Вы здесь

Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1916 год. Сверхнапряжение. Верден – Нарочь (О. Р. Айрапетов, 2015)

Верден – Нарочь

В начале 1916 г. германское командование не испытывало тревоги относительно наступательных возможностей противника на востоке. В целом немцы были довольны достигнутыми результатами. Фалькенгайн писал о результатах кампании 1915 г.: «На востоке поставленные цели были достигнуты. К ним не могла относиться задача уничтожения вооруженной мощи России в ее целом. Держались рамок возможного, ограничиваясь лишь тем, чтобы вызвать паралич ударной силы колосса»1. В конце 1915 г. в штабе Восточного фронта господствовало представление, что после таких потерь, которые понесла русская армия за прошедшую кампанию, германские войска здесь долго еще будут находиться в безопасности. Правда, существовали и опасения, что русские все же смогут перейти в наступление в ближайшее время, но в них мало кто верил2.

22 ноября 1915 г. в своем дневнике Гофман отметил, что, по его мнению, русские войска активно готовятся к переходу в наступление, но они смогут справиться с этой задачей только осенью следующего года3. Иностранные военные наблюдатели придерживались похожей точки зрения. Японский представитель при Ставке майор Накадсима в октябре 1915 г. доносил своему начальнику Генерального штаба о том, что и в наступающем году германские прорывы на Восточном фронте могут продолжиться. Будущее войны, по мнению японского офицера, зависело от того, как скоро союзникам удастся восстановить русскую военную мощь4.

За зиму 1915–1916 гг. положение русской армии в некотором смысле улучшилось, наметилось улучшение в снабжении боеприпасами, продовольствием и вооружением. Солдатский мясной паек был увеличен вдвое, тыл поставлял армии 10 тыс. быков ежедневно. Сахарный паек вырос в три раза, с двух до шести фунтов в месяц5. «Износившиеся орудия были заменены новыми, – вспоминал Брусилов, – и мы могли жаловаться только на то, что тяжелой артиллерии у нас было еще далеко недостаточно, хотя и ее несколько прибавилось»6. Чрезвычайно важно было и то, что за зиму, во время передышки, последовавшей вслед за окончанием Великого отступления, пришедшие на фронт пополнения смогли получить хорошую подготовку. Войска многому научились в области тактики и обороны новой, позиционной войны7. Важно было превратить приходящие на фронт пополнения в полноценные войска. Армия сама была вынуждена заняться своим восстановлением, создавая запасные батальоны в непосредственной близости от тыла.

«Запасные батальоны, – вспоминал один из инструкторов, служивших в начале 1916 г. на Западном фронте, – появились в полках как нововведение, продиктованное опытом войны. Цель запасных батальонов при полках – доучить или, вернее, переучить заново пополнения, прибывавшие в полк. Еще с середины 1915 г. в действующие полки стали присылаться такие пополнения, которые совершенно были не подготовлены для ведения какого бы то ни было боя и даже не умевшие заряжать винтовок. Многие полки, в том числе и наш (13-й лейб-гренадерский Эриванский. – А. О.), боролись с этим злом домашними средствами, а именно: к приходившему пополнению командировалось два-три офицера с соответствующим количеством унтер-офицеров или даже старых солдат и где-нибудь за передовой линией, верстах в четырех-пяти его сколачивали и обучали всем необходимым премудростям. Нигде, ни в какой казарме, ни в одном полку в мирное время не шло таким быстрым темпом обучение, как здесь. Тут молодому солдату не нужно было фантазировать и представлять себе какие-то окопы, проволочные заграждения, атаку невидимых укреплений и т. п. Здесь все было под рукой. Нужно было показать атаку укрепленной позиции – это производилось наглядно на наших тыловых укреплениях. Нужно было научить строить окопы – была и в этом обильная практика каждую ночь. Нужно было научить обращаться с ручными гранатами – и гранат было достаточно. Их бросали. Солдаты могли убеждаться в их действии, так как редкий урок проходил без так называемых несчастных случаев. Обучение стрельбе, службе дозоров, секретов, часовых шло попутно, и через месяц такого обучения солдат знал все необходимое для ведения современного боя. Воспитание солдат шло параллельно со строевыми занятиями и за месяц обучения давало незначительные результаты. Тут нужно было время, нужен был кадр опытных людей, а ни того, ни другого не было. Да, же позиционная война с ее кажущимся затишьем уносила много жертв, и полки все время нуждались в пополнении своих рядов. Что же ка, сается ка, драучителей, то таковых было недостаточное количество, ибо все са, моелучшее погибло в 1914 г. (курсив мой. – А. О.)»8.

Результат не замедлил сказаться. Множество проблем решалось, и весьма успешно. «К ранней весне в каждой пехотной дивизии, – вспоминал Брусилов, – было от 18 до 20 тыс. человек, вполне обученных, и от 15 до 18 тыс. винтовок в полном порядке и с изобилием патронов»9. Обучение рядового солдата все же не успевало за воспитанием, но проблемы армии не ограничивались этим. Полки и дивизии все же не успели полностью восстановить свою способность к наступательным действиям. Показательно положение, сложившееся ранней весной 1916 г., то есть непосредственно перед началом наступления, в 56-м Сибирском стрелковом полку 14-й дивизии 12-й армии Северного фронта. Сибирским этот полк был уже преимущественно по названию, пополнение, в основном это были крестьяне, призванные из центральных губерний, приходило из запасного полка, расквартированного в Москве. Большинство кадровых офицеров и унтер-офицеров выбыло в боях 1914–1915 гг., их место заняли наспех подготовленные прапорщики и прошедшие трехмесячные учебные команды унтер-офицеры, бывшие рядовые. Без опытных и обученных младших командиров полк не мог эффективно наступать в условиях позиционной войны. Для них своеобразной школой становилась разведка, или, как говорили тогда, мелкие поиски10.

Армии необходимо было минимизировать вред, нанесенный и организации, и морали, вернуть войскам «ударную силу». Одним из способов достижения этой цели были небольшие по размерам операции, успешный исход которых имел как бы воспитательный характер. В ноябре 1915 г., узнав, что в немецком тылу работает много русских пленных – бывших ополченцев, обозников и так далее, Алексеев обращает внимание на эти действия: «Некрасивая картина, сообщенная штабом 3-й армии относительно обслуживания немецкого тыла значительным числом наших пленных, указывает на больное место этого тыла, на возможность сильными налетами небольших конных отрядов вносить сильное расстройство в службу тыловых учреждений, разгоняя тех негодяев, которые служат обозными, хлебопеками, рабочими… Прошу сообщить это на фронты, дабы выработать вдумчивый план действий в тылу, имея в виду именно это обстоятельство. Разбитый и сожженный обоз, уничтоженные кухни – все это достижимо, все это внесет расстройство в деятельность неприятеля»11.

