2. Голос в ночи
Восемнадцать лет прожил альд Аленор под спокойным небом, днем украшенным солнцем, а ночью – розовой прелестницей Диолой. Мир был велик, разнообразен и очень интересен. Домашние учителя рассказывали когда-то мальчугану о множестве любопытнейших вещей и явлений. Потом учителей сменили книги. Их было достаточно в древнем замке отца и в таком же древнем замке отчима, альда Карраганта, и Аленор до сих пор еще не успел прочитать даже сотую их часть. Да и столько всяких развлечений и соблазнов сулил и приносил каждый новый день! Разве можно уподобляться кузине, альдетте Элинии, дочери рано ушедшей сестры матери? Разве можно весь день напролет сидеть в своей комнате у окна и читать, читать, читать?…
Рассказы учителей и книги – это хорошо, но многое юный альд уже успел увидеть и своими глазами. Плох тот альд, который не стремится к странствиям, не желает выпить воды из далеких рек, почувствовать запах чужих лесов, побродить по улицам знакомых доселе только по картам городов и селений. Мир был огромен – целой жизни не хватит на то, чтобы заглянуть во все его уголки, чтобы пройти его из конца в конец и от края до края… Живущие уходили в Загробье, не успев постичь и увидеть очень и очень многое. Нo они имели возможность вернуться – пусть даже через тысячу лет – или сюда, или на какие-то иные просторы…
Это Аленору было известно с самого детства. Всемогущий Творец устроил так, что души вновь и вновь воплощались в телах живущих. Ничто не должно покинуть пределов бытия – да и разве у бытия могут быть пределы?
Да, бытие не имело пределов, но был, был незримый и неосязаемый Центр Бытия – воздвигнутый на веки вечные Чертог Искупителя…
Души ушедших воплощались в новых телах, и их новые судьбы были предопределены предшествующей жизнью. Закон Кармы, установленный Творцом, являлся всеобщим, он не знал ограничений и исключений, и нельзя было от него скрыться даже на самой дальней звезде.
В раннем детстве Аленор воспринял знание об этом Законе как должное, так же, как воспринимали его все живущие от Сотворения Мира. Но когда он узнал, кем считаются глонны – ловкие, трудолюбивые, безропотные существа, похожие на живущих, – его захлестнула волна жалости к этим бессловесным беднягам, искупающим в новых телах домашних животных свои прежние грехи. Как говорили учителя, одному из великих мудрецов было когда-то откровение о глоннах. Оказывается, эти незаменимые помощники живущих в прежней своей жизни наделали немало бед. Они были полчищем захватчиков, и с оружием в руках шагали по чужим землям, сжигая дома и топча посевы. Теперь же они стали слугами, делающими все каждодневные бытовые дела. Будучи ребенком, Аленор жалел их – ведь они такие хорошие, внимательные, послушные! – и утешался только тем, что в следующем существовании они избавятся от бремени сотворенных злодеяний и обретут лучшую судьбу.
А еще он как-то раз с ужасом представил себе, что и он, альд Аленор, тоже мог быть одним из тех, кто воплотился потом в глоннов. Мог врываться в чужие дома, крушить все вокруг и издевательски хохотать, и – страшно подумать! – одним ударом обрывать чьи-то жизни… «Но ты ведь живущий, ты альд, а не глонн, – успокаивал он себя. – Значит, ты не был таким!»
А если когда-то он все же и грешил, то уже искупил грехи в предыдущих существованиях. Иначе не бывать бы ему сейчас альдом Аленором, сыном альда Ламерада!
Он подрастал, узнавал все больше и больше, раз за разом убеждаясь в справедливом устройстве мира, и готов был при необходимости приложить все силы для сохранения этой справедливости. Жизнь текла беспечально, и каждый день приносил что-то новое, каждый день был не похож на прошедший, и прозрачные безбрежные просторы бытия не таили никаких теней…
Внезапная смерть отца черной краской залила все вокруг.
