Уроки вечности. Раздел первый. Уроки жизни (Барбара Михайловска, 2014)

Женщина на фоне гобелена

Ей было пятьдесят шесть лет. Она была худенькой и совсем седой. Семь лет она провела в постели. Ее позвоночник был безнадежно разбит при аварии. И теперь ее уделом было лежать, глядя в потолок или в телевизор, качать головой, открывать и закрывать глаза и выталкивать из себя тихие короткие фразы. Ясное сознание при таком теле – тяжелое испытание. Не каждому по силам. Одни при этом становятся злыми, агрессивными, требовательными, как будто весь мир у них в долгу. Другие превращаются в «капусту», ничего не желая, подчиняясь пассивному течению бессмысленных дней. Мария Петровна была иной.

Она хотела жить, жить полной грудью, всем телом, каждой клеточкой. Ее оболочка была для нее непригодна. Такое кипение энергии, такую волю я встречала редко. Мария Петровна говорила мне: «Я не верю, что это на всю жизнь. Во сне я хожу, чувствую землю и даже летаю. Я верю, что однажды встану».

Мария Петровна была знакомой моих друзей. Меня попросили посмотреть ее, и так я впервые вошла в ее дом. Меня умилил его уют. Гобелены на стенах создавали очень комфортное, спокойное состояние души. Позже я выяснила, что гобелены были вышиты Марией Петровной собственноручно пару десятков лет назад, но еще не утратили красок, свежести, художественного благородства. На гобеленах в восточном стиле были красно-желтые цветы, пагоды и одинокие фигуры. И мне почудился запах сандала – так мастерски они передавали стиль и настроение.

Мария Петровна лежала в постели у стены, украшенной таким же гобеленом, и сливалась с ним, потому что ее душевно-психическое состояние ничем не нарушало эту восточную задумчивую картину. И, уловив это, я поняла, что судьба преподнесла мне встречу с неординарной женщиной.

Позже, общаясь с ней, я изумилась ее памяти. Она помнила и свободно цитировала Омара Хайяма, Николая Бараташвили, Бориса Пастернака, Осипа Мандельштама. Она помнила английский язык и, напрягаясь, старательно выговаривала старые английские пословицы, заставляя меня стыдиться моей институтской пятерки, ибо я ничего не понимала. Будучи в прошлом инженером-механиком, Мария Петровна высказывала почти профессиональные суждения об экономике, политике, праве, медицине и других областях жизни, получая новую информацию только из телевизионных передач. Она с удовольствием говорила со мной о Польше: о литературе, музыке, политике. Еще меня поразило то, как она без запинки перечислила сразу десять знакомых ей названий польских городов.

За несколько встреч у Марии Петровны сложилось обо мне собственное, вполне проницательное мнение. Я была очень благодарна ей за мудрые житейские советы.

Но медицинская часть была неутешительна. Я нашла возможность провести рефлексотерапевтическую стимуляцию отдельных участков периферической нервной системы, чтобы заставить хотя бы немного работать руки, но это было на пределе моих возможностей. И я сомневаюсь, чтобы что-то можно было бы коренным образом изменить другими методами. Операция ничего не дала еще в самом начале болезни. А теперь и подавно. Как важно для инвалида, может ли он взять чашку, почесать нос, самостоятельно держать книгу, сам делать те минимальные движения, которые мы делаем сотни раз в течение дня, нисколько не задумываясь о сложном процессе, сопряженном с этими действиями, в костной, мышечной, нервной, сосудистой системе. Реабилитация спинальных больных – одно из самых трудоемких и мало благодарных направлений в медицине. Реанимация, хирургия, акушерство в большей степени, терапия в меньшей – находятся в лучшем положении. Для сознания больного важен результат: вот был камень – вот его нет, вот была одышка и отеки – вот нет одышки и отеков, вот умер человек – а нет, оживили. А тут хорошо, что не становится хуже, хорошо, что есть минимальные позитивные сдвиги, видимые часто только взгляду специалиста, но больной продолжает быть в депрессии – но я же не хожу!

Конечно, я ничего не обещала Марии Петровне. Я взялась за нее, не рассчитывая на особый успех. Это был отчаянный эксперимент. Но меня удивили результаты. Ей сразу стало лучше, и это очень насторожило. Чаще в моей практике позитивный результат дается непросто, через обострение, ломку, страдание. Это нормально. Но вот так, в таком тяжелом заболевании… Я задумалась. Могла быть особая реакция больной, не всегда зависящая от работы врача. Избыточное употребление биофизических методов воздействия могло привести к формированию связи «донор (я) – реципиент (больной)», а потом ее сложно без ущерба разорвать. Это могло быть накапливанием сил перед кризисом, и чем больше накапливается сил, тем более остро и тяжело может протекать кризис и может быть похож на агонию. Но почему-то эти мысли уходили из моей головы, не задерживаясь. «Что же еще?» – непрерывно думала я. А все было совсем иначе.

Мария Петровна жила с семьей дочери. Валя, старшая дочь, вечно занятой бухгалтер на фирме, крутилась как белка в колесе. Она ухаживала за матерью, писала и сдавала отчеты, выхаживала километры по коридорам всяких инстанций, успевала приготовить обед, сходить на родительское собрание, постирать, погладить и т. д. Ее муж, средней квалификации врач-стоматолог, выпивал, мало бывал дома, и помощи от него не было. Девятилетняя Сашенька была праздником в семье – отличница, шахматистка, фигуристка, бабушкина любимица. Младшая дочь с мужем и детьми жила в Прибалтике. Такова была семья Марии Петровны.

Я рискнула продолжить лечение, начала вводить духовные элементы, в основном в форме беседы. Инстинктивная христианка Мария Петровна начала поддерживать меня в вопросах воцерковления – исполнения обрядов, регулярных молитв. Мы даже договорились о визите моего знакомого священника. В один момент все изменилось.

У Сашеньки оказалась положительной реакция Манту, и фтизиатр поставил диагноз – туберкулез. В семье началась паника. Валя сыпала именами знакомых ей медицинских светил, она плотно занялась дочерью. Тогда центр лечебных мероприятий в семье склонился в сторону младшего поколения.

Мария Петровна перестала расслабляться со мной во время сеанса. Все мысли ее были о внучке. Мы отменили лечение, причем достаточно резко. Но у Марии Петровны отвоеванные у болезни рефлексы не исчезали. Улучшение оказалось стабильным.

Пока вся семья занималась Сашей, я пыталась уловить какую-то мысль по этому поводу. Что-то меня беспокоило. И однажды в церкви меня пронзила догадка. Боже! Я упала на колени… Что же я наделала!

Я начала с того, что взяла Сашину медицинскую карту, начатую еще при рождении, и медицинскую карту Марии Петровны. Я обнаружила у Саши запись о тяжелейшей пневмонии с тремя днями в реанимации, когда ей было только полтора года. А потом в истории болезни Марии Петровны прочла, что злосчастная авария произошла через два месяца после этого. И тогда на следующее утро я пошла на разговор к Марии Петровне. Мне было очень тяжело. За это время она стала близким мне человеком.