В конце 1915 г. один из инициаторов создания партизанских отрядов – есаул А. Г. Шкуро – был вызван в Ставку, где предложенная им практика действий получила одобрение со стороны императора и генерала Алексеева. Особенно активными эти отряды были в районе Полесья, где природные условия усложняли создание глубоко эшелонированной непрерывной линии обороны. Эти набеги поднимали настроение войск после тяжелых боев во время Великого отступления. С другой стороны, они должны были способствовать началу партизанского движения среди местного населения. Последняя цель, ввиду пассивности последнего, так и не была достигнута, хотя помощь армейским партизанам все же оказывалась. Конечно, далеко не везде практика диверсионных действий в тылу противника была применима. Зависело это от конкретных условий, в том числе от того, насколько непрерывной была линия фронта. Некоторые военачальники, как, например, Брусилов, выступали в принципе против организации подобных отрядов, другие, как, например, Иванов, создавали их там, где они не могли действовать. Однако в районе Припяти диверсии партизан держали войска противника в постоянном напряжении и поначалу наносили ему существенные потери12.

Вскоре непрерывная линия фронта, вопреки предвоенным ожиданиям, возникла и в лесах и болотах Полесья. «Пришлось устраивать бесконечные гати, – вспоминал Брусилов, – массу мостов, окопы же не врывать в землю, а строить их из бревен, прикрытых с наружной стороны землей, так как углубляться в землю было невозможно по причине близости грунтовых вод. Материала для выполнения этих работ было сколько угодно. Выяснилось, что хотя с большими затруднениями и несколько иным порядком, но воевать в Полесье значительными массами можно…»13 Небезынтересно отметить, что район Барановичей – Молодечно, где наблюдалась наибольшая активность партизанских отрядов, был одним из направлений, выбранных Ставкой для наступления на весну-лето 1916 г. Алексеев был доволен, что в войска возвращается уверенность в себе, по его мнению, в период с ноября 1915 по февраль 1916 г. мораль войск существенно укрепилась. Однако провал галицийского наступления настораживал наштаверха, по его словам, в армии не хватало настоящих вождей, «трудно было найти хотя бы одного человека, способности которого были бы выше, чем у полкового командира»14.

В отличие от своего Высшего командования, 1916 г. русские войска встретили с надеждой. В 7-й армии, дислоцированной под Черновцами, настроение было великолепным. Солдаты и офицеры отдохнули, а прибывавшие подкрепления не вызывали сомнения, что в наступающем 1916 г. противник будет разбит и изгнан с территории России15. Эту убежденность разделяли и соседи, 7-я армия. «По состоянию духа войск вверенной мне армии и, как я скоро убедился, и других армий Юго-Западного фронта, – вспоминал Брусилов, – мы находились, по моему убеждению, в блестящем состоянии и имели полное право рассчитывать сломить врага и вышвырнуть его вон из наших пределов»16. Показательны и данные военной цензуры Северного и Западного фронтов, на долю армий которых выпали тяжелейшие бои и наибольшее отступление в кампанию 1915 г. Подавляющее большинство солдатских писем к февралю 1916 г. содержало полную уверенность в конечной победе России17.

Надежды вызывало и то, что французская и английская армии, несмотря на потери в Шампани и Артуа, быстро наращивали свои силы. Численность французских сил на фронте в январе 1916 г. превысила 2,5 млн солдат и 54,6 тыс. офицеров, при запасе около 200 тыс. солдат и 3 тыс. офицеров. В январе 1916 г. в Англии была введена всеобщая воинская повинность, что увеличило ее вооруженные силы до 5 млн человек. Конечно, большинство подлежавших призыву еще должны были пройти подготовку, для того чтобы стать солдатами. Тем не менее эта мера резко усиливала потенциальный резерв британских экспедиционных сил во Франции, которые на январь 1916 г. состояли из пяти армейских и одного кавалерийского корпуса, а также англо-индийских армейского и кавалерийского корпусов, всего до 286 тыс. человек18. Увеличивалось и участие в войне доминионов и колоний. Например, выставленные Канадой контингенты только за первый год войны выросли с 30 тыс. до 150 тыс.19 Положение Антанты было далеко от

безнадежного. Оставалась лишь одна проблема – как наиболее разумным способом использовать преимущество над Германией и ее союзниками.

В этой ситуации германское командование, считая свою задачу на Восточном фронте выполненной, решило вернуться к единственно возможному в положении Германии образу действий – стратегии сокрушения. Для решительного удара был выбран Верденский укрепленный район. Французской крепостью должна была овладеть 5-я германская армия во главе с кронпринцем. В первый эшелон были выделены девять новых, отдохнувших и специально обученных дивизий. Армию кронпринца поддерживали 1204 орудия, из них 654 тяжелых и 29 сверхтяжелых, а также 202 миномета, включая 32 тяжелых20. 21 февраля началась Верденская мясорубка. Падение бельгийских и русских крепостей убедило французское командование в бесполезности этого рода укреплений. Жоффр убедил французское правительство «деклассировать» крепость Верден, откуда выводились на фронт войска и орудия. Его форты превращались в склады боеприпасов. История повторилась через шесть месяцев. 25 февраля 1916 г., через четыре дня после начала германского наступления, принципиально важная позиция под городом – форт Дуамон – была захвачена 7-й ротой доблестного 24-го бранденбургского полка без единого выстрела21.

Из состава бывшего гарнизона оставалось лишь 23 артиллериста и одна действующая орудийная башня. Войска, недавно введенные в крепость, в неразберихе не справились с обороной. Только форт Во, который три месяца оборонялся в тесном контакте с действующими войсками, пал под ударами германской армии 7 июня22. К началу марта под городом шли ожесточеннейшие бои. Несмотря на первоначальные успехи, сокрушительного удара у немцев не получилось. В начале марта французы для обороны Вердена сформировали новую 2-ю армию. Шла ускоренная переброска подкреплений по шоссе Бар-ле-Дюк-Верден. По этому 65-километровому пути, получившему название «Via Sacra» и «Дорога в рай», с 22 февраля по 7 марта было переброшено 190 тыс. человек, 22 500 тонн боеприпасов, 2500 тонн других грузов. В марте 1916 г. по шоссе проходило около 6 тыс. машин в сутки, то есть 4 машины в минуту23. Началось невиданной силы встречное сражение. Немцам необходимо было или до конца использовать фактор первоначального успеха, или отказаться от планов по овладению Верденом. Время работало на союзников, и с 22 по 30 марта 1916 г. германское командование приостанавливает наступление24. Причиной этого была начавшаяся на русском фронте операция у озера Нарочь.

Эрих фон Фалькенгайн вспоминал: «Еще неожиданнее, чем отсутствие отвлекающих операций на западе (во время боев под Верденом. – А. О.), явилось начало такой операции – и в очень большом размере – в северной части Восточного фронта во вторую половину марта. Здесь, с прекращением боев перед Двинском в ноябре 1915 г., в общем, было спокойно. Но 18 марта русские на участке озеро Дрисвяты-Поставы и по обеим берегам озера Нарочь повели атаку с очень большими силами и при большом расходе снарядов»25. Безусловно, немцы ожидали какой-то активизации русского фронта, с начала марта, по свидетельству Людендорфа, командование Восточного фронта получало информацию о готовящемся русском наступлении на Виленском направлении. Однако его масштабы – незадолго до начала наступления в планшете убитого русского офицера был найден приказ генерала А. Е. Эверта, гласивший о начале изгнания противника из пределов империи, – и сроки были неприятным сюрпризом для германцев26.

