Глава 2
В рассветных сумерках Галя, оглядываясь по сторонам, спешила к мазанке на окраине станицы. Она проскользнула за плетень и тихонько поскреблась в запертую дверь. Послышались шаги, звякнул крючок внутреннего запора. Простоволосая босая девчонка лет тринадцати сурово посмотрела на жену есаула.
– Чего пришли, тетя? – сказала она неожиданно низким голосом. – Маманя вас не ждали.
– Да я с подарочком, – Галя попыталась всунуть в руки девчонки узелок, – с благодарностью, значит, – добавила она.
– Рано еще благодарить, – за девочкой показалась широкая почти квадратная женщина. – Ты рушник в дрогу ему собрала?
– Да, как сказали, – кивнула Галя.
– Так проследи, чтоб взял. А теперь иди домой: молись и жди, – женщина повернулась спиной, показывая, что разговор окончен.
– А подарок? Я тут яичек собрала, сметанки.
– Вот вернется муж, тогда и отблагодаришь, – и ведьма захлопнула дверь. – А ты поди воды принеси колодезной – обернулась она к дочери.
Маланья по приказу матери выскочила с ведром. Девушка подошла к колодцу у плетня и поймала на себе взгляд.
– Малаша, – высокий белокурый парнишка перевесился через плетень.
– Чего тебе? – девушка сделала вид, что занята, крутя ворот колодца.
– Я помогу, – парень перепрыгнул через плетень и ухватился за ворот с другой стороны.
– Максим, прекрати. Увидят еще, – девушка покраснела.
– Меня в конвой посылают, – парень придвинулся ближе. – Может, поцелуешь на прощанье.
– Долго думал? – она стрельнула глазками.
– А если убьют? – казак достал бадейку с водой из колодца и наклонился, чтобы перелить в ведро.
– Не убьют, – девушка потянулась к ведру и мимолетом прикоснулась губами к щеке парнишки.
– Малаша, – Максим попытался схватить ее за руку, но девчонка, подхватив ведро, поспешила к дому. Казак вздохнул и, перемахнув обратно через забор, поспешил к лошади, привязанной позади дома. Он уже опаздывал на место сбора казаков.
Авдотья прошла из сеней в хату. Из-за печи потихоньку высунулась темноглазая смуглая Евдокия. Черкешенка наполовину она не потеряла ни тонкой талии после рождения детей, ни врожденной осанки. Даже сейчас, прячась от нежданной посетительницы, жена атамана стояла, гордо распрямив плечи.
– Галина ушла? – спросила Евдокия.
– Ушла, не беспокойся, – станичная ведьма молча села за стол и выжидающе посмотрела на женщину.
– Я все сделала, – засуетилась та, вытаскивая из расшитого бисером мешочка куриное яйцо. – Максимке на ночь под лавку положила. Аккурат в изголовье.
– Яйцо-то свежее взяла? – Авдотья протянула руку.
– Суточное. – Евдокия вложила ей в ладонь прохладный кругляшок и Авдотья вздрогнула.
– Что-то не так? – напряглась жена атамана.
– Ты присядь, милая, – ведьма махнула на лавку у стола и раскрыла ладонь.
Яйцо, лежащее в руке, серело нездоровой скорлупой. Мелкие трещинки покрывали поверхность. Ведьма поднесла его к носу и поморщилась. Потом положила на стол и хлопнула ладонью по скорлупе. Удушливая вонь поползла по хате. Спекшийся белок пронизывали нити плесени, а в середине раздавленного желтка ползал толстый червяк.
– Это плохо, да? – растерянно произнесла Евдокия. Гордые плечи опустились, и она кинулась в ноги ведьма. – Помоги матушка. Ты же знаешь, один у меня сыночек остался. Старший в плену турецком сгинул.
– Так у тебя еще девок пятеро, – отмахнулась от нее ведьма.
– Помоги, милая, сыночек-то один. Что хочешь для тебя сделаю, – женщина сняла с пальца золотое кольцо и положила его на стол. Подумав секунду, она вытащила из ушей тяжелые серебряные серьги.
Ведьма задумчиво посмотрела на украшения, почесала длинный нос, что-то обдумывая.
– Ты к окошку присядь, – сказала она Евдокии и тяжело поднялась из-за стола.
Авдотья сняла шлычку. Тяжелые темные с проседью косы легли на спину. Бормоча что-то под нос, ведьма начала расплетать волосы. Потом зажгла пучок трав, снятый с печи. Они едко закоптили. Евдокия закрыла слезящиеся от дыма глаза. Плавный речитатив ведьмы убаюкивал ее. Она ловила концы фраз про остров Буян и судьбу-лихоманку, понимая, что засыпает.
Ведьма остановилась и посмотрела на дремлющую у окна жену атамана. Потом глянула на стол. Мерзкий червяк продолжал копошиться в яйце. Будто и не было этих бессонных часов. Словно не стоптала Авдотья все ноги, ходя вокруг стола.
Женщина устало опустилась на лавку. Кто-то мерзко хихикнул в углу горницы. Авдотья повернулась на звук. В колеблющемся пламени свечи ей почудилось движение у стены. Она прищурила уставшие глаза. Из темноты выступила благообразная старушка. Седые волосы прикрыты цветастым платочком. Длинная до полу широкая юбка перехвачена домотканым фартуком с узорчатой вышивкой. Там скакали лошади, паслись козы, стай гоготали гуси.
– Бе-е-е, – повернул голову козел с фартука. Глаза на выкате уставились на Авдотью. Другие животные, словно ожидая сигнала, засуетились, запрыгали, задергались на тканой поверхности. От этого мельтешения у ведьмы зарябило в глазах.
– Отступись, – услышала она шелестящий шепот. – Отступись бабонька. Зачем они тебе? Какое тебе дело до них? Ты же знаешь, сколько волка не корми, он в лес смотрит. Сколько людям добра не делай, все равно слова не держат.
Авдотья сглотнула слюну, прогоняя назойливый звон в ушах. Она моргнула несколько раз, но старушка никуда не исчезла. Ласково улыбаясь, она смотрела на женщину.
– Ус-стала, с-сердешная, намаялас-сь. Отдох-хни, пос-спи чуток. Забудь про вс-се. Не твое это дело, – продолжала шелестеть бабка.