Мария Петровна была мне рада, но, увидев мое серое лицо, забеспокоилась. Я не стала тянуть:

– Мария Петровна, вы помните время, когда у Сашеньки была пневмония?

– Да, это было как вчера. Мы чуть не умерли от страха. Валюта ведь рожала так трудно. И Сашенька была такой желанной.

– Вы помните, что было, когда она лежала в реанимации? Что вы делали в это время?

– Мы сидели в коридоре или ходили под окнами.

– А что вы говорили, как вы молились при этом?

Она угадывает мой намек, и щеки ее наливаются краснотой. Ее дыхание становится шумным, прерывистым.

– Я молила Бога, чтобы он спас ее. И… предлагала взамен свою жизнь.

Я была настойчива:

– Как именно вы предложили?

– Это было в аффекте… Вроде бы так… Господи, если хочешь, чтобы эта кроха страдала в жизни, позволь мне за нее отстрадать стократно. Я на все согласна, Господи, но не дай ей умереть, не дай ей слез, дай ей радость и счастье.

– Вы понимаете, что именно вы предложили?

– Да. Вы хотите сказать, что моя молитва была услышана?

– И вы приняли мученический венец…

– Слава Господу! – воскликнула Мария Петровна громче, чем обычно, и ее глаза счастливо заблестели.

Сердце мое дрогнуло, и я спросила глухо:

– Теперь вы не жалеете?

– Я действительно счастлива! Моя девочка защитится моими слезами.

А потом мы с ней рассуждали о справедливости, такой, какую представляют люди и какой она представляется с небес.

Мария Петровна говорила: «Господь не жесток. Я думаю, что кому-то из нашего рода нужно было принять крест тяжелой неизлечимой болезни, зато другим будет лучше. Это все равно, что очиститься, смыть грязь. Например, я убираю квартиру, мои руки в грязи, спина болит, зато все живут, не дыша пылью. То же самое здесь».

Я осторожно посомневалась в целесообразности нашего лечебного процесса. Я боялась, что нанесла вред этой связи бабушки и внучки, ненарочно наклонив это «коромысло» в сторону девочки. А потом успокоилась. Иначе мы бы никогда этого не узнали, и никогда бы Мария Петровна не сказала: «Да я теперь как на крыльях. Эти крылья нужны мне были внутри. Как я себя изводила: лежу, бревно бесчувственное, вокруг меня одни хлопоты… А теперь все иначе. Жизнь моя не напрасна. Только мы никому не скажем, правда?»

Так что на все воля Божья. Тогда Мария Петровна улыбнулась мне уникальной, загадочной улыбкой беременной женщины. Мол, вы думаете, я одна? А нас-то двое!

Так я посчитала себя не вправе вмешиваться в здоровье человека. И благодаря этому случаю, как и некоторым другим, я уверенно говорю. «Мать, как и другой очень любящий близкий человек, может спасти жизнь любимому человеку, беря на себя его тяготы, беды, болезни, страдания. Надо верить, молиться и быть готовым к самопожертвованию». Сама-то я знаю, что за спасение человека не назначается цена, это происходит не по заслугам человеческим, а по милости Божьей. Это от просящего должна исходить инициатива – например обет как вид особого договора между человеком и Богом. И приняв его, не следует удивляться тому, что происходит, если сам просящий его нарушит.

А Сашенька выздоровела, причем достаточно быстро. Она, как и раньше, отличница, шахматистка, фигуристка и вообще милая добрая девочка.

Мария Петровна так же лежит на фоне гобелена. Только взгляд стал более теплым и умиротворенным. И я прихожу к ней учиться терпению и мудрости. К сожалению, она скоро умрет. Но мне даже не грустно. Я испытываю только благоговение. И в моем сердце звучит музыка: далекие колокольчики на снежных горах, у подножия которых никогда не померкнут красно-желтые цветы.

Человечество придумало себе смерть. Наделило ее женским кошмарным обликом, вложило в руки атрибуты, от которых хочется бежать без оглядки. И тогда рассудок возопил: беги, спасайся, это – смерть. Звериный инстинкт поразил человека и затоптал то, что в человеке сильнее инстинкта самосохранения – Дух Божий. Именно Духом, искрой, источником жизни человек не позволяет себе выживать ценой жизни других, цепляться за каждую минуту, если все пройдено, выполнены все земные труды и подведены итоги. Именно Дух дает человеку силу и волю к жизни, если осталось еще что-то, перейдя через которое, можно идти не оглядываясь. Именно Дух дает человеку возможность прозревать свое начало и конец и быть мудрее самого себя перед лицом болезни, опасности, смерти. Именно неразвитость, замусоренность, захламленность человека не позволяет Духу вести его по жизни. И человек становится духовно больным, испуганным, уничтожающим себя. Нет возможности жить, если внутри смерть.

Два бизнесмена

Сергей Сергеевич и Михаил Иванович – невысокие брюнеты лет сорока. Они всегда были очень похожи и дружили уже двадцать лет. В институте они учились в одной группе, потом вместе работали в одном КБ. Примерно в одно время женились. Жили они в одном квартале, их дети учились в одной школе. Их родители тоже дружили семьями. Примерно в одно время Сергей и Михаил развелись. Их бывшие жены часто перезванивались и сплетничали о них.

В конце восьмидесятых годов Сергей бросил свою скромную инженерную должность и более чем скромную зарплату и пошел в бизнес. Михаил ринулся за ним. У Сергея дела пошли очень неплохо. К концу второго года у него уже была своя вполне работоспособная фирма, десять человек в штате и первая иномарка. Михаил, покрутившись самостоятельно, пошел к Сергею. Тот сделал ему дочернее предприятие в регионе, дал денег на раскрутку и забирал минимальный процент. На вопросы своих финансистов он отвечал: «Дружба – она и есть дружба». Так что Михаил тоже значительно улучшил свое положение.

А потом они вновь женились. Обе женщины – лет на десять моложе, красивые, изящные, со вкусом одевающиеся, с которыми приятно выйти в общество. Вчетвером они посещали модные курорты и рестораны. Но через некоторое время выяснилось, что их жены очень разные.

Жена Сергея Катя оказалась умницей. Она вытянула свой экономический диплом, еще поучилась и стала помогать Сергею так, что стала незаменимой. А когда фирма Сергея начала работать с испаноговорящей страной, она за полгода очень прилично выучила испанский язык, чтобы на переговорах не было потребности в третьем лице – переводчике, часто болтливом и продажном.

Маша, жена Михаила, спустя полтора года красивой жизни начала злоупотреблять спиртным и очень быстро превратилась в алкоголичку. Да-да, не в женщину, любящую выпить, а в синюшную запойную пьяницу, не различающую из-за водки дня и ночи. А где пьянка, там и разврат. Как-то, придя домой, Михаил увидел раскрытую квартиру, пьяную голую жену, спящую мертвым сном, и не обнаружил в доме многих ценных вещей.

Конечно, ее лечили. Наркологи, психотерапевты, токсикологи, даже колдуны и экстрасенсы водили вокруг Маши хороводы. Это влетало в копеечку, но было безрезультатно. «Сложный случай», – разводили руками медицинские и околомедицинские светила. Маша несколько раз анонимно лечилась в лучших клиниках, но, выходя, скатывалась все ниже и ниже.

