Мажор.
Пим Пимыч Поповихленский был доволен своей жизнью. Состоятельные родители переехали в новую квартиру на Котельнической, оставив Пима в роскошной трёхкомнатной квартире на Молодёжной. Когда Пим заканчивал институт, родители оплатили его дальнейшее обучение в аспирантуре, что вызвало у Пима короткий приступ злого, ехидного смеха – более талантливые, но бедные одногруппники остались не у дел, а Пим ежедневно любовался изображением своей немного одутловатой физиономии, заходя на сайт ВУЗа, в раздел «молодые учёные России». Учёный! Это вам не хрен собачий, а собачачий! Мама Пима (роскошная, полнотелая брюнетка с пленительной походкой) предусмотрительно расторгла брак с родным Пиминым папочкой (пожилым, пронафталиненным учёным России, чьи пожелтевшие усы импотентно обвисли, не выдержав напряжённых, многолетних научных изысканий), и вышла замуж повторно, за более молодого, обладающего упругими усами претендента. Сходство между родным отцом и отчимом было настолько явным, что Пима про себя подозревал мать в том, что она просто хотела проапгрейдить устаревшую версию папочки. Отчим был крупным вор…то есть бизнесменом, и устроил Пима на работу в один из принадлежащих ему отелей. Должность была чисто номинальной, Пима должен был появляться на работе два – три раза в неделю, проводить пару часов в специально отведённом ему кабинете, после чего он был абсолютно свободен. Каждый месяц, на специально открытый отчимом счёт, поступала такая кругленькая сумма в условных единицах, что Пима визгливо хохотал от удовольствия, и радостно потирал повлажневшие ладошки. Пим считал, что его тяжёлый труд адекватно оценивается работодателем, и в свободное от работы время, старался побольше отдыхать. У него было два увлечения: генеалогия (на стене его комнаты висело разветвлённое генеалогическое древо, род Поповихленских был одним из самых древних в России, и при определённой натяжке мог посоперничать с Романовыми), и порнография. Пима постоянно находился в поиске новых фильмов, он переписывался в чатах с другими любителями порно со всего света, и наладил взаимный обмен новинками. Нет, он не был банальным дрочилой, он считал себя творцом, создателем! Его мечтой было режиссировать и снять свой фильм, в котором он собирался сыграть главную роль. Он часто сбрасывал дорогой, в цветах имперского флага, халат, и оставался перед зеркалом абсолютно голый. Кривые тощие ноги, покрытые редким пухом, казались ему толстыми, перевитыми венами тумбами (как у тяжелоатлетов), он втягивал жирный, в дряблых складках живот, напрягал впалую грудь, и радостно хохотал – он просто античный бог! Тщательно разгладив редкие усики (усы нужны для того, чтобы походить на порно актёра по прозвищу Мышонок, забавного толстяка с большим членом), он принимался за измерения своего рабочего инструмента. Пим разработал специальную гимнастику, направленную на увеличение размеров своего «гунявого», как он его ласково называл. Выпивая вместе с другими аспирантами, он часто рассказывал о том, как он «вывалил своего гунявого», или же постучал «гунявым по столу», что было абсолютной ложью, поскольку, достигнув двадцатисемилетнего возраста, Пим оставался девственником. Его пугала сама мысль о том, что ему придётся копошиться в постели с толстыми, жопастыми и сисястыми девками. Ему! Такому чистюле! Он мылся не меньше девяти – десяти раз в день, а эти ленивые твари, наверное, и трёх раз в день не моются! Любые поползновения однокурсниц он строго пресекал взмахом руки, и заранее заготовленной фразой: врачи запретили мне возбуждаться! Никакого секса до свадьбы! Да и после свадьбы стоит подумать! Ошарашенные подобным заявлением, девки (как правило) отставали. А на тех, на кого магическая фраза не действовала, он кричал визгливым голосом, – пошла вон! Похотливая тварь! Большую часть свободного времени Пим посвящал гимнастике. Он подвешивал к члену грузики и гантели, и совершал ими круговые движения, пятьдесят раз в день он напрягал мышцы ответственные за мочеиспускание (для того, чтобы они были