Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1915 год. Апогей. «Внутренний фронт» и его реакция на отступление армии (О. Р. Айрапетов, 2014)

«Внутренний фронт» и его реакция на отступление армии

Германская армия продолжала наступать со средним темпом 10 км в сутки, наши войска несли чрезвычайно тяжелые потери¹. Сложное военное положение фронта усугубилось необходимостью для его командования учитывать политические последствия своих действий. Так как пребывание императора в Галиции сопровождалось заявлениями о «нераздельной Руси», оставление ее практически сразу после посещения Николаем II создавало крайне неблагоприятный для правительства контекст. А. И. Верховский вспоминал: «Туда, где вступила нога «венценосца», войска Иванова не могли допустить прихода врага, и командование провозгласило лозунг: «Ни пяди земли неприятелю». Он был всецело поддержан главнокомандующим, мечтавшим о наступлении на Вену»².

После Горлице, разумеется, в организации армии выявились многочисленные недостатки, за которые, естественно, отвечал уже только военный министр. Практически все ее сильные стороны, по мнению либеральной оппозиции, были созданы в результате работы Думы. Конечно, подобного рода смысловой переворот не мог произойти сразу. Необходимо было осознать размеры происходивших на Юго-Западном фронте событий. А. И. Гучков как главный военный эксперт общественности не смог сделать этого. 26 апреля (9 мая) он прибыл в Петроград с Юго-Западного фронта и дал интервью о своих впечатлениях от Львова, Перемышля и передовой: «Впечатление от поездки осталось чрезвычайно благоприятное. Я должен заметить, что наше военное положение, которое мы сейчас занимаем на Карпатах, вполне удовлетворительно и не вызывает никаких опасений»³.

Вскоре эта убежденность была забыта, но зато по мере того, как русские армии отходили назад, вновь оживала тема шпионов и предателей, направленная прежде всего против военного министра. 29 апреля (12 мая) на приеме в Царском Селе великий князь Андрей Владимирович затронул эту проблему: «…вообще против Сухомлинова ведется страшная кабала. Все его обвиняют, и это крайне несправедливо, так как он все же много сделал для армии. Я спросил у Государя, слыхал ли он про эту кабалу. «Кому ты это говоришь, знаю и слишком хорошо, но в обиду его не дам и скорее сам восстану за него, но его не тронут. Завистников у него очень много. Хотели его вмешать в дело Мясоедова, но это им не удастся»⁴. Между тем газета А. И. Гучкова продолжала развивать мясоедовскую историю, намекая пока только на то, что тот оказывал услуги женам высокопоставленных чиновников в перевозке контрабанды через границу⁵.

Общественность действовала не только через прессу. В первые дни австро-германского наступления под Горлице в Ставку приехал М. В. Родзянко. Его целью было добиться от Николая Николаевича поддержки для создания Особого совещания по снабжению армии, в состав которого должны были войти и представители общественности. Настроение в Ставке, по словам председателя Думы, было подавленным. Уже стало ясно, что наступление в Карпатах провалилось. М. В. Родзянко уговаривал великого князя «не только говорить, но и требовать» изменений в правительстве, имея в виду Н. А. Маклакова, В. К. Саблера, И. Г Щегловитова и В. А. Сухомлинова⁶. Вместе с М. В. Родзянко Барановичи посетили единомышленники – банкиры и предприниматели В. П. Литвинов-Фалинский, А. И. Вышнеградский и А. И. Путилов. В результате обсуждения проекта председатель Государственной думы получил возможность сделать доклад императору о предлагаемом новом органе по организации работы промышленности⁷.