Нелепо… Ужасно… Все родственники съехались на летний праздник Воспевания, долгим и веселым было застолье… А потом альд Ламерад прилег отдохнуть под навесом в тенистом дворике у внешней стены замка – и не проснулся… Укус змеи – так определил лекарь. Через дворик бежал ручей, исчезая в трубе под стеной, – именно по ручью и приплыла та змея, потому что больше ей просто неоткуда было появиться в закрытом со всех сторон небольшом саду. Сделав свое черное дело, тварь скользнула обратно в ручей – и исчезла. И никто так и не видел ее…
После этой внезапной трагедии глонны наглухо забили обе трубы, и ручью пришлось искать себе другой путь – вдоль внешней стены, в обход замка… но разве это что-то меняло? Не вернуть уже альда Ламерада, не вернуть отца, так любившего возиться с подрастающим сыном…
Путь по болоту – в темноте, и только Всемогущему дано увидеть, что там, впереди… Видно, так было предписано альду Ламераду, так отозвалось совершенное им когда-то в иные времена и под иными небесами…
«Только Всемогущему дано видеть грядущее? – вновь спросил себя согнувшийся в седле Аленор, чувствуя, как неприятный холодок окатывает сердце. – А как же гадалки? А как же Юо?…»
Темно было у него на душе, и тени стелились вокруг. Тени сливались в сплошную ночь, и Диола не могла разогнать темноту, потому что ночное светило не в силах рассеять тени в душе живущего.
Вот и еще одна тень выползла откуда-то, подобно той смертоносной змее. Имя тени – Дат, сын Океана…
Лес расступился, и дорога выплеснулась на поля, раскинувшиеся под звездным небом. Вдалеке виднелись огни – казалось, несколько самых крупных звезд сорвались со своих высот и повисли над землей. Возможно, любопытство влекло их сюда, в мир живущих.
«Спустись ко мне, небесная звезда… Согрей мне душу… Ночь мне освети… Позволь притронуться… Останься – до рассвета…»
Это были не звезды. Это светились в ночи окна древнего замка.
Глонн открыл высокие ворота, и юноша въехал во двор, вымощенный гладкими белыми каменными плитами. Слез с коня, отвязал от седла легкую дорожную суму из тонкой, но прочной материи. Глонн неподвижно стоял в стороне, в обычной позе, скрестив на груди гибкие лапы. Его короткая гладкая шерсть мягко блестела в свете Диолы. Аленор перекинул суму через плечо, потрепал привратника по голове и направился к калитке, ведущей за второе кольцо укреплений. Сзади неторопливо застучали копыта – это глонн повел коня на конюшню.
Второй глонн ожидал юношу за входными дверями, в большом зале. Зал был слабо освещен пятью-шестью настенными светильниками. Остальные не горели – зачем понапрасну заливать светом пустынное помещение? Глонн взял с круглого столика у массивной каменной колонны сложенный пополам лист бумаги. Тихо фыркнув, протянул его Аленору. Юноша развернул тонкий лист, прочитал записку и вернул глонну.
– Не терпится нашему Фалиготу! – с усмешкой сказал он. – Сейчас занесу ему табак, только помоюсь с дороги. Ванна готова?
Глонн вновь фыркнул и кивнул. Снял со стены светильник и направился к двери в дальнем конце зала, неслышно и ловко перебирая лапами по толстому узорчатому ковру. Аленор пошел следом за ним, на ходу отдирая сорочку от порезов, покрытых засохшей кровью.
В меру теплая ванна отвлекла его от неспокойных мыслей, а бокал легкого ароматного вина из цветочных лепестков привел во вполне благодушное настроение. Юноша переоделся, тщательно расчесал длинные мокрые волосы и отпустил глонна, наказав позаботиться о легком ужине. А сам со светильником в руке поднялся по лестнице в боковое крыло замка, где находились покои альда Фалигота.
Дядюшка матери до сих пор не спал. Закутавшись в длинный темно-синий халат, отороченный белым мехом, он сидел в глубоком кресле под светильником, положив вытянутые ноги в меховых шлепанцах на скамеечку, и листал увесистый фолиант. Аленор узнал книгу – это были забавные любовные истории, сочиненные лет двести тому назад веселым мерийцем Баклином Улатским.
– О-о, вот наконец-то и табачок прибыл! – радостно сказал Фалигот, сдвигая на нос огромные очки в белой костяной оправе. – Без табачка-то и читается как-то не так. Не то удовольствие. Хотя книжица – о-го-го! – он хохотнул и с хитрецой посмотрел на внучатого племянника. – Оч-чень полезное чтение, особенно на ночь. Такие сны потом снятся, что и просыпаться не хочется! Знаешь эту старую историю, как одному то ли альду, то ли долянину приснилось, что он превратился в этакую изящную искусницу-танцовщицу?
– Нет, дядюшка, не знаю, – оживленно ответил Аленор, выкладывая мешочек с табаком на столик, и с любопытством посмотрел на седовласого крепкого бодряка – участника не то трех, не то четырех десятков далеких морских экспедиций. – Что за история?