– Я сама знаю, что мое, а что нет, – ведьма тряхнула головой, прогоняя дрему. – Зачем без приглашения пожаловала?
– Так предостеречь тебя хочу, милая, – старушка уже не выглядела безобидной. Цветастый платочек сполз с волос. У животных на передничке прорезались волчьи клыки. – Не ровен час, что недоброе с тобой случиться. Как с матушкой твоей. И на кого дочурку оставишь? – бабка угрожающе оскалилась.
– Пугать меня вздумала, дрянь старая, – разозлилась Авдотья. Она сгребла в кучу остатки несгоревшей травы с лавки и швырнула в морок. – Моя прабабка, бабка, мать здесь спокон веков стояли и я буду.
Старушка вздрогнула. Попыталась протянуть когтистые руки-лапы к ведьме. Но на глазах истончаясь, растворилась туманом.
– Пошла вон, морок проклятый, – продолжала бушевать ведьма. – Смертью она меня пугает. Пока не убила, я жива!
Кадка с водой, стоящая у входа, поднялась и выплеснулась на то место, где еще недавно стояла старушка. Половая тряпка, вылетев из сеней, собрала воду и шлепнулась на место. Веник, выскочивший из-за печи вместе с совком, сметал со стены едва видимые остатки седого тумана.
– Маланья, хватит дрыхнуть. Иди матери помогать! – крикнула ведьма и заспанная девочка, высунулась из соседней спаленки.
– Случилось что? – жена атамана, проснувшись, испуганно смотрела на веник, самостоятельно наводящий уборку в хате.
– Случилось, – рявкнула ведьма. – Хочешь, чтобы сын жив остался, иди за дровами во двор. Баньку топить будем.
Привал был недолгим, только чтоб дать небольшой отдых лошадям и напоить в заросшей камышами речке. Хмурый Никола махнул рукой, командуя сбор.
– И куда торопимся? – Грицко сладко зевнул, затягивая у лошади подпругу. – Часа четыре спали, не больше.
– Тебе бы токмо спать, – писарь уже сидел на своей лошадке, насмешливо глядя на Максимку, поправляющего притороченные к седлу тюки с подарками.
– Не особо старайся, – остановил его Никола, – На следующей заставе коней менять будем. А потом без остановок двинем.
– С чего бы так торопиться? – недовольно заворчал писарь, нежно поглаживая лошадку, – Да и кто нам коней менять будет. Мы что, курьерские?
– Будут, – тряхнул чубом Никола, – у меня указ императорский. И вот, что. Больше не пререкаться. Я здесь главный, атаманом назначенный и дело у нас военное, – он пришпорил коня.
– Как скажете, господин помощник атамана, – запрыгнул в седло Грицко.
Писарь хмыкнул, но промолчал.
Прошло около часа, когда сзади раздался конский топот. Их стремительно нагонял небольшой казачий отряд.
– Вот и попутчики, – обрадовался Грицко, улыбаясь седому казаку. – Что-то лицо мне твое знакомо братец. Может, где вместе воевали?
Ничего не отвечая, казак обогнал Андрюху и остановил лошадь, загораживая дорогу. Четверка оказалась окруженной десятком человек. От них отделился смуглый темноволосый мужчина. Незнакомец подъехал вплотную к Николе и, бросив взгляд на сверток притороченный к седлу, произнес.
– Поручик Крымов, у меня приказ. Далее груз повезу я и мои люди, – он ловким движением вытащил из-за пазухи грамоту с висящей на ней сургучной печатью.
– Прочитай, – Никола передал бумагу писарю.
– Все верно, – зашевелили губами писарь. – Токмо…
– Груз, – смуглолицый протянул руку.
– Токмо что? – нахмурился Никола, игнорируя жест смуглого поручика.
– Токмо бумага от атамана Екатеринодарского. Кто же к ней руку прикладывал?
– Там же подпись внизу, – поморщился как от зубной боли поручик. Его явно тяготил разговор с тупоголовыми казаками.
– Так тут «сим Петр Емельянов, атаманов писарь заверяю». А Петр то от лихорадки помер. Уж года три как схоронили. Ошибочка у вас, – занудно подытожил Антип.
Клацнул взведенный курок пистолета. В грудь Николы смотрел ствол.
– Груз, – повторил поручик и его голубые глаза потемнели от гнева.
– А черта лысого не хочешь, – крикнул Никола, выбивая у военного оружие. Отлетевший пистолет пальнул в воздух.
Где-то сбоку раздался еще один выстрел.
– Черкесы. Тревога! Все в ружье! – зазвенел тонкий голосок.
Люди в окружившем их отряде обернулись. Грицко, воспользовавшись моментом, выхватил саблю. Не желая бить своих, он не клинком, а плашмя ударил в лицо ближайшего к нему казака.
– В ружье, – крикнул мужской голос. – Геть на басурманов!
– Еще увидимся, – прошипел поручик, разворачивая коня. Он стегнул его и весь отряд, словно взлетевшие птицы, бросился вскачь по степи.
– Шо это было? – спросил Грицко, спрыгивая с коня. Он направился к казаку упавшему с лошади, умчавшейся вслед за отрядом.
Никола смотрел на плавни. Из камышей выбирались дед и мальчишка лет десяти с трудом волокущий ружье.
– А мы видим, наших черкесы окружили. Решили подсобить, – беззубо улыбнулся дед.
– Черкесы? – озадаченно переспросил Никола и добавил. – Спасибо, диду.
– Нема за шо, – кивнул дед. – Рыбачим мы туточки. Может ухи? И, получив отрицательный ответ, махнул рукой. – Ну, бывайте.
– Где грамота? – Никола обернулся к писарю.
– Так вот, – протянул ему Антип бумагу.
Никола взял ее, вглядываясь в крючковатые буквы. И тут грамота начала крошиться у него в руках, распадаясь на что-то сухое, шуршащее. Мгновенье и у помощника атамана остался только ворох сухих листьев и пучок пожухлой травы.
– С нами крестная сила, – услышал он изумленный крик писаря.
Никола бросил листья и посмотрел на Антипа, стоящего рядом с Грицко над поверженным казаком.
– Что тут еще? – он легонько пнул пяткой лошадь, заставляя ее подойти поближе.
Там, где еще несколько минут назад лежал казак, теперь белел скелет в истлевшей одежде. Судя по всему, и скелетом ему оставалось быть не долго. Кости на глазах истончались и крошились, уходя в землю.