Он мог бы с ней развестись. Но были две проблемы. Первая – ее папа, ответственное лицо в государственном учреждении, испорченные отношения с которым могли помешать бизнесу. Вторая – он страшно боялся скандала, он боялся злорадства своей бывшей жены, своей любовницы, которую бросил ради женитьбы, он боялся за собственную репутацию преуспевающего человека. И Михаил продолжал тянуть эту волынку. Он приходил домой к Сергею и плакался о своей несчастной жизни. Сергей и Катя успокаивали его.

Наконец Михаил построил квартиру с двумя выходами, забаррикадированную изнутри. В одной половине он жил сам, а в другую поселил жену и приставил к ней охранника. Охранник снабжал ее спиртным, вызывал частного врача, когда она перепивала, ухаживал за ней и главное – ни под каким предлогом не выпускал ее из квартиры.

Именно тогда, в 1993 году, когда проблема алкоголизма жены обрушилась на Михаила, он начал мучительно завидовать Сергею. Он завидовал теплу и уюту его дома, красоте Кати, которая никуда не девалась, их нежным отношениям, когда спустя несколько лет семейной жизни по-прежнему светятся, встречаясь, их глаза и есть непрерывная тяга – прикоснуться хотя бы на миг друг к другу. А в следующем году Катя родила мальчика. Тогда Михаил перестал ходить в их дом. Этого он уже не смог выдержать.

В то же время фирма Сергея успешно завершила длительные переговоры по поводу одного крупнейшего международного контракта. Сергей на радостях организовал грандиозный праздник. Он нанял теплоход, и в выходные дни на реке веселились двести человек – вся его фирма, друзья, коллеги. Причем он не ставил целью барством шокировать этих людей. Он действительно хотел им сделать приятно. Но оказалось, что не все люди были этого достойны.

Прилично напившийся Михаил подошел к Сергею и сказал: «Почему тебе – всё, а мне – ничего?» «Как это ничего?» – не понял Сергей и начал перечислять все выгоды этого контракта для предприятия Михаила. Но тот повторил: «Почему тебе – всё, а мне – ничего?» – и замахнулся, чтобы ударить Сергея. Но вмешался охранник, перехватил его руку. Сергей сгладил впечатление от этого инцидента шуткой, но сам остался встревожен.

Через некоторое время это забылось. Михаил работал, причем достаточно успешно, хотя стал хмурым и молчаливым. Сергей объяснял это депрессией из-за жены, но уже не пытался поговорить с ним по душам. И так хлопот полно – маленький ребенок, большой контракт.

А еще через год Сергей попал в реанимацию с инфарктом миокарда. Страшно представить, что было в то время с Катей. Она даже не плакала, она сутками выла в своей шикарной квартире. Она носила на руках своего сына и причитала так, как умеют только простые русские бабы. В реанимации она сидела в коридоре, как собачка, преданно глядя на дверь. Своим отчаянием и терпением она удивила даже все видавшего опытного заведующего отделением, и он разрешил ей быть около мужа.

С большим трудом Сергея вытянули с того света. Но даже через четыре месяца у него были одышка и отеки на ногах – признаки значительной сердечной недостаточности. Он уже не мог работать по двенадцать-четырнадцать часов, как прежде. Его улыбчивость и энергичность испарились. Сергей осторожно ходил, был экономен в эмоциях, командировки даже не планировал. Люди на фирме, озадаченные его новым обликом, шептались: «Что с нами будет, если он?..»

И тогда кардиолог, наблюдающий Сергея, позвонил мне и попросил его посмотреть, добавив при этом: «Мне кажется, тут что-то по твоей части». Это означало, что больной выходит из болезни хуже, чем можно было бы ожидать. А этот доктор, мой большой друг, часто параллельно вел со мной больных, знал мои методы «вытягивания» из болезней и считал их эффективными.

Сергей и Катя пришли вместе. Его одутловатое лицо, мешки, бледность не оставляли сомнений в диагнозе. Катя смотрела на меня с испугом – может, я скажу, что все уже совсем плохо?

Он разделся до пояса. Когда-то развитая мускулатура обмякла, ссохлась, оформилась сутулость. В нем действительно жизнь еле теплилась. Я почувствовала слабую пульсацию этой жизни. Люди в таком состоянии умирают в течение года, даже если их очень хорошо лечить. Объективно: показатель сократительной способности миокарда очень мал, дважды за время госпитализации был отек легких.

Я начала с ним говорить и по реакции Кати поняла, что гипоксия была разрушительной и для его психического состояния. Он говорил нервно, рвано, путано, а иногда чересчур длинно. «Я болен, – говорил он. – Сердце не очень беспокоит, но у меня ни на что нет сил». Именно отсутствие сил – основная жалоба людей, подверженных магическим воздействиям, но это может быть, безусловно, и обычным клиническим симптомом.

Здесь я видела, что отсутствие сил – и причина, и следствие заболевания.

Я не могла утомлять его вопросами и постаралась свести к минимуму наше первое общение. Но я назначила встречу его жене. Я хотела от нее получить подробную информацию.

Катя – тоненькая шатенка лет тридцати с небольшим. Очевидно, только сейчас, после бед и страданий, обрушившихся на семью, она стала выглядеть на свой возраст. Макияж неброский, запах духов не вызывает раздражения. Она сидела, согнувшись, судорожно сжав пальцы рук. И отвечала мне вначале скованно, потом эмоционально, а вскоре заплакала. Я вытянула из нее все: его детство и юность, отношения с родителями и друзьями, особенности работы, их отношения, ее жизнь, беременность, роды, его болезнь. Она говорила о Сергее с восторгом, отчаянием, нежностью, глубоким горем и – любовью. В ее словах были такие эмоции, от которых обмирало сердце. Они действительно были одной из лучших супружеских пар, которые я встречала в жизни.

Постепенно я почувствовала Михаила. Он незримо присутствовал между нами. Когда Катя рассказывала о радостных моментах жизни, у кого-то невидимого на расстоянии ладони от ее лица сводило судорогой челюсти от ненависти и злости. Когда она плакала от болезненных переживаний, он мерзко хохотал во все горло. Мне было не по себе от явственности этих ощущений. А потом этот «кто-то» наполнился у меня формой. Я просто увидела его, его холодное отрешенное лицо и тысячелетнюю тьму преисподней в его глазах. Одержание – вот имя этому состоянию. Зависть, злоба, ненависть, ярость заполнили подсознание Михаила мраком. А мрак разбудил демона и призвал его к себе. Можно назвать это подсознательной агрессией, но я воспринимаю зло персонифицированным. Добро и зло имеют лица. Лицо Михаила, отягощенного злом, было ужасным.

Наверное, я внешне изменилась, потому что Катя замолчала. Я задала ей несколько наводящих вопросов о Михаиле. Она говорила о нем по-доброму, грустно, сочувственно. Я не могла ей ничего сказать о характере своих видений, они были чужеродны ей и оскорбили бы ее чистую душу. Сохранить ее светлое отношение к жизни, не насаждать в ее голову маниакальные идеи одержания, магии и в то же время помочь ее умирающему мужу – бесспорно, очень трудно.

