Вы здесь

Ускользающая тень. Глава 28 (Крис Вудинг, 2007)

Глава 28

Каждый оборот после второй смены в кузнице нас ведут в маленькую пещеру, сверкающую молочно-белыми сталактитами. Вода капает с потолка в пруд, от которого валит пар. Мужчины раздеваются и лезут туда, довольно крякая и охая от удовольствия. Я сижу с краю, прислонившись спиной к сталактиту, и, как обычно, радуюсь боли в натруженных мышцах. Раздеваться нельзя. Да, после первого случая никто ко мне не лез, но я всё-таки единственная женщина среди двенадцати мужчин. Кто знает, сколько они тут просидели? Дурой надо быть, чтобы их провоцировать.

Все так и ходят в одежде, в которой их захватили в плен. А те, что были в доспехах, вообще в одном белье. Многие совсем обносились, поэтому рабочая команда ходит в одних лохмотьях, а некоторые, спасаясь от удушающей жары, раздеваются по пояс. Гурта не обращают внимания – тюремной спецодежды у них тут нет.

Мне повезло – я одета соответственно температуре. Чёрный кафтан без рукавов, демонстрирующий красные и чёрные знаки на руках – на левом плече эмблема Кадрового состава, на правом – семейный герб Ринна в знак нашего брачного союза. Широкие чёрные брюки ниже колен и сандалии с перекрещивающимися ремешками.

Конечно же инструменты моего ремесла забрали. Вспышечные бомбы, отмычки, гарроту, метательные ножи и всё в таком духе. Ну и клинки, само собой. Но чтобы убивать, клинки мне не нужны.

Из разговоров других заключённых узнаю, что процедура купания – приятное новшество. Те, кто тут дольше всех, говорят, что эту привилегию то дают, то отнимают без всякой видимой причины. Распорядок в тюрьме вообще-то хромает. Иногда приходим в столовую, а еды нет. Или работаем в кузнице по две-три смены подряд. Один раз несколько оборотов просидели в камере, только молчаливые охранники время от времени сбрасывали вниз узлы со споровым хлебом, а вонь внутри всё усиливалась и усиливалась.

В углу пещеры есть углубление, которое мы используем в качестве туалета, и время от времени кого-то из нас заставляют выгребать всё оттуда лопатой. А тот, кому на этот раз не посчастливилось, лезет вверх по лестнице с полным мешком дерьма, который нужно выбросить.

Мне пока везёт, меня ни разу не выбрали. Впрочем, гурта вообще довольно странно относятся к женщинам. С собственными дамами обращаются с причудливой смесью поклонения и жёсткого контроля. Я же чужеземка, в рабыни не гожусь по возрасту. Странно, что меня до сих пор не убили. Должно быть, гурта сбил с толку мой статус. У них женщин-военных нет.

Ладно, какая разница? Всё равно, что они думают, главное, «туалетные» обязанности – не моя забота.

Всё-таки должен быть какой-то смысл в этих постоянных переменах в расписании. Можно, конечно, спросить у других заключённых – вдруг кто-нибудь знает? Но молчания нарушать не хочу. Это будет значить, что я смирилась. Слишком ответственный шаг.

После купания всех ведут в подсобку. Идём по коридорам, постепенно становится прохладнее. Пещер больше не попадается, одни проходы, вырезанные в камне без всяких завитушек и финтифлюшек, которыми славится архитектура гурта. О плане здания представление имею весьма смутное. Когда меня сюда привезли, я была слишком одурманена снотворным. Но судя по тому, что случайно услышала, у них здесь гарнизон, а значит, тюрьма представляет собой что-то нечто вроде форта.

Мы мало что видим. Коридоры узкие и неосвещённые. Лишь время от времени проходим мимо других заключённых, которые тоже занимаются рабским трудом. Кроме кузницы, здесь ещё есть кухни, прачечная, хлебопекарня и дубильная мастерская, запах от которой идёт невыносимый.

