Хунзу и Нагар и далее через Кашмир в Индию. В феврале-марте 1899 г. посол Великобритании в Петербурге обратился с новым ходатайством о разрешении еще двум офицерам – подполковникам Поуэллу (Lieut.-Col. Powell) и Мак-Суини (Lieut.-Col. McSwiney)[23], совершить путешествие по русским среднеазиатским владениям, причем, для последнего испрашивалось согласие на осмотр Кушкинской ветви Среднеазиатской железной дороги и на поездку из Чарджуя вверх по р. Амударье.
Начальник Главного штаба генерал-лейтенант В. В. Сахаров в отношении на имя военного министра указывал в этой связи: «<…> английское правительство, заручившись нашим условным согласием, в свою очередь довело численность своих офицеров-путешественников до четырех, предварив этою мерою сообщение нам своего уклончивого ответа. К тому же, сузив для нас район разведки всего лишь до одного направления и притом наименее для нас интересного, английское правительство намечает для своих рекогносцеров относительно весьма широкую полосу с включением железнодорожной ветви Мерв-Кушка и верхнего течения Амударьи. Будучи стеснены ответом английского правительства в выборе направления, нам, по-видимому, неизбежно ограничиться отправлением только одного офицера (состоящего для поручений при командующем войсками Туркестанского военного округа подполковника Кузнецова)»[24].
Военный министр в резолюции на документе указал: «Памирское направление для нас совершенно не интересно. Тем не менее, и им воспользоваться надо. Двух английских офицеров мы можем пустить тоже только через Памиры[25]. Через Кушку мы отнюдь не можем никого пропустить. Почему мы выдумали четыре направления через Памиры? Чем руководствовались? Можно ограничиться посылкою двух офицеров вместе, например, Кузнецова и Корнилова. Куропаткин. 25/IV»[26].
В секретном письме к министру иностранных дел графу М. Н. Муравьеву военный министр уведомил, что разрешением британского правительства проехать в Индию воспользуются только два офицера – подполковник Кузнецов и капитан Корнилов[27]. Таким образом, изначально к командировке в Индию предназначались два перспективных офицера Генерального штаба, проходивших службу в Туркестанском военном округе, – П. А. Кузнецов и Л. Г. Корнилов. Первый был хорошо знаком с Памиром – совершил там несколько важных рекогносцировок, второй – провел тайную рекогносцировку Афганского Туркестана.
В середине мая 1899 г. министр иностранных дел уведомил А. Н. Куропаткина, что маркиз Солсбери, премьер-министр Великобритании, довел до русского политического агента по азиатским делам в Лондоне П. М. Лессара ноту, в которой просил сообщить точные сроки приезда русских офицеров к пер. Калик с тем, чтобы выслать для их встречи офицера индо-британской армии. В резолюции на письмо министра иностранных дел А. Н. Куропаткин отметил: «Надо спешить с депешами, выяснить срок проезда, определить денежные средства и спросить Высочайшего соизволения. Куропаткин. 18/5»[28].
5 июня 1899 г. из Ташкента на имя начальника Главного штаба пришла шифрованная телеграмма за подписью начальника штаба Туркестанского военного округа: «Офицеров, предложенных военным министром, командующий войсками затрудняется командировать по незнанию ими ни европейских, ни туземных языков населения Индии, почему просит назначить подполковника Полозова и одного офицера Генерального штаба из Петербурга, причем, желательно, чтобы этот впоследствии был переведен на службу в Туркестан»[29].
Заметим, что доводы командующего войсками очень похожи на уловку с целью не отправлять Кузнецова и Корнилова, ценных и необходимых в округе офицеров, в командировку, польза которой для нужд округа представлялась С. М. Духовскому сомнительной. В пользу этой версии говорит и тот факт, что французским языком Кузнецов и Корнилов владели достаточно свободно. Незнание «туземных языков населения Индии» не помешает Корнилову совершить поездку по Индии в 1903–1904 гг. В действительности, Духовской придержал офицеров в округе в связи с тем, что у подполковника Кузнецова подходило старшинство в следующем чине (полковника) и при этом открывалась вакансия командира 5-го Оренбургского казачьего полка, дислоцированного в Ташкенте и составлявшего личный резерв командующего на случай чрезвычайных ситуаций. На этой должности Духовской хотел иметь офицера-туркестанца, опытного и лично ему знакомого. Корнилов рассматривался командующим как наиболее подходящая кандидатура для назначения на вновь учреждаемую должность офицера Генерального штаба при Российском Императорском Генеральном консульстве в Кашгаре. Должность вводилась в связи с обострением «сарыкольского вопроса» и усилением британских интриг в Кашгаре.
Просьба генерал-лейтенанта С. М. Духовского была удовлетворена военным министром. По его поручению помощник начальника Главного штаба генерал-лейтенант Е. Е. Уссаковский обратился с просьбой к начальнику Николаевской академии Генерального штаба (НАГШ) генерал-лейтенанту Н. Н. Сухотину – «предложить поехать в Индию, на 6-месячный примерно срок, одному из офицеров, успешно окончивших в этом году курс академии Генерального штаба»[30]. Уссаковский указал также на условия командирования: «Офицер этот должен обладать необходимым тактом, дабы отнюдь не обнаружить истинной цели своего путешествия, знать иностранные, по возможности, английский, языки и предназначить себя для дальнейшей службы в Генеральном штабе при войсках Туркестанского военного округа»[31].
Генерал-лейтенант Сухотин обратился к выпускникам академии с предложением отправиться в командировку в Индию с последующим прохождением службы в Туркестане. На предложение откликнулось семь офицеров: штабс-капитаны Сербинович, Снесарев[32], Казанович, Скобельцын, Батюшин, ротмистр Иолшин и подъесаул Черячукин. В связи с тем, что ряд офицеров из этого списка не были причислены в тот год к Генеральному штабу (по отсутствию вакансий в корпусе Генерального штаба), то для дальнейшего отбора было оставлено три офицера: Сербинович, Снесарев и Иолшин. Что касается английского языка, то из них только штабс-капитан Снесарев мог «читать, писать и понимать разговорную речь». При этом он имел самый высокий бал (12) по немецкому языку, но невысокий бал (9,5) по французскому языку[33].
По итогам отбора Сухотин докладывал в Главный штаб: «Наиболее соответствующим требованиям <…> признаю 1-го Лейб-Гренадерского Екатеринославского Императора Александра III полка штабс-капитана Снесарева, как владеющего вполне французским и немецким языками и понимающего английский язык, окончившего курс кандидатом математических наук в Московском Императорском университете, обладающего необходимым тактом и не стесненного семейным положением»[34]. В литературе иногда можно встретить утверждение, что Снесарева для поездки в Индию выбрал лично военный министр А. Н. Куропаткин. В действительности, выбор штабс-капитана Снесарева сделан начальником НАГШ, Куропаткин же только утвердил выбор генерал Сухотина.
19 июня генерал-лейтенант Уссаковский уведомил начальника академии, что военный министр изволил назначить к командированию в Индию штабс-капитана Снесарева[35]. 22 июня Снесареву вручили «весьма секретное» предписание начальника академии: «Согласно отзыва Главного штаба <…>, военный министр изволил предназначить к командированию в текущем году в Индию Ваше Высокоблагородие, почему предлагаю Вам по получении от казначея академии прогонных денег отправиться в штаб Туркестанского военного округа, куда и прибыть в поверстный срок для дальнейшего отправления в путешествие одновременно с Генерального штаба подполковником Полозовым и последующей, по возвращении, службы в Туркестанском военном округе»[36].
Тем временем по запросу Военно-ученого комитета (ВУК) Главного штаба начальник штаба Туркестанского военного округа разработал смету расходов для поездки офицеров в Индию. Штаб исходил из желания командировать офицеров по маршруту: пер. Калик – Гилгит – Сринагар или Аббот-Абад – Равалпинди – Джелам – Атток – Пешавар – Бану – Дера – Исмаил-хан – Гази-хан – Лахор. По мнению начальника штаба округа генерал-майора Сахарова, «подобный маршрут помимо ознакомления с путями и сообщениями стран, по которым они пролегают, дал бы возможность ознакомиться со складами и укреплениями северо-западной границы Индии, важнейшим для нас участком Инда и проходами как Хайберским и Шутар-Гарданским, так и лежащими в Сулеймановых горах. Кроме того, было бы желательно, чтобы командируемые офицеры, воспользовавшись каким-либо случаем, проникли к племенам, населяющим Северо-Западную границу Индии, почему считал бы необходимым дать им разрешение принять при возможности участие в могущей быть английской экспедиции. Обратный путь офицерам для выигрыша времени пребывания в Индии и для уменьшения стоимости командировки рассчитан морем на Одессу»[37]. Из Одессы предполагалось, что офицеры вернутся в Ташкент через Поти, Баку и Красноводск.