И я поставила перед собой созидательную задачу. С позиций сегодняшнего дня я оцениваю свои действия как удачные. Ход моих рассуждений был такой: одержание другого человека не может быть причиной болезни, оно может быть усугубляющим фактором, но первопричиной – нет. То, что Сергей пережил-таки инфаркт, свидетельствует в пользу того, что ему Бог дает большой шанс в жизни. Деньги, контракты, бизнес – все, что крутится в голове Сергея много лет, должно притормозить свой бег. Он должен в болезни духовно переродиться. И помочь ему может только жена. А конфликт с Михаилом, его одержание может быть всего лишь предлогом проверить человеческие качества – готовность к дружбе, отзывчивость, самопожертвование.

И я рискнула – познакомила их со священником отцом Николаем, и он стал их духовным отцом. Ему они исповедались, он освящал их жилье и офис. Но помимо этого я потребовала от них помощи Михаилу. «Добро, – говорила я, – духовное качество, но оно еще должно быть деятельным». Катя была так измучена, что восприняла идею насчет Михаила без единого вопроса. Надо – значит надо. Я объясняла потребность в этом его глубокой психической травмой, неадекватностью в жизни.

И тогда у Михаила началась странная жизнь. Утром бодрый голос Сергея, так же, как во время учебы в институте, возвещал: «Доброе утро, соня, что делать будешь?» Михаил молчал. Но уверенный голос Сергея не оставлял сомнений: «Быстренько собирайся – едем в бассейн». Михаил не сопротивлялся, а шел за ним безропотно. В бассейне Сергей слегка-слегка без нагрузки бултыхался, в то время как Михаил накручивал на время двадцатипятиметровки. В десять часов они ехали на работу в разные офисы. Ближе к часу дня Михаилу звонила Катя и говорила: «А у нас дома знатная солянка, приезжай на обед». Тот пытался пару раз буркнуть, но голос Кати действовал на него как удав на кролика.

Туда, куда надо, и туда, куда не надо, Сергей таскал Михаила с собой: на совещания, переговоры, встречи, пикники, поездки. Они стали встречаться по три-пять раз в день и вдвое больше общаться по телефону. Сергей, не очень рассчитывая на взаимность, рассказывал Михаилу о своих замыслах и переживаниях. Михаил говорил мало и безэмоционально, но к концу третьего месяца такой «дружеской агрессии» оттаял и начал даже слегка шутить. До этого момента Сергей жаловался мне: «После общения с Мишей я – выжатая тряпка. Иногда, чтобы договорить ему фразу, мне нужно сунуть под язык валидол и сцепить зубы». А я его успокаивала и просила быть мужественным.

Следующий этап наших действий заключался в том, чтобы перенести «бой на территорию противника». Сергей ввалился однажды в воскресенье в квартиру Михаила; воспользовавшись его замешательством, вытряхнул проститутку из его постели и в ужасе спросил: «Миша, Боже, что же с тобой стало?» И тогда Михаил хриплым срывающимся голосом заорал матом по поводу своей несчастной жизни, своей жены, а потом уже и Сергея и его нравоучений. Сергей, рассказывая мне об этом, отметил: «Я никогда не видел такого ужасного лица и не слышал такого ужасного голоса. В нем был испепеляющий гнев, ярость, безумие, рыдание. Он порывался броситься на меня, но я видел, что причинить вред он способен только себе. В этот момент мои губы сами зашептали молитву. А потом он перебесился и затих». «Да, перебесился. Какое верное слово!» – подумалось мне.

Тогда Сергей и предложил Михаилу поговорить с его тестем. «Ты действительно рехнулся! – наступал он. – Хоронить себя в сорок лет, с проститутками, без нормальной женщины, без жены и детей. Немедленно идем к ее отцу, надо заканчивать эту трагикомедию». Михаил взорвался: «Ты отдаешь себе отчет? Ты знаешь, что будет? И не забывай – мы в одном бизнесе, это и тебя касается». На что Сергей ответил: «А мне плевать. Я не могу на это смотреть». Он заразил своей уверенностью Михаила.

И они пошли. Большой чиновник принял их, выслушал. Но не вспылил, а сказал очень грустно: «Миша, я виноват перед вами. Моя дочь еще до знакомства с вами лечилась от алкоголизма. У нее плохая наследственность по матери, и она из золотой молодежи – вседозволенность, распущенность… Ей помогли, но на время. Я виноват, что ничего вам не сказал». Он был очень подавлен, этот сильный властный человек. Он дал свое согласие на развод и пожелал Михаилу счастья.

Именно с того памятного дня, когда Михаил вышел из кабинета тестя с очумелыми глазами, еще не веря в реальность происходящего, Сергей начал выздоравливать. Этот процесс был долгим и мучительным. Но каждый день давал малюсенькую прибавку его силам и работоспособности его сердца. Тогда же Михаил взял месячный отпуск на решение своих вопросов. За это время он развелся и перепланировал свою квартиру. И к концу этого месяца он стал напоминать того приятного в общении студента, искрящегося оптимизмом, с которым в свое время подружился Сергей.

Было интересно наблюдать, как они оживают оба. Ко мне приходила Катя и давала подробные отчеты. Она тоже вместе с ними становилась самой собой.

Сейчас я понимаю, насколько сложно было смоделировать эту ситуацию, прежде всего духовную работу, в которую Катя окунулась душой и в которую ее вера вовлекла Сергея. Регулярные молитвы, посты и причастия создали мощную позитивную атмосферу в доме. Благодаря этому Сережа и Катя отодвинулись от опасной черты безысходности и отчаяния.

Психологическая работа была выверена, как у минеров. Малейшая фальшь в отношениях с Михаилом могла стать роковой. Иногда, вспоминая этот эпизод, я искала формулировку произведенного действия. И тогда мне казалось, что демон просто захлебнулся в потоке тепла и света. И таким образом был ликвидирован источник постоянной угрозы для Сергея в виде всепоглощающей ненависти.

Они дружат до сих пор. Сергей принимает препараты для сердца только в период большой нервно-психической нагрузки. В обычное время оно его не беспокоит. Михаил недавно женился. У него родилась девочка. Катя родила второго ребенка.

Фирма Сергея восстановила в районном центре разрушенную церковь.

Измена

Мать девочки была в отчаянии. Она старалась сдержать слезы, но у нее ничего не получалось. Они катились по щекам, а она неловко пыталась утереть их ладонью.

– Понимаете, – говорила она, – моей девочке Агнешке совсем-совсем ничего не помогает. Она полтора года по больницам, и я с ней. Она совершенно другая, не та, что была до болезни.

Я смотрю на девочку. На вид ей лет семь. Бледная, с большими черными кругами вокруг глаз, она внимательно слушает нашу беседу. И я понимаю, что для нее я – продолжение всего медицинского кошмара, в котором она живет. Мне очень не хотелось, чтобы она меня боялась. Поэтому я сняла белый халат и обратилась к Агнешке: «Малыш, мы с тобой просто побеседуем». А сама взяла ее за руку и вслушалась в ее пульсацию жизни. Тем временем Ядвига, ее мама, рассказывала:

– Агнешка перенесла тяжелое инфекционное заболевание с осложнением на сердце. Врачи не сразу поняли, что у нее миокардит, а когда поняли и начали лечить, ей стало немного лучше, но на этом все остановилось. До сегодняшнего дня она задыхается, не может пробежать и двадцати метров. Она стала совершенно пассивной: сидит целыми днями, уткнувшись в телевизор или книжки с картинками. Агнешка совсем ничего не хочет. Раньше она была очень веселым, задорным ребенком, такой себе маленькой разбойницей. У нее всегда было много друзей и подруг. Она бегала наперегонки, каталась с горки, прыгала на скакалке.

