2: Псевдонимы
А вот вам и вся моя жизнь – те факты, что явно пригодны для печати, и кое-что не столь пригодное в придачу: Саймон Ли Шевиц, родился 1 января 1977 года в Ланкашире. Ходил в начальную школу на Гримшоу-стрит (с 82-го по 88-й), затем – в старшую школу Уинкли (с 88-го по 95-й). Последствия: «отлично» по английской и мировой литературе, математике и испанскому, «хорошо» по физике, химии, обществознанию (про историю и географию не спрашивайте; сомневаюсь, что оценки по этим дисциплинам были бы выше, не влюбись я столь не вовремя в кинематограф и видеокассеты). Поступил в Ройал Холлоуэй[1] в Лондоне, проучился там с 95-го по 98-й. Бакалавр гуманитарных наук, особо отличился в исследованиях в области СМИ. Соавтор (на пару с Колином Верноном, но только тссс) университетского журнала о кино «Стоп-кадр», писал статьи и критические очерки. С 98-го по нулевые – кинорецензент в «Престон Газетт». Также писал статьи для «Сайт энд Саунд» и «Эмпайр». Ну а потом…
На электронную почту мне упала весточка от Колина Вернона: «Кинооборзение» будет самым дерзким журналом про кино. Его отец согласен спонсировать начинание. Колин поселит меня в своем доме в Финчли, и я буду жить там, пока не смогу позволить себе квартиру. Последние сомнения развеяны в ходе редакционного совещания, не говоря уже о выпивке с Натали. Хотя бы из-за того, что встретил ее, стоило в это ввязаться. Ну а теперь журнал обвиняют в клевете, назначен суд, но Колин сможет выступить только в следующем году. Активы журнала заморожены. Как и моя карьера, судя по всему. Ну да ладно, главное – чтобы мозги не замерзли.
2001–2002: штатный журналист «Кинооборзения». Я выделил эту строчку, стёр ее и уставился в никуда. Всякий раз, когда я буду упоминать, что обозревал фильмы, интервьюеры будут вспоминать, где именно они обо мне слышали. Мне что теперь – имя поменять? Я зашел в Интернет и стал искать генератор анаграмм. Нашелся какой-то сайт с дурацким названием «Ослослов». Забив свое имя в поле, я кликнул по клавише «Сгенерировать».
Столбик полученных анаграмм уполз вниз, далеко за пределы экрана. Но в предоставленном изобилии – ничего такого, что хоть отдаленно напоминает нормальное имя. Тем не менее некоторые результаты этой игры с буквами по-настоящему забавны. Например, Шмон Виселица или Маисей Шило. Прямо какие-то бандитские прозвища. Скопировав наиболее человеческий вариант (который все равно выглядит как женское имя и звучит как «ежемесячный плющ» – Айви Монсли, ну надо же!) в шапку моего резюме, я сохраняю изменения и выключаю компьютер. Под порывом ветра пластиковый стул стучится о столешницу выброшенного садового столика, и я представляю, как беру свое старое «я», сажаю туда, да там, во тьме, и оставляю. Если бы только у меня было время поискать сегодня вечером работу… Придется все перенести на завтрашнее утро.
Дыхание стынет, едва я выхожу за порог дома. Закрыв за собой дверь, достаю мобильник и набираю номер Натали. Паучище в рододендроне задумчиво перебирает сверкающие нитки своей ловчей сети. Я внимательно слежу за ним – до тех пор, пока ее голос не прорезается сквозь гудки:
– Алло?
– Айви Монсли на связи, – говорю я.
– Саймон? Саймон… – во второй раз мое имя из ее уст звучит как-то виновато. – Слушай, мне правда очень жаль. Мои родители… они нагрянули без спросу.
– Ну, ты же предупреждала, что они вернулись.
– Вот только не надо все время придираться к словам! – резко возражает она. А у меня и в мыслях не было к чему-то там придираться. – Я не про сам факт. Они позвонили мне на работу, я рассказала им про твое собеседование и про проблемы Марка с компьютером. Они не предупредили, что приедут к нам домой. Я и знать не знала, что так выйдет, пока они не появились у меня в дверях с шампанским и новым компом.
– Как мило с их стороны.
– Я не меньше твоего хотела, чтобы их уже не было к твоему возвращению.
– Пустяки, дело житейское. Скоро они услышат об Айви Монсли.
– Если это опять какая-то твоя шутка, я ее не догоняю.
– А я и не шучу. Я собираюсь взять псевдоним.
– Марк, погоди, я говорю с Саймоном. Так. Псевдоним. Ты хочешь написать книгу?
Такая идея мне в голову еще не приходила, хотя должна была бы.
– Что думаешь?
– Ну, знаешь, как говорится – у каждого из нас есть своя книга за душой.
