Вы здесь

Ускользающая тень. Глава 29 (Крис Вудинг, 2007)

Глава 29

Понятия не имею, где я.

Взгляд не фокусируется. Ощущаю тяжесть во всём теле, словно на каждой мышце лежит тяжёлый груз. Даже поднять руку для меня сейчас невыполнимая задача.

Тут темно, а сверху ещё нависла какая-то тень. Большая, широкая, как у Ринна. Запах кислый – засохший пот, рана, которую никто не лечит, дыхание больного.

Во рту пересохло. Уголком левого глаза замечаю свет. Слегка поворачиваю голову, ища источник. Вот оно, размытое пятно.

– Ооо аакиии ууу?

Сглатываю, но это не помогает. Только спустя некоторое время понимаю, что услышанный мной протяжный звук – это человеческий голос. Выводы делать я не в состоянии. В голову приходит какая-то мысль, но тут же ускользает. Мысли расползаются в стороны, как змеи.

– Омиии еее ууииик.

Голос низкий, мужской, мне слышится в нём что-то угрожающее, но что именно, не пойму. Всё происходит медленно. Моё восприятие не поспевает за его движениями.

Внезапно делаю глубокий вдох. Не могу удержаться, чувствую себя, будто только что тонула. Мне необходим свежий воздух. Отворачиваюсь от света, но теперь ничего не могу различить.

Чувствую, что лежу на чём-то твёрдом. Это земля. Мужчина сдвигается в сторону, и только тут понимаю, что встать мне мешает не только слабость. Он сидит у меня на ногах. Одна рука держит меня за плечо. Вторая гладит по щеке.

Мгновенно прихожу в себя. Откуда-то берутся силы. Кожей ощущаю – мне грозит какая-то опасность. Вот только не соображу какая. Мозг не работает, зато тело подсказывает, что делать.

Что со мной? Что-то не так!

Меня куда-то тащат, мои ноги поднимают, опускают, затем снова поднимают. Кто-то меня держит. На уровне пояса как будто что-то ползёт, потом мужчина откидывает этот предмет в сторону. Смотрю туда, перед глазами после контузии до сих пор всё плывёт.

Это мой ремень.

Чую запах мужского пота. Очень едкий. Застарелый, смешанный со свежим. Одежда сырая, нестиранная. В этом месте жарко, как в духовке. Издаю какие-то тихие хрипы, сама не осознавая, что именно хочу выговорить.

Меня опускают вниз. Оказываюсь на спине. В голове оглушительно звучит сигнал тревоги, слабость молниеносно сменяется отвращением. Происходит что-то очень плохое, но что именно – не знаю. Пытаюсь вывернуться, но бесполезно – меня снова прижимают к земле. Он ухватил меня за бёдра.

– Дааааааа лежжжжжжи ты сммммиррррно…

С меня снимают брюки.

В действие вступает какой-то природный инстинкт, заставляющий меня брыкаться и сопротивляться непонятно чему. Ударяю мужчину ногой, и тот хрюкает. Через секунду он дает мне такую пощёчину, что моя голова сразу разворачивается в другую сторону, туда, где свет. Перед глазами пляшут белые звёздочки.

При свете замечаю, что здесь есть и другие люди. Смутные силуэты в углах.

Но они-то почему ничего не предпринимают?

Постепенно все пять чувств возвращаются. Теперь вижу мужчину яснее. Одной рукой вцепился в пояс моих брюк и пытается их стянуть, я брыкаюсь. Он пытается удержать меня другой рукой. Мужчина крупнее меня, но слишком неуклюжий, а моя ловкость, наоборот, восстанавливается. Он всё никак не может справиться с моей одеждой, я же ещё и сопротивляюсь. Мужчина снова бьет меня по лицу.

На этот раз оглушить меня не удаётся. Бью в ответ. Мужчина отодвигается, хватается за горло и хрипит. На полноценный удар сил не хватает, но и этого достаточно. Упираюсь ногой ему в грудь и отпихиваю в сторону. Он тяжёлый, но не сопротивляется и покорно ковыляет прочь, потом спотыкается и оседает на пол, заходясь в кашле. Судя по дыханию, трахею я ему не повредила, но нормально говорить в ближайшее время он не сможет.

Разум вновь соединяется с телом. Сознание проясняется. Приподнимаюсь, прислоняюсь спиной к стене и одной рукой подтягиваю брюки.

