Утесов. С песней по жизни. Глава 2. «Вот вам одесский истинный крест!» (А. Н. Хорт, 2013)

В марте 1920 года журнал «Вестник театра», № 58, опубликовал статью наркома просвещения А. В. Луначарского «Будем смеяться», ставшую руководством к действию. Её пафос заключался в том, что театральным деятелям следует бережнее относиться к тем проблескам смеха, которые ещё, к счастью, проявляются в нашей много пережившей стране. Направлять смеховую стихию, её силу в должное русло.

«Когда вы победили врага гнусного, но могучего, не думайте, что это окончательно, особенно если дело идет о целом классе, о целой культуре. Тысячами ядовитых нитей опутывает он вас со всех сторон, а некоторые из этих щупальцев запустил в самый мозг ваш, в самое ваше сердце, и, как иные гидры, он может возродиться. Такие нити нужно вырвать, их нужно истребить. Механически этого сделать нельзя, нельзя сделать этого насилием, нельзя сделать этого операцией, пришлось бы искромсать всё тело живого существа и всё – таки ничего не добиться. Но это можно сделать химически. Есть такое вещество, такая дезинфекция, которая заставляет улетучиться всю эту погань, – это смех, великий санитар. Сделать что-нибудь смешным – это значит нанести рану в самый жизненный нерв. Смех дерзок, смех кощунственен, смех убивает ядом отравленных стрел.

И в наше время, когда мы повергли гигантского врага только в России, когда мы поистине опутаны ещё отравляющими весь воздух наш нитями былой культуры, когда рядом со всех сторон этот же враг ещё торжествует и ждет момента, чтобы нанести новый удар, – в такое время мы, не выпуская меча из одной руки, в другую можем взять уже тонкое оружие – смех».

Простите за длинную цитату. Но в данном случае сформулировать лучше наркома трудно. Он же после теоретических предпосылок переходит к практическим советам: нужны сатирики, авторы социальных комедий, способные перетряхнуть «рухлядь прошлого»; необходимо создавать театры сатиры; искать художников, способных создать соответствующие костюмы и декорации; привлекать композиторов, умеющих сочинять легко запоминающуюся музыку для куплетов…

«Неужели этого не будет? Неужели на ярмарках, на площадях городов, на наших митингах не будет появляться, как любимая фигура, фигура какого – то русского Петрушки, какого – то народного глашатая, который смог бы использовать все неистощимые сокровища русских прибауток, русского и украинского языков с их поистине богатырской силищей в области юмора? Неужели не зазвучит такая ладная, танцевальная, такая разымчивая русская юмористическая песня, и неужели, все это не пронзится терпким смехом всеразрушающей революции? Слова А. В. Луначарского пали на благодатную почву: в разных городах страны стали появляться театры революционной сатиры – теревсаты.

Первый из них возник в Витебске. В апреле 1919 года его организовал поэт Михаил Пустынин. Сначала представления нового театра назывались "Вечера Тарара-бумбия", а с февраля следующего года, ещё до статьи А. В. Луначарского, уже стал теревсатом. По примеру витебцев были созданы аналогичные театры миниатюр в других городах. У всех в программе одноактные агитпьесы, куплеты, частушки, эстрадные номера – всё с острой политической направленностью.

В апреле 1920 года витебский театр гастролировал в Москве и столь успешно, что его перевели в столицу. Предоставили помещение на углу Большой Никитской улицы и Малого Кисловского переулка. Раньше там находилась оперетта Е. Д. Потопчиной. В наследство от оперетты новый театр получил декорации, костюмы, нотную библиотеку. В Теревсат перешли также оркестр, хор, некоторые солисты. Да ещё прибавились непристроенные артисты эстрады. Короче, труппа насчитывала около четырёхсот человек.