Расходы по командированию (подъемные, путевые деньги, разъездные по Индии, суточные на 6 месяцев) штаб Туркестанского военного округа определил в 5116 руб. для штаб-офицера и 4187 руб. для обер-офицера. Ознакомившись со сметой расходов, А. Н. Куропаткин оставил на документе весьма интересную резолюцию: «Надо назначить и деньги на разъезды. Кроме того, подъемные надо увеличить в два или полтора раза. Не все равно, ехать в Париж или в Индию через Памиры. Куропаткин, 30/6»[38]. В итоге, сумма подъемных денег для Полозова и Снесарева была увеличена вдвое – 2000 руб. и 1600 руб. соответственно.
В начале июля Главный штаб подготовил записку на Высочайшее имя, в которой сообщалось о командировании Генерального штаба подполковника Полозова и причисленного к Генеральному штабу штабс-капитана Снесарева в Индию. В записке указывалось, что «русским офицерам-путешественникам во все время пребывания в пределах Индии будет оказано широкое гостеприимство, причем для сопровождения их от самой границы и оказания им возможного содействия будут назначены особые офицеры»[39]. Военный министр 6 июля представил доклад императору Николаю II и получил на испрашиваемое Высочайшее соизволение.
Согласно сведениям из послужного списка А. Е. Снесарева, в командировке в Индию он находился с 29 июня 1899 г. по 17 февраля 1900 г. Полная картина самой поездки не может быть составлена по причине отсутствия полноценных источников, прежде всего, архивных (нами такие, во всяком случае, не обнаружены) и печатного отчета Снесарева о результатах поездки. Нет сведений о ней и в материалах прессы того времени, за исключением двух небольших заметок, о которых мы скажем ниже. Пожалуй, единственным источником, проливающим свет на поездку Снесарева в Индию, остаются его письма к сестре, Клавдии Евгеньевне Комаровой за период 29 июля – 29 ноября 1899 г. По этой причине при реконструкции событий периода путешествия по Индии мы будем довольно широко пользоваться ими.
В Ташкент Снесарев прибыл 13 июля 1899 г.[40], проделав нелегкий путь из Петербурга через Баку и Красноводск и далее по Среднеазиатской железной дороге. Ташкент встретил Снесарева страшной жарой, как раз стоял знаменитый ташкентский «саратон» (пик летней жары). «Здесь выношу жару сносно, – сообщал он сестре в письме, датированном концом июля, – (ты и представить себе не можешь здешней духоты), лихорадкой еще не заболел, погань никакая не укусила…»[41].
В Ташкенте Снесарев представился командующему войсками округа генерал-лейтенанту С. М. Духовскому и начальнику штаба генерал-майору В. В. Сахарову. По его свидетельству, руководством округа ему был оказан самый теплый прием. В письме к сестре Снесарев упоминает о том, что завел много знакомств среди иностранцев, им уже стали интересоваться: «Все это на первый раз меня сильно удивляло; немало стесняло меня внимание со стороны иностранцев при личных столкновениях… теперь я начал привыкать и смотрю на это как должное… словом зазнаюсь»[42]. Заметим, что столь неожиданное начало его службы – ответственная миссия в Индию, – внимание к нему сильно окрыляют Снесарева и укрепляют его самооценку.
По действовавшему тогда положению, выпускники Николаевской академии Генерального штаба до вступления в исполнение служебных обязанностей прикомандировывались к штабам военных округов для прохождения лагерных сборов по специальности Генерального штаба. Срок пребывания на лагерных сборах обычно составлял два месяца. Учебные лагеря имелись в каждом военном округе и были оборудованы необходимым числом стрельбищ, полигонов и тактических учебных полей. Летние занятия в таких лагерях проводились в течение трех-четырех месяцев и предусматривали строевую, тактическую и огневую подготовку отдельных воинских частей. В Туркестанском военном округе окружной учебный лагерь находился близ села Троицкое в тридцати верстах севернее Ташкента. Снесарев был прикомандирован к летнему лагерю[43], но пробыл в нем совсем недолго, около двух недель. Затем он вернулся в Ташкент и приступил к сборам для поездки в Индию.
В письме к сестре Снесарев сообщал о том, что практически договорился с одной из газет (мы можем предположить, с «Туркестанскими ведомостями») о публикации его писем с дороги. Предполагалось, что небольшие корреспонденции будут регулярно печататься в газете с интервалом в 10–12 дней. Снесарев задумал дать циклу писем название «В Среднюю Азию (путевые впечатления)» и даже придумал себе псевдоним – «Де-ш (т. е. Детыш)». Интересный проект остался, к сожалению, неосуществленным. Очевидно, Снесарев, находясь еще в Ташкенте, не мог представить себе всех трудностей пути и проблем с отправкой корреспонденции на родину.
Накануне отъезда он сообщил сестре о некоторых деталях предстоящей поездки в Индию: «Перейду к делу: я отправляюсь по Высочайшему соизволению в Индию на 6–8 мес[яцев]; так как об этом сказано уже в английских газетах (напр. Times), в нашем «Новом времени» и других, то скрывать это нет смысла. Половина пути мною будет сделана официально, (я считаюсь гостем Великобритании на всей территории Индии), остальная, вероятно, иначе. Во всяком случае, риска от этого не меньше (если не больше) и лучше бы было, если бы не говорили слишком много (последнее относится особенно к сестрам, [которые] не прочь похвастать своими братьями). На командировки (на 6 месяцев) я получил 5 тыс. плюс разных других до 2 тыс. Мне уже сшили статский костюм, закупили валенки, вьюки, полушубки и т. д. Я нанял себе джигита (лакея из туземцев)… Все готово, завтра выезжаем в 12 час. ночи». Там же он указывал адрес, по которому ему следует писать в Индию, – г. Равалпинди, первый крупный город на участке маршрута после пересечения индо-британской границы, в котором предполагалась непродолжительная остановка на отдых. Вполне реально представляя себе, что в Индии русские офицеры будут находиться под неусыпным оком индийской полиции, Снесарев просит сестру отправлять письма «невинные», не задавать ненужных вопросов и не интересоваться подробностями его путешествия.
Для донесений с маршрута Снесарев в целях конспирации разработал систему и порядок обмена информацией со штабом Туркестанского военного округа. Передаточным звеном должна была стать сестра, чей адрес в Центральной России не вызвал бы особых подозрений у «специальной службы» индо-британской полиции[44]. О порядке связи Снесарев сообщал сестре: «Я, перед отъездом из Ташкента, написал тебе письмо… В нем я забыл упомянуть, что некоторые сведения к своему начальству я буду посылать через тебя и следующим образом: желая, чтобы ты сообщила что-либо от меня, я тебе буду писать, например: “передай дяде Всеволоду, что я то-то и то-то…”. Если описание моего действия тебе будет не понятно, то ты воспроизводишь сказанное мною просто в кавычках, т. е., например, “передай дяде Всеволоду[45], что я охотился в окрестностях Амбалы и результаты охоты будут очень удачны”; тебе не понятна эта “охота” и потому ты будешь писать так:
Милостивый Государь Всеволод Викторович!
В письме своем от (такого-то) числа из (такого) города брат просит сообщить Вам о своей работе, что он характеризовал следующей фразой: “я охотился в окрестностях Амбалы и результаты охоты были очень удачны”.
Примите уверение в моем глубоком уважении,
Клавдия Комарова.
Если же я тебе напишу так: “Передай дяде Всеволоду, что я нахожусь в Лагоре и в настоящее время занят изучением условий службы гарнизонов, расположенных там-то…”, ты можешь изложить от себя:
Милостивый Государь Всеволод Викторович!
В письме своем от “ ” числа из “ ” города брат просит сообщить Вашему Превосходительству, что он находится в настоящее время в Лагоре и занят тем-то…
Письма свои ты будешь адресовать так: “Его Превосходительству генерал-майору Всеволоду Викторовичу Сахарову начальнику штаба Туркестанского военного округа. г. Ташкент.”
В первом своем письме к генералу ты сообщишь, что я нашел более удобным периодически давать сведения через тебя, что ты моя родная сестра и что твой адрес такой-то. Может быть, ты получишь что-либо и от генерала для сообщения мне, передавай мне в возможно подходящей форме…
Обо всем сказанном не говори никому (кроме брата Пани, если он еще не уедет в Петербург)… Я вполне за тебя спокоен и уверен, что ты справишься со своей работой…»[46].