Николай Николаевич и сам поддерживал такого рода планы и воспользовался для их реализации приездом Николая II в Барановичи. Это, безусловно, никак не способствовало нормальной работе Ставки, равнявшейся на своего главу. 3 (16) мая 1915 г. Ф. Ф. Палицын записал в своем дневнике: «Живя здесь (то есть в Барановичах. – А. О.) несколько дней, соприкасаясь с верхами Штаба и Генеральным штабом, не вижу влияния Генерального штаба в Ставке; не вижу такового и на местах. Есть канцелярии, но это инструмент для ведения борьбы негодный. Военная работа, сосредоточенная в Генеральном штабе, есть работа людей, делающих одно дело, совместно заботящихся об его осуществлении, устраняющих препятствия, заботящихся об удовлетворении нужд и предвидящих их. Это не работа канцелярии, ожидающей входящей, а дружная работа людей, руководимых своим начальником штаба, который должен быть живым центром этой созидательной работы»⁸. Но созидательной работы в Барановичах в это время не было.

В Ставке метались из стороны в сторону и все более обращали внимание на положение в глубоком тылу. Там разворачивалась волна германофобии, которая вскоре завершилась весьма прискорбными событиями. Еще в начале войны контрразведка предприняла ряд разумных мер по запрету филиалов пангерманских обществ, прежде всего в Остзейском крае. Без сомнения, часть немецкого дворянства симпатизировала своей праматери и даже покинула пределы России, вступив в райхсвер⁹. Однако лекарство, на мой взгляд, оказалось гораздо хуже болезни. «Администрация свирепствовала вовсю, – вспоминал депутат IV Государственной думы С. И. Шидловский, – и изгоняла без всякого повода каждого, кто только мог быть заподозрен в прикосновенности к немецкой национальности, и много было совершено при этом вопиющих несправедливостей. Каждый администратор старался найти у себя немца и изгнать его»¹⁰. Причины для подозрительности и недовольства были.

В Курляндской, Рижской и Эстляндской губерниях весьма активно действовали различные немецкие просветительские общества, в немецких школах насаждались идеи превосходства германской культуры над всем остальным миром вообще и над славянами и русскими в частности; в фирмах и поместьях, принадлежащих русским немцам, работали немецкие и австро-венгерские подданные и т. п.¹¹ Разумеется, с подобным положением дел нельзя было мириться. Невозможно было и сохранить свободу финансовой деятельности для предприятий, принадлежавших австро-германскому капиталу, и оставить в неприкосновенности достаточно высокий статус многих его представителей в России. Правительство постепенно вводило меры, направленные против них.

Так, 29 сентября (12 октября) 1914 г. по докладу министра торговли и промышленности император лишил германских и австро-венгерских подданных пожалованных им званий коммерции и мануфактур-советника¹². Вскоре последовало и установление контроля над предприятиями австрогерманских подданных. 15 (28) ноября 1914 г. был издан высочайший указ, согласно которому Министерство финансов получило возможность направлять туда правительственных инспекторов. Теперь без их разрешения любые финансовые операции за рубежами России, переводы денежных средств или разного рода ценностей становились невозможными¹³. Разумность такого рода ограничения не подлежит сомнению, но, к сожалению, антинемецкая кампания имела тенденцию к перерастанию в преследование германской общины, что ставило в чрезвычайно нелегкое положение многочисленных русских немцев, лояльно служивших империи на самых разных постах.

Призывы, которые практически ежедневно исходили от органа октябристов, имели весьма недвусмысленное звучание: «Борьба с тайным влиянием немцев», «Мирные завоеватели», «Анонимное просачивание немцев»¹⁴, «Немецкий шпионаж в России», «Немецкое засилье в музыке» (выяснилось, что 90 % всех капельмейстеров в армии – немцы, которые искажают своей трактовкой музыки душу солдата, кроме того, немцы весьма подозрительно монополизировали и производство музыкальных инструментов!)¹⁵, «Засилье», «Московское купеческое общество в борьбе с немецким засильем»¹⁶, «Спрут, высасывающий соки всего мира»¹⁷, «Бойтесь провокации»¹⁸, «Неуязвимость австро-немецких предприятий»¹⁹, «Отвергайте помощь врагов России» (в статье призывалось отказываться от пожертвований раненым от немцев и вообще вычеркнуть их из списков дарителей²⁰ – весьма актуальное обращение, так как русские немцы жертвовали довольно большие суммы: к ноябрю 1914 г., например, три колонии под Одессой пожертвовали 56 тыс. рублей, колонии Самарской и Саратовской губерний – 29 800 рублей, одна из колоний в Крыму – 200 тыс. пудов муки и т. д.)²¹, «Союзы борьбы с неметчиной»²², «Можно ли защищать немцев?» (вопрос, обращенный к адвокатам относительно их клиентов – австро-германских подданных)²³, «Борьба с немцами на Западе и у нас»²⁴, «Будущее немецкого засилья», «Подготовлявшаяся измена» (о наступлении противника в Курляндии, успех которого объяснялся немецким шпионажем)²⁵ и т. д.

