Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1915 год. Апогей. Подготовка к экспедиции на Босфор – слова и дела зимы и весны 1915 г. (О. Р. Айрапетов, 2014)

Подготовка к экспедиции на Босфор – слова и дела зимы и весны 1915 г.

1 (14) февраля 1915 г., после очередного визита Николая II в Ставку, Николай Николаевич (младший) известил И. Л. Горемыкина о принятом императором решении – готовить экспедицию на Босфор: «Государь Император изволил мне высказать, что вопрос об утверждении на Проливах и в Константинополе должен быть разработан, так как Его Императорскому Величеству благоугодно, если Бог в этом поможет, чтобы Проливы, т. е. Босфор и Дарданеллы, стали достоянием России». Премьер-министр должен был известить об этом некоторых членов правительства, за исключением военного и морского министров, которым эту новость сообщил сам Верховный главнокомандующий¹. 4 (17) февраля А. Д. Бубнов подготовил доклад по военно-морскому управлению Ставки. По сути, это была первая реакция на поставленную Николаем II задачу. Исходя из того, что атака союзников на Дарданеллы может начаться в ближайшие дни, А. Д. Бубнов предлагал максимально активизировать действия русского флота, которые бы заставили турок увеличить свои силы в районе Константинополя². На начало февраля, по данным русской разведки, в Европейской Турции оставалось 70–80 тыс. полевых и до 150 тыс. резервных войск³.

Стремление оттянуть на себя силы противника с направления главного удара, то есть от Дарданелл, было абсолютно разумным. Исходя из этого предлагалось: 1) флоту находиться в море вплоть до окончания операции союзников, бомбардировать у Босфора удобные для высадки пункты; 2) срочно собрать в портах Черного моря возможно большее количество пароходов и приготовить их к высадке в кратчайший срок; 3) первым эшелоном предлагалось сделать Одесский морской батальон, а также другие имеющиеся морские батальоны и части ополчения. Эти части планировалось высадить на Анатолийском побережье, подальше от Босфора, с исключительно демонстративной целью. Одновременно предлагалось сформировать из морских команд четырехбатальонный морской полк и использовать его как авангард десантов в тылу противника. Однако все эти действия носили бы исключительно отвлекающий характер. Основной должна была стать высадка в Бургасском заливе, который по-прежнему планировали сделать базой Босфорской операции. Сюда предлагалось высадить за одну перевозку не менее 1,5 пехотного корпуса, а через месяц сосредоточить здесь до четырех корпусов с осадной артиллерией, которые и начнут движение к Константинополю⁴.

План этот не отличался особой продуманностью или реальностью. Однако уже через два дня, 6 (19) февраля, было принято решение выделить средства для покупки иностранных пароходов на Черном море, прежде всего в нейтральных Румынии и Болгарии. А. А. Хоменко получил распоряжение по возможности фрахтовать все свободные суда⁵. Война застала в Черном и Азовском морях и торговые суда других государств – нейтральных, враждебных и дружественных России. Проще всего, естественно, эта проблема решалась в случае с 10 крупными германскими и австро-венгерскими пароходами, которые были задержаны и переданы в распоряжение флота⁶. С остальными необходимо было вести переговоры. 13 (26) февраля на заседании Совета министров морской министр адмирал И. К. Григорович предложил зафрахтовать все свободные транспорты в нейтральных странах – Румынии и Болгарии для того, чтобы этим тоннажем не могла воспользоваться Турция. У этой меры было еще одно объяснение: для одновременной перевозки двух корпусов у России не хватало свободного тоннажа, требовалась мощная транспортная флотилия, и собрать ее планировали именно таким образом. Центром это мероприятия стала Одесса⁷.