– Ну, что уставились? – Никола откашлялся, стараясь скрыть охватившее его замешательство. – Говорил же полковник, что дело не простое. Давайте-ка, по коням. И вот еще чего, – он снова кашлянул. – О том, что произошло, никому ни слова.
– Как скажете, господин помощник атамана, – сплюнул на землю Грицко и почесал затылок. Потом наклонился и поднял кубанку, лежащую на земле.
– А ты, видать, в рубашке родился, – протянул он шапку Максимке, продолжающему растерянно сидеть в седле.
– Почему? – удивленно произнес парнишка.
– По-кочану, – усмехнулся Грицко, просовывая палец в дырку от пули, сбившей кубанку с головы парня.
Они сели на коней и двинулась дальше по степи.
– А я уж подумал, усе, – выдохнул Грицко, придерживая лошадь рядом с Николой.
– Типун тебе на язык, – встрял в разговор писарь.
– Та я ж не об том. Я подумал усе, груз передадим и домой. Там сватов к поповой дочке засылать буду.
– Ты можешь о чем-нибудь еще кроме девок думать? – усмехнулся Никола.
– А як же, – хмыкнул Грицко, – о еде. Вот, к примеру, в твоей грамоте сказано, чтоб нам на постах не только коней меняли, но еще и кормили от пуза? Я проголодался дюже. Я как понервничаю, сразу голодный.
Туман, клубясь кольцами, опутывал одно дерево за другим, быстро спускаясь по высокому склону. Завороженные красивым зрелищем мужчина и женщина двинулись вглубь ущелья.
– Ма, па, подождите меня! – к Коре и Петру прыжками несся Димыч.
За ним едва поспевала полная седая женщина.
– Димка, ты чего? – Петр поймал разогнавшегося по склону горы сына.
– Я с вами. Мама, ты же обещала, на экскурсию вместе пойдем.
– Так экскурсия заказана на завтра, а сейчас мы просто хотели прогуляться.
– Думаю, это не лучшая идея, – добродушно улыбнулась запыхавшаяся няня. Для пожилой женщины она неплохо бегала.
– Почему? – удивился Петр.
– Сами посмотрите, – махнула рукой Антонина Константиновна, – Ущелье узкое. Сверху частенько камни летят. Спрятаться некуда. Особенно если поезд идет. Слева узкоколейка. Справа обрыв. Поэтому экскурсии и организуют. Снаряжение туристам дают специальное: каски, жилеты. Вон в той будочке, – она махнула рукой. – Но она до трех работает. Опоздали вы немного.
– Спасибо за информацию, – кивнул Петр, – рисковать не будем? – он посмотрел на жену.
– Точно не будем. По поселку прогуляемся? – предложила Кора. – А вы, Антонина Константиновна, побудете с Димкой?
Петр вздохнул. Его жена как всегда на высоте. Няня мельком представилась один раз, а она уже запомнила, как ее зовут.
– Это моя работа, – кивнула женщина. – Я каждый год сюда на лето на заработки приезжаю. Так что не беспокойтесь.
Няня посмотрела вслед удаляющимся родителям и взяла мальчика за руку.
– Не хочу на детскую площадку, – заныл Димка. – Я уже не маленький.
– И не надо. Пойдем, я тебя с кем-то познакомлю, – Антонина Константиновна потянула его к лесу.
– С кем? – заинтересованно спросил мальчик.
От леса отделился силуэт. Большой серый пес неторопливо потрусил в сторону людей.
– Собака, – радостно сказал Димка. – У папы была в детстве. А мне мама не разрешает. Говорит, от нее в доме запах и шерсть.
Пес подошел вплотную к ребенку и уставился на него большими зелеными глазами.
– Это Димка, – сказала женщина собаке. – А это, – она на секунду задумалась, – это просто Пес.
Собака протянула мальчику лапу.
– Тетя Тоня, он дрессированный? – восхищенно произнес ребенок.
– Можно сказать и так, – улыбнулась няня.
Пес возмущенно фыркнул и укоризненно посмотрел на Антонину.
– Он очень умный, – поправилась она. – Все понимает. И разговаривать с ним надо вежливо.
– Ух ты! Меня зовут Дима, – мальчик осторожно пожал лапу животного. – Мне очень приятно. Ты умеешь ловить палку? – и он бросился к лесу, ища что-нибудь подходящее.
– И не надо так на меня смотреть, – Антонина перехватила растерянный взгляд животного. – Это же ребенок. С ним надо играть.
Пес застыл, раздумывая, а потом, радостно потявкивая, бросился за палкой брошенной мальчишкой.
В хате повеяло свежим ветром. Усталая ведьма утерла пот.
– Ну, теперь должно быть ладно, – Авдотья потянулась к тарелке, поставленной на печь. В нее предусмотрительно были собраны остатки злополучного яйца.
– Что там? – кинулась к ведьме Евдокия.
– Да хорошо все, – кивнула женщина. Перед ней стояла миска, в которой растекся обычный белок с цельной ярко-желтой серединой. – А теперь иди домой, милая, Устала я. Светает ужо. У меня по хозяйству полно дел. Сосну хоть часок.
Жена атамана пошла к двери.
– Свое-то не забывай, – окликнула ее ведьма, показывая на кольцо с сережками, лежащее на столе.
– Да-к ведь это плата, – запнулась женщина.
– Нет, милая, плата будет другая. Ты, помнится, обещала все, что угодно для меня сделать. Или от слова своего теперь откажешься?
– Нет, не откажусь, – жена атамана гордо распрямила плечи.
– Умница. А плата такая. Сынок твой, как из похода вернется, пущай сватов к моей доче засылает.
От удивления Евдокия потеряла дар речи.
– Что молчишь? Или думаешь моя Маланья твоему Максимке не пара? Ты не переживай, приданное за дочкой будет хорошее. Одна она у меня.
– Так ведь муж мой такие дела решает, – пролепетала озадаченная Евдокия.
– Муж голова, а ты шея: куда повернешь, туда и посмотрит. Значит решили. Теперь иди себе с миром.
Жена атамана как ошпаренная выскочила из мазанки.
– Мама, зачем вы так? – подала голос Маланья, стоящая у печи.