А ещё есть квадратный двор, назначение которого непонятно. Нас просто оставляют в нём одних. Воздух туда поступает свободно. Потолка нет, внутрь задувает ветерок из-под сводов пещеры. Стены высокие, без окон, а ещё наверху устроена балконная ниша, в которой дежурят лучники, следящие за порядком внизу.

За нами наблюдают ещё и другие люди. Они одеты в серые мантии, богато расшитые узорами. Это в основном старики, их белые волосы с возрастом пожелтели, у некоторых глаза закрывают круглые очки в медной оправе – гурта носят такие, когда у них начинаются проблемы со зрением. Их Старейшины не позволяют гурта изменять своё тело, как принято у нас. Любые вмешательства заклинателей противоречат их вере. Они скорее позволят своим детям умереть от самой пустяковой, излечимой болезни. Мысли об их глупости всегда меня ободряют.

Заключённые собираются группами, сплетничают, играют во всякие игры, чтобы размяться. Иногда бывают драки, но охрана не вмешивается. Дерущихся сразу же окружает толпа «болельщиков». Во дворе сводятся все счёты между заключёнными. Здесь единственный запрет – не пытаться бежать, всё остальное разрешено. Одного мужчину недавно забили до смерти. Охрана сделала вид, будто не заметила. Но когда другой заключённый чуть было не повторил его участь, охранники мигом кинулись на его защиту. Видимо, некоторые пленники представляют большую ценность, чем остальные.

Ринн погиб. Джей далеко. А в том подавленном состоянии, в котором я пребываю, кажется, будто он вообще недосягаем.

Я в собственной тюрьме. Безо всяких стен и ворот.


Мы снова во дворе. После купания настроение у всех приподнятое. Борются понарошку, рассказывают смешные истории. Нерейт и Чарн что-то тихо рассказывают группе мужчин. Нерейт ухмыляется и показывает острые зубы, как у всех хааду. Эти резцы, похожие на звериные клыки, предназначены, чтобы вгрызаться в мясо. Я, как всегда, сижу, прислонившись к стене. Никто ко мне не подходит, и я довольна. Иногда, если меня что-то заинтересует, гляжу по сторонам. Но в основном просто замираю, уставившись на плиточный пол, и думаю о своём. В кузнице устаю так, что ничего связное в голову не идёт.

Тут ко мне приближаются чьи-то босые ноги. Кожа на них чёрная, блестящая. Слышала, у Детей Солнца есть какие-то особые железы, которые вырабатывают некое вещество, защищающее от солнечной радиации. Что ж, на поверхности без этого не обойтись. Действительно – вблизи чую слегка горьковатый запах.

Жду, что парень отойдёт, но он не двигается с места.

– Помоги мне, – произносит он с какой-то вопросительной интонацией.

В первый раз слышу его голос. Мягкий, с сильным акцентом. Видимо, эскаранский язык для него чужой, и говорит он на нём очень редко.

Поднимаю глаза. На лбу у парня шишка, губа распухла, и стоит нетвердо. Под тонкой рубашкой наверняка скрываются синяки. А может, у него вообще трещина в ребре.

Чарн вечно пристаёт к нему во дворе, а иногда и в камере. Скорее всего, потому что парень одинокий, слабый и нездешний. Никто его не защитит, а значит, можно делать всё, что хочешь. Чарн загоняет его в угол, бьёт несколько раз, пинает ногой, когда тот падает. Быстро, точно и без малейшей злобы. Думаю, мальчик не понимает, почему Чарн его бьёт. А может, и сам Чарн этого не понимает.

– Он боится от тебя, – произносит парень. – Говорил, ты – Кадровый состав. Я слышал. И страх слышал, когда он говорил.

В первый раз вижу парня по-настоящему. Смотреть на него тяжело, так он избит. Вообще-то он красив, но не по-мужски, а по-женски. Похож на изящную скульптуру из обсидиана. Из-за синяков правильные черты лица уродливо искажены.