В это время Ставка по-прежнему не верила в перспективу овладения Константинополем силами соединенного англо-французского флота, даже в том случае, если к нему присоединится и русский Черноморский. Без значительного десанта это было невозможно, а сил для него не хватало⁸. «Ничто так не опасно, как закрывать глаза перед действительностью и обольщать себя неосуществимыми мечтаниями, – суммировал 10 (23) февраля 1915 г. И. А. Кудашев свои беседы с генералом Ю. Н. Даниловым в письме к С. Д. Сазонову, – как бы дороги они ни были для нас. Завладение же нами Константинополем не только теперь, когда столько внешних обстоятельств для нас сложилось благоприятно, но и на долгое время останется мечтою, так как оно не соответствует ни нашей нравственной, ни нашей военной мощи»⁹. Задачи, которые были поставлены перед А. А. Хоменко, не могли быть решены за несколько недель и уж тем более дней¹⁰. Не лучше обстояло дело и с установкой связи с командованием союзников на Средиземном море. Выделенный специально для этого крейсер «Аскольд» не гарантировал ее по причине маломощности своей радиостанции¹¹. Для лучшей координации действий к британскому вице-адмиралу С. Кардену был послан капитан 2 ранга М. И. Смирнов, который должен был обеспечивать связь с А. А. Эбергардом и Ставкой¹².

До полной готовности на Черном море Ставка предпочитала выжидать. Еще 10 (23) февраля 1915 г. Н. Н. Янушкевич известил А. А. Эбергарда о приказе Верховного главнокомандующего «повременить с отправлением всего флота до выяснения обстановки на Дарданеллах»¹³. В Барановичах считали, что десант на Босфор потребует слишком много сил и времени для их сосредоточения и говорить о нем возможно лишь после победы над Германией. Впрочем, в этом случае велика была вероятность того, что Константинополь и так перейдет к России: «Несмотря на огромное значение открытия Проливов для России, русское Верховное главнокомандование отнеслось к плану их прорыва сдержанно. Благоприятный момент для такого прорыва был упущен. Ныне Ставка не могла не оценивать всей трудности подавления средствами флота неприятельского берегового артиллерийского огня, организованного немцами; она учитывала также возможность появления в Проливах нового серьезного фактора береговой обороны в виде малых подводных лодок и предугадала те неисчислимые препятствия, которые встретят союзники при развитии сухопутных операций на тесном Галлиполийском полуострове. В равной мере Ставка отдавала себе отчет в том, что форсирование Босфора силами и средствами нашего Черноморского флота является задачей невыполнимой и что нельзя строить никаких иллюзий при данных условиях в отношении действий десантной армии против Константинополя с сухого пути»¹⁴.

При этом никак нельзя сказать, чтобы главнокомандующий не понимал важности сокрушения Турции и того эффекта, который он мог бы вызвать на Балканах¹⁵. Генерал-квартирмейстер Ставки Ю. Н. Данилов, имевший значительное влияние на Николая Николаевича (младшего), и некоторые офицеры его управления скептически относились к Босфорской операции и «вообще считали ее нецелесообразной и несвоевременной»¹⁶. По мнению Ю. Н. Данилова, захват Босфора и даже Дарданелл не решал бы вопроса сокращения войск Одесского и Кавказского военных округов, так как войска все равно понадобились бы там для возможных действий в Румынии и Персии: «Во всяком случае, как бы ни разрешался этот вопрос с общегосударственной точки зрения, Великий Князь и Ставка твердо стояли на том, что операция по овладению Проливами мыслима лишь в виде отдельной экспедиции после достижения решительного успеха над Германией и что она потребует для своей же безопасности 8-10 свободных корпусов. Ранее же достижения решительного успеха над Германией, выделение такого большого количества корпусов, даже в случае заключения сепаратного мира с Австрией, русской Ставке представлялось совершенно невозможным»¹⁷.

Ю. Н. Данилов скептически относился к идее десанта еще до войны. Когда в 1912–1913 гг. рассматривался вопрос о подготовке десантного корпуса, он выступил категорически против, так как это могло отвлечь силы от западного направления, где должна была решиться судьба войны¹⁸. Это был, пожалуй, единственный принципиальный вопрос, в котором взгляды штаба Николая Николаевича и военного министра В. А. Сухомлинова полностью совпадали. Последний отмечал: «Победить Германию – был лозунг, господствовавший над всею деятельностью армии. Время исполнения этой военной задачи обуславливалось, однако, не военными, а дипломатами»¹⁹. К десанту на Босфор В. А. Сухомлинов относился как к «дорогой игрушке», технически труднореализуемому проекту, который потребовал бы выделения в мирное время особой армии силой не менее четырех корпусов (около 200 тыс. человек) с соответствующим флотом.