Я уточняю, сколько ей лет. Оказывается, ей почти девять, на которые она совершенно не выглядит. Я по-прежнему держу в руке ее бескровные пальчики и думаю о том, что поднять такого ребенка, довести его почти до нормы – задача невероятно сложная.

Я посмотрела медицинскую карту. Ничего утешительного не обнаружила. Еще я понимаю, что если в результате инфекционного процесса осложнение пошло именно на сердце, она должна иметь к этому предрасположенность. Спрашиваю Ядвигу:

– Чем болели вы, ваши родители, их родители?

Она, надолго задумавшись, отвечает:

– У бабушки был рак матки. Все остальные родственники доживали до очень преклонных лет без особых болезней. Ни я, ни мои родители особо на сердце не жалуемся. У кого-то желудок, у кого-то бессонница, у кого-то песок в почках. А кардиология нам совсем не была знакома до болезни Агнешки.

Мне было непонятно. Это не укладывалось в мое представление о развитии болезни. Поэтому я постаралась разобраться в психосоциальных проблемах их семьи.

Я стала спрашивать. Кем работают Ядвига и Анджей – ее муж? Когда они познакомились? Какие у них взаимоотношения в семье? Была ли Агнешка желанным ребенком? Как протекала беременность? Были ли стрессы? Какие взаимоотношения с родителями мужа? Насколько Анджей любит Ядвигу? Какой он человек? Насколько он конфликтен?

Пока я выстраивала в голове перечень необходимых вопросов, я невольно склонялась к вопросам об Анджее. Мой интерес концентрировался на его личности. Я вроде бы хотела спрашивать оних обоих, но вопрос формулировался только о нем. С Ядвигой мне примерно все было ясно. Она была неизбалованной, трудолюбивой. До мужа она имела некоторый сексуальный опыт, но откровенной гуленой не была. Семья для нее – это всё. Наверное, это вложила ей мать. Ядвига наверняка хорошая хозяйка, но умом не блещет. Чересчур далека она от семьи мужа, подумала я, когда Ядвига сказала, что они – хорошие архитекторы. Архитектором работает и Анджей, причем достаточно успешно. Он достаточно рано сориентировался, что нужно заниматься самостоятельным бизнесом, чтобы выжить, и уже несколько лет жил на частных заказах.

Анджей чем-то меня настораживал. Они были слишком разные – Ядвига и Анджей. Но не только это мне не нравилось. «Лед и пламень» иногда могут создавать уникальные по прочности союзы. Но здесь было что-то другое.

Ядвига, вызванная на откровенность, продолжала говорить, а я отрешилась от всего. Мое внутреннее видение заглянуло в их жизнь. Перед глазами встала картинка: стены квартиры в кремовых обоях, совсем молоденькая Ядвига, с еле-еле проглядывающим животиком, одинокая постель и полная тишина в доме.

– А что, Ядвига, было с вами, когда вы были на третьем-четвертом месяце беременности?

Ядвига удивилась:

– Да ничего особенного. Это было лето. Экзамены тогда я уже сдала и отдыхала. А муж мой в это время нашел себе подработку – проектировать группу коттеджей в курортной зоне. И он с друзьями ездил посмотреть что к чему. Он вернулся недели через три. А что?

Тут в который раз возникла проблема: как помочь человеку и ничего ему при этом не говорить. Дело в том, что я внутренним зрением явственно увидела, что в то время, когда у Агнешки в утробе матери формировалась сердечно-сосудистая система, ее муж внес грязь в единое информационное пространство их семьи. Дело не только в том, что он переспал с какой-то знакомой, хотя и этого могло быть достаточно. Он на какое-то время поверил, что всерьез готовится к разрыву с семьей, и ребенок был лишним в этой ситуации.

Пока Ядвига все свои чувства, все свои эмоции направляла на их ребенка, на него, на их отношения, Анджей захотел все поменять и, будучи человеком не самых прекрасных моральных качеств, рассказывал своей новой пассии, какая Ядвига плохая. А его любовница, имевшая на него виды, активно ему поддакивала и предлагала себя в качестве спасательного круга. Он быстро прозрел, но любовницу обнадежил, и она боролась за него тоже не самыми прекрасными средствами. Как бы не с помощью магии – подумалось мне. Не то чтобы она в ней была профессионалкой, но равновесие в семье Анджея нарушилось не только изменой, но и ее последствиями. Тогда и сформировалось у Агнешки ослабленное сердечко, готовое в любой момент стать болезненным.

Я уточнила у Ядвиги:

– Как вы себя тогда чувствовали?

– Нормально. Правда слабая была, еле ноги таскала, но не тошнило, все могла есть.

– А когда прошла ваша слабость?

– Через месяц или через два.

Я решила ничего ей не говорить, а основательно поговорить с Анджеем. Сославшись на то, что мне необходимо его посмотреть, я позвала его к себе и настроилась на сложный разговор.

Он пришел, уверенный в себе, с мобильным телефоном в руке, гордый от осознания собственной деловитости. Я не стала подбирать корректные слова и заявила следующее:

– Анджей, я попрошу вас меня не перебивать. Мне нужно сказать вам нечто очень важное; даже если вы будете в корне не согласны, я прошу вас выслушать мою точку зрения. Я считаю, что в заболевании сердца вашей дочери виноваты вы. В то время, когда ваша жена была беременной, вы изменяли ей и собирались разорвать семейные отношения. Это все происходило в то время, когда у плода формировалось сердце. То, что произошло, повлияло на состояние ребенка через тонкие нити, связывающие родителей и дитя. Ваша вина недоказуема. Но она есть. Вы можете рассмеяться мне в лицо и сказать, что этого никогда не было. Но это было. Или вы можете задуматься и покаяться в том, что вы совершили. И если даст Господь Бог, вашей девочке станет лучше.

Тогда Анджей стал у меня интересоваться, откуда я это знаю, откуда его жена получила эту информацию, которую передала мне. И когда я сказала, что это знаю только я, а Ядвига совершенно не в курсе, и, более того, я настаиваю, чтобы она об этом никогда не узнала, Анджей немного расслабился и смог вести конструктивный разговор. Я спросила его:

– Анджей, вам действительно нравилась та женщина? Вы хотели создать с ней семью или это было легким служебно-курортным романом?

– Конечно, нравилась. Тем более, вы же видели, жена моя не самая умная женщина. Вопросы профессионального роста, например, я с ней обсудить не могу, а некоторых вещей она вообще не понимает. А Фелиция очень грамотный специалист, она моя коллега достаточно давно. И все это время она испытывала ко мне симпатию. Только тогда, в отрыве от семьи, я оценил ее достоинства. У нас была близость, нам было хорошо. Я даже подумывал, чтобы узаконить эти отношения. Но она начала на меня давить, а я этого страшно не люблю. Поэтому все осталось, как есть.