Именно в этот театр поступил Утёсов, приехав в Москву в январе 1921 года. Это была его вторая попытка завоевать столицу. Она оказалась намного успешней первой – Леонид Осипович стал работать в театре, которым руководил Давыд Григорьевич Гутман (1884–1946). Он был выдающимся эстрадным режиссёром. В предвоенные годы Гутман, можно сказать, был режиссёром номер один. Он является создателем Ленинградского театра сатиры (ныне Санкт-Петербургский академический театр комедии им. Н. П. Акимова) и Московского театра сатиры. В 1938–1939 годах – главный режиссёр Московского театра эстрады и миниатюр, позднее – художественный руководитель Мосэстрады. Когда-то он подсказал молодому А. Вертинскому сценическую маску Пьеро и помог ему точно выработать свой стиль. Про себя Гутман говорил: «Я не Давид, а Давыд. Через «еры». У меня твёрдое положение в театре, твёрдый характер и твёрдое имя!» В предреволюционные годы Гутману поручили постановку «Горя от ума». Он сразу назначил на роль Чацкого совсем неопытного артиста из массовки. Антрепренёр удивился: – Как же так?! Ни рожи ни кожи. У него ужасный голос. Не может произнести ни одной стихотворной строчки… – Это-то и хорошо, – сказал Гутман. – Иначе как я докажу, почему Софья полюбила Молчалина, а не Чацкого?.. Однажды в театр к Гутману зашёл автор, который долго не мог получить свой гонорар. И на этот раз Давыд Григорьевич сказал, что заплатить не может, поскольку их банковский счёт арестован. Огорчённый автор вздохнул: – К вам как ни придёшь, всегда ваш счёт арестован. – А он вечный узник, – ответил Гутман… Вот с таким человеком – энергичным, остроумным, эрудированным – счастливая судьба свела Леонида Осиповича с первых шагов в Москве. Гутман и Утёсов быстро сдружились. Видя страстное желание одессита играть на сцене, Давыд Григорьевич поручал ему много ролей. А в спектакле по антирелигиозной пьесе М. Криницкого "Урайских врат" Леонид Осипович вообще переиграл все роли – апостолов, ангелов, пророков и чёрта. Не достался ему только бог Саваоф, которого играл артист Николай Плинер. Это была его единственная роль, он не собирался никому уступать её.

Тогда Утёсов и Гутман написали ему якобы от имени верующих угрожающее письмо: "Если ты, бандит, будешь ещё играть господа бога, то через три дня будешь избит, а через неделю убит".

Перепуганный Плинер пришел с этим письмом в кабинет Гутмана и сказал, что отказывается играть Саваофа. "Случайно" находившийся там Леонид Осипович принялся стыдить его:

– Ты трус! Ты не понимаешь задач подлинно сатирического актера. Стыдно бояться каких-то жалких негодяев.

– Если ты такой храбрый, – огрызнулся Плинер, – то играй сам.

Утёсову только это и надо было услышать.

P.S. Довольно длительное время группа артистов гастролировала в Крыму. Однажды Плинера спросили:

– Николай Матвеевич, почему вы такой бледный? Мы уже столько времени здесь, вы же ни капельки не загорели.

– Мне нельзя сидеть на солнце, – вздохнул тот.

– А что у вас – сердце, давление?

– У меня карты. Карты на солнце просвечивают, играть невозможно.

P.P.S. На эстраде Н. М. Плинер начал выступать ещё до революции, в Харбине, когда город входил в состав Российской империи, и у него имелась такая афиша: "Танц-комик, куплетист и еврейский джентльмен Николай Матвеевич Плинер".

В городе было много прожигателей жизни, поэтому дела местного шантана, где особенно блистал Плинер, шли превосходно. А вот драматический театр буквально хирел на глазах, приличных сборов не было… Чтобы спасти положение, его антрепренер пошёл на рискованный эксперимент. Он хотел поставить спектакль из жизни босяков по пьесе М.Горького "На дне" и уговорил популярного среди харбинцев Плинера сыграть там Луку. Артист согласился с условием, что за ним будет оставлено его привычное амплуа. Поэтому на афише спектакля было особо подчёркнуто, что роль странника Луки исполнит танц-комик-куплетист и джентльмен Николай Плинер.

Однажды нескольких актеров Теревсата, в том числе и Утёсова, пригласили в Кремль на читку и обсуждение новой пьесы. Как раз Леонид должен был прочитать её собравшимся вслух.