В 1913–1914 гг. В. А. Сухомлинов и Н. Н. Янушкевич всячески сопротивлялись планам подготовки десантной операции, которые отстаивало Министерство иностранных дел, поддержанное императором. В. А. Сухомлинов вспоминал: «Что вся эта фантастическая затея на словах и на бумаге не могла иметь никакого практического результата, для меня было ясно. Убедить Государя мне не довелось, это был, очевидно, тот случай, когда Его Величество считал военного министра некомпетентным в делах не его ведомства. Царь, таким образом, оказался на стороне дипломатии. Но военному ведомству в действительности не пришлось затем палец о палец ударить для приведения в исполнение проекта Министерства иностранных дел»²⁰. В целом такой же линии поведения придерживалась позже и Ставка. Отступления от занятой ранее позиции возникали лишь в результате воздействия внешних сил, возникновения обстоятельств, игнорировать которые было уже невозможно.

16 февраля (1 марта) 1915 г. в Барановичах получили известие о том, что союзный флот вошел в Дарданеллы и в ближайшее время следует ожидать его появления в водах Мраморного моря. На следующий день А. А. Эбергарду было направлено распоряжение быть готовым к выходу в море с десантом для действий против Босфора. 18 февраля (3 марта) последовало распоряжение о выделении для десанта 5-го Кавказского корпуса (1-я и 2-я Кубанские пластунские бригады и 3-я Кавказская стрелковая дивизия, 36 тыс. человек), который начал концентрироваться в Одессе²¹. Кроме того, Николай Николаевич лично приказал выделить для десанта и единственную кавалерийскую часть – полк особого назначения, которым стал 53-й Донской казачий полк, сформированный в ноябре 1914 г. Первоначально его планировали перебросить в Англию для символической демонстрации единой борьбы с союзниками, затем – в Сербию, что тоже не удалось. С ноября 1914 по февраль 1915 г. полк нес охрану Ставки, пока, наконец, не был перевезен в Одессу²². Командиром корпуса был назначен генерал-лейтенант Н. М. Истомин. В Барановичах шутили, что назначением этим он обязан своей «морской» фамилии²³.

Следует отметить, что с самого начала Ставка видела в мерах по подготовке десанта только демонстрацию. Корпус рассматривали прежде всего как резерв Юго-Западного фронта, предполагая использовать в Галиции.

Под предлогом подготовки к действиям на Босфоре его легче было снять с Кавказского фронта. Русское командование значительно преувеличивало силы противника в босфорском районе, первоначально определяя их в четыре корпуса. Было ясно, что одного корпуса Н. М. Истомина для самостоятельной операции в районе Проливов будет недостаточно. С другой стороны, союзники настойчиво просили Ставку послать десант к Константинополю. Англичане неоднократно повторяли просьбу об участии русских военно-морских, а если получится, то и сухопутных сил в штурме турецкой столицы. Русский представитель при английской эскадре капитан 2 ранга М. И. Смирнов передавал А. А. Эбергарду мнение его коллеги о слабости турецких минных полей и уязвимости береговых батарей обстрелу с моря²⁴.

18 февраля (3 марта) 1915 г. Ставка приказала командующему Черноморским флотом быть готовым для отвлекающей операции у Босфора. Через два дня А. А. Эбергард вышел в море²⁵. В тот же день, 20 февраля (5 марта), исполняющий должность начальника Генерального штаба генерал М. А. Беляев подал записку, в которой определялись задачи на ближайшее будущее русской стратегии на Проливах. Обстановка, по его мнению, складывалась таким образом, что возможно было занятие Босфора и Константинополя небольшими силами. «Имея в виду, – писал генерал, – что по условиям обстановки оба берега Дарданелльского пролива будут заняты союзными войсками, полагалось бы желательным, чтобы при наличии достаточного количества русских войск берега Босфора до предместья Константинополя Ортакьой включительно – на европейском берегу и до Куекунджика включительно – на азиатском были заняты русским войсками»²⁶.