Оттолкнувшись пятками, умудряюсь сесть прямо, хотя от усилий чуть снова не теряю сознание. Камень влажный и тёплый. Высматриваю нападавшего, но тот отполз в тень. Искать неохота – вроде бы почти не двигалась, а устала.

Снотворное, догадываюсь я. Они меня усыпили. А потом доставили сюда.

Пробуждаются слабые воспоминания. Так рыбки всплывают на поверхность, если бросить им хлебные крошки. Вспоминаю плеск воды, скрип деревянных снастей, покачивающийся гамак. Кандалы на запястьях. Смотрю на руки и вижу следы. Да, вот такие у гурта кандалы, с зазубринами внутри. Пытаешься снять – только сильнее вонзаются в руки. Я, наверное, была умницей – не пыталась. Порезы неглубокие. Так что с руками всё в порядке.

Вспоминаю звуки голосов – гурта смеются, кричат, перешучиваются. Иногда они обращаются ко мне на своём языке – думают, не понимаю. Оскорбляют, издеваются. Надеюсь, мне хватило ума промолчать. Скорее всего, хватило. Ни к чему им знать, что я владею их языком.

Плыли, наверное, долго. Воспоминаний много, явно какое-то время прошло. Вот мы плывём через пещеры. Мимо кристаллических образований и гигантских грибов. А потом – скрип телеги… Да, точно, припоминаю… Меня везли в клетке, а клетка стояла на телеге. Ехали по дорогам, выровненным заклинателями камня, все острые камни убраны и сглажены Старейшинами гурта. Дальше мы пересекали каменный мост над пропастью, на дне которой светилась красная раскалённая магма. Проезжали мы и через туннель в скале, очень широкий, все стены в фосфоресцирующих водорослях, которые до сих пор кормятся останками древних монстров, хотя те вымерли уже много тысяч лет назад. Потом туннель расширился ещё больше, и мы выехали в гигантскую пещеру цилиндрической формы. Даже дальней стены было не разглядеть.

Помню, как они меня кормили, а я ела, слишком одурманенная, чтобы сообразить – в еду подмешана новая доза снотворного. Должно быть, корень расщепника или масло чамы. А может, ещё какое-нибудь гуртское растение, о котором я даже не слышала.

Вспоминаю, как они все стояли вокруг меня и смотрели. Бледные, худые, почти изящные, глаза у всех голубые. Голоса высокие, напевные. У одного нижнюю часть лица закрывала грязная маска, и он меня осматривал.

Больше ничего не помню.

Ну, хоть одно ясно. Я в тюрьме. Пещера неровной формы – значит, скорее всего, естественная. Старейшины таких кривых стен не делают. В глазах всё ещё мутно, но насчитываю в камере не меньше десятка заключённых. Сидят кто где, одни спят по углам, другие разговаривают, третьи просто пялятся на меня. Некоторые расположились на каком-то тряпье и одеялах, которые, судя по всему, бдительно охраняют от любых поползновений.

Здесь жарко. От стен идёт тепло. Это может значить одно из двух – либо мы очень глубоко под землёй, либо рядом проложенный лавой канал или какая-нибудь трещина, из которой валит пар. В потолке дыра с решёткой, сквозь неё проникает свет факелов. Других выходов что-то не видно. Но отверстие, закрытое прутьями, высоко. Сквозь него ничего не разглядишь.

Пытаюсь встать и резко втягиваю воздух, спина отзывается острой болью. Поняла – лучше и не пытаться. Аккуратно устраиваюсь поудобнее и слежу за остальными – вдруг ещё кто-то ко мне полезет? Нет, вроде никто не хочет. Ну и отлично.

Действие снотворного заканчивается, и в голове проясняется всё больше. Надо бы заняться медитацией чуакин, это поможет. Если б они меня подобрали, когда я была в сознании, я бы с помощью медитации могла противостоять действию любой травы. Но не могу сосредоточиться. Что-то меня тревожит, что-то очень важное. В таком состоянии медитировать невозможно.

И тут вспоминаю.

Ринн мёртв.

Рыдаю, пока не захожусь в истерике.


Дальше всё снова в тумане. Звуки как будто сквозь вату проходят. Всё вокруг мрачно, размыто, кругом чужие люди, занимающиеся непонятными делами. Чувствую себя так, будто умерла. Лучше бы действительно умерла.

Приходят гурта и приносят лестницы, один за другим заключённые вылезают из этой дыры. Я тоже лезу. Принимать сознательные решения нет сил, поэтому делаю то же, что и все.