– А затем, что в возрасте я уже. Надо о твоем будущем позаботиться. И потом. Разве не нравится он тебе?
– Ни капельки, – пробурчала девочка, – да и не красавица я, сами знаете. А Максимка, он такой… – она тяжело вздохнула и замолчала.
– С лица воды не пить, – задумчиво произнесла Авдотья, глядя на широкоскулую приземистую дочку. – А Максимка твой красавец, да телок. Ему такая жена как ты нужна. Сильная. И потом, показалось мне, что ли, что он чуть не каждый вечер под нашими окнами гуляет?
Ничего не отвечая, Маланья отвернулась от матери. Ее взгляд упал на тарелку с яйцом. На самом краешке по белку расплывалось кровавое пятнышко.
– Мама, что это? – испуганно сказала девушка.
– Я сплю уже. Все потом, – прозвучал голос матери из спаленки.
– Что ж делать-то? – девушка бросилась к печи. Зачерпнула чашкой заговоренные отвар и, взяв травы, брызнула ими на яйцо. Потом по памяти прочла пару заговоров. Кровавая клякса прекратила расползаться, побледнела и окончательно исчезла.
– Значит, не нравится он тебе? Ну, ни капельки, – раздался за спиной у Маланьи голос матери.
Над разгорающимся костром булькал ухой походный котелок. Писарь переломил через колено толстую ветку хвороста принесенную из лесу.
– Телок, как есть телок, – Антип наклонился к Николе, делая вид, что подкладывает дрова в костерок. – Тут нападение, а он застрял на коне. Ни туды, ни сюды. Подстрелют мальчонку, а нам атаман головы снесет.
– Чего предлагаешь-то? – нахмурился Никола. – Не я парня до семнадцати лет у мамкиной юбки держал.
– Приставь к нему Грицко. Приказ дай, чтоб следил, охранял, значит.
– Прав ты, – Никола кинул взгляд на Максима, безмятежно дремавшего на привале. – Где Грицко?
– Так к ручью пошел, коней поить. Щас кликну, – писарь встал и, прихрамывая, пошел к небольшому лесочку, в глубине которого ласково шумела речка. Хрустнули сухие ветки. Рука легла на плечо казака.
– Грицко, не балуй, – возмущенно обернулся мужик. На него смотрели синие глаза поручика, казавшиеся еще более яркими на смуглом лице. Писарь дернулся, и понял, как чувствует себя муха в паутине. Из железных лап странного человека было не вырваться. Антип скосил глаза на широкий кинжал в другой руке поручика и просипел.
– Зря ты это затеял. Здесь казачьих разъездов полно.
– А я ничего и не затеял, – кинжал в руке синеглазого исчез так же внезапно, как и появился. – Я поговорить хочу, – поручик наклонился к самому лицу писаря. – Полагаю, умные люди всегда могут договориться.
– Отчего ж не поговорить, – кивнул казак, понимая, что от поручика веет могильным холодом.
– Из них, – поручик кивнул на костерок у привала, – ты кажешься мне самым разумным. Зачем в твои годы с больной ногой шататься по походам? – зашептал он писарю в ухо. – А появились бы у тебя деньги. Открыл бы корчму или лавку, – в руке у поручика звякнул монетами кожаный мешочек. – Соглашайся, – зашипел он в ухо.
– А не соглашусь? – Антип попробовал отодвинуться от неприятного человека. Ему казалось еще немного и заморозит он его своим ледяным дыханием.
– Тогда убью, – спокойно произнес поручик, и вместо мешочка с монетами в руке вновь блеснуло стальное лезвие.
– Того-этого, согласен я, – быстро произнес писарь.
– Твое, – синеглазый всунул ему в руку деньги. – И еще возьми.
Полотняной узелок лег в потную ладонь Антипа.
– А это чего? – удивился писарь, сжимая колюче-шуршащий узелок.
– Лошадкам подсыпь, на следующем водопое, – прошелестел удаляющийся голос.
– Ты в себе, али как? – тяжелая ладонь Грицко хлопнула казака по спине.
– Тьфу, напугал, ирод, – выругался Антип, скоро рассовывая мешочки по карманам.
Он не мог понять, как поручик умудрился так быстро спрятаться в худосочном лесочке. Но, так или иначе, сейчас на полянке между редкими деревьями был только он, Грицко, да четыре стреноженные лошади.
– А я че, я ниче, – пожал плечами Андрюха. – Смотрю, ты стоишь и сам с собой разговариваешь. Может перетрудился?
– Ты мне не тыкай. Молод еще. Старшой тебя ищет. Коней сам доведу.
Андрюха передал писарю в руки поводья своенравной кобылки Николы. Антип пасмурно посмотрел вслед уходящему казаку. Потом полез в карман и, достав кожаный мешочек, растянул завязки. На ладонь ему высыпалось несколько крупных тускло-желтых затертых монет.
– Золото, как есть золото, – прошептал писарь.
Никола задумчиво сидел у костра. Грицко и Антип, пойдя с лошадьми к водопою, куда-то запропастились. Да и разбуженный им Максим, отправленный на сбор сучьев для костерка, тоже скрылся с глаз.
– Негоже так разбредаться, – запоздало подумал помощник атамана, пододвигая к себе сверток с мечом. Лежащий недалеко от костра, он показался казаку обжигающе горячим.
Треск сучьев, заставил Николу обернутся. Сухонькая старушечка с вязанкой хвороста вышла на поляну.
– А я гляжу огонек. Думаю, не почудилось ли? – сказала она. – Места-то здесь безлюдные.
– Это точно, – кивнул казак, цепким взглядом окидывая старушку.
Вроде бабка как бабка. По одежде так из верхних станиц. Там любят делать такие яркие вышивки, от которых в глазах рябит. И кой черт ее в такую глушь закинул?
– Монастырь здесь основать решили, – словно отвечая на немой вопрос, сказала старушка. – А я помогаю.
– Угу, – кивнул казак.
Объяснение было приемлемым. Он слышал про отшельников обосновавшихся прямо под носом у крымского хана. Но святым людям виднее.
– Так я подсяду. Погреюсь, если позволишь, – старушка продолжала безропотно стоять у края поляны.
– Конечно, матушка, – Никола показал на свитку брошенную Грицко с другой стороны костра.
Но бабка, не заметив его жеста, умостилась рядом.