В 20 часов 10 минут 16 (29) апреля 1915 г. на Охтенском заводе произошел взрыв²⁶. Это был второй по мощности из двух имевшихся тогда казенных заводов, производивших взрывчатку в России. Перед войной его планировали закрыть, он производил 6 тыс. пудов тротила в год. С началом войны производительность выросла до 36 тыс. пудов в год. Сергиевский завод близ Самары был гораздо мощнее – он давал по 300 тыс. пудов тротила и 2 тыс. пудов тетрила в год²⁷. По официальным данным, ничего страшного не произошло: пострадали только малозначительная мастерская, крыши близлежащих зданий, обошлось без жертв, за исключением легко раненных осколками²⁸. На самом деле половина завода – тротилово-заряжательный отдел был снесен с лица земли в несколько мгновений²⁹.

В Москве и Петрограде сразу же начали говорить о том, что взрыв унес жизни нескольких сотен людей и разрушил это важнейшее заведение во время кризиса снабжения боеприпасами³⁰. Похороны жертв состоялись 19 апреля (2 мая). Собрались около 15 тыс. человек, земле были преданы 27 тел³¹. Вскоре последовало новое официальное сообщение о потерях на заводе: из 278 работавших на нем в момент взрыва был убит 41 человек, без вести пропали 13 и были ранены 63 (имелись еще и гражданские раненые). В помощь семьям пострадавших император выделил 10 тыс. рублей, а императрица Александра – 3 тыс. рублей (для сравнения по подписному листу «Нового времени» на 18 апреля (1 мая) был собран 991 рубль)³². Русская контрразведка объяснила эти события действиями германской агентуры. Возможно, она была и права, но далеко не безопасными стали последующие обвинения, превращающие почти всех немцев в скрытых врагов³³.

Некоторые публикации призывали к бдительности, граничившей с рамками разумного: например, весьма поучительная статья «Немецкое шпионство»³⁴. Но гучковская газета сумела выделиться и в этом случае. На взрыв она отреагировала статьей, в которой фактически обвиняла немецкую общину в его организации и призывала расправиться с ней: «Немцы у нас живут и торгуют и продают товары, золото, тысячи жизней внутри страны, действуя на психику народа всеми удушающими газами своей иезуитской природы. Довольно. Мы устали. Мы задыхаемся в этих ядовитых испарениях, мы не хотим идти на те же низости, на которые способны эти верные дети кайзера, но мы не хотим терпеть среди нас неприступные цитадели их влияния, их материального могущества, вокруг которого покорно вертятся немало, к сожалению, русских приспешников, не понимающих, какому злому делу они служат. Довольно шутить с огнем. Его необходимо потушить сразу, иначе он получит силу и спалит все, что нам дорого»³⁵. Следует отметить, что слухи о подкопах и минах с часовым механизмом не получили подтверждения при тщательной проверке, которая выяснила нарушение режима безопасности при снаряжении фугасов взрывчаткой³⁶. Однако эмоции явно брали верх над доводами следствия. На фабриках Петрограда после этого взрыва резко обострилась шпиономания, рабочие требовали убрать всех немцев из города³⁷.