– История презабавнейшая! – Фалигот вновь хохотнул и потянулся за табаком. – Так вот, приснилось этому альду, что он танцовщица. Проснулся – чужая постель, вокруг всякая женская одежда развешена и разложена, и главное – разные юбки танцевальные. Вот он лежит и думает: то ли он альд, которому приснилось, что он танцовщица, то ли танцовщица, которой снится, что она – альд. В зеркало на себя смотрит – альд. А все вокруг – не его, женское.
– А потом пришла и танцовщица, – подхватил Аленор. – Он у танцовщицы ночевал, после большой гулянки. Я где-то уже читал.
– А вот и нет! – с довольной улыбкой возразил Фалигот, бережно и осторожно – чтобы, не дай Творец, не просыпать! – перебирая табак на ладони. – Он был дома, просто все эти вещи воплотились из его сна. Вот так! – Он отправил первую порцию в ноздрю, замер, блаженно закрыв глаза, и оглушительно чихнул. – Вот так! Что ни говори, а илонский табак – это илонский табак. Не чета всякой траве.
– Разве бывает, чтобы сны воплощались? – недоверчиво спросил юноша. – Не в книгах, разумеется, а на самом деле.
– Конечно, мой мальчик, конечно! – Фалигот втянул ноздрей новый заряд. – Ап-чхи! Думаешь, почему это мы сейчас с тобой разговариваем, а я еще вдобавок и балуюсь – спасибо тебе! – отличнейшим табачком? – седовласый альд с хитрецой посмотрел на замершего юношу. – Да потому, что приснились мы с тобой когда-то какому-нибудь глонну. Или ночной летунье.
– Ты это серьезно, дядюшка? Разве сновидения могут воплощаться?
– Кто знает, мой мальчик… – задумчиво протянул Фалигот. – Кое-кто считает, что мир – это воплотившееся сновидение Творца. А почему не мое? Вот заснул я где-то когда-то – и приснился сам себе, и все остальное приснилось. Может быть, я где-то там и сейчас продолжаю спать, – а мы с тобой вот разговариваем здесь… вместо того чтобы тоже спать.
– А почему ты думаешь, что это именно твой сон, а не мой? – с вызовом спросил Аленор, слегка задетый словами Фалигота. Иногда ему трудно было понять, где дядюшка шутит, а где говорит всерьез. – Может быть, все это и снится именно мне, а вовсе не тебе.
– Возможно, – легко согласился Фалигот. – Главное, чтобы снились только хорошие сны… – Он внезапно остро взглянул на юношу поверх очков, ссыпал остатки табака с ладони обратно в мешочек. – А тебе не кажется, что с твоими или моими снами что-то в последнее время не совсем хорошо?
– Почему? – не понял Аленор.
Фалигот вздохнул и поплотнее запахнулся в халат. Веселые огоньки в его глазах погасли.
– Неладно что-то у нас в замке, не так ли? Я говорю о своей племяннице. О твоей матери, Аленор. И о ее… муже, – последнее слово Фалигот произнес, скривившись и с явной неприязнью.
– Стоит ли об этом, дядюшка? – с досадой сказал Аленор. – Они не дети и сами в состоянии разобраться в своих отношениях. В конце концов ее ведь никто не заставлял… не тянул насильно под венец… во второй раз…
Фалигот задумчиво покивал:
– Возможно, ты и прав, мой мальчик. Возможно, все женщины одинаковы, и Даутиция поступила бы так же…
Даутиция была тетей Аленора, родной сестрой его матери и единственной племянницей альда Фалигота. Она ушла неожиданно рано, при родах. Ребенок – мальчик, так и не успевший получить имя, ушел вслед за матерью, не прожив и двух часов. Муж альдетты Даутиции, альд Тронгрин, оставив свою дочь Элинию, кузину Аленора, на попечение альдетты Мальдианы, отправился в странствия куда-то на край света – и за многие годы птицы-вестники ни разу не приносили посланий от него. Подстерегла ли его беда в дальних краях и он ушел из жизни – или же альд Тронгрин обрел счастье и не желал возвращаться? Никто не ведал о том в замке альда Карраганта, и никогда не говорила об отце тихая молчаливая Элиния.