– Даже слишком близко, – подумал казак, глядя в подслеповатые глазки старухи. – И в чем тут душа держится? А вот же, отшельница.
– Я того, – бабка подвинулась еще ближе. – Не в меру любопытна. А новостей никаких не знаю. Как там в миру? Войны нет?
– Пока нет, – Никола отодвинулся от старухи.
– Это хорошо, – прогундосила она и снова подвинулась.
– А церкву в крепости отстроили?
– Давно уже, – Никола опять отодвинулся, поражаясь тому, сколько лет щуплая бабка шастает по лесам.
– Очень хорошо, – настырная старушка опять заерзала, пытаясь разглядеть лицо казака. – А ты, милок, женат ли? Могу тебе невесту нагадать хорошую.
– Спасибо, – казака уже порядком достала старуха. – Женат, и детки есть. Шестой скоро будет, – он поднялся, желая отвязаться от назойливой собеседницы. И только теперь понял, что старуха оказалось рядом с завернутым в полотно мечом.
Никола нахмурился и наклонился за свертком. Но старушка одновременно с ним вцепилась в холстину.
– Если женат, не хочешь же ты, казак, семью потерять?
Никола застыл, не разжимая рук.
– Думай, о чем говоришь, старая. Ведь не погляжу на твое отшельничество. Одним ударом душу вышибу.
– Дурак, – усмехнулась бабка. – Ничего ты мне не сделаешь. А хочешь, чтоб семья цела была, отдай что не твое. Нехорошо чужое брать, – она потянула к себе сверток.
– Верно, – кивнул казак. – Чужого сроду не брал.
Старуха расплылась в беззубой улыбке. Никола дернул за сверток и поднял его вместе с вцепившейся в холст бабкой.
– А своего никому не отдам, – закончил он фразу. – Как клещ присосалась, – подумал казак, безрезультатно стараясь стряхнуть с меча тощую вредную бабку.
– Отшельница, значит, – разозлившись пробормотал он, предпринимая очередную попытку освободить оружие.
Бабка, как репейник, висела на холстине. Ее ножки волочились по траве. Но она не отпускала добычу.
– Ежели ты отшельница, то не почитать ли нам с тобою молитву? – выдохнул казак, чувствуя, как с него градом катит пот.
Он вспомнил первые слова и уже собрался их произнести. Но старуха, опередив его, как блоха отпрыгнула от свертка, и скрылась в кустах на краю поляны.
– Ты чего это, дядя Никола? – с другой стороны из лесу вышел Максим с хворостом в руках.
Он удивленно смотрел на казака держащего холст с мечом на вытянутых руках над головой.
– Танцую, тут, – хмыкнул помощник атамана и сел у костра. Он утер лицо. Положил футляр с мечом на колени и для верности накрыл его руками.
Две параллельных улицы поселка, соединяясь небольшим проулком, вели к ущелью. За пятнадцать минут, Кора и Петр обошли «центр» и сейчас поворачивали к дороге, ведущей обратно к реке и отелю.
– М-да, гулять здесь особо негде, – протянул Петр и остановился. – Подожди, где-то я это видел.
На углу торчал плетень, увешанный горшками. За ним стояла беленая кубанская мазанка, как в старые времена покрытая камышом. А на плетне, диссонансом с этой идиллической картинкой, полиуретаном краснел плакат: «Казачья история» – домашний музей».
– Забавно, пойдем – посмотрим, – предложила Кора, открывая калитку.
На встречу, широко улыбаясь, спешил добродушный подтянутый старик. Седые усы, кудрявый чуб, льняная рубаха, подпоясанная красным кушаком с кистями. Он сам был живым олицетворением истории.
– Гости-то какие, – обрадовано сказал дед, тряся руку Петру, – я уж вас заждался Петр Терентьевич.
– Ты его знаешь? – одними глазами спросила Кора, затаскиваемая гостеприимным хозяином на летнюю кухню.
Здесь рядом с побеленной печью под дощатым навесом, увитым виноградом, стоял деревянный кособокий стол, покрытый клеенкой.
– Вы присаживайтесь, – старик махнул рукой на лавки – Я щас накрою.
Он бросился в сарай, выволакивая оттуда кабаний окорок. Достал из печи свежий хлеб. Выставил миски с вареньем.
– Все свое, – комментировал дед четкие действия, – Не сомневайтесь. Натуральное. Ребятня ко мне с окрестных городов летом на практику ездит. Историю изучает. Мы с ними и рыбку вялим, и окорок коптим. Да и печка у меня не бутафорская.
– Простите, мы знакомы? – вклинился в поток слов Петр.
– Да я вам, почитай, уж писем пять отослал и открытку. Сразу после вашего интервью в газете. Вы разве не читали? Поговорить мне с вами надо срочно. Я уж в город за вами собрался ехать.
– Да что-то припоминаю, – вежливо кивнул Петр и пожал плечами, глядя на Кору.
– Я была не права, – хитро подмигнула жена, – ты прославленный скульптор и слава о твоих эпохальных работах докатилась до самых окраин.
Кора сидела на кухне городской квартиры, обхватив голову руками. В открытом ноутбуке маячил перечень сотрудников на увольнение. Список подготовил отдел кадров. Но она сама решила его перепроверить. И, судя по всему, не напрасно. Кора чертыхнулась и делетом убрала знакомую фамилию. У нее рука не поднималась увольнять старый состав. Тех, с кем несколько лет назад она начинала риэлторский бизнес. Женщина прошлась по списку еще раз и зацепилась взглядом за Томочку.
– Черт бы побрал этот кризис, – Кора отодвинула ноутбук и встала, чтобы налить чаю.
Бросила взгляд на старые ходики, купленные мужем по случаю у какой-то бабушки. Они прекрасно вписывались в интерьер столовой, оформленной в деревенском стиле. Два часа ночи. По-хорошему надо было лечь спать. Но кружевные трусики, заботливо оставленные любовницей мужа под подушкой, отбили всякую охоту заходить в спальню.
Итак, вернемся к списку. Ах, да, Томочка. Неплохая была сотрудница. Пока не развелась. А что мы имеем сейчас? Бесконечные больничные из-за двух малышей детсадовского возраста, опоздания на работу и невыполнение пары заданий. Формально, отдел кадров абсолютно прав. У нее бизнес, а не благотворительная контора.
