Утро на соседней улице
Утро выдалось прохладным, и уже стал появляться осенний ветер, но прогулка по берегу все равно доставляла большое удовольствие. Может, Филип только шел чуть быстрее, чем обычно, но он определенно не собирался возвращаться домой, пока не достигнет причала. Это уже стало утренним ритуалом: выйти из дома незадолго до рассвета, пройти сквозь деревья по тропинке, усыпанной еловыми иголками, к воде, вдоль берега дойти до причала и провести пару минут в уединении, вглядываясь в горизонт и слушая тихий плеск волн.
Сегодня ему было почему-то особенно хорошо. Филип вдруг почувствовал, что по-настоящему счастлив. Хотелось сказать кому-то неведомому «спасибо». Спасибо за это утро, за эту насыщенную жизнь и успех, за маленький уютный дом, который еще спит за деревьями, за счастливую семью, за улыбки детей, за покой на душе и за робкие всплески воды у причала. Все сложилось, все в этой жизни удалось.
Филипу вдруг захотелось вспомнить тот день, когда все в его жизни изменилось, и это оказалось не просто. Его прошлое существование, которое жизнью назвать теперь язык не поворачивается, казалось чем-то очень далеким и нереальным. Как будто это все был сон или случайный полет мысли. Какая-то альтернативная реальность. Вроде того, что могло бы быть и так, но, слава небесам, не было. Но ведь это была его жизнь, более того – большая часть его жизни. Сколько с тех пор прошло? Да ведь лет пять, не больше. Надо с чего-то начать. Все случилось в определенный день пять дет назад, кажется, поздней осенью. Что это был за день, с чего он начался? Так, по порядку. Было утро…
Итак, было утро, солнце уже вставало поздно, и уже тогда Филип имел привычку вставать на рассвете. Забавно – это одна из немногих хороших вещей, которые он принес из того времени. Он поднимается на рассвете, сразу ставит себе кофе, готовит быстрый завтрак на двоих – сегодня его очередь – что-то вроде творога со сметаной и фруктов. Зарядка – короткая, завтрак с пробудившейся женой, ей нужно внимание и пустые разговоры, затем какие-то мелкие домашние заботы, лампочки надо вкрутить или еще что-то, кому-то позвонить. Затем привести себя в порядок, побриться, рубашку погладить. Жена уходит на работу чуть раньше, а на плите еще остается кофе на одну маленькую чашку. Филип помнил это очень хорошо, из всего дня у него именно в этот момент появляется ровно двадцать минут свободного времени. Работа будет до позднего вечера, но и после найдутся дела: в магазин зайти, что-то к ужину сделать, еще одни лампочки поменять, потом опять уделить всем внимание, кто его потребует, может даже куда-то сходить: посмотреть или послушать что-то, что интересно другим, и лечь спать, чтобы не допустить разрыва мышиного колеса. Двадцать минут – не больше и не меньше, когда можно пожить для себя и ничего никому не должен. Обычно в это время Филип читал. Возможно, потраченный непонятно на что весь остальной день – это преувеличение, но почему-то никак не удавалось вспомнить, что же еще в жизни происходило хорошего в остальное время. Весь остаток дня на плечах будет висеть какой-то груз обязательств, чувство, что ты что-то кому-то и в больших количествах должен. И, похоже, только вот в эти утренние мгновения это чувство пропадало и можно было почитать книгу, при этом остановиться и запомнить мгновение. Больше остановок не будет. Вот чего не хватало – остановок. Время твоей жизни там, в том мире, умирало стремительно, заботы – сиюминутные и грядущие – забирали все мысли и чувства, не позволяя осознать текущей момент, подумать в тишине над тем, что ты делаешь и куда движешься. Но вот, мгновение отдыха ушло, пора начинать этот стремительный день.
Филип совершенно точно помнил, что всегда ходил на работу по одной и той же улице. Офис был близко – минутах в двадцати пешей ходьбы. С годами маршрут выработался устойчивый и наиболее оптимальный: вверх по улице Фартышкина надо пройти три перекрестка, свернуть налево и идти по тенистой алее, где не так сильно чувствуются выхлопные газы, перейти небольшую речку по узкому древнему мостику, по ступенькам подняться на проспект Дармышева, простоять довольно долго на светофоре крупного перекрестка, еще метров двести и, зайдя со двора, затеряться в огромном стеклянном здании. Должно быть, уже пару десятилетий Филип неизменно ходил на работу именно так, не отступая от линии ни на шаг. Этот маршрут он проходил автоматически, даже не задумываясь над дорогой, ноги шли сами собой, а их обладатель думал о делах предстоящего дня. Он шел, ничего не видя, и сейчас без успеха пытался припомнить: а какие деревья были на той аллее? Вроде какие-то примечательное, дубы, что ли.. или клены какие-нибудь.