6 (19) мая на должность главноначальствующего в Москве и командующего Московским военным округом был назначен генерал-майор Свиты Его Императорского Величества князь Ф. Ф. Юсупов граф Сумароков-Эльстон, в тот же день произведенный в генерал-лейтенанты и пожалованный генерал-адъютантом³⁸. Ф. Ф. Юсупова считали человеком, способным установить, по словам министра финансов, «добрые отношения с влиятельными московскими кругами»³⁹. Назначение было сделано при активной поддержке Николая Николаевича. Император предложил Ф. Ф. Юсупову эту должность почти сразу после возвращения из поездки в Галицию, 1 (14) мая 1915 г. Товарищ министра внутренних дел попытался убедить Н. А. Маклакова опротестовать это решение. В. Ф. Джунковский не ожидал от своего старого знакомого ничего хорошего: полное отсутствие административного опыта, упрямство, легкомысленность (любимым его выражением было: «Все это пустяки») – все это не настраивало на положительные ожидания в отношении носителя верховной административной и военной власти в Москве⁴⁰.

8 (21) мая Ф. Ф. Юсупов, еще находясь в Петрограде, дал интервью прессе, в котором изложил свою программу: «Москву я знаю хорошо, сроднился с нею и люблю ее. Думаю, что и Москва знает меня, так как я 18 лет состоял при покойном Великом Князе Сергее Александровиче. Должен сказать, что отлично сознаю трудность и ответственность в предстоящей мне работе, но черпаю силы в том доверии, которое оказано было мне при назначении на столь ответственный пост. Настоящий исторический момент, переживаемый Россией, оставляет в стороне все будничные, мелочные вопросы. Передо мною, и я уверен, перед всем населением Москвы, стоит одна задача – всеми силами способствовать нашему храброму воинству в скорейшей его победе над врагом. Я намерен в своей деятельности опираться на городские и общественные элементы, поскольку деятельность этих учреждений не пойдет вразрез со взглядами центрального правительства. Всякое полезное начинание городского и земского самоуправления найдут во мне живой отклик. Особенно желательным и необходимым я считаю содействие московского самоуправления в деле борьбы с дороговизной. В этом отношении я приму самые энергичные меры против спекулятивного вздорожания цен»⁴¹.

Обещал Ф. Ф. Юсупов и прислушиваться к местной печати, если она не будет проявлять антипатриотических настроений. Впрочем, как было отмечено, к московской печати он претензий не имел⁴². 9 (22) мая он приехал в Москву и сразу же активно приступил к работе. Гучковский орган продолжил свою борьбу с внутренним врагом передовицей «Против фиктивных россиян»⁴³. Итак, ставленник Николая Николаевича начал политику диалога с общественностью в Первопрестольной. Главковерх и сам продолжал помогать общественным организациям, и эта помощь демонстрировалась либералами как истинная забота об Отечестве в противовес придиркам бюрократии⁴⁴.

Земский и Городской союзы отнюдь не были самостоятельными с финансовой точки зрения и работали в первую очередь на средства, выделяемые государством. Так, за первые двенадцать месяцев войны в среднем казна выделяла Союзу по 6 млн рублей в месяц, а с 1 июля 1915 по 1 января 1916 г. – по 19 млн рублей. В целом за 38 месяцев войны сумма казенных дотаций Земскому союзу составила от 1,5 до 2 млрд рублей⁴⁵. Сторонников земств подобного рода вопросы не интересовали, и деятельность союзов они оценивали однозначно. К. К. Арсеньев, подводя на страницах «Русских ведомостей» итоги 1914 г., заявлял: «Другой наглядный урок, данный войной, раскрыл высокую ценность самостоятельности в общественном деле. Никем не утвержденные представители и уполномоченные Общеземского союза проявили столько распорядительности, энергии и умения, сколько не могла дать никакая произвольная сортировка лиц и нормировка действий. То же самое можно сказать о Городском союзе, и тот же вывод можно сделать отсюда по отношению к реформе городского самоуправления»⁴⁶.