Из Ташкента Снесарев выехал по железной дороге в Фергану. С узловой станции Черняево, на которой дорога из Ташкента раздваивалась: на восток – в Ферганскую долину, и на юго-запад – в Самарканд, он отправил сестре новое письмо. В нем сообщаются некоторые подробности поездки: «Со вчерашнего числа я оделся в статское и теперь хожу джентельменом… Лишь по крику (повелительному), который иногда срывается у меня, да по фигуре во мне можно было бы признать военного… Какова судьба (возможная) наших путешествий: сегодня получил известие, что английский полковник Мак-Суини (мой приятель, едущий из России в Индию несколько иным путем) лежит сильно больной в Новом Маргелане и, может быть, будет не в состоянии выдержать путешествия в горах (требующего крепкого здоровья и особенно надежной груди)…».
В этом фрагменте обращает на себя внимание упоминание о полковнике Максуини, которого Снесарев именует «мой приятель». Британский офицер с разрешения русских властей путешествовал в это время по русским среднеазиатским владениям. Он проехал из Петербурга в Одессу, затем в Батум, Баку, Красноводск, Ташкент, Новый Маргелан. Дальнейший его путь лежал в Ош и Иркештам, откуда он предполагал перейти в китайские пределы и отправиться в Кашгар, затем вернуться в Индию через Яркенд и Гилгит[47]. В то время Cнесарев был еще далеко не искушен в тонкостях Большой игры в Центральной Азии, опыт придет к нему несколько позже. Он не мог тогда знать, сколько проблем доставит ему и Полозову его новый «приятель». Полковник Максуини являлся кадровым военным разведчиком и в разведывательном департаменте штаба индо-британской армии считался основным специалистом по России и русской армии в Туркестане. Он отлично знал Памиры (участвовал в работах смешанной англо-русской разграничительной комиссии на Памирах в 1895 г.), Кашгарию, районы по обе стороны Восточного Гиндукуша, достаточно хорошо знал русский язык.
Максуини застал Снесарева в Ташкенте и, очевидно, встречался с ним. Снесарев упоминал о большом интересе к нему со стороны иностранцев, среди которых был и «англичанин, приехавший из Лондона в Ташкент». Интересовались им и другие иностранцы, среди которых был агент британской разведки – под псевдонимом «Mr. X». Он действовал в Ташкенте под прикрытием представителя одной из британских торговых фирм и снабжал британскую разведку сведениями о положении дел в Русском Туркестане и о состоянии войск Туркестанского военного округа. При встрече в Ташкенте агент сообщил Максуини, что русские офицеры, которые должны совершить поездку в Индию через Памиры, пер. Калик и Хунзу, оснащены геодезическими инструментами и фотоаппаратами. По его предположению, офицеры готовились совершить съемки Сарыкола и границы с Кашгарией[48]. Это сообщение сильно насторожило индо-британские власти, было принято решение усилить надзор за русскими офицерами после перехода ими границы с Индией.
В Новом Маргелане Снесарев присоединился к подполковнику Полозову, прибывшему туда несколькими днями ранее. Затем они отправились в Ош, где непродолжительное время провели в гостях у подполковника В. Н. Зайцева, воинского начальника Ошского уезда, занимаясь подготовкой к поездке через Памир. Подполковник Зайцев был в Туркестане личностью известной и пользовался заслуженным уважением. Активный участник памирских походов (1891–1893 гг.), начальник Памирского отряда и устроитель Памирского поста (1893–1894 гг.), автор нескольких военно-востоковедных работ, Зайцев по праву пользовался репутацией одного из лучших знатоков Памира. Накануне приезда Снесарева и Полозова у него гостил знаменитый шведский путешественник Свен Гедин (отправился в Кашгар с экспедиционным караваном 19 июля) и, предположительно, останавливался полковник Максуини (был в Оше около 25–26 июля)[49]. 17 августа Снесарев и Полозов через Ош, Гульчу по Большой Памирской дороге достигли Памирского поста. Из письма к сестре: «Я нахожусь сейчас в Памирах, в 400 верстах южнее гор. Оша на р. Мургаб… 11 дней как еду верхом по высотам 13–14 т. футов. Все вынес удачно; обыкновенно люди (в первый раз) подвержены головным болям, расстройствам желудка и течению крови из носа, рта и ушей… Температура на высотах и на данной географической широте – невозможная: открыто солнце – тропическая жара, закрыто и еще ветерок – стужа, в последнем случае еду по зимнему: бараний тулуп, валенки и меховая шапка… всегда набрюшник и голова укрыта фланелькой… Много видал нового и интересного, два раза охотился… словом еду с открытым ртом ребенка… Сегодня у нас дневка, а завтра мы с товарищем временно расходимся: он идет долиной р. Ак-су – более длинной (в обход афганской территории), а я пойду напрямик по перевалам, через четыре дня достигну афганской территории и 5 дней пройду по ней до границы английской… здесь подожду товарища… Со мной идут мой слуга Ата-бай, проводник (кэрэкэш) вьючных лошадей (у меня две) и несколько казаков (2–3)… Последние идут лишь два перехода, далее следую один… возможно, что афганцы меня не пропустят,… если не удастся пробиться, поверну на дорогу товарища (впрочем, этого не думаю…)… с англичанами я встречусь первый и буду проситься, чтобы они разрешили товарищу идти через другой перевал (Мэн-Тэкэ), а не через Килик[50] [который] слишком для него высок, суров и он его не перевалит… Сам иду последний с англичанами… Я посылаю тебе свои записки, веденные мною по Памирам… Я их вырвал из книжки, чтобы не подвергать опасности… Возможно, что афганцы или англичане отберут у меня записанное (подлецы афганцы могут отобрать и все); пусть хоть это будет сохранено… <…> По приходе на ночлег Ата-бай (слуга) готовит мне походную постель, в головах образок, рядом на сундуке револьвер, карты и книги. Это мой походный кабинет… Чаще всего, пообедав, приходится ложиться спать… утомление бывает так сильно, что если не дают сейчас есть, то я падаю на пол и моментально засыпаю… Раз на привале заснул под открытым небом, пошел дождь и мочил меня, пока не догадались разбудить… Если есть время, то я занимаюсь в кабинетике: пишу, читаю, изучаю карты…»[51].
Маршрут Снесарева пролегал по самой восточной оконечности Ваханского коридора, территории, которая, в соответствии с протоколом о разграничении на Памире 1896 г., принадлежала Афганистану. В своей восточной части Ваханский коридор соприкасался с Тагдумбаш-Памиром, права на который предъявляли как китайцы, так и канджутцы, но китайцы никогда не контроливали эту часть Памира фактически. Ближайший китайский пост в верхней части р. Тагдумбаш находился от Снесарева в 50–60 верстах по прямой, а с учетом горных путей и того более. Поэтому ожидать встречи с китайскими постами Снесареву не приходилось. Киргизский староста, исполнявший роль китайского пограничного надсмотрщика, встретился Снесареву только у пер. Калик, но он не мог предъявить Снесареву каких-либо вразумительных претензий. Что касается упоминания о предстоящем 5-дневном переходе по афганской территории, то в действительности этот переход (ок. 18 верст) был сделан Снесаревым форсированно в течение нескольких часов.
Из письма также не вполне ясно, в связи с чем Снесарев беспокоился о физических способностях подполковника Полозова. Последний в отличие от Снесарева хорошо знал район и имел опыт горной подготовки. За год до этого Полозов провел рекогносцировку дороги на Хорог через перевалы Одурди и Гушхон и р. Пяндж между Калаи-Вамаром и Лянгар-Гиштом. Полозов имел хорошее здоровье, но, как тогда говорили, был подвержен «туркестанской болезни», то есть мог иногда крепко выпить[52]. Не исключено, что Снесарев пересказал сестре подготовленный для британцев вариант объяснения причины, по которой Полозов не мог пройти через пер. Калик. Этот предлог мог понадобиться для получения разрешения Полозову пройти соседним пер. Минг-теке, весьма интересовавшим штаб Туркестанского военного округа. В письмах к сестре Снесарев мало упоминает о Полозове. В письме с Памирского поста он кратко пишет о своем спутнике: «Товарищ мой по путешествию человек хороший, но не моего склада. Он все уже успел мне рассказать в длинное путешествие и теперь мы едем с ним молча…»[53].
Как представляется, основные работы по разведке в Индии штаб округа возлагал на подполковника Полозова, как опытного офицера, к тому же курировавшего в штабе округа индийское направление (о чем было известно британской разведке). В пользу этого говорит и маршрут Полозова в Индии – по Северо-Западной границе Индии, личный осмотр им войск и стратегически важных территорий – Хайберского прохода, укреплений Пешавара и Кветты и др. Для облегчения сбора сведений Полозову под видом слуги был придан Кабир-шах, уроженец Кашмира, состоявший при окружном штабе практикантом по урду и персидскому языкам. Кроме того, именно Полозову по итогам поездки в Индию было поручено составить секретное военно-статистическое описание «Северо-Западная граница Индии», в то время как Снесареву поручили разработать военно-географическое описание Северо-индийского театра, менее значимого направления, и без разбора стратегических вопросов.