Но в этот раз, впервые за всю жизнь, в утреннем ритуале произошел роковой сбой. Фартышкина перекопали всю. Вдоль нескольких кварталов прямо по центру улицы тянулась глубокая канава, кругом стояла строительная техника и лениво, от одного очага безынициативной деятельности к другому, ковыляли рабочие в белых касках. Филип бы прошел и сквозь стройку, но улицу перерезала предательская желтая лента, а пара грозных полицаев на корню пресекала любые намеки на переход колыхающейся на ветру границы. Делать было нечего, придется идти в обход, по параллельной улице Тармышкина. Крюк, может, и не большой, но неприятный – улица Тармышкина была куда менее привлекательной для прогулки, чем ее расчлененный собрат. Грустная, грязная, без единого дерева, обрамленная серо-синими облупившимися стенами – больница там, что ли, была за этой стеной или районное отделение каких-то государственных органов, а, может, даже детский сад – и очень много таких же серых и изможденных лиц – все это делало улицу типичным представителем современного мегаполиса, не в пример широкой, зеленой и прибранной улице Фартышкина. Фартышкина содержали в образцовом порядке, поскольку предполагалось, что, если в город прибудет глава государства, то его повезут до резиденции именно по этой улице, дабы он мог насладиться процветанием и порядком во вверенной ему республике.
Филип свернул направо перед самой лентой, очень быстрым шагом достиг улицы Тармышкина. И, оказавшись на новой территории, остановился, вдруг осознав, что он, может быть, и в жизни никогда по этой улице вообще не ходил. Филип тяжело вздохнул, лицо его выражало обиду и злость, он сделал решительный шаг, поскользнулся и упал на спину. Наледь уже была, наверное, и снег лежал. Так что это, вероятно, был ноябрь. В общем, Филип довольно сильно отбил поясницу и, кряхтя, поднялся снова на ноги. От обиды слегка захотелось плакать.
«Жизнь – дрянь», – вдруг ясно осознал контуженный, но все же решительно продолжил свой путь на работу, может, только жалел себя немного больше, чем обычно. А в остальном уже начал мысленно пробегать по рабочему графику на сегодня и перестал обращать всякое внимание на изменения в утренней прогулке: компьютер в голове скорректировал маршрут и теперь уверенно, почти с прежней машинальностью вел подопечного по новому пути.
Отставание от графика, ведь все-таки крюк был, хоть и небольшой, гнало бедолагу вперед, и он даже предпринял неубедительную попытку проскочить на красный свет светофора очередной перекресток – машин в этот час было мало. Однако едва Филип сошел с тротуара, как получил трескучий удар по голове.
Чаплик, очевидно, был не очень здоров на голову – это было заметно при первом же мимоходном знакомстве: пустой, слегка удивленный взгляд и приоткрытый рот как-то сразу выдавали историю нелегкого бытия. В какой-то момент он стал приходить на перекресток Тармышкина и Кривоедова с палкой в руках и пытался регулировать движение. Однако милиция и обыватели его довольно быстро с проезжей части согнали. Чаплик не сдался, он решил давать указания, стоя на углу перекрестка у обочины, и тут уж возражений не последовало. Почувствовав расположение и увидев открывшееся поле для полезной деятельности, Чаплик стал приходить на перекресток каждое утро. Теперь уже много лет прошло и все к нему привыкли. Автомобилисты приветствовали необычного регулировщика утром веселыми гудками, водители автобусов, стоя на светофоре, открывали переднюю дверь, чтобы выдать Чаплику полтинник на обед – он полтинники принимал охотно, и со временем даже убедился, что так и должно быть. Ежели какой-то новенький управляющий общественным транспортом не выдавал монеты, по незнанию или даже, кто знает, по нежеланию, то Чаплик делал несколько робких стуков в запертую дверь – после этого он либо получал полтинник от запамятовавшего водителя, либо, если дверь не открывалась, списывал это на то, что автобус был неправильным, и что-то в нем не функционировало должным образом – в общем, спускал. Чаплику плохо удавалось говорить, так что он этого не делал, и имя ему дали местные обыватели, очевидно усмотрев в его неуклюжей фигуре с палкой какое-то крайне отдаленное сходство с персонажем Чарли Чаплина. Вот только Чаплик ни в пример прообразу был очень крупным и высоким, однако новое имя полюбил. Со временем регулировщик сделался всеобщим любимцем и городской достопримечательностью. Во время международных спортивных соревнований по различным видам бессмысленной физической нагрузки его даже приезжали фотографировать туристы. Получив информацию из интернета (про Чаплика писали уже на многих языках мира), они, однако, на положенном месте достопримечательность не находили. Охраняющие порядок органы в период крупных мероприятий с участием иностранных гостей были особенно строги и деятельны, так что трудовые подвиги Чаплика на время пресекли. После, однако, побывав в вынужденном отпуске, регулировщик вернулся во все оружии. Утвердившись в том, что он теперь полноправный и оплачиваемый работник, Чаплик пришел на службу в желтом жилете, неизвестно где приобретенном, и с палкой, выкрашенной в красный цвет – т.е. по всей форме. К обязанностям регулировщика он своевольно добавил заботу о пешеходах, так что иногда бил их по головке палкой за неправильный переход улицы. После нескольких ситуаций, характеризующихся непониманием и угрозами сдать регулировщика «куда следует», пешеходы, однако, остепенились и стали вести себя прилично. И очередная попытка перехода улицы на красный свет, первая за долгое время, стала неожиданностью даже для самого Чаплика, так что удар получился необычно сильным. Пешеход скорее удивился, чем разозлился, и, обернувшись, увидел не менее удивленный взгляд Чаплика. Ругаться нарушитель не стал, что было необычно, он только вздохнул, сделался грустным и снова повернулся к светофору, теперь уже проявляя должное терпение и выдержку.