Тем временем действия русской эскадры на Черном море ограничились районом Зунгулдака. Обстреляв этот порт 22 февраля (7 марта), она уже на следующий день вернулась в Севастополь. За время похода было потоплено восемь пароходов и один парусник. 25 февраля (10 марта) А. А. Эбергард вышел в море, держа курс на Босфор. Активизация действий русских моряков была весьма своевременной – 28 февраля (13 марта) М. И. Смирнов передал в Ставку просьбу об ускорении решительной операции на Босфоре, так как, по его мнению, союзники были весьма близки к успеху²⁷. Между тем неясной оставалась перспектива политического соглашения по вопросу о разделе «турецкого наследства». Отношения между Петроградом, Парижем и Лондоном по вопросу о будущем Проливов оставались весьма сложными.

Не будет преувеличением утверждение, что Англия и Франция не хотели видеть Россию после войны в Средиземном море, и их согласие постоянно приходилось покупать уступками. Французское правительство опасалось, что Россия, обеспечив себе владение этим районом, может утратить интерес к продолжению войны с Германией. Союзники знали о колебаниях русских дипломатов, военных и моряков, о спорах между Верховным главнокомандующим, генералами Н. Н. Янушкевичем и Ю. Н. Даниловым с контр-адмиралом Д. В. Ненюковым и С. Д. Сазоновым, но не были посвящены в их детали, что очень беспокоило руководство Антанты²⁸.

3 марта 1915 г. Николай II, встретившись в Петрограде с генералом П. По и послом Франции в России М. Палеологом, подчеркнул необходимость присоединения Константинополя и Проливов к России, отметив готовность пойти навстречу французам даже в проблеме левого берега Рейна, а также Майнца и Кобленца²⁹. При этом император наиболее ясно высказал свою программу именно по вопросу о Проливах, как, впрочем, и о причинах своих требований. Россия не могла участвовать в столь тяжелой войне, не имея перед собой ни одной понятной символической цели – вряд ли восстановление Польши можно считать таковой: «Я не признаю за собой права налагать на мой народ ужасные жертвы, требуемые этой войной, не давая ему в награду осуществления его вековой мечты. Поэтому мое решение принято, г. посол. Я радикально разрешу проблему Константинополя и Проливов. Решение, на которое я Вам указывал в ноябре, единственно возможное и осуществимое: город Константинополь и Южная Фракия должны быть присоединены к моей империи. Впрочем, я допущу для управления городом особый режим, с принятием во внимание иностранных интересов»³⁰.

На следующий день основные положения этого разговора были продублированы С. Д. Сазоновым в телеграмме послам во Франции и Англии: «Ход последних событий приводит Его Величество Императора Николая к мысли, что вопрос о Константинополе и Проливах должен быть разрешен окончательно и сообразно вековым стремлениям России. Всякое решение будет недостаточным и непрочным в случае, если город Константинополь, западный берег Босфора, Мраморного моря и Дарданелл, а также Южная Фракия до линии Энос – Мидия не будут впредь включены в состав Российской империи. Равным образом и ввиду стратегической необходимости часть азиатского побережья в пределах между Босфором, рекой Сакарией и подлежащим определению пунктом на берегу Исмидского залива, острова Мраморного моря, острова Имброс и Тенедос должны быть включены в состав империи. Специальные интересы Франции и Великобритании в вышеупомянутом районе будут тщательно соблюдаться. Императорское правительство льстит себя надеждой, что вышеприведенные соображения будут приняты сочувственно обоими союзными правительствами. Упомянутые союзные правительства могут быть уверены, что встретят со стороны императорского правительства такое же сочувствие осуществлению планов, которые могут явиться у них по отношению к другим областям Оттоманской империи и иным местам»³¹.