Следующее письмо написано Снесаревым из урочища р. Михман-джулы (в месте ее слияния с верхним течением р. Аксу) близ афганской границы: «Подошел к афганской границе и посылаю тебе продолжение (по момент) моих записок. Юрта моя стоит как раз на границе; предо мною то ущелье (сейчас все в тучах), по которому завтра я двинусь. Вот уже четыре дня, как иду совершенно один (мой товарищ отстал от меня на один переход и пойдет той дорогой, о [которой] я тебе писал). Завтра 30 верст придется идти по афг[анской] территории; выслал вперед разведчиков и они доложили, что афганцев не видно… Надеюсь завтра проскользнуть, для чего поднимаюсь с зарей.
Иду очень высоко (более 14 тыс. фут.), вчера ночевал под перевалом на высоте 16 тыс. фут., у Ата-Бая ночью пошла носом кровь: по спуске сегодня в долину Ак-су (13 тыс. фут.) ему стало лучше… заболеет он у меня и я останусь с дикарями один, без языка… Последние две ночи ночевал у памирских киргизов в юрте; с вечера пощупаешь еще около себя револьвер, а через две секунды так спишь, что могут унести не только револьвер, но и даже и самого за ноги…»[54].
После прохода через афганскую территорию Снесарев остановился у места слияния рек Калик и Кара-чукур. С этой стоянки он пишет письмо сестре: «Я нахожусь сейчас на китайской территории (у слияния р. Калика и Кара-Чукура)… Афганскую территорию проскочил благополучно – шел рано и в полном тумане (т. е. в облаках)… перевалил вчера перевал Михман-Юлы. Если бы ты могла себе представить, что это значит, по какой круче и камням приходится идти, лошади портят себе ноги… облака плывут уже под ногами, идешь по глубокому снегу, в 50 шагах пред собой видишь куски (край) ледника в 5 саж. толщиной… Товарищ мой отстал, англичанин не встречает, собственной палатки я не заводил и мне сначала пришлось спать под открытым небом, но к счастью, киргиз нашел в 4 верстах юрты; это оказались китайские надсмотрщики (около них живут и некоторые таджики)… Пришлось обрадоваться и надсмотрщикам, хотя их гостеприимством и кровлей надо пользоваться осторожно (обо мне немедленно послано известие китайскому начальству). Сегодня ожидаю английского офицера и товарища А.[А. Полозова] с [которым] двинусь далее и, вероятно, дня через 2 очутюсь на британской территории… Письмо посылаю со своим киргизом; надеюсь, что он благополучно проскочит через афганскую и китайскую территорию, и донесет письмо до Памирского поста, откуда его уже направят как следует. <…> Мои китайские надсмотрщики чуть не зашалили: послали за другими, стали собираться в кучки и говорить Ата-Баю, что как же это на чужой земле русский офицер живет, вида никакого не представляет и знать ничего не хочет… Я велел передать кучке, что если они сейчас же не разойдутся, то я начну дуть их нагайкой одного за другим; это подействовало и стража китайская успокоилась… Час спустя приехал английский офицер – молодой, очень простой (с виду) человек… Кроме английского не знает никакого другого, я не знаю английского (практически) и начался у нас такой разговор: он говорил своему переводчику по-английски, этот моему по-персидски, а мой (Ата-Бай) мне по-русски… Объяснившись о деле, перешли к болтовне и, т. к. переводчики были лишними, то начали: он мне по-английски, я ему по-французски (он понимать немного может) и беседа пошла за любую душу… Посидел он у меня часа 2, напился чаю, представил двух канджутских принцев (порядочных ослов) и уехал… Завтра с товарищем (он приезжает сегодня) двигаемся к англичанину… Тот же англичанин привез нам бумагу от политического агента в Гильгите, в [которой] он приветствует нас со вступлением на британскую территорию и желает нам прекрасно провести на ней время… Очень лестно, но конечно, по-английски лицемерно… Вероятно, за нами следит уйма шпионов…»[55].
У места слияния р. Калик с р. Кара-чукур во время путешествия на Памир, в долины Вахана и Ярхуна, останавливался в сентябре 1894 г. Джордж Керзон, помощник британского министра по делам Индии. Керзон исследовал истоки р. Амударьи (Оксус) и обнародовал результаты путешествия в работе, на которую часто ссылался А. Е. Снесарев, – «Памир и истоки реки Оксус»[56]. За Памирскую экспедицию 1894 г. Керзон удостоен золотой медали Королевского географического общества. Через пер. Калик в августе 1888 г. прошел в Хунзу штабс-капитан Б. Л. Громбчевский. Этим же перевалом возвращался с Памира в Гилгит и Керзон. «На следующий день мы прошли его, – записал в своем дневнике Керзон. – На седловине я с помощью анероида, простого термометра и гипсотермометра сделал определение высоты, которая составила 15870 футов. Седловина перевала Килик представляет собой вытянутое плоское плато, покрытое валунами, травянистыми болотами и небольшими озерцами. На самом перевале снега не было, но снеговая линия проходила чуть выше на окружающих нас горах, которые были покрыты снегом»[57]. Из Гилгита Керзон отправил телеграмму своей американской невесте Мэри Виктории Лейтер – «Слава Богу, Памир остался позади!»[58].
Письма Снесарева и русские военные карты района[59] позволяют реконструировать его маршрут от поста Памирского до пер. Калик на границе с Британской Индией. С поста Памирского Снесарев направился хорошо известной дорогой, ведущей к посту Истыкскому (принадлежал к группе восточных постов Памирского отряда) – р. Карасу, урочище Камар-утек, пер. Шур-булак и Ак-бура в долину р. Уч-джилга-сай и по ней к посту Истыкскому. От поста он повернул на юго-запад и направился по вьючной тропе на верховья р. Истык, и, дойдя до рабата Джарты-гумбез, повернул строго на восток и пошел вдоль афганской границы к пер. Кызыл-рабат, спустился в урочище р. Кызыл-рабат и проследовал по ней до слияния с р. Аксу, повернул на юго-запад и направился по ней до места впадения в нее р. Михман-джулы. Отсюда Снесарев двинулся строго на юг по ущелью р. Михман-джулы (полностью лежащему в афганских пределах) до одноименного перевала, спустился с него в западную оконечность Тагдумбаш-Памира в долину р. Кара-чукур и, следуя в юго-западном направлении по ущелью р. Калик, вышел на пер. Калик.
В другом письме Снесарев сообщает о встрече с подполковником Полозовым, который после рекогносцировки долины р. Аксу вечером 24 августа также вышел к пер. Калик и соединился со Снесаревым[60]. В письме к сестре Снесарев сообщал: «Сегодня мы прибыли к англичанину; нас встретили солдаты, два принца, масса челяди (англичане ездят с массой прислуги)…Почету нам масса… позавтракали мы превосходно, пообедали, вероятно, еще лучше… Я понемногу начинаю говорить по-английски и, вероятно, дня через два-три освоюсь с ним… Нарочно согласился ночевать с ним в одной палатке, чтобы иметь практику…»[61].
В британских архивах в ходе работы над книгой нам удалось найти небольшие подробности о встрече британских и русских офицеров. В донесении британского капитана Дж. Маннерс-Смита (Captain J. Manners-Smith), политического агента в Гилгите, сообщалось: «Капитан Майлз (Captain P. J. Miles) с небольшим эскортом от 43-го полка гурков 30 августа[62] выступил из Алтита[63] для встречи двух русских офицеров, приезд которых на перевал Килик ожидается 4 сентября. Его отряд достиг Муркуши 3-го [сентября]. Он сообщает, что придется воспользоваться летней дорогой, так как вода в реке еще довольно высока, и что, хотя дневные переходы не превышают 15 миль, но носильщикам требуется до 12 часов, чтобы их совершить. Мир Хунзы оказал большую помощь в носильщиках и снабжении всем необходимым. Русские офицеры прибыли в Ширин Майдан после обеда 6-го [сентября], где их встретил капитан Майлз»[64].
В сводном отчете о событиях на Северо-западной границе Индии за сентябрь 1899 г. содержится запись о встрече Снесарева и Полозова: «Два русских путешественника, направляющиеся с Памиров в Индию, прибыли на [перевал] Килик 5 сентября и были встречены 6-го [сентября] в Ширин Майдане капитаном Майлзом с небольшим эскортом от 43-го полка гурков. 10-го [сентября] партия достигла [селения] Гойча, где к ней присоединился капитан Медли, офицер-инспектор [войск имперской службы]. Прибывшие русские офицеры – полковник Полозов, начальник индийского отделения штаба Туркестанского военного округа, и капитан Снесарев, числящийся в одном из пехотных полков в Москве. Полковник Полозов знает в некоторой степени язык индустани, его сопровождает слуга, говорящий на индустани. Капитан Снесарев только что закончил академию генерального штаба и до этого никогда не был в Азии»[65].