«Вся кампания 1916 г., – вспоминал генерал В. М. Драгомиров, – была доказательством шаблонного и поверхностного строя мысли русского командования… Достаточно отметить тот вред, который могут принести делу люди, хотя, может быть, работоспособные, почтенные и могущие принести пользу в других отраслях военной, но только не полководческой деятельности. Интересно отметить при этом и заблуждения общественного мнения, судившего таких людей по признакам, менее всего применимым для оценки полководческой деятельности. И до такой степени заблуждение это было велико, что бьющие в глаза факты военных неудач, обусловленных ненадлежащим военным управлением, не изменили настроения общественного мнения»27.

Эти слова, справедливые для большей части кампании, лучше всего подходят для ее начала – Нарочской операции – и той роли, которую сыграла в ее подготовке Ставка и Военное министерство. Император и генерал Алексеев с самого начала боев под Верденом внимательно следили за событиями – по приказу наштаверха была изготовлена подробная карта крепости и ее окрестностей, на которую наносились все изменения в обстановке28. При определении направления главного удара весенне-летнего наступления 1916 г. Алексеев в принципе был за юго-западное направление, но все же согласился с переносом его на северо-запад, в район озера Нарочь, время же, выбранное для удара, опасно совпадавшее с началом весенней распутицы, объяснялось в Ставке необходимостью поддержки союзников29. Было ли это единственной причиной? Первоначально наступление на русском фронте союзниками предполагалось начать 15 июня, как отвлекающее, а на французском – 1 июля.

26 января 1916 г. к Алексееву обратился командующий Западным фронтом генерал Эверт. Он обратил внимание начальника штаба Ставки на данные разведки. Отсутствие новых германских подразделений на русском фронте и вывод значительной части германских частей указывало, по мнению Эверта, на Францию как на цель будущего наступления противника. Генерал опасался, что немцы специально затягивают его сроки, с тем чтобы дождаться оттепели, которая сократит шансы русского наступления на успех. Тем не менее единственный вывод, который предлагался Эвертом, сводился к тому, что ни в коем случае нельзя допустить разгрома французской армии: «Мы обязаны начать наступление тотчас, как только определится германское наступление на французов, не теряя времени, со всей энергией и стремительностью»30. Французский союз по-прежнему оказывал чрезвычайно важное влияние на русскую стратегию. «В своих решениях она (Россия. – А. О.) должна была. руководствоваться не столько обстановкой у себя на фронте, сколько общей пользой. – так сформулировал основной принцип подхода к общему делу союзников генерал Данилов. – Россия осознавала трудность положения французов и горела желанием честно исполнить свои обязательства перед ними»31.

Эта традиция продолжилась и при Алексееве. 5 (18) февраля 1916 г. он сделал доклад императору, в Ставке знали, что было принято решение провести совместное наступление с союзниками в марте-апреле того же года. По имевшейся в штабе информации наиболее боеспособная часть германской армии в России находилась на Северном фронте. 9 (22) февраля Алексеев повторил свои опасения в письме к Жилинскому. Среди направлений возможного германского удара он назвал Северный или Юго-Западный фронты, на французском ожидал лишь демонстрации. Между тем битва за Верден уже началась. Единственным разумным способом обороны Алексеев считал наступление: при фронте протяженностью в 1200 км и слабой насыщенности его артиллерией, особенно тяжелой, выбора не было. Когда масштаб Верденской операции стал окончательно ясен, то сроки начала русского наступления были сжаты32.

11 (24) февраля, то есть через три дня после начала наступления на Верден, в Могилеве было собрано совещание, в котором принимали участие, кроме императора и Алексеева, генерал-квартирмейстер Ставки, четверо командующих фронтами, три начальника штаба фронтов, военный министр, начальник морского штаба и главный интендант. «Заседание началось с доклада генерала Алексеева, – вспоминал Поливанов, – в котором он изложил, что в настоящую пору, после пополнения армий, мы находимся сильнее находящегося против нас неприятеля, а потому является возможным предпринять частичное наступление с целью отодвинуть германцев от занимаемых ими позиций. Направлением этого наступления избирается направление на Вилькомир; силы для наступления – около четырех корпусов, причем надо достигнуть того, чтобы эти четыре корпуса действовали как объединенная по идее кулака могучая ударная группа, обильно снабженная артиллерийскими средствами и имеющая свой заблаговременный тыл. Время для начала операции – конец февраля, то есть до начала весеннего таяния снега. Роль Северного фронта при этом остается прежняя – преграждение путей к наиболее чувствительному пункту – столице»33.

Бывший главнокомандующий Северным фронтом генерал П. А. Плеве (10 (23) февраля 1916 г. он был отставлен по состоянию здоровья с благосклонным высочайшим рескриптом и назначением членом Государственного совета34) подверг жесткой критике действия 7-й армии Щербачева во время наступления на Стрыпе. Фактически под вопрос была поставлена компетентность главнокомандующего Юго-Западным фронтом Н. И. Иванова. К тому же к этому времени стало ясно, что предложенный ранее союзникам план Алексеева о совместном наступлении из Галиции и Салоник в направлении на Будапешт англичанами и французами был отвергнут. Было принято решение основной удар нанести на стыке Северного и Западного фронтов в общем направлении на Вильно. Каждый фронт был обязан выделить значительные резервы: Северный – не меньше трех корпусов, Западный – до десяти, четыре из которых переходили в распоряжение Ставки, Юго-Западный – три корпуса и гвардейский отряд.

28 февраля (5 марта) 1916 г. циркулярной телеграммой Алексеев обязал командующих фронтами закончить предварительные работы по подготовке атаки к 5 (18) марта. Предварительным сроком начала наступления было названо 23 марта. Это было своевременное решение. 3 марта 1916 г. генерал По передал Алексееву письмо от генерала Жоффра, в котором он настоятельно просил ускорить подготовку к переходу русской армии в наступление. Жоффр считал, что дальнейшее давление немцев на Верден возможно только лишь при условии снятия подкреплений с других фронтов, и приводил в качестве подтверждения своей позиции тот факт, что две дивизии, 1-я и 3-я Гвардейские, по данным французской разведки, уже были сняты с русского фронта. При этом Жоффр отнюдь не просил перейти в наступление любой ценой без тщательной подготовки атаки. 6 марта Алексеев ответным письмом информировал Жоффра о принятом на совещании в Ставке решении35.