Таким образом, русская позиция была предложена для рассмотрения без возможностей двусмысленного толкования. Союзники первоначально хотели избежать ясности в определении будущего Константинополя и Проливов, что вызвало большую обеспокоенность русского МИДа. Возникает ощущение, что никто в Париже и Лондоне не хотел первым отказывать русскому союзнику. 20 февраля (5 марта) 1915 г. Николай II наложил собственноручную резолюцию на сообщении русского посла во Франции А. П. Извольского, в котором говорилось о колебаниях во французском правительстве по вопросу о будущем Константинополя и Проливов: «Делькассе кивает на Лондон, а Грей – на Париж»³². На самом деле, в вопросе о Константинополе французы занимали более гибкую позицию, так как надеялись на то, что протестовать будут прежде всего англичане.

28 марта 1915 г. британский посол во Франции лорд Ф. Берти отметил: «Мнение, которое господствует здесь (то есть в Париже. – А. О.), состоит в том, что с Россией на Кавказе и Босфоре, командующей северными терминалами Багдадской железной дороги, Англия в Месопотамии окажется отданной на произвол России»³³. В марте 1915 г. внешне могло казаться, что англичане готовы пойти на уступку и допустить Россию в Константинополь. Король Георг V даже первым заявил об этом, но истинное значение этого шага Ф. Берти раскрыл несколько позже в разговоре с Р. Пуанкаре: «Мое правительство уступило желаниям Петрограда, потому что думало, что Франция относится к ним благоприятно. И это было ошибкой. Это обещание парализует все наши усилия в Румынии и Болгарии»³⁴. В конце концов, и Лондон, и Париж пришли к мысли о необходимости определенности в вопросе о Проливах.

6 и 8 марта 1915 г. посольства Англии и Франции представили в русский МИД памятные записки, позволявшие надеяться, что британцы не намерены оставаться на Проливах после победы над Турцией и что французы готовы будут поддержать русскую позицию по вопросу о принадлежности этого района³⁵. 13 марта Дж. Бьюкенен, получивший из Форин-Офиса проект программы соглашения с Россией, спешил в Царское Село. Император готовился отбыть на фронт, и английский посол хотел обговорить с ним присланные из Лондона предложения: в ответ на право приобретения зоны Проливов Россия уступает Великобритании в Персии нейтральную полосу между русской и английской сферами влияния. Эти предложения получили полную поддержку императора и присутствовавшего при встрече С. Д. Сазонова. Их единственным условием было приобретение «полной свободы действий» в собственной зоне, что, по словам министра иностранных дел, отнюдь не означало желания аннексии северной Персии³⁶. Дж. Бьюкенен имел все основания для спешки: англо-французская эскадра уже готовилась к форсированию Дарданелл.

В марте ситуация изменилась до такой степени, что в какой-то момент даже генерал Ю. Н. Данилов изменил свою точку зрения. В письме 3 (16) марта 1915 г. командующему Северо-Западным фронтом генералу Н. В. Рузскому, отстаивая идею наступления в Венгрию, он писал: «…положение на Балканах складывается так, что, надо думать, Проливы будут открыты, и нам придется принять участие в десантных действиях; все к этому уже подготовлено»³⁷.

3 марта 1915 г. союзники были проинформированы, что русский армейский корпус выдвинется к Проливам, как только союзники форсируют Дарданеллы. Был назван и срок готовности русских десантных сил – две-три недели. В этот день Военный совет союзников уже обсуждал действия после взятия турецкой столицы³⁸. В Ставке также определились с планами относительно будущего Константинополя. В русскую зону оккупации должны были попасть Стамбул и Фанар с предместьями³⁹.

Не имея возможности осуществить десант на Проливах, Ставка считала необходимым в случае успеха союзников быть готовой к оккупации как минимум Босфора и части Константинополя. Без присутствия вооруженной силы в этом районе интересы империи не были бы гарантированы никакими соглашениями с Англией и Францией. Между тем в Одессе и Севастополе можно было собрать скорее оккупационную армию, чем силы, достаточные для атаки противника на сложных от природы и к тому же укрепленных позициях. Турецкие силы, которые мог встретить десант, были по-прежнему значительными. Сводка русской разведки на 25–26 февраля (10–11 марта) сообщала о том, что в районе Константинополя находятся восемь полевых дивизий, а непосредственно гарнизон города составляют семь резервных пехотных, два кавалерийских и один артиллерийский полки, один инженерный и один обозный батальоны. Все вместе составляло не более 20 тыс. человек, вооруженных разнообразным стрелковым оружием – винтовками Винчестера, Манлихера, Маузера⁴⁰.