Хлопнула входная дверь. На кухню заглянул подвыпивший Петр.
– Все празднуешь? – Кора подняла красные глаза от компьютера.
– Имею право. Сегодня пришел второй чек от французов. Кстати, месье Лакруа попросил прислать мой каталог. Сказал, что покажет его любителям современного искусства. И еще он написал, – Петр, пошатываясь, присел за стол, – что мои работы произвели неизгладимое впечатление на его друзей.
– Здорово. Но пить все равно хватит.
– Почему ты не радуешься со мной, а? Хочешь сказать, что это ты притащила на мою выставку французов, да? Но ведь работы они купили мои! – с нажимом произнес муж.
– Ты не в том состоянии, чтобы говорить серьезно.
– Я в том, – он пересел на стул рядом с ней. – Чем ты теперь недовольна? Мои друзья радуются, – он показал в сторону двери. – А родная жена не рада. Я хочу слышать, что снова не так?! – он махнул рукой, сбивая стоящую рядом с Корой чашку с чаем. Жалобно тренькнув, она упала на пол.
– Во-первых, – Кора устало потерла переносицу, – где были эти «друзья», когда мы вместе с твоими скульптурами ютились в хрущевке? А во-вторых, если ты заметил, французы купили две работы трех– и пятилетней давности. Ведь так?
– Что ты хочешь этим сказать?
– Я хочу сказать, что если ты будешь продолжать ваять ангелочков, можешь поставить крест на карьере.
– Ты не права. Ты даже не понимаешь, насколько ты не права, – Петр полез в карман куртки, доставая оттуда помятые газеты с рецензиями. – Вот, посмотри, что пишут. Восхищены! Все, кроме одной дерьмовой газетки.
– А критикуют здесь? – Кора вытащила из кипы газет одну и процитировала.
«Ранний Петр Терентьев поражает своей энергетикой, что не скажешь о его последних работах. Может быть поэтому, он стыдливо спрятал безликое подражание классикам с оленятами и книгами в самый дальний конец выставки?»
– Откуда ты…
– Это единственная непроплаченная публикация. Про пиар слышал? Французы должны были увезти с собой хорошую прессу.
– То есть все остальное заказуха? – Петр посмотрел на нее протрезвевшим взглядом. – Значит, я полное дерьмо?
– Петруша, ты гений. Но последние два года у тебя полный застой. Очень жаль, но мне не удается до тебя достучаться. Пойми, только человек, который тебя любит, не будет петь дифирамбы, а скажет правду.
– Это ты меня любишь? Да ты ледышка, расчетливая и злая, – Петр резко поднялся и вышел, хлопнув дверью.
Смятые газеты, шурша от сквозняка, слетели на пол.
Кора подняла чашку. Положила ее в мойку. Вернулась к компьютеру. Сглотнула подступившие слезы и обняла себя за плечи. Нет, так не пойдет. Сейчас кризис. Чтобы удержаться на плаву, надо держать себя в руках. Она с силой выдохнула воздух, выбрасывая негатив. С этим пора заканчивать. Открыла окно ежедневника на экране ноутбука и пометила: «Юрист. 13.00». Потратим обеденное время на решение личных проблем. Кора снова уставилась в список.
Итак, Томочка. Двое детей. Кто, интересно, возьмет на работу мать-одиночку? Кора решительно нажала «делет», удаляя женщину из списка попадающих под сокращение работников. Она представила озадаченное лицо начальника отдела кадров и закрыла ноутбук. Уже поздно. Пора спать. Интересно, насколько удобен диван в кабинете? Помнится, где-то в шкафу должен лежать плед.
В беседке за столом было на удивление уютно. Пока дед-владелец «Казачьей усадьбы» накрывал на стол, Кора задумчиво смотрела на громадные подсолнухи у колоритного плетня.
– Знаешь, мы оба были не правы, – словно читая мысли жены, сказал Петр. – Но теперь-то нам нечего делить.
– Это точно, – усмехнулась Кора, – делить больше нечего.
– Ты от меня что-то скрываешь? – Петру почудилась двусмысленность в ответе жены.
– А вот и медок. Майский. У меня здесь пасека неподалеку, – дед поставил на стол между ними банку с медом. – У нас вообще тут места чудесные. В другое время обязательно показал бы. Но сейчас придется сразу к делу переходить. Старик открыл принесенную из дома бумажную папку на тесемочках. – Это же ваше интервью?
– Ну, да, – кивнул Петр, бросив взгляд на вырезанную страницу.
– Вот тут. На вопрос о творчестве, вы что ответили?
– Да я уже не помню, – Петр взял страницу и прочитал: «откуда приходит идея – загадка для любого человека, независимо от того, что он творит: пишет книгу, ваяет скульптуру, строит дом или выводит новый сорт пшеницы. Но в этой загадке своя прелесть. Как, например, в старинной легенде о том, что меч Ильи Муромца захоронен на Кубани». И что?
– Так я о мече.
– Это просто сравнение, – улыбнулся скульптор, – все знают, что это сказка. Не более.
– А ну пошли со мной, – поманил его старик, – мы на минуточку? – улыбнулся он женщине.
Петр обменялся скептическим взглядом с женой. Но ему не хотелось обижать гостеприимного деда. Он встал и покорно пошел за хозяином. Свернув за мазанку, они увидели небольшой сарай. Кирпичный, с металлической крышей он странно смотрелся рядом с беленой хатой.
– Це кузня, – пояснил старик, открывая замок на двери.
Наковальня, современная система поддува и вентиляции не оставляли сомнений в том, что дед не только увлекается историей, но и прекрасно освоился в современном мире.
– Удивлен? – довольно произнес Кузьмич, наслаждаясь произведенным эффектом.
– Впечатляет, – признался Петр, глядя на почти промышленный горн.
– Только силы уже не те, чтобы ремеслом дедовым заниматься, – вздохнул старик. – Но главное я успел. – Смотри, – он нажал на рычажок рядом с горном, и тяжеленная наковальня отъехала в сторону. Под ней оказался проем с деревянным ящиком. Хозяин откинул крышку и достал оттуда меч. – Вот он родимый – дед гордо поднес его к окну. – Читай!