эластичными, и он мог выстреливать спермой на несколько метров – это очень красиво смотрится на экране). Проделав комплекс упражнений, он хватался за линейку, в надежде обнаружить пусть небольшой, но уверенный рост. К его глубокому сожалению, «гунявый» расти не хотел, и в напряжённом состоянии составлял девять с половиной сантиметров, чего было явно недостаточно для того, чтобы затмить этого жалкого неумеху Рокко Сиффреди! Пим разочарованно рычал, бежал в ванную, и натирал своего любимца специальными кремами, обладающими эффектом лифтинга. В минуты отчаяния, он подумывал о том, чтобы попросить у отчима денег на операцию по увеличению, но…Пима очень боялся крови, и сама мысль о том, что грубые руки хирурга прикоснутся к самому святому, такому нежному…оооо, нет! В ожидании чуда, он просматривал тысячи порнофильмов, выписывая удачные (на его взгляд моменты), и потихонечку писал свой сценарий. Помимо проблем с орудием труда, жизнь Пима омрачалась присутствием в ней бабки, и родного брата. Бабка (судя по невнятным намёкам матери, в молодости имела какое – то отношение к деятельности ЧК) не утратила комсомольского задора, и часто навещала внука. Визиты эти были всегда неожиданны, и экстравагантны. В один из солнечных, ясных дней, Пима вышел из ванной (четвёртая процедура за день), и увидел бабку, деловито сгребающую в принесённый ею тазик, его книги. Он всплеснул руками, и быстро подбежал к ней, громко причитая на ходу, – бабуля! Что ты делаешь?
– Забираю своё.
– Ка…какое «своё»? Это мои книги!
– Нет, мои!
Пима выхватил из тазика одну из сваленных бабкой книг, порывисто открыл первую страницу, и сунул старухе под нос, – смотри! Видишь?
На форзаце стояло Пимино факсимиле – причудливо переплетённые между собой три буквы «п». «Пим Пимыч Поповихленский».
– Поняла? Это мои книги!
Бабка продолжала сгребать в таз всё, что попалось ей под руку.
– Бабуля! Там моё факсимиле!
– А книги – мои!
Обескураженный железной логикой бабки, Пим отступил. Подумав некоторое время, он схватился за телефон, и судорожно набрал номер матери. Её сильный, уверенный голос всегда действовал на него успокаивающе. Она взяла трубку на девятом гудке (она никогда, и никуда не торопилась).
– Аллу?
– Ма, это я! Я так больше не могу, старая маразматичка меня достала, она…
– Пимуля, мальчик мой, ты взволнован! Поделай дыхательную гимнастику, десять минут, затем выпей витамины (те, которые я тебе в последний раз привезла), полежи минут пятнадцать, а затем перезвони. Мы всё устроим.
Спокойствие матери передалось Пиме, он проделал все предписанные матерью действия, чувствуя, как бесстрастие и невозмутимость наполняют его, и делают сильным и уверенным в себе. Он настолько преисполнился чувством собственной силы, что даже не стал перезванивать матери. Порывшись в шкафу, он нашёл ароматизированные палочки, привезённые матерью из Азии, красиво расставив их по комнате, Пима поджёг их, и сел медитировать. Он воображал себя властелином мира, могучим, властным, бесстрастным. Вот, он отдаёт приказ казнить десять…нет, сто тысяч человек! Ни один мускул не дрогнул на его волевом, аскетическом лице! Он велик! Тупые людишки, с их убогими страстями не могут себе вообразить, что это такое – быть владыкой всего мира! Какая это чудовищная ответственность! Какая сила требуется для этого! Переполненный ощущением собственного могущества, он величественно сел на кровать, включил масляный радиатор, и убаюканный его гудением, быстро заснул. Но…что это за посторонний звук? Кто осмеливается тревожить покой Властелина Вселенной? Показалось? Нет! Кто – то громко и беспардонно стучит в тяжёлую бронированную дверь. Пима решил не открывать, закрыл глаза и…
– Открой гад! А то дверь вышибу! Привяжу трос к дверной ручке, и дам по газам! Открывай, сука тупая!
Пима передёрнуло от отвращения – это голос инфант террибля, бля сука такая…это голос брата Фрескобальда. Накинув халат, Пим подошёл к двери, и рывком распахнул её. Фрескобальд радостно загоготал, – Пимка! Всё дрочишь тут в одиночестве! Дай я тебя обниму!