Положение казалось обнадеживающим для Антанты, в сводке сообщалось: «По мере успеха бомбардирования Дарданелл угнетенное настроение в Константинополе переходит в панику. Султан готовится переехать в Бруссу. По мнению Кольмара фон дер Гольц-паши, союзный флот достигнет цели через две недели. Затопление старых судов в Дарданеллах закончено. Население относится к младотуркам и германцам враждебно»⁴¹. Тем временем Черноморский флот продолжал активно действовать у Босфора и Зунгулдака. Непосредственный ущерб противника от этих действий был невелик (за исключением удара по снабжению турецкой столицы углем), но военный эффект эти действия все же имели.

Турецкое командование волновала возможность появления русского десанта под Константинополем, а также выступления Балканских государств. О. Лиман фон Сандерс не знал подробностей относительно готовности Черноморского флота и его чрезвычайно тревожила информация разведки о концентрации войск и судов в Одессе. Германская агентура доносила о средоточении в Одессе транспортного флота, готовящегося к перевозке войск⁴². Это была правда: офицеры прибывавших частей получали карты побережья Босфора, шли постоянные учения по посадке на транспорты и высадке с них (впрочем, результаты учений были весьма неутешительными для нас)⁴³. Окончание погрузки всего необходимого для перевозки войск на Босфор на транспорты, стоящие в Одессе, было первоначально запланировано на 2 (15) марта. Впрочем, вскоре необходимость в спешке отпала: 2–4 (15–17) марта никакой информации о действиях и планах союзников так и не было получено⁴⁴.

Между тем в случае комбинации англо-французской атаки на Дарданеллы с русской на Босфор О. Лиман фон Сандерс считал возможным вывод Турции из войны, при том что Болгария при такой ситуации в лучшем случае останется нейтральной⁴⁵. Эти страхи возрастали с активизацией действий русского флота с марта 1915 г., сопровождавшейся постановкой мин у Зунгулдака и Эрегли и бомбардировкой Трапезунда, совпавшей с наступлением Кавказского фронта (май 1915 г.). За первые четыре месяца войны корабли Черноморского флота прошли в море свыше 11 тыс. миль, то есть приблизительно путь от Кронштадта до Владивостока. Длительное пребывание в походе сказывалось на механизмах устаревших русских линейных кораблей⁴⁶. В Турции явно опасались русского десанта и предпринимали активные меры по фрахту свободного тоннажа в Черном море.

Для того чтобы нейтрализовать эти действия, командование Черноморского флота получило распоряжение – топить в море все, что невозможно привести в русские гавани. Ответ штаба флота от 12 (25) марта 1915 г. был энергичен и прост: «Относительно обращения с пароходами нейтральными и турецкими нас нельзя упрекнуть в излишней щепетильности. Топим все, что встречаем и не можем увести в свой порт»⁴⁷. Несмотря на ободряющую информацию от союзников и радужные прогнозы, Ставка по-прежнему не была настроена штурмовать Босфор, а все ее меры в сухом остатке сводились к подготовке перевозки 5-го Кавказского корпуса для оккупации выделенной России зоны на Проливах. Великий князь понимал значение Константинополя, но ничего не мог поделать: у него не было резервов, в Карпатах все еще держался Перемышль, вслед за падением которого Ставка планировала осуществить вторжение на Венгерскую равнину. Основную роль в штурме Проливов и турецкой столицы должны были сыграть союзники.