– Фейн есть моё имя, – представляется парень, так и не дождавшись ответа.

Некоторое время молчу. А потом слышу собственный голос, будто со стороны:

– Ничем не могу помочь. Уходи.

На самом деле я хочу сказать – проваливай, у меня горе, оставь меня одну.

Лицо парня непроницаемо. Затем он кивает, будто понял. Так и тянет завопить – да что ты можешь понять, ты ещё мальчишка и не знал той любви, какую знала я, и той боли. Но зачем? Парень отходит, держась за бок.

Бросаю взгляд на Чарна и Нерейта, те сразу отводят глаза. Они видели, что мы разговаривали.

* * *

В следующую смену в кузнице прошу другого заключённого, чтобы тот поменялся со мной местами. Буду кидать в топку кокс. Причин у меня две. Во-первых, я стала сильнее, и прежние обязанности уже не кажутся такими тяжёлыми. Мне надо усложнить себе жизнь. Но основная причина в том, что не могу видеть Дитя Солнца.

Другого заключённого два раза просить не надо. Моя работа по сравнению с его – так, лёгкая прогулка.

Около топки нас шестеро, швыряем кокс в ревущую, дымящую пасть. Тот самый хааду, Нерейт, тоже здесь. Но я ни на кого не гляжу и тружусь, не разгибая спины. От жара на коже выступает пот и так же быстро высыхает. Лица мужчин покрыты чёрной пылью. Бросая топливо в жадное пламя, они переговариваются. Смеются, отпускают непристойные шуточки про гурта, говорят всякие мерзости про других заключённых, вспоминают, как хорошо жилось дома. Подшучивают над Нерейтом, но по-дружески – называют его каннибалом. Тот поддерживает шутку и оскаливается.

Сую лопату в гору кокса и уже собираюсь закинуть новую порцию в огонь, когда хааду вдруг перехватывает мою руку.

– Да не так.

Непонимающе гляжу на него.

Нерейт указывает на мою лопату:

– Из середины бери, а не со дна. У тебя тут одна пыль.

Всё равно не понимаю.

– Закинешь её в топку, а она там вся вспыхнет и взорвётся, – поясняет хааду. – Кто-нибудь обожжётся.

Медленно поворачиваюсь, стряхиваю пыль и делаю, как он сказал. На этот раз на лопате одни куски. Нерейт удовлетворённо хмыкает и возвращается к работе.

После этого наблюдаю за хааду некоторое время. Что-то в нём меня определённо настораживает. Давний инстинкт, родившийся от постоянного общения с опасными людьми – от аристократов, губящих людей с помощью подписи на документах, до вооружённых до зубов поставщиков огненного когтя, которым терять нечего.

Нерейт голый по пояс. Мышцы хорошо развиты, жира не видно. Волос у него нет, как и у всех хааду, на голове метка – длинные красные полосы, повторяющие форму черепа. Такие же полосы, только шире, спускаются по спине. Это знак касты, но я в символике хааду не разбираюсь и определить по ним его статус не могу. Города хааду далеко от наших, добираться до них надо через лабиринты пещер, населённые умбра, леса из грибов и каменные равнины, где из-под земли сочатся ядовитые фосфорические газы. Поэтому в Эскаране из их народа мало кто бывал.

Но особенно привлекают внимание зубы – длинные, острые, словно звериные клыки. Хааду – раса сугубо плотоядная. Предпочитают охотиться и пожирать добычу на месте. Ещё едят умерших и убитых врагов, но это у них церемониальное.