С неспокойным сердцем оставил юноша альда Фалигота. Проходя мимо покоев кузины, он увидел свет, пробивающийся из-за неплотно прикрытой двери. Элиния, наверное, опять сидела за книгами, хотя замок уже накрыла глубокая ночь. Миновав несколько нежилых комнат, юноша повернул в пустынный полутемный переход, застеленный потертыми коврами. Дошагал до высокого узкого окна с разноцветными стеклами, еще раз повернул и оказался на овальной площадке, где в глубоких нишах стояли каменные вазы с живыми цветами. На площадку выходила единственная дверь – за ней располагались покои Аленора.
На столе у окна ждал его принесенный глонном легкий ужин: большое блюдо с фруктами, салат, кувшин с соком. Сидя в полумраке – горел только один светильник на дальней стене, – Аленор медленно жевал яблоко и задумчиво глядел в окно. Там не было видно ничего, кроме звездного неба. Мысли его вновь и вновь возвращались к событиям ушедшего дня, а в ушах звучали слова черноглазой мерийки Юо: «Это твоя девушка, альд Аленор…»
Во многих прочитанных им книгах говорилось о любви. Ради того, чтобы найти возлюбленную, пускались в путь отважные воины. Они бились с драконами, слушались советов волшебниц, выдерживали все испытания, которые устраивали им злые невидимки в заброшенных замках… Вызволяли из беды зверей-помощников, раскрывали коварные замыслы соперников и недоброжелателей, добывали волшебные камни и перстни, боролись с преграждавшими им путь черными оборотнями и духами ночи. Ради любви мастерил себе крылья и летел на Диолу отважный Ликант, преодолевая холод небес, горячим своим сердцем согревая пустоту. Не побоялся вторгнуться в дали Загробья певец Уллиной, не пожелавший смириться с уходом ненаглядной Аэллии. Страсть ваятеля Олгринда оживила бездушный камень статуи. В пламени войны отбил предводитель островитян Ард Сокрушитель похищенную у него прекрасную Иннемену…
И не только из книг знал Аленор о любви. Были у него и детские увлечения, было когда-то и неразделенное томление подростка по хрупкой большеглазой альдетте Олеллии, живущей в замке за Зелеными холмами. Были, были и другие встречи. На музыкальных вечерах, на турнирах – прелестное личико в ложе зрителей… В грандиозном театре Имма, на весеннем празднике Возрождения… Пронзающий сердце взор – и сладкая пустота в груди, и туман в голове, и горят щеки, и хочется во весь опор лететь на коне, куда глаза глядят, и доскакать до заходящего солнца… И тоже, подобно Ликанту, добраться до Диолы, пройти черными полями Загробья, сразить двадцать тысяч драконов и положить к ногам возлюбленной ожерелье из самых красивых и самых недоступных звезд.
«Зазвенела душа, как струна… Нет, не будет мне в жизни покоя… За туманной и зыбкой мечтою… за манящей и нежной рукою… устремилась, помчалась она… Дней иных наступает отрада – так назначено мудрой судьбой… И в цветенье нездешнего сада… мы уйдем неразлучно с тобой…»
Да, такие и еще десятки, сотни подобных строк сами собой рождались в его голове, когда он бродил по холмам или сидел у реки, или выходил на галерею своего замка, погружаясь в ночную темноту и слушая голоса звезд…
И все-таки, и все-таки… Сердце ныло, сердце томилось, сердцу мало было туманных мечтаний, и не хотело, не желало оно удовлетвориться тем, что есть: прелестными личиками на музыкальных турнирах и в театрах, на праздниках и у шумящих фонтанов Имма. Сердцу хотелось чего-то большего, чего-то нездешнего, чего-то обжигающего, пронзающего насквозь…
«Где мне искать ту девушку? – думал Аленор, лежа в постели и широко открытыми глазами глядя в темноту, словно стараясь увидеть там образ той, которую предрекла ему мерийская гадалка. – И есть ли она действительно на свете?»
Сон не шел к нему. Темнота была плотной, как тяжелая ткань портьер, а от ночной тишины слегка звенело в ушах.
«Где мне искать ее?…»
– Вспомни похороны и черную книгу, Аленор. В книге содержится знание…
Голос, внезапно раздавшийся в темноте, был тих, но слова прозвучали отчетливо. Было непонятно, кому он принадлежал: мужчине или женщине? И был ли вообще этот голос или слова родились в душе Аленора?
Юноша некоторое время лежал, замерев и вслушиваясь в темноту и тишину, но в комнате больше не раздавалось ни звука.
«Что это? – затаив дыхание, подумал молодой альд, чувствуя, как неистово колотится сердце. – Кто это сказал? Почудилось?»