Двумя днями раньше начальник штаба Ставки подвел итоги спорам и принятым решениям в письме к генералу Жилинскому. «Вырабатывать план наступления в июле, – писал Алексеев, – значит не принимать вовсе во внимание противника, его волю, его деятельный характер, безусловную необходимость для него поспешать наносить удары союзникам и стремиться к скорейшему окончанию войны. Поэтому, как только состояние дорог позволит широкие мероприятия, противник упредит нас атакой. На 1200-верстном нашем фронте найдутся всегда слабые места, которые легко прорвать. Бедность находящихся ныне в нашем распоряжении железнодорожной сети, слабая провозоспособность лишает нас возможности быстро сосредотачивать к угрожаемым участкам сильные резервы, подобно французам, и вообще в широких размерах изменять группировку наших сил. Полагаю, план наступления в июле останется навсегда неосуществимым, ибо противник разрушит его, упредив атакой. Для нас более или менее критический период на Двине наступит в марте: Рижский залив очистится ото льда недели на три раньше Моонзунда, германский флот будет в это время хозяйничать без всякого противодействия нашего флота. Совокупная операция германского флота и сухопутной армии против Риги и Рижского побережья вероятна, что заставляет на, с теперь усиливать войска Северного фронта и этим связывать и наши дальнейшие планы действий (курсив мой. – А. О.). Наиболее выгодным было бы атаковать противника теперь же: морозы поддерживают дороги, на нашей стороне пока существенное превосходство сил, противник прикован к французскому фронту. Можно рассчитывать, что погода поддержит дороги весь февраль и начало марта»36.

Таким образом, Ставка в лице Алексеева явно недооценила масштаб Верденского сражения, по-прежнему ожидая повторения на своем европейском фронте событий весны и лета прошедшего года. Успеть сосредоточиться и нанести удар до весенней распутицы – на этом, собственно, и строился весь расчет генерала. Подтверждалась отвлекающая роль Северного фронта и пассивная – Юго-Западного. Главная идея наштаверха заключалась в организации комбинированного удара в район Свенцяны – Вилькомира. Что особенно важно, он не предвидел серьезных изменений и для будущего весеннего наступления – речь шла только о варьировании района сосредо-точения37. Впрочем, судя по духу этого письма, Алексеев не особенно верил тогда в то, что весной-летом 1916 г. русской армии вообще удастся перейти к масштабному наступлению. Тем не менее подготовка к атаке под Нарочью продолжалась. Для обеспечения прорыва тяжелой артиллерией из эвакуированных в Можайск крепостных орудий было собрано 56 орудий калибром 4,2 дюйма и 128 орудий калибром 6 дюймов. Эта артиллерия должна была составить материальную часть для семи новых артиллерийских бригад38.

С начала января по середину марта 1915 г. численность 2-й армии, наносившей главный удар, выросла более чем в два раза, со 170 384 штыков и 8037 сабель до 355 989 штыков и 16 943 сабель. В армию, в состав которой входило четыре армейских корпуса, было переброшено еще четыре корпуса пехоты, из них два сибирских (1-й и 3-й) и кавалерийский корпус. Армия имела 605 легких и 168 тяжелых орудий, кроме того, ей были переданы почти все вновь сформированные дивизионы тяжелой артиллерии, всего 114 орудий. Обеспечение русских войск тяжелой артиллерией несколько улучшилось, но все же оно уступало масштабам войны на Западе, не были еще полностью преодолены и последствия кризиса вооружения. Тяжелая артиллерия была представлена калибрами 4,2, 4,8 и 6 дюймов. Штаб фронта при определении нормы снарядов исходил не из количества, необходимого для разрушения укреплений противника, а из того, сколько будет находиться в бою та или иная часть. Это в том числе предполагало переброску значительной части снарядов к тяжелым орудиям исключительно на основной участок наступления.

Такое распределение боеприпасов привело позже к большим потерям на тех участках фронта, где проводились отвлекающие удары. Запасы для тяжелой артиллерии были невелики. На совещании в Могилеве было отмечено, что Западный фронт по-прежнему испытывает нужду в тяжелой артиллерии и снарядах к ней. Если для 3-дюймовой пушки средний дневной расход составлял 200 снарядов, то для 4,2-дюймовой – 50 снарядов, 4,8-дюймовой гаубицы – 100 снарядов и для 6-дюймового орудия – 50 снарядов. На Западном фронте не хватало до существующих норм и около 40 млн винтовочных патронов, на Северном – около 39 тыс. винтовок японского производства и 16 млн патронов к ним, которые передавались с Юго-Западного фронта. Тем не менее было достигнуто существенное превосходство над немцами, в том числе и в тяжелой артиллерии. 10-я германская армия имела в своем составе 73 775 штыков, 8200 сабель, 576 легких и 144 тяжелых орудия39. Ввиду того что сроки наступления были сокращены, перед русскими войсками в Курляндии появился новый противник – весенняя непогода.

16 марта Алексеев от имени Верховного главнокомандующего отправил директиву командующим фронтам. В ней указывались ближайшие и общие цели будущего наступления. 2-я армия должна была обойти справа и слева озеро Нарочь и сконцентрироваться у Свенцян. 5-я армия должна была наступать своим правым флангом из Якобштадтского предмостья и объединиться со 2-й в районе Повежа. 12-я армия на нижней Западной Двине, Двинская группа 5-й армии и 1-я армия наносили отвлекающие удары40. При прорыве фронта со стороны Северного фронта планировался прорыв кавалерии в направлении на Шавли для дезорганизации тыла противника. Северный фронт, наносивший главный удар из Якобштадта на Поневеж и Западный фронт, который должен был прорваться на Свенцяны – Вилькомир, по плану наступали по сходящимся направлениям. В результате сочетания главного и трех вспомогательных ударов русская армия должна была выйти на линию Митава – Бауск – Вилькомир – Вильна – Делятичи41.

«Предпринятая ими во второй половине марта атака, – писал о русском наступлении Гофман, – была проведена в большом масштабе и с таким расходом снарядов, какого мы до сих пор на Восточном фронте не знавали. Приходится думать поэтому, что предприятие это было задумано не только как попытка прорыва в рамках большого контрнаступления Антанты 1916 г., только начатое в качестве контрнаступления, по-видимому, несколько раньше, чем это предполагалось. Не будь этого побуждения, русские не начали бы наступления в марте, когда в той местности еще царит столь известное бездорожье. Под таким бездорожьем в России понимают время таяния колоссальных масс снега, на целые недели прерывающее всякое сообщение, кроме как по шоссейным дорогам, сеть которых в России очень редка»42. Гинденбург считал наиболее вероятными направлениями русского удара Двинск, Ригу и Сморгонь. Логика фельдмаршала была проста – туда вели лучшие железные дороги. Но, к его удивлению, разведка стала доносить о подготовке наступления в районе озера Нарочь и Постав: «Сначала я не поверил, что русские действительно выберут для большого удара точку, которая лежит далеко от их лучших железных дорог и далее, разместят свои массы на столь малом пространстве и предоставят подчиненным командирам так мало возможности для маневра из-за условий местности. Произошедшие события показали мне наступление невозможного»43.