Надзиратель совершает обходы каждую смену в одно и то же время. Единственное, что у нас тут происходит четко по расписанию. Надзиратель выходит из своих покоев, находящихся высоко под потолком, спускается вниз и ходит среди нас с ленивым и властным видом. Одет всегда опрятно. Для гурта он высокий, спину держит прямо, белые волосы зачёсаны назад от висков. В кузнице сохранить униформу в безупречном состоянии сложно, но надзиратель старается как может. Охранники обращаются к нему «надзиратель Арачи». Когда хочет, говорит на хорошем эскаранском, но до разговоров с заключёнными нисходит редко. Эти обходы – скорее формальность. Ни разу не видела, чтобы надзиратель что-то делал – только постукивает пальцем по агрегатам и бормочет что-то вроде «хороший металл, крепкий». Охранники в его присутствии ведут себя смирно, но за глаза смеются и выдумывают прозвища. Его важная походка их смешит.

Впрочем, сами охранники тоже не перетруждаются – всё больше стоят без дела и болтают. За нами следят не слишком пристально. За всеми, кроме кузнецов. Ведь здесь и оружие делают, а значит, надо следить, чтобы готовые клинки не попали в руки заключённым.

В этот раз надзиратель не один. С ним четверо охранников и мужчина в тяжёлых чёрных перчатках и покрытом копотью халате, нижнюю часть лица скрывает маска. Смутно припоминаю, что видела его, когда пребывала в сонном дурмане.

Останавливаются рядом со мной. Мужчина в маске указывает на одного из молодых людей около топки, того, что с уныло висящими тёмными волосами. Двое охранников скручивают его, остальные выхватывают клинки и оттесняют других заключённых в сторону. Молодой человек бледнеет и начинает кричать. Один из заключённых сжимает в руках лопату и рвётся ему на выручку, но товарищ преграждает ему путь. У него самого челюсти плотно сжаты от гнева, но он понимает: вмешаться – значит подписать себе смертный приговор. Поблизости ещё десять охранников, все с мечами.

Один из них бьёт сопротивляющегося заключённого рукояткой по голове и оглушает его. Несчастного утаскивают. Мужчина в халате окидывает нас взглядом и уходит.

Смотрю на хааду. Тот замечает моё недоумение.

– Это один из врачевателей гурта, – поясняет он. – Они забирают у заключённых органы.


В камере Чарн снова избивает Фейна. Все молчат. Чарн мужчина крупный, самый сильный из всех, такого врага наживать не следует.

Я лежу с закрытыми глазами, но, несмотря на изматывающую усталость, отключиться не могу. Фейн не идёт у меня из головы. Сначала слышу крики боли, потом приглушённое поскуливание – парень пытается сдержать плач, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Свернувшись на тёплом влажном камне, пытаюсь отделаться от своих мыслей, но безуспешно.

Неудачный вышел оборот. В первый раз пришлось заговорить, и как раз из-за этого парня. А хуже всего, что он обратился ко мне с просьбой. Попросил о помощи. Ну почему меня не оставят в покое? У меня ничего нет, и мне ничего не надо, потому что знаю – лучше вовсе не иметь, чем иметь и потерять.

А Фейн всё плачет. Он ведь уже не ребёнок, а почти мужчина. Неужели до сих пор сдерживаться не научился? Когда же он, наконец, замолчит?

И вдруг замечаю, что я тоже плачу. Чувствую на щеках прохладные солёные капли. Но не издаю ни звука – просто лежу, съёжившись в темноте камеры, и тихо лью слёзы.


Жду, пока успокоюсь, потом поднимаюсь и шагаю к Чарну. Один из его приятелей замечает меня и встаёт. Чарн и второй приятель – тоже. Остальные оживляются, их тёмные тени в углах зашевелились. Они в первый раз видят, что я предприняла какое-то активное действие. Моего имени тут никто не знает, поэтому кое-кто прозвал меня «тень». Так же называют и чёрных призраков, печально скользящих по кладбищам Банчу. В других обстоятельствах я бы посмеялась. В моём ремесле слово «тень» тоже в ходу, хоть и употребляется в другом смысле. Но теперь я уже не сливаюсь со стеной.