Между тем уже в начале 1915 г. они начали сомневаться в «русском паровом катке» или, во всяком случае, в его беспредельных возможностях. Тогда же впервые возникла идея расширения круга участников Антанты за счет государств Балканского полуострова, в частности Румынии и Греции. Эти проекты сразу же усложнили и без того непростую картину противоречий между Англией, Францией и Россией. Новые комбинации ставили на повестку дня необходимость учитывать интересы потенциальных союзников, зачастую взаимоисключающие друг друга. Так, например, с точки зрения А. Бриана, одной из возможных целей русского десанта могла стать Варна. Русский экспедиционный корпус должен был бы способствовать переориентации правительства Кобурга на Антанту или его падению. Вслед за этим, по мысли А. Бриана, могло бы последовать выступление Румынии и Греции (тем более что турецко-греческая граница была оголена)⁴⁸.

В это же время начали расти и греческие претензии на турецкое наследство. Их питали не только надежды на слабость турок, но и страх перед Россией. Ее усиление на Проливах, естественно, означало бы конец «Мегали идеа» (Великая идея) с ее византийской составляющей. Это вызывало недоверие русской дипломатии. «Я Вам сообщил о колебаниях г. Венизелоса в вопросе уточнения [греческих притязаний], – писал 22 января (4 февраля) 1915 г. русский посланник в Афинах С. Д. Сазонову, – какового из деликатности он стремился избежать. Это носило характер извозчичьего «Сколько пожалуете». В наше время приобретений тот, кто ничего не желает, хочет всего… Я далек от того, чтобы преувеличивать опасность для нас со стороны эллинизма. В этой стране имеются мудрые люди, например Венизелос; но равным образом имеются и такие – и их число, быть может, растет вместе с нашими победами, – которые действуют под впечатлением надвигающейся славянской опасности и которых привлекают мечты о Византийской империи. Немцы путем подкупа прессы или другими способами в значительной мере содействовали внедрению здесь яда подобного рода мыслей. Помимо того, Венизелос не бессмертен»⁴⁹.

Германскую пропаганду не останавливала внешняя нелогичность подобного рода действий. Они запугивали греческое и румынское правительства русской угрозой, правильно ставя во главу угла проблему Проливов. В конце концов, греческое правительство 15 февраля 1915 г. категорически отказалось присоединяться к Антанте, и в результате Париж и Лондон сосредоточились на том же вопросе⁵⁰. 4 марта А. фон Тирпиц отметил: «Нынешний кризис, без сомнения, найдет свое решение в Риме и в Дарданеллах (там все зависит от турок). У румын и их товарищей мороз прошел по коже при мысли, что Константинополь будет русским; впрочем, румынским негодяям это было бы поделом»⁵¹. В этом вопросе германские моряки не расходились во мнениях с военными. 13 марта 1915 г. М. Гофман записал в своем дневнике: «Политически атака на Дарданеллы полностью на пользу нам. Они сейчас ссорятся из-за Константинополя, и все Балканские государства находятся в состоянии раздражения. Никто из них не захочет увидеть Англию или Россию на Дарданеллах»⁵².

Тем не менее, какими бы ни были фобии и мании Софии, Афин и Бухареста, они явно не стремились рисковать, то есть занимать определенную позицию по наиболее важным для воюющих сторон вопросам. Колебания предоставляли возможность для маневра в пользу того, кто казался сильнейшим⁵³. Одним из наиболее важных вопросов по-прежнему оставался транзит военных грузов в Турцию. Просьбы о немедленной помощи одна за другой следовали из Константинополя в Берлин. Турки были вынуждены разоружать крепости во внутренней Турции и за счет их арсеналов снабжать армию на Дарданелльских позициях. Часть корабельной артиллерии также снималась с судов вместе с обслуживающими командами⁵⁴. Положение турок становилось весьма тяжелым. Естественно, в этих условиях резко возрастала и без того значительная важность Румынии. 9 марта 1915 г. А. фон Тирпиц записал: «Мы уже решили было, что Румыния уступит и пропустит наши поезда с боеприпасами (в Турцию. – А. О.). Но вчера румыны опять заартачились. При этом обе стороны осыпают негодяев золотом»⁵⁵.

Конец ознакомительного фрагмента.