– А Ядвига? Вы бы оставили ее с ребенком?

– Ну, конечно, ребенок тоже тормозил. Но мы современные люди. Я бы ее на голод и нищету не обрек, обеспечивал бы полностью. Она была бы не в обиде.

– Но она же любит вас! Вы не представляете, что бы это было…

– Да не сомневайтесь. Поплакала бы, успокоилась, а потом вышла бы замуж. Такие, как она, не прозябают в одиночестве.

– Почему?

– Она всю жизнь мужу в рот заглядывает. Многих это прельщает.

– Но не вас?

– Нет, не меня.

– Почему же вы до сих пор вместе?

– Привыкли друг к другу. Она пообтерлась. В общество с ней уже можно выходить. Опять же ребенок…

Когда я перевожу разговор на болезнь Агнешки, лицо Анджея мрачнеет. Он всеми силами старается показать себя эдаким психологическим суперменом, но у него не получается. Он теряется, фразы его уже не так категоричны, голос подрагивает.

– Анджей, вы считаете, что мои объяснения по поводу вашей роли в болезни дочери неправомерны?

– Я в свое время интересовался восточной философией, Кастанедой, астрологией. Но чтобы настолько жесткая и однозначная зависимость… Не знаю… Я не верю, что вы полностью правы. Этого не может быть. Миллионы мужчин изменяют женам, из них многие – ив период беременности жены. У нас бы детей здоровых уже не осталось.

– Должна с вами согласиться. У нас нет здоровых детей. А исключения только подтверждают правила.

Анджей неподдельно удивлен:

– Как нет? А чем они болеют?

– Уже никого из врачей не удивляет остеохондроз в двенадцать лет, инсульт в девятнадцать, инфаркт в шестнадцать, камень в почке в восемь лет. Среднестатистические дети в Европе чаще всего болеют вторичными иммунодефицитами, неврозом, воспалениями в желчном пузыре, желудке, яичниках, нарушениями водно-солевого обмена, мочекислым диатезом, эндокринными патологиями, прежде всего щитовидной железы, аллергиями, астмой, дегенеративными процессами в позвоночнике и суставах, сколиозом и др. Тысячи детей ежегодно умирают от рака. Мало? Могу продолжить. Конечно, причин тут море: и экологический кризис, и стрессы у родителей, и наследственность, и быстрое питание, и, что очень важно, конфликты в семье – и явные, и тайные.

– Я все равно не понимаю. Как это?

Я протянула Анджею, хорошо знающему русский язык, книгу священника и хирурга архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого) «Дух, душа и тело».

– Читайте. Что непонятно – спросите. Прошу вас не то чтобы поверить мне безоговорочно. Я не волнуюсь, что вы мне не поверите, это не ударит по моему самолюбию. Мне нужно вылечить вашу дочь. Захотите помочь – я возьмусь за нее. Не захотите – ищите другого специалиста.

– Как? – в глазах Анджея удивление, ведь в его представлении я должна бы хвататься руками и ногами за пациентов, которые платят.

– Потому что без вас я ничего не сделаю. Я могу месяцами закачивать в вашего ребенка силы, и, может быть, ей станет немного лучше. Но принципиально я ничего не изменю. Ну как, будем лечиться?

– Будем, – растерянно сказал Анджей.

– Очень хорошо. Неужели вы не сожалеете, что изменили жене с Фелицией?

– Я бы не сожалел, но Фелиция следующие года три мне прохода не давала. Я очень тяготился ею. Конечно, я сожалею.

– Вы осознаете, что это грех?

– Да… Сознаю…

– Вы мне сегодня солгали.

– Я?! В чем?

– Анджей, из ваших слов я должна сделать вывод, что отношения с женой у вас нормально-примирительные. А я уверена, что вы страстно ее любите. Ведь так? Вы себе создали идеальный образ, какой могла бы быть ваша жена. Ядвига ему не соответствует. Но любите-то вы ее. А что вы мне наговорили? Вы – патологический лжец?

Анджей становится пятнисто-пунцовым. Я продолжаю:

– И не поведение Фелиции оттолкнуло вас от нее. А что?

Он собирается с духом и говорит почти шепотом:

– Она холодная…

– В смысле фригидная?

– Нет… Конечно, нет! Она только своими интересами живет, и в том числе в постели. Но я не сразу понял. Был как в тумане. А дома Ядвига… Никто ее не просветил. «Друзей» много, а роман служебный. Но обошлось… Нет, не обошлось…

Анджей становится жалким, руки слегка дрожат.

– Анджей, успокойтесь, давайте все менять.

Дальше я рассказала ему о необходимости причастия в православной церкви, в которой когда-то в детстве он был крещен. Он мне не сопротивлялся, а добросовестно слушал. А потом подтвердил, что еще подумает и пойдет. Он говорил:

– Я надеюсь, что это поможет Агнешке.

– Чтобы помогло, вы не должны относиться к причастию как к лекарству для дочери. Это должно быть важно для вас, Анджея Козельского, 1965 года рождения, поляка, уроженца г. Белостока, архитектора, частного предпринимателя – для вашей души, для вашего будущего.

На этом мы расстались. Я попросила Анджея позвонить, когда он причастится.

Он позвонил через две недели. Голос уверенный, деловой:

– Я прочитал книгу архиепископа Луки, подумал и уже три раза был на богослужении, а сегодня принял причастие. Я не думал, что это может быть так хорошо.

– Рада за вас.

– Что теперь?

– Не забывайте о Боге. Воцерковление – сложный процесс. Но он необходим всей вашей семье. А насчет Агнешки – теперь моя очередь.

Курс лечения Агнешки длился четыре месяца. Кроме кардиологии и биофизических методов также понадобилась помощь натуропатии, рефлексотерапии, психотерапии. Девочке стало значительно лучше. Теперь ничто не препятствовало лечебному процессу. Она снова стала подвижной, энергичной.

Агнешка подарила мне на память свои самые красивые рисунки. И, глядя на них, я думаю, что в ее семье будет еще один архитектор.

Гадалка

– У меня жена сошла с ума! – это были первые слова, сказанные мужчиной лет пятидесяти пяти в моем кабинете.

Он волновался ужасно. «Давление под 170», – прикинула на глаз я.

– У меня жена психопатка! Вы таких берете?

Я деликатно объяснила, что если она нуждается в госпитализации, то взять ее на лечение я не смогу.

– Да нет, она дома. Я могу ее привезти?

Я согласилась.

И вот она передо мной. Серо-желтое морщинистое лицо, седые космы, выбивающиеся из-под берета, дрожь в руках. Нужно иметь очень сильное воображение, чтобы представить ее, например, в тридцать лет. Сейчас она выглядела удручающе. Я выяснила, что ее зовут Людмила Мироновна, что в течение двадцати лет она преподавала историю в вузе, не работает уже десять лет.

– Чем вы болели в жизни? – спросила я.

Она монотонно начала перечислять свои похождения по психиатрам, но я перебила:

– Кроме психоневрологических проблем.