На деятельность союзов, слившихся 10 июля 1915 г. в единую организацию – Земгор, безусловно, оказывала влияние личность князя Г. Е. Львова. При комплектовании органов союзов, получивших название «цитадели общественности», принадлежность к земским и городским организациям не являлась обязательной, значительная часть сотрудников была назначена по принципу отношения к прогрессивной части общества⁴⁷. Вл. И. Гурко вспоминал: «Но во всей русской истории не было института, ресурсы которого тратились таким диким образом, как это было во Всероссийском Земском союзе. Если бы война не закончилась революцией, его руководители, конечно, должны были быть привлечены к следствию. Насколько я знаю, кн. Львов поначалу не думал о том, чтобы возглавить революцию. Он включал знаменитых агитаторов (антиправительственных. – А. О.) в число своих сотрудников; но он делал это не с целью создания хорошо организованной пропаганды, но лишь потому, что его девизом было давать всем людям делать то, что они хотят. Эти анархические принципы позже были продемонстрированы в полную силу, и Россия платила и продолжает дорого платить за них»⁴⁸.

Еще в Русско-японскую войну в адрес возглавляемой Г. Е. Львовым организации давались оценки, весьма напоминавшие ситуацию 1914–1917 гг.: «В земской организации хорошо работают, но и занимаются пропагандой против войны»⁴⁹. Многолетний сотрудник князя и его первый биограф в эмиграции, работавший вместе с ним в Маньчжурии, вспоминал: «Дисциплина отсутствовала совершенно. Уже во время долгого пути, и в особенности по мере прибытия в Харбин, усиленно обсуждались вопросы о коллегиальном строе общеземской организации, о периодических съездах представителей, о «конституции» отдельных отрядов. Во всех подобных свободолюбивых мечтах никакой роли не уделялось главе организации – главноуполномоченному; ему предстояло, таким образом, завоевать положение в собственной своей армии (численность которой составляла 360 человек. – А. О.). Выбор уполномоченных отдельных отрядов не всегда был удачен, и на этих естественных помощников своих главноуполномоченный не мог положиться»⁵⁰.

Эти же тенденции очень скоро проявились и в деятельности Земгора. С помощью главковерха Г Е. Львову удалось отстоять бесконтрольность союза, сам же он не был способен организовать какой-либо контроль. Кроме того, земские организации просто не имели опыта работы в масштабах страны⁵¹. Часто неопытность земских руководителей приводила к тому, что в их учреждениях прежде всего удачно разрешалась проблема комфортного устройства сотрудников этих организаций. «Я прекрасно присмотрелся к их порядкам, – писал один из сотрудников отделения Земгора в Минске самарскому кадету А. К. Клафтону. – Отчаянный бюрократизм, чисто формальное отношение к делу со стороны служащих центральных учреждений… и при всем этом полнейшая бесхозяйственность и хищения. Множество креатур, непотизм и протекционизм свили себе в союзе прочное гнездо»⁵².

Д. А. Фурманов, пошедший в конце октября 1914 г. работать братом милосердия в земский поезд Красного Креста, был, по его словам, поражен «расточительностью на персонал»: «Откуда-то свыше санкционированы все эти шальные расходы, и масса денег уплывает попусту. В союзах прекрасные обеды, опять можно сделать проще от голода (подразумевается более скромное питание. – А. О.). Надо понимать общее положение дела до дна, а тут все как-то поверху»⁵³. Широта, размах трат производили впечатление непростительного расхода сил даже на близких общественным организациям людей⁵⁴. С самого начала в деятельности Земгора часто случались нарушения норм затрат при реализации того или иного проекта, однако государственный контроль воспринимался земцами как признак недоверия к «общественному бескорыстию»⁵⁵. С другой стороны, щедрое субсидирование земских организаций было особенно заметно именно на местах, и там это выглядело как проявление страха государства перед общественностью в желании откупиться от нее⁵⁶.

«Общественность помогала войне, – вспоминал В. А. Маклаков, один из лидеров либерального лагеря, – тоже привлекая те силы, которых у правительства не было; это правда; но наряду с простым «патриотизмом» у нее было стремление воочию показать преимущество «общественной» работы над «бюрократической». Вся работа союзов была поэтому работой и политической. И еще знаменательнее перемена народного настроения. В эпоху войны союзы жили на государственные ассигнования, все их деньги шли от правительства. Но на этот раз никто этого знать не хотел; комфорт и удобства земских санитарных отрядов и госпиталей сопоставлялись с бедностью казенной военной санитарии, которой приходилось обслуживать все, а не только то, что они выбирали (везде выделено автором. – А. О.). И в преимуществах общественных учреждений видели преимущество самой «общественности» над правительством»⁵⁷.