Петр застыл. В это трудно было поверить, но узорная вязь на клинке складывалась в легко читаемые слова «Илия Муромский»
– Этого не может быть! Вы позволите? – скульптор бережно взял оружие и внимательно осмотрел меч. – Выглядит как настоящий. Конечно, он вряд ли принадлежал былинному богатырю. Но даже я понимаю, что ему не одна сотня лет. Думаю, надо провести экспертизу. Даже с учетом того, что клинок был сломан, а затем восстановлен, он будет стоить сумасшедших денег. Можно сказать, у него практически идеальное состояние. Где такой раритет мог храниться все эти годы?
– Там где и надобно. В скале, – буркнул старик, отнимая меч. – Говоришь, состояние идеальное. Так знаешь, сколько я рецептов перепробовал, прежде чем поломанный клинок сплавить?
– Так это вы его восстановили? – еще больше удивился Петр.
Дед преподносил сюрприз за сюрпризом. Меньше всего он был похож на человека, разбирающегося в сплавах.
– Гляди-ка, – Кузьмич достал из ящика небольшого углового шкафчика обычную общую тетрадь с полуголой певичкой на обложке. Листы в ней были исписаны каллиграфическим почерком с пояснениями и формулами. Петр просмотрел записи и вернул старику.
– Хотите сказать, что за пару лет, вы раскрыли формулу сплава?
– Точно, – гордо сказал дед, – да не успел маленько. Меч спаял, да на место его вернуть не могу. Не пускает она меня обратно. Видишь, метку свою оставила, – хозяин закатал рукав, показывая нитку серого жемчуга, плотно облегающую плечо.
– В смысле? – уточнил Петр, понимая, что старик начинает заговариваться.
– В прямом. У нее же как? Коли живым вернулся, то обратно ни-ни.
– Ага, – кивнул Петр, придумывая причину для сворачивания визита.
И тут с улицы послышался шум.
– Не дадут поговорить с умным человеком, – огорченно сказал хозяин. – Ты того, завтра придти сможешь? – и, не дожидаясь ответа, торопливо подошел к шкафчику. Достал оттуда небольшую книжку в затертом кожаном переплете. Приложил к ней тетрадь с формулами и сунул Петру в руки. – Бери, завтра поговорим, покумекаем.
– Я не уверен, что смогу это взять, – промямлил скульптор, не понимая, что именно от него хочет дедок. Но старик уже торопливо сложил меч в потайное место и нажал на рычаг.
– Ты не трусь, – хозяин меча повернулся и бодро хлопнул Петра по плечу. – Мужик ты здоровый. Я тоже еще ничего. Вдвоем справимся. А теперь выходим. Вдруг, ирод этот чего заподозрит? Повадился ко мне, волчья морда.
Они вышли на улицу, жмурясь от ярких лучей летнего солнца. У плетеного забора впритык припарковался черный джип. Выходец из соседней республики темноволосый подтянутый мужчина обернулся на звук их шагов. Петр поразился темно-зеленым глазам незнакомца. Они контрастировали со смуглой кожей и орлиным носом парня лет двадцати пяти.
– Опять ты, Исмаил? Сказал не ходи ко мне.
– Дед ну зачем ты так? – молодой человек постарался улыбнуться. Но получилась эта улыбка, то ли слишком быстрой, то ли слишком нервной. Она скользнула по смуглому лицу, не зацепив холодные изумрудные глаза. – Пусти, поговорить надо.
– Не о чем, – быстро произнес старик. – И потом, разреши тебе один раз в дом войти, век не отвяжешься. Да и гости у меня.
– Ну, ну, – процедил парень, скользнув взглядом по тетрадям у Петра в руке. – Смотри, Кузьмич, потом поздно будет.
Исмаил зло хлопнул дверцей машины. Джип сорвался с места и, чуть не снеся плетень, помчался по улице.
– У вас неприятности? – нахмурился Петр.
– А, Исмаилка это. Парень неплохой, но упрямый и вспыльчивый, – отмахнулся дед. – Пойдем, что ж я гостя не накормил, не напоил, а зубы заговариваю.
К ним торопливо подошла Кора.
– Думаю, нам пора. Что-то у меня за Димку сердце не спокойно.
– Димка, это кто? – уточнил старик.
– Мы сюда с сыном приехали, – пояснила женщина.
– С ребятенком?! Ты что писем моих не читал? – нахмурился дед.
– Не получилось, – пожал плечами Петр. – Понимаете, у меня на письма отвечает пресс-секретарь.
– Дурак твой секретер, – зло сказал дед. – Иди к мальцу и запомните: места здесь опасные. Это вам не город, а горы. Лес кругом. Речка порой из берегов выходит. Да и еще много чего случается. Об том завтра поговорим, – он сурово посмотрел на скульптора. – И вообще, по одному тут не ходите, – и гостеприимный старик, буквально вытолкал их за калитку.
Исмаил, чертыхаясь, сел в джип. За дочерна тонированными стеклами почти не было видно его лица. Он попробовал языком растущие клыки и еще больше разозлился.
– Упрямый дед, – парень хлопнул по рулю.
Машина, реагируя на удар, отозвалась сигналом.
Исмаил вздохнул и поехал прочь от негостеприимного хозяина. Он должен был что-то сделать. Он должен был что-то придумать. Если бы отец был жив…
Горькие воспоминания накатили волной. Прошел уже год. Нет, прошел всего лишь год. Перед глазами парня до сих пор стоял жадный бурлящий поток. Разжатая ладонь отца. Он не хотел тянуть его за собой.
Джип проскочил через мост, и парень нажал на тормоз. Он легко выпрыгнул на дорогу. Бросил взгляд на шины. Так и есть. Они слегка дымились. Надо будет попросить у Мурата еще запаску.
Парень спустился к реке. Присел и зачерпнул в горсть воды. Она был горячей. Обжигающей горячей. Поморщившись, он растопырил пальцы, выпуская жидкость на волю. Капли упали на ползущего муравья. Тот остановился на мгновенье. Вытащил из влаги усики, потом лапки и пополз дальше.
– Так и есть, – усмехнулся Исмаил. Воды была горячей только для него. Для него и для таких как он.
– Что ж мы тебе сделали? – в сердцах произнес парень, глядя на покрасневшую ладонь, потом на лес за рекой.
В ответ река плеснула жадной волной к его ногам.
– Не дождешься, – усмехнулся Исмаил.