Без особой необходимости на такие меры пойти было невозможно. Как мне представляется, одной поддержкой союзников они не могут быть объяснены. О масштабах замыслов Алексеева можно судить по наброскам по карте Восточной Пруссии, Бранденбурга и Силезии, на которой была нанесена схема последовательного наступления от Кенигсберга, который должен был быть блокирован, до линии Одер – Нейссе, условно пролегавшей между Штеттином и Франкфуртом-на-Одере44. Главный удар наносился силами 2-й русской армии под командованием генерала А. Ф. Рагозы в районе озера Нарочь. Наступление должно было начаться с небольшого плацдарма, обстреливаемого перекрестным огнем германской артиллерией. Солдаты сначала называли этот выступ «Долиной смерти», потом у него появилось другое название – «Долина добра и зла». Напротив находился большой холм, занятый германцами и получивший у русских солдат название «Нос Фердинанда». Его конфигурация напоминала часть лица болгарского царя, в котором явно проявилось его родство с Бурбонами45.

Это был самый укрепленный участок немецкой обороны. «Здесь было четыре ряда проволочных заграждений, поставленных на железных кольях, ввинченных в землю, – вспоминал офицер, штурмовавший “нос”, – причем фланги этой позиции упирались в озера Нарочь и Вишневское. На этих озерах у них (немцев. – А. О.) были моторные лодки с пулеметами»46. Плюсом выбранного участка было то, что у немцев не было проведено к нему железной дороги (она только строилась), и в случае прорыва быстрая переброска резервов на этот участок исключалась. Людендорф считал, что сомкнуть линию фронта в случае прорыва немецким войскам не удастся, и опасался, что единственным выходом из положения будет отступление вплоть до Ковно. При этом масштабы реальных русских планов несколько преувеличивались.

«План русских заключался в том, – отмечал начальник штаба германского Восточного фронта, – чтобы отрезать в направлении на Ковно наше северное крыло и одновременно поколебать его атаками в других пунктах. Последующими ударами оно должно было быть отброшено к берегу моря севернее Немана. План был задуман широко. Отрыв нашего крыла должен был начаться производством двух атак: в озерном дефиле и от Постав к Свенцянам, которые и должны были прорвать наш фронт на означенном участке. Район атаки был обширен и хорошо выбран»47. Людендорфу вторил и Гофман: «Участок для наступления был хорошо выбран: главный удар последовал, с одной стороны, между озерами Вишнев и Нарочь, с другой стороны, у Поставов. Двойной напор должен был охватить и опрокинуть 21-й германский корпус и таким путем осуществить широкий прорыв на Вильна – Ковна»48. Неудивительно, что при подобной оценке потенциальной опасности, которую несло русское наступление, немецкое командование решило приостановить наступление на Верден.

Выбранный Ставкой участок наступления имел и свои весьма серьезные недостатки. Он изобиловал лесами, болотами, мелкими озерами и реками, между которыми лежали дефиле, превращающиеся с оттепелью в месиво грязи, глубина которой иногда доходила до оси колес гужевого транспорта. Преобладали грунтовые дороги, также весьма труднопроходимые в это время года. Немецкая оборона была неплохо подготовлена, она состояла из нескольких линий окопов глубиной до 2 км, прикрытых одной-двумя полосами заграждений, состоявших большей частью из рогаток и кольев49. Даже в случае, если бы прорыв фронта противника состоялся, использовать кавалерию для его развития было бы практически невозможно. Выбор участка наступления, таким образом, трудно назвать удачным. Он, очевидно, был вызван идеями стратегии сокрушения. В штабе Рузского люди, подобные

Бонч-Бруевичу и близкие Поливанову, являлись твердыми сторонниками прусско-германской модели ведения войны50.

Примерно такие же ошибки были совершены английским командованием во время наступления на Пашендель в 1917 г. Характерно, что и оно было начато примерно в такой же болотистой местности и примерно в то же время. Идея наступления, гарантированного от обхода с фланга морем, была слишком привлекательной. Командующий 5-й армией Северного фронта генерал В. И. Гурко 5 (18) марта 1916 г. просил отложить наступление своей армии на три дня. Алексеев был недоволен. Генерал Эверт, командующий Западным фронтом, в который входили 1, 2, 3, 4 и 10-я армии, требовал от своих подчиненных более согласованного действия. На участках прорыва удалось сосредоточить значительные силы тяжелой артиллерии. Везде, у Якобштадта на левом берегу Западной Двины (5-я армия), у Богушинского леса в районе Крево, наблюдалась одна и та же картина. Сначала стояли сильные морозы, земля промерзла на глубину до полутора метров, окопаться глубже, чем два штыка лопаты, было невозможно. Потом погода резко изменились. Наступила оттепель. Замерзшую землю сменила непролазная грязь51.

С 14 марта 1916 г. русские батареи, ставшие на позиции, начали пристрелку своих орудий. Она продолжалась 15, 16, 17 марта. Это достаточно ясно указывало на намерения русской стороны. «Кажется, готовится наступление русских на нашем фронте», – отметил в своем дневнике 14 марта Гофман52. Cразу же после начала пристрелки, по данным русской разведки, на угрожаемый участок началась переброска подкреплений, не прекращавшаяся до конца марта53. Командующий фронтом генерал Людендорф срочно прервал свое пребывание в Берлине, где он находился по случаю свадьбы офицера его штаба ротмистра принца Иоахима Прусского, и вернулся в штаб фронта в Ковно. 18 марта в 8 часов утра началась артиллерийская подготовка, которая продолжалась до 16:00. По общему мнению ведущих немецких военных Восточного фронта, ее масштабы были беспрецедентны для условий русско-германского фронта. Неожиданным оказалось и то, что основным участком наступления стала теснина между озерами Вишнев и Нарочь54.

Мощность артиллерийского огня поражала и готовившуюся к атаке русскую пехоту. Однако она была неравномерной, так как достигалась за счет концентрации на одном участке сэкономленных снарядов. По окончании артиллерийской подготовки 2-я армия, разделенная на три группы, начала атаку германских позиций. На ее правом фланге действовала группа генерала М. М. Плешкова, командира 1-го Сибирского корпуса. В нее, кроме того, входили 27-й армейский и 7-й кавалерийский корпуса. На правом фланге – группа командира 5-го армейского корпуса генерала П. С. Балуева, в который входили еще и 36-й армейский и 3-й Сибирский корпуса. В центре наступала группа командира 4-го Сибирского корпуса генерала Л.-О. О. Сирелиуса, поддержанная 24-м армейским корпусом. Наиболее мощным огонь русской артиллерии был на фронте группы генерала Плешкова, на двухкилометровом участке наступления 1-го Сибирского корпуса, менее значительным – на фронте группы Балуева и слабым – на фронте группы Сирелиуса55. Таким образом, основной удар наносился на правом фланге, в обход Нарочи, хотя лучшие части – сибирские корпуса – были равномерно распределены по всем трем группам.

