XVI
Дуэль
Придя в назначенное место, Самуил нашел там Юлиуса и двух студентов-секундантов. Излюбленное место студенческих дуэлей находилось за горой Кейзерштуль, в двух милях от Гейдельберга. Пройдя одну милю, дуэлянты начали принимать кое-какие меры предосторожности. Они свернули с большой дороги и пошли уединенными тропками, изредка оборачиваясь посмотреть, не следит ли кто за ними. Заприметив филистеров, оба секунданта, Дитрих и Левальд, немедленно подходили к ним и, демонстрируя железную трость, предлагали им прогуляться где-нибудь в другом месте. Простые обыватели сторонились их сами.
Распоряжение Самуила было выполнено в точности. На некотором расстоянии друг от друга были расставлены студенты, следившие за тем, чтобы дуэлянтов не застали врасплох. Дитрих шепнул им несколько слов и получил ответ: «Проходите». Через полчаса они оказались у маленькой гостиницы, окруженной деревьями; домик быль новенький, розовый, с зелеными ставнями, растения вились по его стенам до самой крыши. Наша компания прошла садом, утопавшим в цветах и залитым солнечными лучами, в зал, предназначавшийся для танцев и дуэлей; комната была огромная, футов шестьдесят в длину и тридцать в ширину. Места было много, можно было сколь угодно вальсировать, драться, любить и умирать.
Риттер уже стоял там, в обществе студентов из синего кабинета. Ждали только Дормагена. Тот вскоре явился в сопровождении своего секунданта. Четверо дуэлянтов прочертили мелом на полу границы, чтобы не стеснять друг друга. В это же время четыре фукса привинтили к рукоятям отточенные трехгранные клинки, наподобие штыков. Студенческие шпаги состояли из двух частей, которые разъединялись, чтобы было удобнее скрывать их от любопытных взоров: клинок обыкновенно прятали под куртку, а рукоятку – в карман. В результате в наличии оказалось четыре шпаги в два с половиной фута каждая.
– Что ж, приступим? – спросил Риттер.
– Сию минуту, – ответил студент, который возился в углу у какого-то ящика с инструментами.
Это был медик, прибывший для того, чтобы в случае необходимости оказать первую помощь пострадавшим. Он подошел к двери в глубине залы и крикнул кому-то:
– Скорее, пожалуйста!
Вошел слуга, он принес две салфетки, миску и кружку с водой и оставил все это возле хирургического ящика. Дормаген с нетерпением наблюдал за всеми этими приготовлениями и перекидывался с окружавшими его студентами отрывистыми фразами; Франц подходил то к Отто, то к хирургу; Юлиус был спокоен и держался с достоинством. Самуил же был занят исключительно тем, что пытался помешать розовой веточке, колеблемой ветром, забраться в открытое окошко.
– Готово! – наконец сказал хирург.
Юлиус подошел к Самуилу, а Риттер – к Дормагену. Тогда четверо секундантов сняли с настенной вешалки четыре войлочных нагрудника, четыре латных рукавицы и четыре стеганых пояса и подошли к дуэлянтам, чтобы облечь их в эти доспехи. Самуил отстранил своего секунданта Дитриха.
– Убери прочь этот хлам, – приказал он.
– Да ведь таково правило, – запротестовал Дитрих, указывая на стол, где лежал раскрытый устав – старая засаленная книга в черном переплете, с красными закладками.
– В уставе, – возразил Самуил, – изложены правила, касающиеся ссор между студентами, а у нас здесь – ссора между мужчинами. Сейчас не время напяливать нагрудники, напротив, надо снять даже сюртуки.
И с этими словами он действительно снял сюртук и швырнул его в противоположный конец зала. Потом схватил первую попавшуюся шпагу, упер ее острием в пол и стал в выжидательную позу. Отто Дормаген, Юлиус и Франц последовали его примеру, и все четверо, сбросив стеснявшие их сюртуки, приготовились к бою.
Речь Самуила придала серьезности настроению присутствовавших. У каждого появилось предчувствие трагедии. Дитрих трижды ударил в ладоши и произнес установленные слова:
– Скрестите шпаги!