Только перейдя, наконец, улицу, Филип решился вновь себя пожалеть и даже погладил все еще звенящий затылок. Почему-то его конфузило проявить слабость на месте происшествия на глазах у многочисленных свидетелей. Теперь же жест случайного прохожего, выражающего заботу о своей голове, казалось, не привлекал никакого внимания. Только одна низенькая старушка неподалеку стояла и настойчиво, явно с укоризной, вглядывалась в нового гостя на ее улице. Филип даже растерялся и, заглянув себе за спину убедился, что пенсионерка смотрит именного на него. Робея, он прошел мимо и боковым зрением почуял, что хозяйка улицы провожает его взглядом. Гость поспешил удалиться.
Филип все еще продолжал путь по улице Тармышкина, когда его внимание привлекло необычно красивое здание – явно случайный кусок исторического центра. Здание было имперского периода и выкупалось большими окнами, времен отсутствия общедоступного переменного тока, а выкрашено оно было в желтый цвет с белыми обрамлениями окон и фасадов. Это был музей, теперь Филип его припоминал по фотографиям. Вот оно – еще одна остановка. Яркий, запомнившийся элемент. Казалось, что жизнь, пытаясь обратить на себя внимание, настойчиво бьет его по голове, как тот чудак на перекрестке. На музее было огромное объявление о выставке Ван Гога. Вот почему Филип остановился у этого здания. Ван Гог был его любимым художником, точнее, художником, которого он знал только по картинкам и со студенчества мечтал увидеть вживую. И тут вот, нежданно, собственной персоной – десятки самых известных полотен великого гения в родном городе Филипа, а он ничего про это не знает. Да, на такую выставку никаких денег не жалко. Но жалко времени. Ведь надо на работу. Филип решил, что ничего – он придет вечером. Хотя на самом деле точно знал, что, когда он выйдет из офиса, все музеи будут давно закрыты. Выставка шла уже две недели и сегодня был ее последний день: 7—24 ноября. Кстати, вот и точная дата – день перемены наступил 24 ноября далекого года. Филип постоял еще минуту, соблазняемый мыслью «ненавистную работу бросить» или как минимум «заболеть». Но не решился, и, на этот раз даже притопнув от обиды ногой, продолжил свой нелегкий путь.
Он прошел второй перекресток, будет еще третий, и обнаружил прямо перед собой на тротуаре небольшой трактор с прицепом, который медленно двигался вперед. Мужичок в желтом жилете следовал за дребезжащим транспортом и лопатой забирал из прицепа нечто похожее на смесь крупной соли и грязи, а затем широким жестом рассыпал смесь по наледи на тротуаре. Филип некоторое время шел позади процессии, обдумывая как бы ему получше обойти этот фронт работы городской службы. Поддев очередную порцию загадочного вещества, работяга, однако же, на этот раз опорожнил лопату целенаправленно в грудь прохожего.
– Какого… – закричал было Филип, но был так ошеломлен и разозлен, что оказался не в силах закончить фразу.
Между тем рабочий уже успел набрать новую порцию субстанции и отправил ее второй раз прямо по тому же адресу, демонстрируя при этом невероятную кучность стрельбы.