«С 18 по 21 марта и затем еще раз двадцать шесть длились пехотные атаки, – вспоминал Гофман, – веденные, как всегда, смело, настойчиво, несмотря на тяжелые потери»56. В первый день наступления на главном направлении был занят участок размерами приблизительно 2 км в глубину и 4 км в длину. Атаковавший Смоленский полк потерял 3/ состава, из 37 офицеров в строю осталось 557. 7 (20) марта Ставка сообщила об успехе в наступлении между озерами Нарочь и Вишнев, где была захвачена «часть окопов противника»58. На этом участке был опрокинут баденский резервный пехотный полк59. Успех давался весьма дорогой ценой. 1-й армейский корпус потерял 50 офицеров и свыше 5600 рядовых, 1-й Сибирский корпус – 33 офицера и свыше 3000 рядовых, потери 36-го армейского корпуса – 19 офицеров и 2030 рядовых. Всего же 2-я армия потеряла в этот день 183 офицера и 15 139 солдат ранеными и убитыми60.

Таким образом, немецкие данные на 19 марта – на участке прорыва они насчитали 9270 тел павших русских солдат – можно считать близкими к верным. Это дает основание верить и цифре их собственных потерь, которые были весьма малы – около 560 человек. На следующий день наступила резкая оттепель, и, несмотря на это, атаки возобновились по всему фронту. Лед трескался, и образовавшиеся полыньи в низинах были настолько глубокими, что пехотинцы проваливались в них по пояс. Пулеметные точки противника не были подавлены, заграждения не разрушены. «Люди добирались до проволочной сети, – вспоминал участник боев, – но пройти через нее не могли. Тогда под сильным ружейным, пулеметным и артиллерийским огнем они ложились и окапывались, чтобы рвать эту проволоку ночью, а раненые отползали назад. Но днем было тепло, а ночью были морозы. Шинели солдат, мокрые от дневных дождей и от грязи, на ночь примерзали к земле, и иногда раненые лежали по 2–3 дня…»61

С огромными потерями 1-й Сибирский корпус овладел первой линией окопов, которую оставил – позиции были открыты с тыла, и их невозможно было удержать. Неудивительно, что потери атаковавших, по немецким оценкам, возросли до 50–60 тыс. человек62. Эти данные не были преувеличенными. С 18 по 21 марта только группа генерала Плешкова во 2-й армии потеряла около 30 тыс. человек63. Массовые атаки поколебали немецкий фронт, но они не смогли надломить его. Перегруппировавшись, русские войска вновь пошли в наступление. «Вчера русские произвели еще одну яростную атаку, – записал в своем дневнике 22 марта 1916 г. Гофман. – К сожалению, одна из наших дивизий была отброшена назад. Два полка дрогнули и, конечно, жестоко пострадали. Как и можно было предположить, это была одна из западных дивизий – Баденская резервная. Русские, конечно, с удвоенной силой набросятся на точку, в которой они добились успеха. Мы сразу же послали одну из наших хороших дивизий в прорыв. Другая хорошая дивизия прибывает по железной дороге сегодня – во всяком случае, первая ее часть. Лично я не чувствую какого-либо беспокойства по поводу сражения. Тем не менее, именно эти маленькие провалы так особенно действуют на нервы»64.

Очевидно, именно на участке баденцев была взята большая часть пленных за время боев 5–8 (18–21) марта у Нарочи: 18 офицеров и 1255 нижних чинов. У Постав эти цифры были гораздо меньше – 2 офицера и 180 нижних чинов. Общее количество трофеев было также незначительным (18 пулеметов, 26 полевых бомбометов, 10 ручных бомбометов, 2 миномета, 150-мм мортира, 4 прожектора, 637 винтовок и т. п.) и свидетельствовало о том, что взять удалось лишь первую линию обороны противника65. Этим успехом, сопровождавшимся большими потерями для русских войск, их достижения, несмотря на решительность атак, были ограничены66. 21 марта был поворотным днем для всей Нарочской операции днем, и старшие начальники Гофмана отнюдь не были так же спокойны, как он.

«С 18 по 21 марта положение 10-й армии было критическим, – отмечал Людендорф. – Русские обладали огромным численным превосходством. 21 марта русские одержали в озерной теснине успех, который был для нас очень болезненным, западнее Постав их атака была лишь с трудом отражена»67. Судя по всему, Ставка еще надеялась на успех, но ее сообщения о ходе сражения у Нарочи стали менее конкретны. 9 (21) марта в них говорилось уже о том, что «бой развивается успешно для наших войск»68. Все зависело от того, удастся ли развить наметившийся успех в крупный прорыв германского фронта. Для ликвидации кризиса немцы, по данным русского Главнокомандования, были вынуждены стягивать все возможные резервы – в промежутке между озерами действовало свыше четырех дивизий69. Бои приобрели особо ожесточенный характер.

Особенно удачно действовал 5-й армейский корпус. Судя по всему, неожиданным для германской пехоты было использование в ночь перед наступлением химических снарядов. Их было выпущено около 7 тыс. По оценкам немцев, на участке прорыва против 19 германских батальонов действовало 128 русских. Это количество было несколько преувеличено, но главное – это то, что русские батальоны понесли большие потери. В трех полках 1-й Сибирской дивизии оставалось в строю 262, 514 и 600 солдат и только в четвертом, стоявшем в резерве, – 2100. В 1-м армейском корпусе в атаку пошло уже только 5560 человек. В ряде случаев с трудом захваченную первую линию обороны не удалось удержать, в том числе и потому, что окопы были заполнены водой – сказывалась оттепель. Бойцы вынуждены были находиться рядом с ними и несли большие потери от артиллерийско-пулеметного огня немцев. После этого следовала контратака и ослабленные части отступали, а к вечеру холодало, и значительная часть раненых, которых не успели убрать из зон обстрела, замерзали. Из атаки в 1-м армейском вернулось только 1050 человек. 22 марта бои, затруднявшиеся идущим весь день дождем, продолжились, а в ночь с 22-го на 23-е небо прояснилось и ударил мороз. Это сказалось на боеспособности частей, мокрая одежда не спасала от холода, в окопах появились замерзшие и переохлажденные70.

Превосходство германской стороны в авиации приводило к тому, что немцы быстро устраняли допущенные вначале ошибки. Определяя участок, на котором налицо была наибольшая концентрация русских сил, они собирали собственные для контрудара. Узкие участки прорыва делали наступавшие глубокие порядки русской пехоты идеальной целью для вражеской артиллерии. Первая линия обороны использовалась лишь для того, чтобы максимально ослабить наступавшие войска. При необходимости ее оставляли, но только в случаях, когда оборонявшимся войскам угрожало окружение. Удержаться на этих полуразрушенных позициях было весьма сложно. Окапываться заново также было практически невозможно из-за погодных условий71. Использование тяжелой артиллерии иногда приводило к неожиданным результатам. «Некоторые части пехоты, – вспоминал генерал-майор Е. З. Барсуков, – иногда даже упрекали свою артиллерию за то, что она подвергала неприятельские укрепления излишнему разрушению, вследствие чего нельзя было в них закрепиться»72.