На столе было обычное по тем временам скромное угощение – селёдка, чёрный хлеб, вместо сахара – леденцы. В конце читки один из принимавших сказал:

– Вот мы все слушаем, а товарищ Утёсов читает, работает. Поэтому ему полагается особый паёк.

С этими словами он достал бутылку вина. Только собрался налить артисту, как в комнату ворвался мальчик, сынишка одного из кремлевских обитателей, и крикнул:

– Ильич идёт!

Сообщил и снова юркнул в коридор.

Бутылку мигом спрятали – мало ли что Ленин подумает, и все затихли в ожидании. Тут снова появился мальчик и спокойным тоном известил:

– Прошёл мимо.

В оперетте Лео Фалля "Разведённая жена" Утёсов играл председателя суда, а Г. М. Ярон – прокурора. Они сидели рядом за судейским столом, на котором находились всякие канцелярские мелочи – книги, бумаги, чернильница… Произнося свои реплики, Ярон размахивал левой рукой, сбрасывая со стола предметы и якобы невзначай задевая председателя суда по лицу. Он делал это так уморительно, что в зале стоял несмолкающий хохот. Однако для Утёсова такое поведение партнера было не очень приятно. На одном из спектаклей только открылся занавес, как Леонид Осипович мёртвой хваткой вцепился в руку Ярона и не выпускал её весь акт. Лишённый возможности жестикулировать, "прокурор" был в отчаянии – он не мог ничего сбросить со стола…

В тот вечер Ярон впервые выступил без всякого успеха.

P.S. Выдающегося актера и режиссера Григория Марковича Ярона с полным правом можно назвать рыцарем оперетты. Он очень много сделал для развития этого жанра. Прославившийся исполнением буфонно-эксцентрических ролей он играл и в театрах миниатюр, и часто выступал на эстраде. В 1920 году он подружился с В. В. Маяковским, который прозвал его "Яронищем". Как-то они вместе даже конферировали концерт в Доме печати. Ярон – низенький и худенький. Маяковский выносил его на сцену на одной руке.

– Не тяжело? – участливо спрашивал Ярон поэта.

В ответ тот басил:

– Ничего страшного. В следующий раз ты меня будешь выносить.

Нередко Ярон грешил тем, что вставлял в текст пьесы всякую отсебятину. Например, играя в "Сильве" комического старика, он на сцене вдруг сказал:

– В свадебное путешествие мы отправились на роскошном автомобиле…

Спровоцированный неожиданными словами партнер перебил его:

– Когда вы женились, никаких автомобилей не было.

– Да, автомобилей не было, – согласился Ярон и добавил: – Но лошади уже попадались.

Однажды В. В. Маяковский пригласил Утёсова к себе домой – на обед. Гости собрались в комнате поэта в Лубянском проезде. Стол был необыкновенно хорош, и хозяин намекал на то, что всех ожидает сюрприз – такое кушанье, какого они ещё никогда не ели. Когда наконец Владимир Владимирович принёс блюдо с аппетитным жареным поросёнком, гости едва поверили своим глазам – такая редкость это была тогда.

После обеда гости наперебой принялись благодарить Маяковского за угощение, особенно за поросёнка. Владимир Владимирович объяснил, что это был не просто поросенок, а "поросёнок-самоубийца". Его выкармливали на коммунальной кухне. Он там благополучно жил, но однажды движимый любопытством взобрался на подоконник раскрытого окна пятого этажа и оттуда, увы, свалился.

– Пошли и забрали его, – сказал Маяковский. – Но это был уже не поросёнок, а свинина.

Гибель животного и послужила поводом для обильного обеда.

В молодости Гутман и Утёсов разыгрывали вдвоем забавные сценки в лицах. Они называли это "игрой в образы". Через несколько лет Леониду Осиповичу захотелось проверить – верен ли его старый друг забавной привычке. Давыду Григорьевичу было уже за пятьдесят.

Они шли после сильного дождя по вечернему Баку. Неожиданно, резко повернувшись, Утесов спросил Гутмана:

– Вы император Александр Второй?

– Конечно, – не моргнув глазом ответил тот.