Это ее удивило, она задумалась, а затем оживилась. Она мне рассказала о детском туберкулезе, свинке, болезни Боткина, операции по поводу внематочной беременности, двух абортах, аллергии на тополиный пух, переломе ноги, покалывании в области сердца, панкреатите – все, что накопилось у нее за пятьдесят три прожитых года. Но оживленность Людмилы Мироновны быстро закончилась, глаза потухли, речь замедлилась, а потом и вовсе она замолчала.

И тогда я заговорила с ней обо всем и ни о чем: о ее предмете в вузе, о студентах и начальстве, о ее замужестве, о детях и школьной программе, об отношениях России и Польши, об особенностях польского языка, о перспективах Евросоюза. Я напряженно слушала ее и не чувствовала тяжелой психопатии. Конечно, судить об этом должен психиатр.

Но видно, что она нуждается в помощи, хотя бы потому, что ее преследует страх, конкретный, объяснимый, очень длительный – страх за свою семью. В отличие от многих других больных, Людмила Мироновна не акцентирована на себе, своих личных проблемах, своих проблемах здоровья. Она ужасно, до душевной тоски, до бессонницы и дрожи во всем теле боится за своих детей. Она твердо уверена, что с ними произойдет нечто ужасное. Она не знает, что именно. А бывает, что пациент до мельчайших подробностей – из сна, видений, бреда – знает, чего ожидать. Здесь – нет.

Людмила Мироновна своим ожиданием беды довела семью до невроза. Ее сын Денис несколько лет назад из-за этого уехал учиться в другой город и старается не приезжать домой. Представляете, каково парню двадцати лет, за которым постоянно следит мать: ожидает его ночами с дискотеки, сидит около бассейна, когда сын плавает, не разрешает ему есть нигде, кроме дома, в больнице выясняет состояние здоровья девушки, с которой сын единственный раз поговорил около дома и т. д.

С дочкой Ксюшей было еще сложнее. У нее с детства были две медицинские проблемы – дискинезия желчевыводящих путей и родинка на шее. Когда у Людмилы Мироновны начались нервные припадки, а произошло это впервые десять лет назад, она настроилась на несчастье с этой стороны. Ксюша бесчисленное множество раз глотала зонд, все ее вены были исколоты. За время похождений Ксюши с мамой по больницам ни один врач не заподозрил ненормальность в тревоге матери за дитя, ни один не сказал – хватит мучить ребенка. Были новые и новые больницы, врачи, анализы, диагностические методики, лекарства. Все-таки Людмила Мироновна добилась, чтобы онколог удалил родинку. Девочке на память остался грубый шов на шее, очень заметный при повороте головы. Еще одним из самых отвратительных страхов по поводу дочери был страх электротравмы. Мать не разрешала дочери включать электроприборы, даже утюг и фен.

Я выяснила все это за два часа. Людмила Мироновна устала, но я не могла потерять ниточку доверия, сформировавшуюся за время разговора. Бог знает, в каком настроении она могла прийти в другой раз. Поэтому я продолжила:

– Тогда, десять лет назад, не было ли события, когда вы испугались за жизнь детей? Травма? Болезнь?

– Да нет, все как обычно. Было ровно, без стрессов.

– У вас должен был появиться какой-то фактор. У вас была предрасположенность, но что-то вас подтолкнуло. Что же?

Мы говорили о разном, пока Людмила Мироновна не вспомнила одно приключение на кафедре. Она вначале даже не могла на нем сосредоточиться. Из памяти многое пришлось извлекать с большим трудом.

Как-то на кафедру пришла мать одного из студентов. Студент учился плохо, его хотели отчислить, а мамаша пришла улаживать дела. Когда она пообщалась с заведующей кафедрой, та вышла в преподавательскую комнату и шепотом сказала двум-трем коллегам: «Хотите, вам погадают?» Это было время, когда еще все мистическое было в диковинку. А женщины, даже преподаватели истории КПСС, более склонны к оккультизму, чем мужчины. Поэтому у этой дамы появилось сразу несколько клиенток. Одной из них была Людмила Мироновна.

Гадалка, разложив карты, сказала ей, что та замужем, есть двое детей – мальчик и девочка, даже назвала точный возраст детей. Сказала, что у Людмилы Мироновны в молодости было два отвергнутых ухажера, что скоро умрет ее свекровь (это исполнилось) и еще несколько очень личных подробностей, так что доверие было полное. А когда гадалка уже убирала карты, то обронила такую фразу: «Ой, береги детей, будешь плохо беречь – потеряешь». Побелевшая от ужаса клиентка вцепилась в гадалку двумя руками с вопросом, как уберечь детей. Но та отмахнулась: «Мать ты или не мать? Сердце подскажет».

Для Людмилы Мироновны это были роковые слова. Через год она уже впервые лежала в неврологии по причине хронической бессонницы. А дальше – хуже. Она ждала от сердца подсказок, но их не было. И тогда отягощенный разум начал свою извращенную работу. Были разбужены фантазии на грани бреда. И через два года Людмила Мироновна смогла на пустом месте создать невыносимую обстановку в семье. Муж и дети рядом с ней находились в состоянии невроза.

Психиатры объясняли мужу: «Петр Семенович, надо быть терпимым. Вам предстоит жить рядом с душевнобольной женой многие годы. Мы поможем, назначим лекарства, подержим в стационаре. Но основное – ваше отношение». И супруг с тех самых пор утопил свои эмоции очень глубоко. Но физиологию не обманешь. Колоссальный избыток адреналина привел к двум инфарктам. Петр Семенович очень сильно постарел за это время. Невроз детей требовал от него ежедневной полной мобилизации сил, но сил уже не было. К концу седьмого года болезни жены ему стало все равно. Он тупо выполнял хозяйственные дела, тупо общался с детьми. Такой была его реакция на многолетний стресс, своего рода защитная реакция организма на возможные собственные психические и телесные расстройства.

Оцепенение прошло совсем недавно из-за того, что восемнадцатилетняя дочь начала устраивать бурные истерики, а потом перестала ночевать дома. Тогда-то Петр Семенович решил обратиться к нетрадиционным врачам. Я была четвертой в списке.

К моменту нашей первой встречи Людмила Мироновна была истерзана собственными страхами, даже оглушенность от препаратов не убирала эту сосущую боль. Что я могла сделать? Провести психотерапию? Нет. Своими силами подпитать ее нервную систему? Нет. Я избрала длительную, мучительную, но единственно эффективную методику – молитву и беседу. Муж возил Людмилу Мироновну в церковь. Она пробовала читать молитвослов, но быстро срывалась на слезы.

Дважды в неделю она приезжала ко мне. Я долго разговаривала с ней, объясняла, растолковывала духовно-психологические вопросы. Я заставляла ее вести дневник – не симптоматический и эмоциональный, а событийный. Не «я испугалась, у меня закружилась голова… полились слезы…», а «вошел муж… я подала завтрак… позвонила соседка… написала открытку подруге…» и т. д. Видимых результатов не было пять месяцев. Но я подбадривала их семью, я верила, что станет лучше.