Филип стоял усыпанный весь целиком и смотрел на то, как недрогнувшими руками ответственный сотрудник коммунальной службы вновь полез своей лопатой в прицеп. Прохожий подошел ближе и, надеясь избежать угрозы, немного обошел трактор, не сводя при этом глаз со свершающегося трудового подвига.
– Да… да как же вы… – прячась, Филип собрался разразиться руганью, когда совершенно отчетливо понял, что рабочий его не видит и полностью пренебрегает присутствием постороннего. Соленая грязь теперь вновь широко рассеивалась по тротуару, не нанося никому явного ущерба. Осознавая тщетность призыва обидчику к ответу, обиженный медленно побрел вперед, старясь оставить позади все плохие воспоминания, уже успевшие скопиться за короткое утро.
Филип наскоро отряхнулся – повезло, что грязь была сухая, так что почти вся сошла. Однако при этом на рубашке, еще пару минут назад бывшей белоснежной и идеально выглаженной, обнаружились множественные мелкие дырки. Соль прямо на глазах прожигала хлопковую ткань насквозь. Ком подступил к горлу человека, только что утратившего ценнейший предмет гардероба.
Филип этого никому не говорил, но эту рубашку он ненавидел. Он терпеть не мог того, что на работе его заставляют носить этот элемент униформы. Худой и высокий, в белой рубашке, он напоминал отполированного глиста. К тому же все в офисе ходили в белых рубашках и эта уравниловка, когда человек превращается из индивида в типовой шаблон, просто выводила его из себя. Да и трудовую повинность свою Филип, в глубине душе, тоже ненавидел, и рубашка была не чем иным как символом той проклятой работы.
– Но ведь работать надо. Нужно на что-то жить, – ответил Филип сам себе, когда эти мысли о рубашке вновь пронеслись в его голове. К тому же на рубашку были потрачены денежные средства, не говоря про труд и время на ее чистку и глажку – так что сентиментальное чувство жалости к утрате все же возымело место.
Возвращаться нет времени, придется в этот раз немного отойти от формуляра. Филип застегнул покрепче кофту и решил, что сегодня будет весь день ходить так. Жарко стало почти сразу, белый воротничок, выглядывающий из-под кофты, потел, но долг велит терпеть. В офис надо прийти вовремя в любом случае. «Как же много на сегодня дел», – качал головой путник.
И тут на тротуаре обнаружился широкий поток людской массы. Очевидно, никто не шел за трактором – Филип теперь знал почему – люди вытекали на улицу из дворов и подворотен, откуда только можно. Кажется, кто-то даже вылезал из окон ближайших домов. И все они двигались вперед в одном направлении, в едином порыве. Филип влился. Однако скоро обнаружил, что в определенный момент поток расступается, словно река, огибающая скалу с двух сторон. На пути стоял попрошайка со стаканом в вытянутой руке. Казалось, что толпа боится подступить к нему ближе, чем на три метра, и проситель шел вперед, окруженный значительным пустым пространством. Попрошайка выглядел странно, в его лице было что-то от носорога – он имел выдающийся крупный нос с выраженной острой горбинкой. Филип редко отказывал просителям и автоматически нащупал в кармане пару мелких монет, однако, повинуясь стадному чувству, он обогнул попрошайку стороной и прошел мимо. Мысль, мол, «зря ничего не дал» стала резко грызть его сознание. А вдруг тому человеку действительна нужна хоть какая-то помощь? Очень уж жалостливо и обреченно выглядел проситель. Пытаясь выиграть минуту для размышления, Филип даже отошел в сторону постоять. «Нет, надо вернуться», – решил он и на этот раз приготовил даже денежную купюру вместо мелкой разменной монеты. Однако, обернувшись, меценат не обнаружил ни просителя, ни толпы, ни даже проклятого трактора, который мгновение назад еще грозно гудел за спиной. Тротуар был совершенно пуст.
Хотя, нет, не совершенно пуст. Приглядевшись, Филип все же заметил кого-то во дворе, стоявшим в стороне у деревьев. Да это ведь та самая старушка, уже встреченная ранее! Она вновь сверлила его взглядом, но в этот раз была не одна. Вторая бабуля была еще ниже ростом и имела куда более суровое выражение лица. Первая что-то громко вещала второй. Что-то вроде: «смотри-ка какой, я ведь говорила тебе». Объект внимания представителей мудрого возраста вновь решил поспешно ретироваться.
Неинтересный и машинальный путь на работу сегодня оказывался переполнен событиями. Филип даже стал думать, что может никогда не добраться до места, если прямо сейчас каким-нибудь образом не покинет вредную улицу Тармышкина. Ничего, еще один перекресток и можно свернуть в сторону знакомых территорий.
Конец ознакомительного фрагмента.