Не дожидаясь реакции Пима, брат сграбастал его, и, засунув лицом себе под мышку, стал свирепо мять своими чёрными от машинного масла ручищами. Пим вскрикнул от боли, Фрескобальд захохотал, – ты всё такой же задрот! Как твой хуёк? Вырос? На сколько миллиметров? Скоро уже без пинцета сможешь обходиться! Ха – ха– ха! Фрескобальд бесцеремонно оттолкнул брата, и шагнул внутрь квартиры. Только в этот момент Пим заметил, что брат не один. На лестничной клетке стояла маленькая, чудовищно грязная женщина. Она смотрела на Пима из – под спутанных, слипшихся волос, и напомнила ему собаку породы шнауцер – такой же злобный взгляд сквозь грязные патлы (собак, кошек, и другую шерстистую живность Пима искренне ненавидел, животные отвечали ему взаимностью).
– Это кто?
Фрескобальд удивлённо выглянул в коридор, – а! Это моя сегодняшняя жаба! Слышь, как тебя там, заходи, не стесняйся!
Пима испуганно зашептал, – ты…ты, что…собираешься здесь ночевать? С ней?
– Да мы тебе не помешаем.
– Это мне решать, а не тебе! Ты мне уже мешаешь,…который сейчас час?
– Три…или четыре…
– Три часа утра? Ты с ума сошёл!
– Да брось! Мне скоро на смену, я всхрапну часочек, а затем уйду. Если хочешь, суку оставлю тебе. Ты знаешь, что женщину надо иметь два раза в день? С вечера – чтобы хорошо спалось, и с утра – чтобы хорошо ссалось! Бха – га – га– ха!
Пим посмотрел на подругу брата, и его передёрнуло от отвращения – она быстро разделась, и без одежды оказалась ещё грязнее, чем в ней. Закрыв руками маленькие обвислые груди, она испуганно озиралась по сторонам, и чесала пальцами левой ноги икроножную мышцу правой. Пим увидел длинные чёрные ногти на её ногах, и быстро побежал в ванную, где его бурно вырвало. Подставив голову под холодную струю воды, он просидел так минут двадцать. Затем (в надежде, что брат ушёл, а может, его вообще не было, это был мираж?) он тихонечко дошёл до кухни – никого! Отлично! Стараясь ступать как можно тише, он прошёл в гостиную – пусто! Ну, осталось проверить спальню, и можно…Открытая дверь представила его взору чудовищную картину. Фрескобальд сидел (в ботинках!) на его белоснежном, с анаграммой из трёх переплетённых «п» пододеяльнике, и что – то жрал, громко чавкая, и запивая еду ликёром из горла. Увидев Пиму, он победно отсалютовал ему полупустой бутылкой – здорово! Ну и гавно ты пьёшь, параша какая – то сладкая, для девок подходит, но не для мужиков…
Фрескобальд ткнул локтем в бедро, лежащую на Пиминой постели «жабу», – ликёр будешь? «Жаба» что – то жалобно простонала, и повернулась на спину, бесстыдно раскинув ноги, и выставив на всеобщее обозрение то, что Пима ласково называл «райским садом наслаждений» (фразу он услышал в каком – то фильме, она ему очень понравилась, и он собирался использовать её в своём фильме). Увиденное настолько шокировало Пиму, что его вырвало вновь, прямо на прекрасный, хорасанский ковёр. Он опять убежал в ванную, и сидел там до тех пор, пока не услышал грохот захлопнувшейся двери – судя по всему, брат ушёл. Пройдя на цыпочках в спальню, Пима увидел грязный до омерзения пододеяльник (складывалось ощущение, что брат вытер об него грязные руки, ноги, а затем тщательно, не пропуская ни одного миллиметра её маленького грязного тела, протёр свою подругу), засохшие комки рвоты на ковре, штору в коричневых пятнах – он что, об неё задницу вытирал что – ли? Эта мысль показалась ему настолько чудовищной, и омерзительной, что у него просто подкосились ноги. Просидев так какое – то время, он порывисто встал, стащил с постели всё белье, оторвал штору, затем подозрительно понюхал саму постель – пахнет! Вот же мать твою! Пима выбежал в коридор, дрожащими руками набрал номер клининговой службы, и сбивчиво дал инструкции о полной чистке квартиры. До тех пор, пока квартиру не почистят, придётся побыть у бабки, благо, она живёт недалеко. Добежав до бабулиного дома, он стал настойчиво стучать в дверь. Бабка открыла дверь, и быстро пошла по коридору, что – то бормоча под нос.
Конец ознакомительного фрагмента.