В письмах к сестре Снесарев не упоминал о короткой рекогносцировке пер. Минг-теке (Минтака), состоявшейся в период между 25 и 29 августа. В это время с русскими офицерами находился только капитан Майлз. Предположительно, что до присоединения к общей партии капитана Медли русские офицеры чувствовали себя относительно свободно. Снесарев воспользовался дневкой в сел. Муркуш, чтобы совершить рекогносцировку пер. Минг-теке. Муркуш, первое канджутское селение за Гиндукушем, находилось на соединении путей, ведущих с пер. Калик и Минг-теке[66]. Исследование южной части пер. Минг-теке заняло у Снесарева около семи часов. В ходе рекогносцировки им составлено описание перевала, прилегающих тактических позиций, дана характеристика пути по южному склону перевала. Снесарев сделал вывод о том, что пер. Минг-теке является очень важным по его положению на самом прямом пути между Хунзой и Кашгарией, что перевал этот вьючный, легкий и открытый для движения круглый год.
На встречу с русскими офицерами поспешил и полковник Мак-Суини. Он покинул Кашгар 8 августа и сопровождал в Сарыкол ранее прибывших в Кашгар из русских владений французских путешественников – лауреата Института Франции Сент-Ива (G. Saint-Yves) и лейтенанта 66-го пехотного полка Бургуана (Bourgoin). В Сарыколе Мак-Суини простился с французами, которые направились на русский Памир через пер. Беик, а сам поспешил в Хунзу через пер. Минг-теке[67]. Как свидетельствует Снесарев, Мак-Суини присоединился к русским офицерам и капитану Майлзу 26 августа[68].
Мак-Суини уже было известно о небольшом конфликте, имевшем место между киргизскими пограничными надсмотрщиками и Снесаревым у пер. Калик. «На другой дань (я писал тебе из местечка после пер. Калик), – сообщал Снесарев сестре, – нас нагнал другой англ[ийский] офицер, подп[олковник] Мак-Суини, [который] рассказал, что инцидент мой с китайскими стражниками получил некоторое дальнейшее развитие: получив угрозу быть избитыми нагайкой, они разошлись, но тотчас же послали другого нарочного с донесением их правительству… этот нарочный так гнал лошадь, что она на 40-й версте пала… Мак-Суини, при возвращении из Китая, дорогой увидел одни лишь копыта (все остальное было съедено)… Плачущий посыльный рассказал ему, что какой-то русский офицер приехал, остановился, всех бьет, всех поразогнал… интересно, в какой преувеличенной оценке анекдот дойдет до Богдыхана…»[69].
Путь от Калика по Хунзе и Нагару Снесарев описывает следующим образом:
«Дня через три к нам присоединился еще один английский офицер – майор Модлей; и вот в (подчеркнуто А. Е. Снесаревым. – М. Б.) трех собратий по оружию мы продолжали свой путь… почету хоть отбавляй.
Раджи Гунзы и Нагара отдавали нам визит, мы были во дворце одного из них… Характер езды несколько изменился: едем мы вдвое медленнее, чем ехали сами, обедаем (и вообще едим) прекрасно, на остановках среди дороги устраивается завтрак… вина, пиво, воды к нашим услугам (чем я, конечно, не пользуюсь)… словом комфорту много… Я держу себя по возможности в стороне и помалкиваю: характер работы требует большой сосредоточенности, наблюдательности и памяти… если вступать в беседы, то все повыскочит и для вечерней работы в голове ничего не останется.
Усиленно занимаюсь англ[ийским] языком, начинаю поговаривать немного, но понимать еще трудно: говорят быстро и ни одного слова не договаривают…»[70].
В Гилгит русские офицеры прибыли 8 сентября. Это был довольно крупный военный центр, из которого велось управление британскими гарнизонами вдоль южных склонов Восточного Гиндукуша и на границе с Кашгарией. Находясь в Гилгите, Снесарев внимательно изучает британские войска, их дислокацию, организацию, численность, вооружение и командный состав. Позже эти сведения очень пригодятся ему для написания ряда военно-статистических работ. Пребывание в Гилгите также содержится в его письме к сестре:
«Вчера (после почти 1½ месячного путешествия) в первый раз приехали в культурный угол – Гильгит (недалеко от слияния рр. Канджута и Ясина в Северной Индии), где были представлены двум барыням, нескольким английским офицерам, докторам… Доктор оказался говорящим по-французски и я с ним наговорился вволю… Сегодня вечером будет парадный обед (для нас), на [который] будут приглашены и дамы. Меня посадят рядом с одной, [которая] говорит по-французски… Я совсем одичал: лицо черное, сам угрюмый, волосы совсем короткие, движения дикаря… Все смотрят на нас с любопытством, что еще больше меня стесняет… Сегодня придется нарядиться во фрак с белым галстуком…»[71].
Из Гилгита русские офицеры продолжили движение в глубь Индии. Их путь лежал в Сринангар, столицу Кашмира, где располагались управление политического резидента при магарадже Кашмира[72] и Гилгитское политическое агентство. В Сринагаре, куда Снесарев и Полозов прибыли около 12 сентября, они представлялись кашмирскому магарадже Пратап Сингху и были приглашены на ужин к британскому резиденту в Кашмире полковнику сэру Аделберту Талботу (Colonel Sir Adelbert Cecil Talbot). Ужин прошел в товарищеской обстановке, и, как писал Снесарев сестре, ему пришлось «распевать под рояль». Не исключено, что среди присутствующих могли находиться политический агент в Гилгите капитан Маннерс-Смит (Captain Manners-Smith), получивший известность во время штурма форта Нильт в Хунзе, за что он был награжден Крестом Виктории[73], а также лейтенант Фредерик О’Коннор (Lieutenant Frederick O’Connor), переведенный на службу к полковнику Талботу из разведывательного управления штаба индо-британской армии. О’Коннор самостоятельно выучил русский язык, хорошо говорил на урду, пушту и тибетском. Летом 1901 г. он был выслан к пер. Калик и Минг-Теке для встречи русских офицеров, которые, как ожидалось, c разрешения индо-британского правительства должны были посетить Индию с научными целями[74]. О’Коннор писал в своих мемуарах, что прождал русских у перевалов несколько недель, но они так и не появились. Британской разведке еще не было известно, что после поездки в Индию Снесарева и Полозова дальнейшая схема разведки в Индии была пересмотрена штабом Туркестанского военного округа.
Генерального штаба капитан И. К. Серебренников, которого так ждал летом 1901 г. лейтенант О’Коннор, писал в этой связи: «Предыдущие подобного рода командировки наших офицеров в Индию совершались с предварительного уведомления и даже разрешения индо-британского правительства. Опыт этих командировок обнаружил, что англичане крайне подозрительны относительно целей поездок наших офицеров. Под видом гостеприимства и необходимой охраны делались всевозможные стеснения. Достаточно сказать, что нашим офицерам запрещено было останавливаться на более или менее продолжительное время в каком-либо пункте; местным жителям было запрещено вступать с ними в беседу под опасением большого штрафа, и даже были случаи приставления часовых к тем помещениям, где офицеры находились. Исключение в этом отношении составляет поездка в Индию в 1898 г. капитана Новицкого, встретившего со стороны англичан прекрасный прием и полную готовность показывать все, что его интересовало. Но, при позднейших поездках (в 1899 году подполковника Полозова и капитана Снесарева), отношения англичан резко изменились к худшему <…>. Поэтому я просил о том, чтобы моей командировке был придан совершенно частный характер без особого уведомления о том британского правительства»[75]. Серебренников прибыл в Индию через Бомбей.
Следующим пунктом маршрута по Индии стал небольшой городок Марри, лежащий недалеко от Равалпинди. Марри являлся климатическим курортом и был очень популярен у чинов пенджабской администрации и их семей, особенно в летний период. Марри также являлся военным центром Пенджаба. Здесь располагался летний штаб командующего Пенджабским корпусом. В письме из Марри Снесарев приводит некоторые детали своего там пребывания: «Я писал тебе из Гильгита, теперь я в Марри, небольшом городке (к западу от Сринагара)… С англичанами, как и нужно было ожидать, произошли недоразумения, [которые] в Гильгите такую было приняли для меня резкую форму, что я чуть было не поднял скандала … Теперь наше путешествие получило нежелательную для меня форму какой-то прогулки: всюду встречи, парадные обеды, тосты… После обеда музыка (я пою, вызывая незаслуженные восторги обедненных голосами англичан и англичанок)»[76].
В Марри были получены первые свидетельства о большом голоде в Индии, вызванном неурожаями. Положение усугублялось эпидемией чумы, свирепствовавшей в августе-ноябре 1899 г.[77] К счастью для путешественников, основной очаг ее распространения лежал на юге и юго-западе Индии, вне района их предстоящей поездки.