Ладонь уже не пекло. Река пока не палила бурлящим кипятком. Не была той обжигающей стремниной, которая в прошлом году заживо сварила его отца.
Парень нахмурился, он вспомнил, что обещал. Прошел целый год. Ему так и не удалось договориться со стариком. А ведь тот наверняка что-то знает. Ничего, он что-нибудь придумает, должен придумать. Потому что времени осталось слишком мало.
Исмаил развернулся и почти взлетел по берегу к дороге. Залез в джип и снова потрогал языком растущие клыки.
Как сказал этот дед?
Волчья морда?
Старик определенно знает, с кем имеет дело. И ему придется с ними договориться.
Кора и Петр торопливо шли по дороге, слегка напуганные словами старика.
– Чудаковатый дед, – Кора облегченно вздохнула, когда увидела Димку играющего на поляне между лесом и отелем.
– Крепкий, но возраст уже берет свое. Иногда такую чепуху говорит. – Петр переложил в другую руку, тетради, отданные Кузьмичом. – А с кем играет наш сын?
– С какой-то собакой. Весь в тебя, любитель животных.
– Странная собака – нахмурился мужчина, ускоряя шаг.
Серое крупное животное с торчащими ушами и хвостом, палкой висевшим между задних лап, громадными прыжками носилось за смеющимся ребенком.
Седая полная женщина оторвалась от вязания и поднялась со скамейки рядом с туристическим домиком.
– Хватит уже, – крикнула псу Антонина Константиновна, напряженно оглядываясь на приближающихся родителей мальчика.
Пес послушно остановился, посмотрел на няню и, кивнув ей, побежал в лес.
– Он еще вернется? – раскрасневшийся Димка подбежал к женщине.
– Вернется, и не один, – заверила она, приглаживая взмокшие волосы мальчишки. – А теперь иди к родителям. Вон они к тебе торопятся.
Пес забежал в лес, и в изнеможении повалился на спину, тряся лапами. Потом поднялся, доковылял до пня с воткнутым в него обычным перочинным ножом. Превозмогая боль, он прыгнул через него и опустился с другой стороны плотным невысоким мужчиной. Человек озабоченно посмотрел на руки и ступни. Покачал головой и потянулся за лежащей рядом одеждой. Потом достал из кармана куртки бинт и, перевязав слегка обожженные руки, вытащил перочинный нож из древесины.
Стройная до худобы женщина в голубых джинсах и легкой почти детской маечке со смайликом на груди, прыгающей походкой двигалась по тропинке, ведущей в гору. Собственно говоря, буквально в десяти метрах с боку была проложена вполне приличная грунтовка. Пусть и заброшенная несколько лет назад, неудачливыми разработчиками лесных богатств, она до сих пор была довольно удобной и просторной. Но женщина предпочитала идти по узенькой дорожке, перелезая через поваленные деревья, отмахиваясь от низких веток, скользя на проседающей почве, подмытой то тут, то там бегущими с горы ручейками.
Через полчаса целенаправленного движения она остановилась и удовлетворенно вздохнула. До цели оставалось совсем немного. Впереди на широкой поляне, оставшейся после проведенной вырубки, маячило несколько валунов, в незапамятные времена, скатившихся с горы.
– Милостивая госпожа, прими меня и мои дары, – женщина опустилась на колени и поползла, не обращая внимания на впивающиеся в колени камни и сучки. – Милостивая госпожа, не сердись. Прими мои дары.
В вытянутых руках просительницы лежал сверток. Она с трудом, но уверенно, словно проделывала это не в первый раз, доползла до края поляны и отдышалась. Дальше шел крутой подъем. Только ее наметанный взгляд углядывал на нем ступеньки, занесенные грунтом, листьями, затянутые дерном за минувшие столетия.
Продолжая шептать, женщина осторожно поставила колено на первую ступеньку и остановилась, словно ожидая какого-нибудь подвоха. Но ничего не случилось. Солнце продолжало светить. Птицы петь. Кузнечики стрекотать в траве. Она переставила еще одну ногу. Потом поднялась еще. Нервный пот заливал глаза. От напряжения вытянутые руки стали дрожать.
– Милостивая госпожа, покажись, – всхлипнула женщина, – я так хочу тебя увидеть.
Она всхлипнула еще раз, продолжая упрямо ползти в гору.
– Зачем пришла? – звук лавиной обрушился с горы, заставив задрожать кустики, облепившие подъем.
В лесу стало тихо.
– Я с просьбой. Вот, – женщина потянулась, кладя сверток на пару ступенек вверх перед собой, и нерешительно подняла голову.
Наверху у входа в грот колебался сгусток тумана. Под взглядом женщины он постепенно стал приобретать человеческие очертания. Просительница жадно вглядывалась в происходящие перемены. Она так боялась происходящего. Но оно завораживало. Ей хотелось уйти, но жадное любопытство заставляло вытянуть шею, чтобы не пропустить перемены, происходящие у грота.
– Можешь уходить, – произнесла высокая стройная незнакомка в темном платье.
Длинные волосы заплетены в косы. Строгие глаза. Четко очерченный рот скривился в усмешке. Конечно же, она презирала просительницу, стоящую перед ней на коленях. Да и за что ее было уважать? Жалкую, ничтожную, никому не нужную.
Женщина под этим взглядом почувствовала себя полной неудачницей. Она кивнула головой и попыталась спуститься по поросшим ступенькам. Колено, не нашедшее опоры, провалилось в мягкий дерн. Просительница нелепо взмахнула руками и кубарем скатилась вниз.
Только годы тренировок, годы, проведенные в походах, заставили тело мгновенно сгруппироваться. Она открыла глаза, понимая, что лежит на поляне перед валунами. Ощупала себя и поняла, что отделалась всего парой синяков. Вспомнив про грот, женщина вскочила на ноги, всматриваясь вверх. Но там было пусто. Сверток, оставленный на ступеньке, тоже слетел вниз. Плохо завязанный узел платка ослаб, и на поляну высыпались кольца, несколько простеньких цепочек, сережки.
– Не приняла, опять не приняла, – прошептала худенькая женщина. – Но ведь я жива?
Словно ища что-то, она ощупала свои запястья и плечи. Покачала головой. Огорченно всхлипнула. Подняла платок, вытряхнув из него оставшиеся украшения, и почти бегом поспешила обратно в поселок.