Глава 2
Ты ел? Амстердам
Ты ел? Это, собственно, единственный вопрос, который я могла задавать сыну. Еще: как дела?
На первый сын отвечал всегда. На второй мог не отвечать. Когда особенно доставало.
Сын делился, совершенно не интересуясь моими советами. Просто пересказывал, как тяжела его жизнь. Возмущался.
Он не всегда был такой. В Голландию мы приехали, когда ему было восемь. В России мы ходили в элитную школу. Я спохватилась поздно. Школы были все распределены, пришлось идти и просить. Назначилась сумма, я кивнула. Договорились. Сын мог приходить. Бабушка заботливо провожала его утром. Встречала, кормила самым вкусным, что хотел. Сын много читал, участвовал, как все, в праздниках. Шили костюмы. Кота в сапогах, потом волшебника. Мага. Читал стихи Пушкина на пушкинских чтениях в Царском Селе. Замечательный, добрый мальчик.
Все рухнуло в одночасье. Пришлось уезжать. Уносить ноги. Машина, в которой ехали дети утром в школу, на обратном пути врезалась в столб. Навстречу шел большой грузовик. В лоб. Пришлось уступить дорогу. Врезались в столб. Шофер чудом остался жив. Машина вдребезги. Мне позвонили и сообщили, следующий раз будет по дороге в школу.
Захлебнулась страхом. Жутким, когда ничего не соображаешь. Адреса наши, школы, фирмы. Они все знали. По тону было похоже, что не шутят. Пришлось срочно собираться в путь. Здесь места мне больше не было. Любимая Родина выдавливала меня опять. Теперь уже насовсем.
Стала узнавать, как и что. По знакомым. Нашелся добрый человек. Оказывается, по городу искали менеджера для русского ресторана в центре Амстердама. Обратилась. Выслушали. Сразу сказали
– Да.
Стали собираться. Сначала съездила на разведку. Понравилось. Нашла жилье, дорогущее. Нас шестеро, не сразу так найдешь. Нашла. Потом можно поменять. Сейчас нужно было что-то срочно.
Стали укладывать чемоданы, шубы, пожитки на первое время. Зима. Рождество. Праздник.
Граница Родины. Рубежи. С чемоданами стоим, ждем очереди. До конца боялась, поминутно озиралась, как загнанный волк. Вдруг вычислят. Сердце бухало так, что соседи на меня слегка косили глазом. Наверное, я и правда выглядела странно. Возбужденно. Возбужденнее, краснее других улетающих. Картина, корзина, картонка. Маленькую собачонку везла значительно позже. Тоже волновалась.
Беспокоилась за картины. Они официальные, но могли привязаться. Оставлять не хотелось. Нажитое добро, тогда мне так казалось. Мой капитал, с трудом нажитый в странной, страшной, такой увлекательной, недолгой коммерческой жизни. Новые русские.
Я была новой русской. Ошалевшей от выданного кусочка свободы. Больше не нужно было вставать в полседьмого, спешить, тащить ребенка волоком с ранья в садик и в школу. Теперь, правда, вставала еще раньше, работала значительно больше. Но какая огромная разница в ощущениях. Огромная.
Картины не бог весть. На черный день. Хотя я и примерно не представляла, если наступит этот черный, что делать с картинами. Не пойдешь же их на улице продавать. Все равно взяла. Копии, изготавливал художник эрмитажный. Копиист. Копии Дали. Звучит нелепо. Тогда я так не думала. Везла.
Таможенник лукаво улыбнулся. Протянула бумажку. Пропустил.
Сели. Успокоились. Пристегнули ремни. Ух. Обошлось.