Отсутствие официальных отчетов Полозова и Снесарева о командировке в Индию не позволяет проследить некоторые детали маршрута и род их занятий. К примеру, мало что известно о деятельности в Индии подполковника Полозова. В письмах к сестре Снесарев практически не упоминает о нем, что, впрочем, вполне естественно, принимая во внимание специфику их деятельности. Тем не менее, Полозов никуда не потерялся и постоянно находился рядом со Снесаревым. Между тем, в Марри они ненадолго расстались.
Около 20 сентября Полозов приступает к самой ответственной части задания – рекогносцировке Пешаварского района Северо-Западной пограничной провинции. Район был чрезвычайно важным в военном отношении, здесь находились Пешаварский и Кветтский укрепленные районы, штабы Пешаварского и Когато-Курасского военных округов, проходили стратегические коммуникации, имелась сеть железных дорог. В стратегическом отношении район прикрывал со стороны Афганистана жизненно важные Хайберский и Боланский проходы, выводящие к переправам на Инде. Защита этих проходов и переправ составляла основу британского оборонительного плана на случай русского вторжения.
Целью рекогносцировки Полозова был сбор военно-статистических сведений для описания северо-западной пограничной полосы Индии – района, заключенного между индо-афганской границей и Индом на западе и Пенджабской равниной на севере.
С самого начала поездка подполковника Полозова в Пешаварский район была обставлена многими условиями и запретами[78]. Прежде всего, ему не разрешили вернуться в Россию через Кветту и Сеистан, британцы опасались утечки сведений о строившейся в то время железнодорожной ветке от Кветты на Нушки[79]. Ему был запрещен осмотр ряда гарнизонов и фортов, а также проезд по недавно построенной ветке Северо-Западной железной дороги от Мьянвали до Газ-гата, проходящей вдоль левого берега Инда. Также Полозову не удалось проехать в Чаман (выше Кветты), где велось строительство оборонительных позиций.
В течение 10 дней Полозову удалось лично осмотреть Хайберский проход, укрепления Пешавара: форты Балла-Гисар (центральный во всем Пешаварском укрепленном районе), Дисамруд, Ланди-Котал, Али-Меджид, Мод. В Кветтском районе он исследовал долину Инда, пустыню Тап и Боланский проход, снял планы станций и профили фортов на участке железной дороги между ст. Кольпур – Абд-и-Гум – Гирок.
2 октября Полозов вернулся в Марри из поздки в Пешавар и Кветту. Программа рекогносцировки была выполнена не в полной мере, ряд вопросов остался не выясненным. Позиция британцев в отношении русских офицеров резко изменилась, появились запреты, усилилось психологическое давление. Обратимся к архивному документу, который позволяет представить обстановку тех дней. В середине ноября 1899 г. командующий войсками Туркестанского военного округа сообщал начальнику Главного штаба:
«Генерального штаба подполковник Полозов, командированный со штабс-капитаном Снесаревым в Индию, письмом от 2-го октября сего года из Мурри на имя подполковника Лукина[80] сообщил о крайних стеснениях со стороны англичан, а именно:
Не говоря о том, что на просьбу подполковника Полозова возвратиться через Кветту и Сеистан британское правительство ответило отказом, оно сверх того выразило желание, чтобы оба наших офицера путешествовали все время вместе и не останавливались на более или менее продолжительное время в каком-нибудь пункте.
До Минг-текинского ущелья наши офицеры не были особенно стеснены, но здесь они встретились с подполковником английской службы Мак-Суини, который, будучи недоволен результатами своей поездки по России, представил наших офицеров весьма опасными людьми, так как они великие знатоки Индии и командированы для рекогносцировки ее северо-западной границы, а слугу при подполковнике Полозове Кабир-шаха выставил агентом окружного штаба, не раз выполнявшим наши поручения в Кабуле[81].
Со времени встречи с подполковником Мак-Суини, подозрительность англичан, по словам подполковника Полозова, не знала пределов и за нашими офицерами стали наблюдать три английских офицера. Сочтя затем, это наблюдение недостаточным, английское правительство, как случайно узнал подполковник Полозов, предписало местному населению не подходить к нашим офицерам и их слугам, под страхом заплатить штраф 500 рупий за беседу с нашими офицерами. Наконец, англичане старались еще в г. Гилгите интригою избавиться от Кабир-шаха. Подполковник Полозов пишет, что хотя тогда их интриги ни к чему не привели, но, тем не менее, для успокоения подозрительности англичан он будет вынужден отослать Кабир-шаха в Ташкент.
Таким образом, подполковник Мак-Суини оказал очень плохую услугу нашим офицерам. Между тем, ему было оказано достаточно радушия при его проезде через вверенный мне округ. Он осмотрел наши туркестанские войска так подробно, как хотел. Ни в чем ему не было отказано, за исключением того, что ему не было разрешено остановиться в Мерве и Чарджуе и, что согласно распоряжения Главного штаба, его сопровождал офицер <…>.
Надо полагать, что подполковник Мак-Суини, который в индийских войсках пользуется некоторым значением, может сильно затруднить нашим офицерам, командированным в Индию, выполнение возложенных на них поручений и, может быть, будет главною причиною взаимного неудовольствия русских и индо-британских офицеров»[82].
Несколько позже в письме к начальнику Главного штаба генерал-лейтенант С. М. Духовской обращал внимание на то, что в Русском Туркестане стали появляться британские офицеры, которые по возвращению в Англию печатают «статьи полные инсинуаций против русских властей» (при этом он указывал на майора Кобболда). Чтобы пресечь это, Духовской предлагал «по возможности ограничивать разрешение английским путешественникам доступа в наши среднеазиатские владения, давая таковое лишь лицам, которые по своему положению и представленным рекомендациям будут заслуживать особого нашего доверия»[83].
Об ужесточнении условий поездки сообщал в письме к сестре и Снесарев: «Газеты внимательно (полиция, платные господа, отчасти военные … тоже) следят за нашим маршрутом и я нередко читаю, что русские офицеры тогда-то покинули такой-то город и отправились туда-то… Избежать суеты нет возможности, хотя я уклоняюсь, как только поймаю таковую.
Мой план остановиться в Лагоре не одобряется правительством Индии, и оно разрешает мне лишь ездить по Индии, но, не останавливаясь нигде на продолжительное время. Это так грубо и неразумно со стороны правительства, что я склонен усматривать в недозволении, какое-либо недоразумение… Скоро буду в Симле и думаю поговорить лично с лордом Керзоном – вице-королем»[84].
Следующим пунктом на маршруте Снесарева и Полозова был город Равалпинди – крупный военный центр на северо-западной границе Британской Индии, расположенный в 180 милях к северо-западу от Лахора. Здесь находились штабы 2-й Равалпиндийской дивизии и Равалпиндийской пехотной бригады. В 1898 и 1899 гг. район Равалпинди стал местом крупных учений британских войск, на которых отрабатывались новые методы ведения войны в горах[85]. Станция Равалпинди очень обширная, имела множество подъездных и запасных путей, большое депо. Вокзал станции – большое здание из тесаного камня, имел вид обронительного сооружения. Город Равалпинди состоял из туземной части и европейского кантонмента. Туземный город располагался к востоку от железнодорожной станции и имел обычный для всех туземных городов Индии вид – кривые грязные улочки, скученные здания. Необычным было только отсутствие в городе форта, неотъемлемой принадлежности всех туземных городов Индии. К западу от станции располагался европейский кантонмент, самый обширный из всех имевшихся в Индии. В юго-восточной части, ближе к станции, находились офицерские квартиры, административные здания и базар, на окраинах располагались казармы, склады, хлебопекарня, войсковая ферма и гарнизонный пивоваренный завод. Укрепления Равалпинди состояли из главного форта, находившегося в юго-восточном углу кантонмента, и 12 фортов, раскинутых по дуге к юго-западу, западу и северо-западу. Остановка в Равалпинди была довольно краткосрочной, поскольку офицеров уже ждали в Симле. Программа пребывания в Симле предусматривала представление русских офицеров вице-королю Индии лорду Керзону.
Из Равалпинди в первых числах октября Снесарев и Полозов приехали в Симлу – летнюю резиденцию вице-короля Индии и летний штаб индо-британской армии. Симла, расположенная в предгорьях, покрытых сосновыми лесами, с мягким здоровым климатом, считалась «индийской Швейцарией». В летнее время сюда стекалась элита колониальной администрации, городок был очень благоустроен и живописен. О приезде русских офицеров в Симлу своих читателей неожиданно уведомила газета «Туркестанские ведомости» (это было первое и последнее упоминание о поездке в туркестанской прессе): «Полковник Александр Александрович Полозов и капитан Андрей Евгеньевич Снесарев прибыли 8 октября в Симлу, где они пробудут некоторое время в качестве гостей индийского правительства. Офицеры эти прибыли в Индию сухим путем через Памир, Каликский перевал и Гильгит»[86].