Неудивительно, что союзы быстро вступили в конфликт с Министерством внутренних дел и особенно отрицательно земцы воспринимали личность его главы Н. А. Маклакова, который последовательно выступал против бесконтрольности союза⁵⁸. 27 февраля (12 марта) 1915 г. на заседании Совета министров он говорил: «Дело в Союзе обстоит неблагополучно. Хотел уточнить его положение, не допуская государства в государстве – на это Союзу бескорыстная работа прав не создаст. Вся Россия сталкивается с Союзом. Компания во многих случаях темная. Киев, Ростов и т. д., и т. д. Если бы работали хорошо, нет безумцев администраторов, которые бы их угнетали. А Союз – рыло в пушку, но кричит о невинности, жалуется и спорит даже с команд[ующим] войсками. Государство не может дальше молчать. Надо порядок, иначе власть растворится в чем-то ей заведомо враждебном»⁵⁹.

В апреле 1915 г. военно-сметная комиссия под председательством генерала от инфантерии П. А. Фролова попыталась поднять вопрос о контроле над распределением помощи военнослужащим, что сразу же вызвало недоумение у Г Е. Львова и М. В. Челнокова⁶⁰. Кроме того, комиссия выяснила значительные недочеты в работе союзов. В частности, вскрылись приписки: например, во Владимирской губернии из заявленных по ведомости союзов 1535 лазаретных коек в наличии оказалось 935, в Воронежской губернии – 4303 из 4630 и т. п. Союзы просили выделить им авансом на четыре месяца 63 833 067 рублей, но П. А. Фролов настоял на сокращении аванса с последующей отчетностью до двух месяцев, а его суммы – до 3,935 млн рублей⁶¹.

Произошедшее было названо «нежелательным недоразумением». Так называлась передовица «Голоса Москвы», утверждавшая, что руководители союзов сами всегда выступали за введение контроля, но в тональности, с которой говорится о нем в комиссии, слышатся «ноты подозрительности и недоверия». «Пожелаем, – гласила статья, – чтобы это недоразумение не поселило разногласия между широкими общественными кругами и некоторыми официальными комиссиями. Надо помнить о тех страждущих защитниках Родины, ради которых забываются недочеты»⁶². Разумеется, разногласие было преодолено, и неудивительно, что вскоре именно Н. А. Маклаков стал первой жертвой, принесенной общественному мнению. Еще одним решением, принятым в Ставке, стало создание нового органа, который должен был заниматься снабжением фронта – прежде всего, разумеется, снарядами. Еще 1 (14) января 1915 г. был отдан приказ по созданию Особой распорядительной комиссии по артиллерийской части, которую возглавил по представлению Николая Николаевича (младшего) великий князь Сергей Михайлович, а помощником его стал генерал-лейтенант А. А. Маниковский. В. А. Сухомлинов предлагал назначить его начальником Главного артиллерийского управления еще в начале сентября 1914 г., но тогда против этой кандидатуры выступил великий князь Верховный главнокомандующий, который не хотел отпускать такого сотрудника⁶³.

Положение об этой комиссии было рассмотрено Военным советом 12 (25) февраля и высочайше утверждено 15 (28) февраля 1915 г. Комиссия должна была способствовать преодолению кризиса в снабжении артиллерии. Фактически эти вопросы были изъяты из ведения военного министра. Комиссия подчинялась непосредственно Верховному главнокомандующему⁶⁴. При подготовке создания комиссии планировалось назначить А. А. Маниковского ее руководителем, но ввиду сопротивления Сергея Михайловича пришли именно к паллиативному решению, дававшему его помощнику возможность для административной деятельности. Генерал-инспектор артиллерии был нездоров и не мог активно работать в своем ведомстве⁶⁵. Великий князь Сергей Михайлович уехал лечиться в Севастополь, в его отсутствие комиссию возглавил генерал А. А. Маниковский.