Друзья Чарна ниже его ростом, однако крепки и коренасты, а у одного, судя по всему, хорошая реакция. Все приготовились к стычке. Чарн скрещивает руки на груди и усмехается. Страха он не показывает, но на самом деле нервничает. Сразу видно. Свет факелов не падает на их лица, они погружены в полумрак.

Все готовятся к словесной перепалке. Драться не собираются. Чарн привык, что он самый сильный, поэтому ждёт, что я с постараюсь с ним договориться. Все эти их мужские штучки – авторитет, сила, лицо, которое надо сохранить… Но я не мужчина и в их игры не играю. Поэтому сразу начинаю действовать.

Первым делом нападаю на того, что с быстрой реакцией. Удар под нос, потом по ноге – вывих бедра обеспечен. Другой настолько ошеломлён, что даже шевельнуться не успевает. Бью его в лицо ребром ладони, потом – коленом в солнечное сплетение. Тот валится на землю, хватая ртом воздух. Ставлю ногу ему на спину и давлю. Раздаётся треск ребра.

Третий упал на колено, весь бледный от страха. Кажется, вот-вот завопит. На всякий случай бью его в челюсть. Похоже, сломала. Что ж, тем лучше донесу до них нужную мысль.

Чарн облизывает губы и отступает на шаг. Ударить меня боится. Если разозлюсь ещё больше, мало не покажется. С другой стороны, его единственный шанс – достать меня прежде, чем я достану его. Наконец Чарн набирается смелости и замахивается, но я ловлю его кулак в воздухе и ударяю в предплечье, прямо в нерв. Меня тоже так били, на тренировках в Академии. Боль ужасная. Подвижность восстановится нескоро. Чарн мужчина здоровенный, но визжит, как девица. Стыдно.

Зажимаю нос Чарна между пальцами и поворачиваю свое запястье. Слышу хруст хряща. Теперь Чарн орёт ещё громче, вырывается и падает на пол, прижав руки к лицу. Это ему за то, что он хотел со мной сделать, пока я была без сознания, говорю себе.

Тут на меня что-то находит, и отстранённость развеивается окончательно. Меня переполняет нечто свирепое, бурное, пламенное. Гнев. Но не на Чарна, а на себя. За то, что не смогла спасти мужчину, которого любила. Потому что позволила взять себя в плен. Потому что ничего не смогла поделать – в очередной раз.

Стою над мужчиной, который хотел меня изнасиловать. Он повержен. Весь мой боевой дух улетучился. Я своего добилась.

Чарн встаёт на колени, и я бью его снова. Сначала – вполсилы, но неожиданно это доставляет мне непонятное удовольствие. Второй удар сильнее. Чарн сразу валится на пол. С размаху пинаю его в живот. Чарн морщится, ноет, стонет. Даже уползти не пытается.

И вот эта его покорность доводит меня окончательно. Сдался, тряпка! Окончательно теряю над собой контроль. Обрушиваю на него град ударов, бью руками и ногами куда попало. Чарн визжит, смутно замечаю брызги слюны и крови. Голосов охранников почти не слышно, хотя те что-то кричат мне сверху.

Вдруг Фейн опускает руку мне на плечо. Прикосновение мягкое. Он даёт мне понять, что не враг. Силой бы меня никто остановить не смог, но дружеский жест сразу успокаивает.

– Хватит, – тихо произносит Фейн.

Гляжу на окровавленного Чарна, валяющегося у моих ног. Гнев прошёл. Теперь вообще ничего не чувствую.

Охранники отходят, довольные, что беспорядки прекратились. Вниз лезть им лень.

Отхожу от Чарна и обращаюсь ко всем сразу. После долгого молчания голос звучит хрипло.

– Парня не трогать, – произношу я, возвращаюсь на своё место и тут же засыпаю. Стоны раненых мне спать не мешают. Не то что рыдания Фейна.