Мне бы пришелся по душе чуть менее расплывчатый ответ. Оставляя озаренную светом монитора спальню позади, я иду к заправочной станции «Фрагойл», навстречу клаксонам, издевательски напоминающим о плачевном статусе Саймона Ли Шевица.
– Вообще, я просто хотел поставить тебя в известность о своих планах. До того как устроюсь, – говорю я ей.
– Удачи, Саймон. Я ведь могу еще называть тебя по старинке?
– Зови меня как хочешь, – отвечаю я, но голос перекрывают чертовы клаксоны нетерпеливых водил, стоящих в очереди на заправку, прямо-таки заливаются какими-то мотивчиками в три ноты, напоминающими музыкальные заставки из фильмов с Лорелом и Харди. – Люблю тебя, – добавляю напоследок, и мне хочется верить, что ответ Натали, предваривший гудки, не был всего лишь эхом моих собственных слов. Кладу телефон в карман и перехожу через дорогу.
Шарух угрюмо пялится на меня из-за кассы, когда я ступаю в его бензоколоночные владения, подсвеченные дерганым неоновым светом. Я позволяю себе маленькую роскошь: воображаю, что он даже не признал во мне рабочего – это означало бы, что я потихоньку превращаюсь из гусеницы в бабочку, в того самого Успешного Человека, каким хотел бы быть; но потом он слезает с табуретки, заправляет мятую белую рубашку в брюки и топает отпирать дверь.
– Ты опоздал, – приветствует он меня через дюймовую щелку между косяком и дверью.
Я бросаю взгляд на наручные часы. Двоеточие между циферками часов и минут весело подмигивает мне в ответ.
– Да на пару секунд же. Не спустишь такую чепуху, дружище?
– Нельзя тебе опаздывать. Работы много, – он грозит пальцем в сторону часов над стендом с сигаретами, втиснутым за узкий прилавок. – Ты медленный, – заявляет он, – и это плохо.
Я храню молчание, надеясь, что оно поспособствует сокращению сегодняшней проповеди, но он не отстает:
– Ты голодный? Ел вообще?
Я знаю этого типа слишком хорошо, чтобы не учуять подвох.
– Да так, перехватил, – отбрехиваюсь.
– Нельзя есть те сэндвичи, что просрочились. Воровство, – предупреждает он меня. – И вообще не выбрасывай их. Мистер Хан сам разберется с ними утром, если за них так никто и не заплатит.
– А, то есть это завтрак твоего папаши, да? Ну о’кей.
– Не надо издеваться. Твои остроты тут не оплачиваются, – говорит он и тычет жирным пальцем в сторону холодильного шкафа, забитого пластиковыми бутылками. – Что видишь?
– Что-то еще, что мне тут нельзя трогать?
– Там на полках пусто. А пустота не продается. Не платят люди за пустоту. Видишь пустую полку – поставь туда что положено.
А я знай себе молчу, и это его все-таки останавливает.
– Что ж, я ухожу, – говорит он и снимает свое пальто с крючка за дверью. – Все, что поставишь – запиши, мистер Хан потом проверит.
Придерживая у колен трепещущие на ветру полы, он уходит, и я затворяю за ним дверь. Его синий «мерс» выезжает с магазинной стоянки – по крыше скользят уродливые блики, и я остаюсь один, если не считать камеру видеонаблюдения, таращащуюся на здешние припасы. Если бы эта работа чего-то по-настоящему стоила, я бы относился к ней получше, но теперь, изучив установленный порядок, я прекрасно понял: все, что мне остается – валять дурака. Быть может, Айви Монсли взаправду стоит засесть за написание книги.
Из подсобки, освещенной лампочкой вдвое меньшей мощности, чем та, которую забрал домой мистер Хан, я приношу коробку пластиковых бутылок и отчетный лист. Как насчет «Продакт-плейсмента»? «Снятые на продажу», конечно, более броское название, но, подозреваю, вопрос о внедрении брендов в фильмы – это не достаточно прибыльная тема. Вспарываю ножом скотч. Может, тогда «Сцены смерти»? В кино их полно, фильмы живут ими, и я могу изучить, как их представление изменилось с самых ранних картин – реконструкций повешения – и то, как с ними работают различные актеры в разных жанрах. Или слишком уж мрачное направление я выбрал, непозитивно-непродаваемое? А что, если осветить тему популярного австралийского кинематографа? Или…
Пока я раздумываю и втискиваю две бутылки в пустующее пространство на полке, белый «вольво» въезжает на переднюю площадку. Я бреду к стойке, чтобы включить нужный насос, но когда лицо водителя показывается над краем распахнувшейся дверцы, замираю и сжимаю руки в кулаки. Тут же хочется брякнуться на пол, дабы не показываться ему на глаза: визита этого человека я страшился уже не один месяц.