Ему почти удалось убедить себя в том, что он просто задремал, и слова прозвучали во сне. Но уж слишком явственно он слышал их… Почему-то стараясь не шуметь, юноша откинул тонкое одеяло, встал и зажег светильник. В бледном, слегка дрожащем свете он осмотрел спальню, но никого не обнаружил. Все стояло и лежало на своих местах, и не было в комнате места, где мог бы скрываться кто-то посторонний.
Обойдя спальню и осветив все углы, заглянув под кровать и за кресло, Аленор открыл тихо скрипнувшую дверь и вошел в соседнюю комнату, где на столе по-прежнему стояла посуда с остатками его недавнего ужина. Там тоже никого не было.
«И не могло быть», – заверил себя юноша и только сейчас почувствовал, как стекают по шее под волосами теплые капли пота. Он не считал себя трусом, но мурашки бегали у него по спине, и было ему очень не по себе. Откуда могли донестись эти слова?…
Осмотрев комнату и не найдя ничего необычного, Аленор выглянул на пустынную площадку с каменными вазами. Никого не обнаружил и там, и вернулся в спальню. О том, чтобы лечь и заснуть, он теперь и не помышлял. Взбудораженное сердце не желало умерить свой пыл и продолжало вырываться из груди. Юноша поставил светильник на пол, присел на широкий подлокотник кресла и принялся раздумывать, что могли означать прозвучавшие в ночи слова, произнесенные неизвестно кем.
«Вспомни похороны и черную книгу… В книге – знание…»
Чьи похороны он должен вспомнить?
За свои восемнадцать лет Аленору довелось увидеть не так уж много прощаний с ушедшими и проводов в Загробье. Бабушка, альдетта Вирнона. Отцовская сестра, альдетта Арденсирра. Сестра матери, альдетта Даутиция. Давным-давно, на Восточном побережье, – еще какой-то дальний родственник… Утонувший в море товарищ по отроческим забавам альд Селандан… Угодивший под горный обвал другой приятель прежних лет – альд Горрингрот… И конечно – отец… Веселый и добрый отец, которому просто нельзя было не подражать, на которого хотелось походить во всех мелочах… Прощание с ушедшими в храмах, горсти земли на крышку гроба, поминальные трапезы и последняя песня, которую отлетевшая душа должна услышать в начале долгого пути по Загробью. Но как связаны все эти прощания с книгой и что это за книга?…
Черное небо за окном уже начало едва заметно светлеть, хотя до настоящего рассвета было еще далеко. Розовый полумесяц Диолы повис у самого горизонта, словно высматривая спящее солнце. Мысли юноши сбивались, растекались, кто-то говорил с ним, кутаясь в темный шуршащий плащ…
Аленор вздрогнул и открыл глаза, чуть не свалившись с подлокотника кресла.
«Черная книга… – отрешенно подумал он. – Черноглазая Юо… Черная куртка Дата, сына Океана… или сына Ночи?… Ночью все книги… черные…»
Потушив светильник, полусонный Аленор добрел до кровати, повалился на нее и уткнулся лицом в подушку. Больше он уже ни о чем не думал – он спал и видел какие-то странные, совершенно неуловимые и невразумительные картины, и невесть откуда взявшееся слабое пламя обжигало его обнаженную грудь. Это саднили порезы, полученные в неожиданной схватке с сыном Океана. Дат держал в руке огромную черную книгу, и на ее обложке кровавились непонятные слова: «Похороны знания должны тебя убить»…
Потом все неясные картины смешались в одну, исчезли, и на смену им пришли легкие привычные сны, хотя и такие же ускользающие, но напрочь лишенные тревоги, приятные и освежающие.
«Алено-ор, – ласково и нежно проговорила-пропела светловолосая незнакомка. – Я жду тебя. Найди меня, Алено-ор…»
Она погладила его по плечу, робко, неуверенно – и юноша сразу проснулся от этого прикосновения. В спальне было светло, за окном голубело безукоризненно чистое утреннее небо, и медленно кружили в небе небольшие белые птицы. Возле кровати стоял глонн. Его бурая шерсть была аккуратно прилизана, круглые желтые широко расставленные глаза под покатым лбом доброжелательно и чуть печально смотрели на юношу. Может быть, и не было в них никакой печали, но Аленору всегда казалось, что глонны помнят свое прежнее существование и чувствуют вину. Как обычно, в это очередное утро поминального месяца глонн сжимал в лапе маленький серебряный крест: альдетта Мальдиана извещала сына о том, что готова к встрече у часовни, в которой покоился прах альда Ламерада.
Конец ознакомительного фрагмента.