На охранниках такие же доспехи, как и на солдатах во время битвы. Сделаны они из затвердевших выветрелых пород. Мы эту технологию так и не освоили, но метод хороший – материал получается очень лёгкий и вместе с тем прочный. Доспехи белые, с лёгким радужным отливом, и плотно облегают их тощие тела. Щитки тоже совсем узкие. На поясах тонкие мечи.

Вылезаю в коридор, и всех нас, угрожая клинком, сгоняют в толпу. Оказываемся в жаркой, тёмной пещере. Скальные породы образуют карнизы и впадины, стену опоясывает деревянный настил, на вид кажущийся ненадёжным. Наверх ведёт лестница. Тяжёлые решётки из чёрного металла обозначают входы в другие камеры – одни в полу, как наша, другие в стенах. За ними вижу людей, их пальцы сжимают прутья, на грязных лицах – отчаяние.

Бреду, словно лунатик. Ни с кем не разговариваю, и со мной никто не говорит, только охранники гурта выкрикивают приказы на ломаном эскаранском. Тот самый мужчина тоже с нами, мрачно смотрит на меня. Здоровенный, весь покрыт мускулами и жиром, уже начал лысеть, в нижней губе два кольца. Синяк у него расплылся на всю шею. Маленькие глазки злобно смотрят исподлобья.

Нас ведут по лестницам, потом по пещере, затем по широким каменным коридорам. Освещение плохое, всё кругом неухоженное, обшарпанное. Иду, опустив голову, по сторонам почти не гляжу. Проходим по мосту над помещением, где другие заключённые вертят мельничные жернова – делают хлеб из спор.

Вскоре останавливаемся перед массивной железной дверью. Один из гурта отпирает её большим ключом, и дверь распахивается. Изнутри пахнуло сухим, обжигающим воздухом, будто духовку открыли. У меня даже волосы зашевелились. Всех озаряет красным светом.

Заходим внутрь.


Кузница – царство грохота, пота и пламени. Раскалённые реки расплавленного металла, звон цепей, шум ворота, стук, невыносимая жара. Из огромных чанов выливают металл, от него валит пар и летят искры. Грязная светящаяся жидкость ползёт по траншеям, среди чёрных пятен на поверхности мелькают огненные всполохи. Мужчины в капюшонах из звериной кожи и защитных очках очищают металл и крутят колёса, по мускулистым рукам струится пот.

Меня ставят к агрегату, назначение которого мне неизвестно. Другой заключённый стоит напротив меня по другую сторону каменной траншеи. По ней льются отвратительно воняющие, пузырящиеся отходы. Траншею перегораживает двойной барьер, две тяжёлые металлические решётки. Наша работа – то поднимать их, то опускать, при этом одна рука должна двигаться вперёд, вторая назад. Ощущение, будто распиливаешь полено в двух местах одновременно. Работа однообразная и, кажется, вовсе бессмысленная. Плечи ноют, спина болит, однако продолжаю делать что велят. Не нахожу в себе силы воспротивиться, вся воля куда-то подевалась.

После первой смены рук не могу поднять. Во вторую стараюсь ещё сильнее. Эта боль нужна мне. Я хочу её почувствовать. Это наказание за то, что я выжила.

Мальчик, с которым я работаю, – представитель расы, которую мне раньше видеть не приходилось. Однако слыхала я о них предостаточно. Это один из Далёких, Дитя Солнца. Кожа темнее масла, глаза такие тёмные, что зрачки кажутся огромными. Сам маленький, худой, спутанные волосы падают на лоб. Лет семнадцать-восемнадцать, не больше. Даже уши ещё не зажили. Дети Солнца отрезают мальчикам заднюю часть ушей так, что они на плавники похожи. Это у них такой обряд инициации, посвящение в мужчины.

При нормальных обстоятельствах мне было бы очень интересно. Захотелось бы расспросить его как следует, разузнать, как он тут оказался, из каких он мест, какие у них традиции. Всегда была любопытна. Потому мне и нравилось общаться с Лисс и Кастой, хотя всех остальных их нескончаемые сплетни только бесили. Но теперь мое любопытство умерло, как и все другие чувства.

Парень тоже молчит. Пару раз замечала, как он на меня смотрит, но стоит мне поднять глаза, тут же отводит взгляд. Выражение его лица разгадать не могу – то ли сочувствие, то ли опаска, то ли просто равнодушие. Но я благодарна, что он, по крайней мере, не пристаёт ко мне с разговорами.