Подтянуть связь и обеспечить питание и снабжение войск на захваченных позициях через «лунный пейзаж», который образовывался после интенсивного артиллерийского обстрела, было практически невозможно. Слабость связи объясняла и несогласованность действий пехоты и артиллерии. Уже в первый день наступления были случаи, когда русская пехота попадала под огонь собственных орудий. По причине поднявшегося в результате оттепели тумана авиация не могла помочь скорректировать огонь. Но даже при хорошей погоде русские самолеты не могли обеспечить корректировку, далеко не на всех машинах стояли радиопередатчики. В группе генерала Балуева, например, где наступающий 36-й армейский корпус попал под собственный огонь, был только один такой самолет73. Все это обеспечивало благоприятные условия для немецкого контрнаступления. Группы прорыва, вовремя не подкрепленные резервами, несли потери и откатывались на исходные позиции74.

«Земля размякла, – вспоминал Людендорф, – в болотистых местах вода образовала пруды, а дороги стали совершенно бездонными. Подкрепления, спешно подвозимые штабом 10-й армии (германской. – А. О.) и нами, шлепали в болоте, с трудом продвигаясь вперед от железной дороги Вильна – Двинск. Всеми овладело напряженное беспокойство о дальнейшем. Но русские, которым приходилось продвигаться по еще менее благоприятной местности, чем та, которая находилась позади наших позиций, сами выдохлись»75.

15 (28) марта 1916 г. Николай II отдал приказ о приостановке наступления. В письме жене он довольно точно описал причины этого распоряжения: «Случилось то, чего я боялся. Настала такая сильная оттепель, что позиции, занимаемые нашими войсками, где мы продвинулись вперед, затоплены по колено, так что в окопах нельзя ни сидеть, ни лежать, Дороги быстро портятся, артиллерия и обоз едва передвигаются. Даже самые геройские войска не могут сражаться при таких условиях, когда даже невозможно окопаться. Поэтому-то наше наступление было приостановлено, и нужно выработать другой план»76. Быстро выполнить эту задачу оказалось не по силам.

Безуспешные атаки 25, 27 марта на «Нос Фердинанда», сопровождавшиеся большими потерями, продолжились и 31 марта. К 26 марта немецкое командование преодолело предкризисное положение на фронте. «К концу марта русские атаки уже истощились, – вспоминал Людендорф. – Как тогда говорили без преувеличения, они утонули в “болоте и крови”. Потери русских были чрезвычайны. Тонкие линии наших храбрых войск, еще хорошо обученных и имевших обильное количество офицеров, господствовали над массовой тактикой плохо обученной русской армии»77. «Атаки продолжались с исключительным упорством до начала апреля, – вторил ему Фалькенгайн, – но их можно скорее назвать кровавыми жертвами, чем атаками. Колонны необученных людей, наступавшие в неповоротливых густых строях и предводимые столь же необученными офицерами, терпели страшный урон… Для усиления атакованного фронта понадобилась только одна дивизия из общего резерва, которая была подвезена из Барановичей, южнее Немана, где она стояла. Даже и она не была испрошена штабом фронта, а предложена верховным командованием»78.

Наступление 12-й армии с целью демонстрации у Двинска также окончилось полным провалом. Мизерный успех имела и 5-я армия под Якобштадтом, несмотря на то что немецкий фронт был прикрыт здесь особенно жидко. Здесь у Гурко артиллерия быстро расстреляла свои снаряды, так как их запас был отправлен на участок к озеру Нарочь. 8 дивизий в результате атаки потеряли 28 тыс. человек и захватили небольшой участок окопов глубиной менее километра. Мощный артиллерийско-пулеметный огонь неподавленных огневых точек противника приводил к колоссальным потерям. На десятый день наступления 2-я армия потеряла 1018 офицеров, 77 427 солдат, в том числе 12 тыс. обмороженных и замерзших, после прекращения наступления 5 тыс. трупов было снято с германских проволочных заграждений. Общие потери превысили 30 % состава армии перед наступлением. Захвачено было около 10 км2 территории, около 1200 пленных, полтора десятка пулеметов и несколько сотен винтовок. 1-я армия потеряла 10 тыс. человек, Северный фронт – 30 тыс. человек, на участке группы Плешкова у Нарочи линия фронта опять вышла на озеро79.

«Лучших условий, как было теперь, – писал Алексеев жене в начале апреля, – трудно и желать. Я учитывал наше неумение, но надеялся на большие результаты»80. Полный провал наступления крайне тяжело воздействовал на настроение войск и командования. Алексеев, судя по его письмам, терял доверие к своим подчиненным: «Выдающиеся нужны везде. А то ведь в начале марта сделали более, чем было можно. Собрали к точкам удара пятерное превосходство в силах, а что получили?.. По памятному выражению – шиш с маслом и потери. Говорят, что исполнителей разумных нет. Значит, что ни подготовь, там испортят»81. При поддержке почти тысячи орудий 350 тыс. солдат и офицеров не смогли прорвать германский фронт. Огромные потери, без сомнения, сказались на дальнейшей пассивности Северного и Западного фронтов и нежелании их командования перейти в наступление до тех пор, пока норма снарядного запаса не достигнет показателей, принятых в союзнических армиях82. Но наштаверх прежде всего был не удовлетворен уровнем управления войсками: «Отовсюду несется вопль: дайте разумных, толковых, талантливых генералов. Но фабрика была плоха, и теперь удовлетворить запросы, прекратить вопль нечем»83.

Справедливости ради отметим, что одним из тружеников на этой «фабрике» в довоенные годы был сам Алексеев. Генералитет редко оказывается на уровне задач, предъявляемых войной, к которой он готовится. Даже блестяще обеспеченная английская армия или французские войска в 1916 г., обладая подобными запасами, не смогли прорвать немецкого фронта. А в 1917 г. фельдмаршал Д. Хейг во время боев по «дороге на Пашандель» почти полностью повторил опыт боев под Нарочью, настойчиво бросая в атаки по непроходимой грязи пехоту и держа в тылу кавалерию для использования ее в так и не состоявшемся прорыве. 22 марта (4 апреля) 1916 г. Алексеев подал императору доклад, текст которого был разослан главнокомандующим фронтами. В нем, в частности, говорилось: «Обе наши тактические операции (под Нарочью и под Двинском. – А. О.) отличались надеждой прорвать расположение противника налетом, отсутствием стремления к точной и разумной постановке артиллерии определенных целей, нужных для подготовки и успеха пехотной атаки. Наша операция была приостановлена не столько половодьем и наступившей неблагоприятной погодой, сколько сознанием, что после уже понесенных частью корпусов потерь развивать действия по ранее выработанному плану, но с прежними приемами выполнения, невозможно»84. Тем не менее погода стала не последней причиной потерь и провалов. Единственной причиной перехода в наступление в столь крайне неудачное время было желание помочь союзникам.