В Симле русские офицеры были приняты недавно назначенным вице-королем Индии лордом Керзоном, самым молодым (39 лет) из всех высших администраторов, когда-либо занимавших эту должность. Керзон, много путешествовавший, очень увлекался географией и ориентализмом. Путешествие русских офицеров из Туркестана, по которому он сам проехал в 1888 г., по Памирам, также им исследованным, создавало немало общих точек соприкосновения. Керзон был одним из активных сторонников усиления британского политического влияния в странах, прилегающих к границам Индии, наращивания боевого потенциала индо-британской армии для отражения русского вторжения, которое Керзон считал исторически неизбежным.
О пребывании в Симле дает наглядное представление письмо Снесарева к сестре: «Опишу тебе парадный обед у вице-короля Индии лорда Керзона. В тот же день мы были на чае (в 5 час. – английская мода) у главнокомандующего войсками Индии[87]. Здесь мы оставались недолго: главнокомандующий только что оправился от болезни и был еще очень слаб… Еще до этого приглашения я получал письмо от одного из адъютантов лорда Керзона, в [котором] высказывалась просьба… чтобы я захватил с собой ноты (не просьба, а, скорее, надежда) и меня надеются услышать. Дело в том, что до сих пор я распевал: в Гильгите под гитару, в Сринагаре у резидента (род губернатора) под рояль, – что нашлось… молва то и пошла… Я бросился в магазин и успел найти “Азру” Рубинштейна и “Лесного царя» Шуберта… Кроме того, у меня была в запасе песенка: “Я вас любил» на слова Пушкина. К 8 час. мы прибыли во дворец. Познакомились с несколькими лицами: это были высшие представители власти: начальник штаба войск Индии, генерал-квартирмейстер, секретарь по иностранным делам, секретарь при военном департаменте, сестры вице-королевши, дочь министра финансов Индии и т. д.
<…> Обед был, конечно, великолепен, зала, украшенная гербами вице-королей Индии, еще великолепнее, рядом играл оркестр… Словом, эта сторона хоть куда. После обеда мужчины посидели немного отдельно, и, наконец, перешли в большую залу. Здесь, через несколько времени адъютант сказал мне, что Его Светлость удостаивает меня разговором. Я поднялся и подошел к лорду. Он попросил меня сесть, и началась беседа. Лорд Керзон высокого роста, с длинным бритым лицом (усы и бороду бреет), серые глаза, поставленные очень широко и имеют резко сосредоточенное выражение, лоб крупный… Все лицо можно назвать красивым (оно ровно розового цвета), если бы оно не было так холодно и самоуверенно… Ходит лорд с какой-то странной развалкой, некрасиво ставя ноги… Голос его я нашел слишком слабым для оратора и недостаточно гибким. Лорд говорит по-французски средне, медленно, но может говорить красиво… Высокий хозяин спросил меня о путешествии, не устал ли я… говорили о его сочинении о долине Гунзы (мы с ним из числа очень немногих, видавших ее) и т. д. Как только я отошел, подлетел адъютант и попросил меня петь. “Кто мне будет аккомпанировать?”. Он указал на престарелую девицу, оказавшуюся дочерью министра финансов. Я пропел “Азру” (употребляя русские слова)… Так как меня просили сейчас же еще что-либо, я сам сел к роялю и аккомпанируя (по-просту) пропел “Я Вас любил”… Вице-королю это очень понравилось и он высказал удивление, что такая короткая песня… Прошло с полчаса и адъютант стал просить меня петь «Лесного царя»… Аккомпаниаторша отказалась, боясь не справиться с трудным аккомпаниментом; хотели, чтобы дирижер оркестра аккомпанировал. В конце-концов села-таки девица, и мы с ней исполнили “Лесного царя” (два раза чуть совсем не разошлись)… После этого со мной долго говорила о музыке вице-королевша; хвалила мой голос и надеялась еще услышать… Через ½ часа вице-король ушел в апартаменты свои, и гости мало-помалу разошлись.
<…> По утру от вице-короля мне присылалась лошадь – Араб, и я делал часовую прогулку по окрестностям, потом садился за книги и сидел за полночь… В Симле очень много обезьян. Они ходят стадами, прыгают по деревьям, по карнизам и крыльцам пустых домов… Я занимался в тиши, окруженный стеклами, и снаружи приходила обезьяна, садилась против меня и следила за моей работой. Но чуть я поднимался или делал большое движение, она моментально исчезала…»[88].
Дальнейший путь русских офицеров был целиком привязан к железным дорогам, и посещение мест ограничивалось гарнизонами, расположенными близ крупных железнодорожных станций. Для реконструкции этой части маршрута весьма ценным источником служат карты железных дорог Британской Индии того времени[89].
Около 15 октября Снесарев и Полозов (последний несколькими днями ранее) приехали в Лахор – экономическую и культурную столицу Пенджаба, город, который имел важное значение для развития индийского революционного движения и борьбы за независимость от Великобритании. Город также являлся крупным военным центром Британской Индии. Здесь размещались штаб 3-й Лахорской дивизии, входящей в состав Северной армии, и многочисленные военные гарнизоны. Лахор состоял из туземной части и европейского города. Туземная часть находилась в северо-западном районе города и была обнесена высокой глинобитной стеной с бойницами и двенадцатью массивными, обитыми железом воротами. Европейская часть состояла из широких улиц, нескольких площадей и парков. На небольшой возвышенности в северо-западной части города располагался форт, построенный в правление императора Великих Моголов Акбара (1542–1605), известного своими завоеваниями в Индии и Афганистане. Внутри форта располагались великолепный сад Хазури-баг («царский сад») с несколкими красивыми павильонами из белого мрамора, сикхский храм – оригинальной и красивой архитектуры, и большая мечеть Бадшахи Масджит («падишахская мечеть»).
Железнодорожная станция Лахор являлась главной станцией Северо-Западной железной дороги и находилась на северо-восточной окраине европейской части города. Движение поездов через станцию было довольно интенсивным, имелось шесть пассажирских платформ, много запасных путей, мастерские, депо и т. п. Недалеко от станции располагались управление дорогой и кварталы, в которых проживали железнодорожные служащие. Основной достопримечательностью станции был вокзал, построенный в 1864 г., несколько лет спустя после восстания сипаев. Вокзал состоял из двух параллельных кирпичных зданий, около 200 м каждое, покрытых общей крышей и соединенных между собой тремя перекидными железнодорожными мостами-виадуками. Между зданиями располагались две пары платформ и две пары путей, несколько платформ и путей размещались в обоих концах вокзала. При сооружении вокзала исходили из необходимости сделать его одновременно и крепостью, «отлично защищенной во всех отношениях» (по выражению архитектора вокзала)[90]. Здание больше напоминало средневековый замок, чем железнодорожный вокзал. Живописные арки, через которые поезда приходили и отправлялись со станции, могли закрываться массивными воротами, превращая грандиозное здание в огромный бункер. Четыре каменные башни по краям вокзала могли выдержать прямое попадание артиллерийского снаряда. Стены и башни станции имели бойницы для стрелков и амбразуры для артиллерийских орудий. Площадь перед вокзалом со стороны города была обнесена полукруглой кирпичной стеной, высотой около 4 метров, которая также могла служить укрытием для стрелков. Оборона станции была расчитана на 8 орудий и примерно 600 человек пехоты[91].
В письме к сестре из Лахора Снесарев сообщал:
«С 18–27 октября я пролежал больной; доктора определили у меня лихорадку (здешнюю в малярийной форме) в связи с солнечным ударом. Я же полагаю, что сюда прибавились нравственные потрясения плюс переутомление (в Симле, уже больной, я работал свыше 14 часов в сутки… теперь доктора запретили мне читать). Вот только два дня, как я приподнялся с постели и могу себе позволить несколько шагов по комнате. Мне не позволили останавливаться на продолжительное время где-либо в Индии и только болезнь приковала меня несколько долго к Лагору. Более 1–1½ месяцев я не буду в Индии.
<…> Хотя бы скорее отсюда. Страна богатая, полная и оригинальная, но все плывет мимо, так много работы; читаешь, делаешь выписки, а вместе с тем фигурируешь на обедах, ведешь тонкие разговоры на 3–4 языках. На лице неизменное благорасположение и улыбка, а на душе те же муки, искание знаний, неугомонные волны самолюбия…»[92].
После Лахора русские офицеры посетили Амритсар – священный город сикхов. В Амритсаре они осмотрели гарнизон из частей Лахорской дивизии. Затем последовали Дели – город, в котором произошло знаменитое восстание сипаев; Агра – бывшая столица Великих Моголов и военная столица Британской Индии, крупный железнодорожный узел.