Это был прекрасный выбор. Выпускник Михайловского артиллерийского училища и Михайловской артиллерийской академии, он имел стаж и полевого (золотое оружие за японскую войну), и крепостного (Ревель, Либава, Кронштадт) артиллериста, опыт руководителя военного производства (Ижевский оружейный и Ижевский сталеделательный заводы). «Это был человек, – вспоминал один из его подчиненных, – недюжинных способностей, прямой, непосредственный, иногда до резкости, энергичный и кипуче деятельный»⁶⁶.

Весной 1915 г. Ставка выдвинула проект нового учреждения – Особого совещания по обороне, предложенного ей М. В. Родзянко, которое должно было стать связующим центром между общественными организациями, военной промышленностью и фронтом, то есть главковерхом⁶⁷. Эта инициатива была немедленно и весьма энергично поддержана Николаем Николаевичем⁶⁸. 13 (26) мая император покинул Ставку, отправившись в Царское Село. Таково было единственное в 1915 г. удачное наступление великого князя, результаты которого удалось закрепить 14 (27) мая, когда начало функционировать Особое совещание по обороне, дублировавшее деятельность Особой распорядительной комиссии по артиллерийской части под руководством Сергея Михайловича.

Новое ОСО создавали в спешке – проект положения о нем был составлен за ночь, а принят всего за несколько дней⁶⁹. В его состав вошли председатель Государственной думы, по четыре члена от Государственной думы и Государственного совета, торговли и промышленности (все – по высочайшему назначению), а также представители министерств: морского, финансов, путей сообщения, торговли и промышленности, государственного контроля и военного. Формально ОСО подчинялось императору⁷⁰. Он лично открыл его заседания в Зимнем дворце, выйдя к членам совещания вместе со своей семьей и матерью. Сказав краткую речь, Николай II удалился⁷¹. Доброжелательный прием легко объясним – первоначально этот институт вводился для того, чтобы привлечь общественные элементы к распределению военных заказов и разделить ответственность за конечные результаты. При этом реально председательствовал и возглавлял совещание В. А. Сухомлинов, по-прежнему доверенное лицо императора⁷².

Первое заседание ОСО было прежде всего посвящено проблеме увеличения производства порохов. О снарядах не было сказано ни слова. Представители общественности высказали обеспокоенность взрывами на пороховых заводах⁷³. Последовали и другие перемены. 27 мая А. А. Маниковский, несмотря на свой категорический протест, был назначен на пост начальника Главного артиллерийского управления вместо генерала Д. Д. Кузьмина-Караваева. Он был хорошим специалистом, сделавшим все, что от него зависело, для выполнения норм, намеченных комиссией А. А. Поливанова в 1910 г., но негативным качеством Д. Д. Кузьмина-Караваева была его неторопливость, недопустимая во время войны⁷⁴. В. А. Сухомлинов был доволен. «Особое совещание взялось энергично за работу, – сообщал он Н. Н. Янушкевичу 31 мая (13 июня) 1915 г., – и с Маниковским дело должно пойти совсем другим темпом»⁷⁵.

Дело несколько портил М. В. Родзянко, который с самого начала стал бороться с первенством военного министра. Делал он это, как мог: скандалил почти со всеми и по любому поводу, включая очередность подачи кофе лакеями⁷⁶. Если не считать этих титанических усилий лучших представителей общественности, то, к глубокому огорчению главковерха, его план полностью не был воплощен в жизнь. Председательствование военного министра в ОСО лишь обострило противоречия между Верховным главнокомандующим и военным министром, так как первый стремился к полному подчинению себе тыла армии в широком понимании этого слова. Николай II, уступавший в Барановичах одному, а в Петрограде – второму, так как каждый из них убеждал императора в том, что предлагаемые меры усилят армию, прибегал к паллиативным решениям, которые реально лишь ухудшали дело.