И в ту же минуту в воздухе засверкали все четыре шпаги. Все в зале принялись следить за поединками с напряженным вниманием, затаив дыхание. Первое нападение с обеих сторон было как бы пробным, противники, казалось, приноравливались друг к другу.
Силы Юлиуса и Франца были равны. Вызванный ревностью припадок гнева, овладевший Францем в первую минуту, сменился теперь холодной злобой. Юлиус же был просто прекрасен. Он светился спокойствием, решительностью, храбростью, грозившая ему опасность придавала решимости его мужественной красоте. Впрочем, с обеих сторон обнаруживалось так много ловкости и смелости, что можно было назвать этот поединок скорее упражнением в фехтовании, нежели дуэлью, если бы быстрые наскоки и еще более быстрое парирование время от времени не напоминали присутствовавшим, что человеческая жизнь зависела от острия мелькавшей шпаги.
Вопреки установившемуся обычаю студенческих дуэлей, которые, собственно говоря, представляют собой более или менее опасную фехтовальную игру, ни Юлиус, ни Франц не произносили ни слова. Что же касается другой пары дуэлянтов, то их поединок казался гораздо серьезнее и страшнее. Преимущество Самуила Гельба перед противником состояло в его высоком росте и в самообладании, которое никогда не покидало его. Но Отто Дормаген отличался подвижностью, пылкостью, решительностью, внезапностью и смелостью движений, которые невозможно было предугадать. Это было редкое, захватывающее зрелище: с одной стороны – спокойное хладнокровие, с другой – жгучая ярость.
Такое противоречие увлекало зрителей, шпага одного напоминала зигзаг молнии своими быстрыми и внезапными движениями, удары противника, напротив, были верны, определенны и прямы, как шпиль громоотвода. Самуил не мог удержаться от словоизлияний. Отражая с небрежностью яростные выпады Отто, он сопровождал каждый свой удар злой насмешкой в адрес противника. Он давал указания Дормагену, предупреждал его, давал советы, как учитель фехтования своему ученику.
– Плохой ответ. Я нарочно открылся! Начнем снова. Вот, уже лучше! Вы научитесь, молодой человек. Стойте! Я целюсь в грудь!
С этими словами он действительно чуть не пронзил грудь Дормагена, который избежал удара только благодаря ловкому прыжку назад. Однако такая пренебрежительная самоуверенность начала не на шутку раздражать Дормагена. Он принялся делать еще более рьяные выпады. Самуил же не унимался, и его ядовитый язык работал в такт со шпагой. На его лице читалось злорадное торжество. Чувствовалось, что опасность была его стихией, катастрофа – наслаждением, смерть – жизнью. И он был по-своему прекрасен: резкие, угловатые черты его лица дышали демонической красотой. Ноздри раздувались, в улыбке обнаруживалось еще больше ледяной дерзости, чем обычно; его карие, с красноватым отливом глаза сверкали, как у тигра, в них можно было прочесть полнейшее презрение к жизни. Кровожадная радость, которую выражало все его существо, вызывала у зрителей чувство не то ужаса, не то восторга. При виде его спокойствия, уверенности во всех действиях и презрительного отношения к противнику у зрителей невольно зарождалась мысль о его неуязвимости.
Дормаген, который уже начинал терять присутствие духа от язвительных колкостей соперника, решил покончить дело разом и рискнул употребить свой особенный опасный прием, о котором говорил Юлиусу Самуил. То был отчаянно-смелый натиск. Не разгибаясь, он сыпал удары один за другим, бросаясь на противника, как разъяренный лев. Послышался крик. Все подумали, что Самуил ранен. Но Самуил, словно угадывая намерения Дормагена, так ловко и быстро отскакивал в сторону, что сыпавшиеся градом смертоносные удары задевали только его раздувавшуюся рубашку. Самуил подтрунивал, Дормаген бледнел. В то же время счастье словно покинуло Юлиуса – шпага Риттера слегка задела его правую руку. Вмешались секунданты и объявили передышку.