Из Агры Снесарев отправил сестре свое последнее «индийское» письмо:
«Пишу тебе из Агры. Сегодня день моего рождения и мне, значит, стукнуло 34 года. Проехал из Лагора – Амритцар, Амбалу и Дели – много красивого, почтенно-древнего… Буду рассказывать после. Только с оставлением Лагора оставила меня лихорадка… мучила меня ровно месяц и я снизошел до безобразия; теперь вот уже 11 дней, как я здоров и начинаю вновь крепнуть. Последние дни говорю только по-английски… <…> Недели через 2 я покидаю Индию и из Калькутты проеду (морем) в Коломбо (остров Цейлон), где сяду на один из пароходов Добровольного Флота и проследую дорогой Аден – Суец – Константинополь – Одесса – Панфилово… <…> Посылаю тебе свой портрет; среди болезни мне стало лучше, и в один из часов работы товарищ позвал меня сниматься; я выскочил с книгой, в очках и снялся с думой о прочитанном, почему и вышел слишком угрюмым. Сзади меня случайно попал один из слуг отеля. На это письмо не пиши мне, ибо я сам прибуду неделю спустя. Приготовься варить мне щи (здесь была бурда)… Письмо, вероятно, придет около нового года, с которым сердечно вас поздравляю… Новое столетие!!! Что-то оно даст бедному человечеству…»[93].
Сразу по возвращению из Индии Снесарев отправил в редакцию журнала «Разведчик» короткую информацию о поездке в Индию. Заметка была подана от лица редакции: «В Одессу недавно возвратился капитан А. Е. Снесарев, совершивший совместно с подполковником Полозовым путешествие по Индии, которое они предприняли с научной целью. Путешествие продолжалось около полугода, и в течение этого времени они успели объехать всю Индию, побывать в наиболее интересных местах ее, знакомились с бытом и жизнью индусов и проч. Проехали через Памиры, посетили перевал Калик, спустились в долину Гунза-Нагар, побывали в Сринагаре и других местах. Они собрали много новых, интересных сведений об Индии, англичанах в Индии и проч.»[94].
Поездка в Индию имела для профессионального становления А. Е. Снесарева, как военного востоковеда, исключительно важное значение. Она дала ему уникальную возможность увидеть страну своими глазами, приобрести солидные знания по географии, истории и этнографии Индии, ее административному устройству, экономической жизни, а также по индо-британской армии. Знания и впечатления, вынесенные из поездки по Индии, были тем важнее, что в России имелось мало сведений об этой стране, полученных непосредственно русскими путешественниками и исследователями в Индии. Как справедливо замечал М. В. Грулев, судить о событиях в Индии приходилось лишь «по английскому образцу, так как фактическая сторона всех совершавшихся там событий узнается всем миром лишь из английских же источников»[95].
Поездка в Индию сформировала у Снесарева устойчивые взгляды и представления об этой стране, которые мало подверглись ревизии на протяжении всей службы в императорской армии. Пересмотр их частично произошел уже в советский период, когда значительно изменились идеологическая ситуация внутри России и международное положение, в том числе, положение в самой Индии. Одним из наиболее важных выводов Снесарева относился к определению непосредственной связи могущества Великобритании и состояния ее колоний, особенно Индии. Снесарев замечал в этой связи:
«Индия, вне сомнения, есть главный питомник могущества и силы Британии, наиболее яркая вывеска ее престижа и основной гвоздь ее империалистических упований. Отнимите у англичан Индию, и Британия в одно поколение сведется к узкой роли банковской конторы, ссужающей весь мир накопленным капиталом и имеющей свое главное отделение на островах Великобритании. История Англии тесно связана с историей Индии, и как только в будущем пробьет торжественный час свободы этой несчастной темной страны, следующий и скорый удар часов истории возвестит миру смерть владычицы морей»[96].
Индия дала Снесареву то чувство страны и тот фактический материал, которые навсегда определили круг его служебных и научных интересов – «среднеазиатский вопрос», центральным элементом которого являлась Индия. Он как-то заметил, что у «среднеазиатского вопроса» есть не только поклонники, но есть даже свои фанатики. К последним, с полным основанием, можно причислить и его самого. Поездка в Индию в одночасье, еще до выхода печатных работ по этой стране, сделала его авторитетом по «среднеазиатскому вопросу». И хотя общая картина его впечатлений и полученных сведений, ввиду отсутствия официального отчета о поездке, осталась бóльшей частью неизвестной, но сам факт поездки давал ему некое психологическое преимущество над другими исследователями вопроса, делал его голос более значимым и авторитетным. Не случайно в своих работах он часто ссылался на личный опыт и сведения, полученные в ходе поездки, для аргументации своих мыслей и доводов.
Было бы неверно считать, что поездка в Индию открыла ему некое провидение и высшую истину. В отдельных вопросах ему не удалось до конца разобраться с истинным положением дел, как например, в вопросах о роли британской администрации в обустройстве Индии (считал, что англичане только «выкачивают жизненные соки страны»), о степени ненависти местного населения к британской колониальной системе (преувеличивал антогонизм), религиозного и кастового разобщения индийского общества (недооценка этого фактора) и др. Поездка в Индию имела и тот эффект, что Снесарев в ряде вопросов, собственно военных, не вполне верно оценивал боевой потенциал индо-британской армии, ее сильные и слабые стороны, стратегическую устойчивость (на тот момент) британской военной системы в целом[97]. После посещения Индии в его стратегических взглядах на страну еще наблюдался некий дуализм, состояние взглядов, которое сам он часто называл «шатанием мысли». С одной стороны, увиденное им в Индии, утвердило его в абсолютной идее о невозможности, а главное, бессмысленности завоевания Индии, с другой, он допускал поход русских войск за Амударью и занятие Гиндукуша, как естественного пограничного рубежа России в направлении Индии. Понятно, что этот поход за Амударью не мог быть ничем иным как походом на Индию, но только в усеченном варианте, без захвата страны. Поход за Амударью неизбежно приводил бы к вооруженному столкновению с Британской Индией, а дальше сама логика войны требовала бы движения за Гиндукуш.
Командировка штабс-капитана Снесарева и подполковника Полозова в Индию, несмотря на ряд невыполненных отдельных заданий, имела важное значение еще и с другой стороны. Эта поездка еще больше убедила руководство Туркестанского военного округа в необходимости командирования офицеров в Индию для целей разведки. Приведем в этой связи один интересный документ – служебную записку командующего войсками Туркестанского военного округа генерал-лейтенанта Н. А. Иванова. «Помимо главной цели – изучения языка, – отмечал Н. А. Иванов, – командирование наших офицеров в Индию имеет и другое значение. Если мы находим необходимым командировать офицеров Генерального штаба из западных округов в прилежащие к ним заграничные местности, то это тем более необходимо в отношении Индии, как в воспитательном отношении для самих офицеров, так, главным образом, для пополнения наших до последнего времени весьма скудных, а главное, исходящих исключительно из английских источников, а потому неверных сведений о быте англо-индийской армии, настроении местного населения и пр. Необходимо иметь в виду, что если в будущем Туркестанским войскам придется вести большую кампанию, то, несомненно, они столкнутся с англо-индийской армией, если не на индийской территории, то на афганской, а потому нужно заблаговременно принимать меры к изучению сильных и слабых сторон нашего будущего противника. Предыдущие командировки (подполковника Полозова, капитана Новицкого и капитана Снесарева) дали в этом отношении весьма ценный материал. Данные этих командировок послужили к установлению совершенно новых взглядов на некоторые бытовые стороны англо-индийской армии: отношение к службе английских офицеров, положение в армии туземных офицеров, резкую разницу в положении английского и туземного солдата, взаимное их отношение и проч.»[98].
Особенно интересно мнение командующего войсками о значении поездки в Индию для капитана А. Е. Снесарева, которое очень точно отражает суть вопроса. «Воспитательное значение командировок, – указывал Н. А. Иванов, – выказалось весьма рельефно. Капитан Снесарев, отправившийся в командировку прямо с академической скамьи, возвратился в округ опытным офицером и в настоящее время прекрасно справляется с трудной и ответственной должностью адъютанта отчетного отделения, и ему же поручено составление и издание сборника сведений о сопредельных странах. Нельзя не признать, что расширение кругозора и приобретенное при командировке знание английского языка в значительной степени способствуют проявлению прекрасных личных качеств этого офицера»[99].
Отметим, что практика командирования офицеров от войск Туркестанского военного округа, преимущественно офицеров Генерального штаба, положенная капитаном В. Ф. Новицким, продолженная подполковником А. А. Полозовым и капитаном А. Е. Снесаревым, в последующие годы получила дальнейшее развитие. До заключения англо-русского соглашения 1907 г. в Индию непрерывно командировались русские офицеры-туркестанцы: капитан И. К. Серебренников (1902), подполковник Л. Г. Корнилов (1903), поручик В. В. Лосев (1905), капитан П. А. Половцов (1907).