Мы всё делаем по звону огромного колокола, который находится где-то высоко. Если колокол звенит – значит, прошло три часа. Сама того не замечая, слежу за этим звоном и подстраиваюсь под него и когда работаю, и когда отдыхаю. Даже несмотря на моё горе, стремление к порядку даёт о себе знать.

У гурта система обозначения времени такая же, как у нас, – обороты, сегменты, часы и минуты. На самом деле мы её у них и переняли. Слова у нас разные, но само разделение одинаковое. Год – это двести семьдесят два поворота, за это время мать-планета успевает один раз обойти вокруг солнца. За десять оборотов наш маленький спутник обходит мать-планету. Одна полная орбита Каллеспы – это один оборот. Треть его – сегмент, или десять часов. Оборот составляет тридцать часов, а час состоит из девяноста минут. Глубоко под поверхностью время управляется приливами – притяжением огромной матери-планеты.

Работаю, ем, сплю. Кроме кузницы, двора и зала, где мы едим в перерывах, нигде не бывала. Впрочем, обстановку я почти не замечаю. Никак не могу выйти из ступора, да и не хочу, потому что иначе боль вернётся. Поэтому просто поднимаю и опускаю заграждения, даже не замечая, что из-за моего чрезмерного усердия пареньку тоже приходится надрываться. Он не жалуется, но, даже если б и жаловался, я бы не обратила внимания. Пашу до изнеможения, наслаждаясь собственной усталостью. Как только смена заканчивается, сразу засыпаю. Думать некогда.

Проходят обороты. Сколько именно, не знаю. Другие меня избегают. Видят по глазам, что я человек пропащий.


Запоминаю имена всех двенадцати сокамерников, да и других заключённых тоже – кроме разве что мальчика. В кузнице с нами работают ещё несколько десятков человек, потом все возвращаются в свои камеры. Обращаю внимание, кто с кем разговаривает, кто с кем дружен. Почти все из Эскарана, женщин, кроме меня, нет. Одни мужчины. Ничего удивительного. Как гурта поступают с чужестранками, мне прекрасно известно.

Но попадаются и другие народы. В нашей камере сидят Дитя Солнца, хааду, ещё видела банчу и умбра и слышала, что где-то в другой части тюрьмы сидят йайин. Хааду зовут Нерейт. Он вроде как дружит – вернее, поддерживает мирные отношения – с Чарном, здоровяком, который ко мне лез, пока я была в отключке. Синяк у него на горле почти сошёл. Сейчас я его даже ненавидеть не могу.

Как-то раз просыпаюсь оттого, что кто-то плачет. Мальчик. Остальные спят, а он тихонько всхлипывает. Ещё полусонная, решаю, что это мне тоже снится, и вновь проваливаюсь в забытье. Но в следующую смену в красном свете кузницы вижу синяки на его лице и руках. На чёрной коже различить их трудно. Но я увидела.

Каждый оборот кого-то забирают. Когда приходят в очередной раз, мы все гуляем во дворе. Я в стороне от других, как и всегда. Гляжу на землю под собой, в голове ни единой мысли. Слышу крик, поднимаю глаза. Охранники скрутили какого-то мужчину, которого я не узнаю. Ещё одна группа угрожает сидящим поблизости заключённым копьями. Впрочем, нужды в этом нет. Отбивать пленника никто не осмелится.

– В следующий раз вот так же и за вами придут, сукины дети! – вопит тот. – Мы для них хуже скотины! В следующий раз придут за вами!

Все отводят глаза. Я тоже.


Забыться становится всё труднее и труднее. Спасительный туман постепенно рассеивается. Стараюсь удержать его, но ничего не выходит. Всё больше внимания обращаю на то, что происходит вокруг, начинаю прислушиваться к разговорам. В дело вступают старые инстинкты – начинаю собирать информацию, как меня и учили. Я же из Кадрового состава – шпионка, воительница, убийца. С самого детства меня обучали разведывать, сражаться, бить врага. Да, я страдала, и страдала жестоко, кто-то послабее, может, и не выдержал бы. Но теперь я начинаю приходить в себя. И с этим ничего не поделаешь.

У меня в камере есть своё место, там я сворачиваюсь в клубок на жёстком каменном полу и засыпаю. Другого спасения у меня нет. Но скоро лишаюсь и этого последнего утешения.

Впервые со дня смерти Ринна мне начинают сниться сны. Сны о моей семье.