– Тогда я вас сейчас убью.

– Чем?

– Бомбой! – крикнул Утёсов и бросил ему под ноги свёрток с концертной рубахой.

Тогда Давыд Григорьевич в своем нарядном костюме плюхнулся прямо в лужу и завопил:

– Православные! Царя убивают!

P.S. Когда Гутман находился в зените славы, он повстречался на улице с Мейерхольдом, и тот предложил ему поставить спектакль в его театре.

– Только при одном условии, – сказал Давыд Григорьевич. – Если вы разрешите повесить занавес.

– Зачем? – удивился Всеволод Эмильевич.

– Потому что после моей последней премьеры Вася Регинин написал в рецензии: "Спектакль прошёл с большим успехом, занавес давали шестнадцать раз"… Вы в своём театре отменили занавес. Так что теперь напишет Вася? "Занавес не давали шестнадцать раз"?

*** В репертуаре Леонида Осиповича ещё до революции имелся такой «многосерийный» номер – куплеты продавца газет. Размахивая пачкой газет и пританцовывая, он появлялся на сцене и напевал:

Газетчик я! Далее, исполняя актуальные куплеты, он делал иронический обзор одесской прессы. Придумал этот номер и регулярно писал для него тексты известный в то время одесский сатирик Яков Ядов. В 1921 году, выступая в московском театре «Эрмитаж» Леонид Осипович решил реанимировать этот обычно хорошо принимаемый зрителями номер. Но сделал его более публицистическим. Как и прежде, он выходил на сцену в каскетке газетчика, с сумкой, в куртке, на которой была нарисована – тонкий намёк – утка. Словно читая свежую прессу, артист в куплетной форме пересказывал, то есть высмеивал, разные небылицы о Стране Советов, сочиняемые буржуазной печатью. Практически каждый вечер он исполнял новые куплеты на актуальную тематику. Откуда бралась такая прорва? Утёсов рассказывал, что в течение дня несколько эстрадных авторов сочиняли для него куплеты, тематика которых была навеяна материалами утренних газет. Учить их наизусть было некогда. Поэтому перед началом концерта Леонид Осипович вклеивал бумажки с текстами в газету, с которой и выбегал на сцену. (Про подобную оперативность в те времена говорили: «Утром в газете – вечером в куплете». В наши дни половина этой фразы заменена; «Утром в газете – вечером в Следственном комитете»). Наиболее активным среди пишущих для него в тот период был Николай Эрдман, который вскоре прославится своей пьесой «Мандат», поставленной в театре Мейерхольда. Его творческий союз с Утёсовым будет продолжаться много лет. Николай Робертович один или в соавторстве напишет длят утёсовского оркестра несколько великолепных программ, в том числе «Музыкальный магазин» и, как следствие сценарий фильма «Весёлые ребята», навеки прославивший певца.

В 1922 году Утёсов познакомился и подружился с М. М. Зощенко, он стал первым исполнять его рассказы со сцены. По сути дела, Михаил Михайлович является идеальным эстрадным автором. У его произведений имеются все компоненты, делающие их привлекательными для публичного исполнения: лаконичность, образный язык, иносказательность, не говоря уже об остроумии. Автор тоже ощущал их самодостаточность. Как-то один эстрадный артист спросил Зощенко:

– Как мне нужно читать ваши рассказы, чтобы иметь успех у зрителей?

– Вслух, – ответил писатель.

Летом 1922 года Теревсат был преобразован в Театр Революции, художественным руководителем назначен В. Мейерхольд. Но Утёсов без дела не сидел – ежевечерне выступал в трёх театрах. В Театре оперетты, куда его пригласили, поскольку он замечательно пел и танцевал, на очень важное в любой музыкальной комедии амплуа простака. В антракте оперетты он успевал смотаться в сад Эрмитаж и выступить в руководимым А. Г. Алексеевым театре «Кривой Джимми» со своими одесскими рассказами – короткими зарисовками, состоявших из диалогов между персонажами. А после окончания оперетты он спокойно переходил на открытую сцену эстрадного театра, завершая программу куплетами.

Конец ознакомительного фрагмента.