Это не было секретом для противника. «Не было никакого сомнения, – вспоминал Фалькенгайн, – что атаки со стороны русских были предприняты только под нажимом их западных союзников и для их поддержки. Никакой ответственный начальник, не находящийся под внешним принуждением, не мог бы столь малоценные войска повести против столь прочно оборудованных позиций, какими располагали немцы. Если бы даже были достигнуты первоначальные успехи, их нельзя было использовать при состоянии дорог в то время»85. Даже в условиях русских атак германское командование не побоялось снять с Восточного фронта и направить во Францию две дивизии86. Тем не менее самоубийственное наступление русской армии все же заставило немцев приостановить на время давление на Верден. Небольшое количество резервов Восточного фронта могло привести к печальным результатам для германской армии в случае, если бы ее заставили отступить. «Напряжение нашей обороны было действительно колоссальным», – вспоминал Гинденбург87.

Вскоре после окончания русского наступления немцы подготовили контрудар. Уже с 30 марта (12 апреля) они начали систематические атаки на свои утраченные позиции. К вечеру 5 (18) апреля их интенсивность несколько снизилась88. Но уже на рассвете 15 (28) апреля немцы вновь начали атаку. После шестичасовой артиллерийской подготовки, в которой участвовало около 200 тяжелых орудий, 10-я германская армия полностью вернула свои позиции между озерами Нарочь и Вишнев. При обстреле русских позиций немцы чередовали фугасные снаряды со шрапнелью и газами89. Воспользоваться укрытиями было практически невозможно. Русские войска понесли при этом большие потери90. Их основной причиной было решение держать противогазы в непосредственном тылу на складах, а не на позициях. В результате на участке одного из полков количество отравленных составило 2 тыс. человек. Прорвавшись здесь, немцы стали обходить атакованный выступ с тыла. Здесь в плен сдалось недавно подошедшее подкрепление, состоявшее из новичков – 1200 солдат и 18 прапорщиков. Газовые волны противника и отечественное головотяпство решили судьбу наступления. В результате было принято решение отойти на основные позиции. Семь отравленных офицеров и около 1 тыс. солдат погибло (позже противогазы все же стали держать в окопах)91.

16 (29) апреля, сообщая об этих боях, Ставка признала: «Немцам удалось овладеть окопами, утраченными ими ранее»92. Жертвы, принесенные в марте, оказались бессмысленными. Еще хуже было то, что и причина этих жертв не была секретом для собственных войск. Все, от командующих фронтами до офицеров, открыто говорили об этом и критиковали Алексеева за то, что он пошел навстречу требованиям союзников93. Эти упреки были справедливы, именно в это время начальник штаба Ставки позволил уговорить себя отказаться от наступления на Австро-Венгрию. Русский фронт начал превращаться во второстепенный именно благодаря такого рода ошибкам, подчинявшим русскую стратегию соображениям союзников.

Нарочское наступление – результат ошибочного завышения приоритета союзнического долга, неправильного выбора направления главного удара, сделанного под давлением Франции и Великобритании, технической неподготовленности к операции такого масштаба. Ответственность за это можно равномерно распределить на императора, начальника штаба его Ставки и военного министра. Кроме того, эта операция показала несостоятельность в новых условиях весьма распространенной в русской армии теории превосходства духа над техникой. Неверными оказались даже не столпы «драгомировской школы», а использование отдельных ее положений в конкретных условиях. В русских штабах, в том числе и у Алексеева, еще в бытность его командующим Северо-Западным фронтом бытовала следующая концепция, весьма точно замеченная современником. Следующая цитата за полгода до боев в марте 1916 г. дает почти точное их описание: «Русская теория состоит в том, что Россия может выдержать потери, какими бы большими они ни были, почти неопределенно долго, и что она, в случае необходимости, будет брать на себя бремя уничтожения немецкой волны снова и снова, зная, что каждый приступ неприятеля приводит его к окончательному истощению»94.

Понадобилось еще четыре месяца, новые атаки и новые огромные жертвы, чтобы среди военных возникла мысль о том, что потери могут исчерпать даже русские человеческие ресурсы. Первым, по свидетельству Нокса, ее высказал генерал Н. Н. Духонин95. Однако схожие мысли стали приходить и к Алексееву – прежде всего они были результатом писем, приходивших на его имя из госпиталей от раненых офицеров. Буквально за день до начала наступления на Юго-Западном фронте, 3 (16) мая 1916 г., наштаверх отправил Главнокомандующему фронтом генералу Брусилову весьма интересное письмо, где, ссылаясь на доходящую до него информацию, писал: «Яд недоверия не только к умению, но и недобросовестности настолько заразил армию, что лицу, хорошо знающему ее действительное настроение, трудно назвать даже три, четыре имени популярных и пользующихся доверием войск старших начальников»96. Последнее было неудивительным. 16 (29) апреля 1916 г. в письме к генералу Я. Г. Жилинскому Алексеев среди главных причин неуспеха Нарочского наступления назвал плохую организацию и «.. особенно резко сказавшуюся нашу бедность в тяжелой артиллерии и снабжении наличных даже тяжелых орудий снарядами»97.

Войска начали терять доверие к командованию, и в немалой степени по причине неподготовленных и бессмысленных атак. «Наша пехота на собственном горьком опыте отлично знает, что хорошо укрепленная позиция, занятая небольшими силами, недоступна открытой атаке даже колоссальных сил, пока не подавлены ружейный и пулеметный огонь из окопов. Отлично знает пехота, что резка проволочных заграждений под ружейным и пулеметным огнем есть занятие безнадежное. И так же хорошо известно пехоте, что любой, наилучше оборудованный окоп с самыми доблестными защитниками можно задавить тяжелой артиллерией, взять какие бы ни было перед ним проволочные заграждения. Горькое чувство охватывает пехоту, когда после первой неудачной атаки ее посылают в новые и новые, так же неподготовленные атаки, угрожая тягчайшими наказаниями и расстрелом с тыла или в обороне, при явной невозможности держаться отдают пользующееся столь печальной в армии славой приказание держаться во что бы то ни стало»98.

И уж безусловно совершенно естественно после боев под Нарочью прозвучали следующие слова, которые могли прийти в Ставку только с фронта: «Для высших штабов списки потерь в боях – это мертвая бумага, голые цифры, ничего не говорящие. Для войск – это дорогие имена лучших товарищей – красы русской армии, где почти каждая фамилия – целая история. Войска не страшатся гибели. В лучших полках молодого прибывающего офицера встречают требованием оставить мысль вернуться целым с войны. Но войска не мирятся с ненужной гибелью своих братьев. Иногда лучшие их представители гибнут, по мнению войск, бесполезно, потому то нет предела горечи, изливаемой войсками по адресу тех, кого они считают виновниками ненужной гибели своих товарищей»99. С этим настроением Верховное главнокомандование подходило к подготовке весенне-летнего наступления 1916 г.