Это произошло. Вначале у Людмилы Мироновны значительно улучшилось засыпание, которое раньше было ужасным, на суперсильных снотворных. Затем ее речь стала более ровной, без истерических интонаций и в то же время без надрывного безразличия. Когда же Людмила Мироновна сказала дочери, отправляющейся в гости: «Позвони, когда будешь выходить, папа тебя встретит», реакция семьи была оглушительно радостной. Ведь мать впервые за долгие годы не начинала плакать и собираться идти следом за дочерью, а проявляла значительно более благоразумную реакцию.

Отношения в семье постепенно налаживались, но годы болезни Людмилы Мироновны сделали свое дело. Дети отдалились. Муж – инвалид по сердцу. Потеряны старые друзья. Дважды в год Людмила Мироновна проходит курс лечения нервной системы, обходясь без психотропных препаратов. Она научилась расслабляться сама.

Ей много дала церковь. Именно в церкви она впервые за долгие годы почувствовала себя без страха. А настоящее улучшение началось у нее после соборования.

Мне тяжело и грустно вспоминать эту историю болезни. Передо мной встают другие лица. Например, тридцатилетняя женщина. Она до мозга костей боится своей свекрови, которую экстрасенс с дипломом целителя назвал ведьмой. Мне вспоминается маленький мальчик, о котором ясновидящая с многолетним стажем сказала матери: «Ты еще хлебнешь с ним лиха». Он стал отщепенцем в своей семье. Передо мной возникает лицо эффектного молодого мужчины, страдающего болезненной мнительностью. Ему нагадали раннюю смерть, после чего он запил. Список могу продолжать до нескольких десятков. Все эти люди в свое время стали жертвами неквалифицированных, если не сказать преступных, действий парапсихологов.

Я не сомневаюсь, что Людмила Мироновна с ее уязвимой психикой могла быть выбита из реальной жизни не только роковой гадалкой. Это был повод. Причины значительно глубже. Но с гадалки это не снимает ответственности. Это не снимает ответственности и с врача, говорящего родителям больного ребенка: «Что вы от меня хотите? Он все равно умрет». И врач, и экстрасенс, и шарлатан – любой человек способен словом внести человеку негативную информацию.

Я преподаю начинающим нетрадиционным специалистам с медицинским дипломом. И в каждой лекции говорю об этике врача, тем более врача с парапсихологическими наклонностями, ведь каждое сказанное им слово обладает большей внутренней силой и впечатывается намертво в сознание человека. А подсознание пациента уловит и жест, и интонацию, и подтекст. Травмировать человека легко. А избавить его от этой травмы далеко не всем под силу. Когда-нибудь психонейроиммунология, новая медико-биологическая наука, подведет под мои слова аргументы в виде физиологического и биохимического механизма словесной травмы.

А пока: не делайте человеку больно!

Пустота

Господи, как же пил муж рабы Божьей Екатерины! Синюшно-бордового цвета, с ввалившимися мутными глазами, он искал с утра способ напиться. Он знал все злачные места, забегаловки, притоны, а напившись, становился злым, агрессивным, бил стекла, дрался, матерился, поэтому и знала его милиция как отъявленного пьяницу и дебошира. Влетало ему пару раз по пятнадцать суток, но его это нисколько не образумило.

Дмитрий в детстве был тихим, забитым ребенком. Властная мать налево и направо раздавала своим детям подзатыльники. Когда дети дорастали лет до семи, могла и палкой ударить. А пощечины такие давала, что дети из угла в угол отлетали. И все, что накопилось у Димы в детстве – злость, ярость, ненависть к матери – обрушилось в юности на окружающий мир.

Если бы не любовь к Кате, это бы приобрело значительно больший размах. Она, тоненькая, нежная, будоражила в нем хорошие человеческие чувства. Он держался некоторое время. Но спустя год супружеской жизни Дмитрий показал себя «во всей красе». Катя была напугана, но поскольку она была терпеливой, безропотной, то смогла смириться со своим униженным положением. И только слезы по ночам были для нее способом излить свою боль.

Зарабатывала Катя тем, что шила. Днем она работала в ателье, а вечерами шила частные заказы. Ее муж всю свою зарплату сантехника пропивал, а Катя кормила семью. Дети – Таня и Андрюша – подрастали в очень напряженной атмосфере. Мать старалась оградить их от отца, скрывать его нечистоплотный вид и хулиганские выходки от них. Поначалу она даже защищала Дмитрия перед детьми, а потом говорила: «Папа болен, папе плохо…» Дети притворялись, что верят ей, а сами старались бывать где угодно, но не дома.

Так Катерина прожила с мужем пятнадцать лет. А потом она решила отметить четырнадцатилетие Танюшки. Пришли девочки из школы. Катя испекла сказочный торт. Она всё рассчитала, чтобы муж не застал этого торжества. Но, неожиданно явившись, Дмитрий повел себя, как медведь на балу. Гости быстро разошлись.

Плачущая Танюша закрылась в комнате, а отец начал ломиться к ней в комнату в обиде за то, что она не захотела с ним разговаривать. Катя, попытавшись вразумить мужа, стала между ним и дверью, и тогда он опустил ей на голову тяжеленные настольные часы в куске хрусталя – одну из немногих не пропитых им памятных вещиц. Катя, залившись кровью, упала. Таня испугалась за мать и выглянула из комнаты. Она увидела мать в луже крови и упала рядом. Дмитрий стоял над бесчувственными телами жены и дочери, ничего не понимая.

Но тут с прогулки пришел Андрей. Он в свои одиннадцать лет был развитым, сильным мальчиком. Увидев эту сцену, он бросился на отца с воплем: «Убийца! Ты убил их! Теперь убей и меня!» Андрей бил отца ногами по голени, руками в грудную клетку, даже несколько раз в подбородок и кричал, срывая голос, а потом затих. Дмитрий стоял как вкопанный и даже не пытался защититься от ударов. Соседи, пришедшие на шум, вызвали скорую. Таня к тому времени очнулась, но и она, и Андрей продолжали быть в шоке. Скорая забрала всех троих. Катю отвезли в нейрохирургию, Таню и Андрея – в детскую психоневрологию. Почему не вызвали милицию – не знаю. То ли кто-то сказал о несчастном случае, то ли Дмитрий показался чересчур трезвым и расстроенным.

После отъезда скорой Дмитрий продолжал стоять как изваяние. Соседка, ранее работавшая санитаркой в больнице, убрала комнату, вымыла пол от крови. Только тогда она обнаружила орудие преступления – часы, случайно накрытые брошенной на пол курткой Андрея. Увидев кровь на них, соседка заохала, запричитала, а потом сурово сказала: «Сам в милицию пойдешь или тебе помочь?» А потом уже мягче: «Бес тебя водит, бес. Только если Катя не выживет, тебе тоже не жить, он тебя задавит».

Так Дмитрий и остался в квартире один. Первой же ночью на него навалилось необыкновенно яркое, горькое чувство безысходности. Он захотел выпить, но не смог найти спрятанную на черный день чекушку. Дмитрий снова попытался лечь, вытянулся в постели, но сердце и живот горели, как бы выжигая внутри пустоту. Боль до утра так и не прошла, и он пролежал всю ночь, скорчившись.

А утро принесло ему новую пустоту – пустоту квартиры. Он ходил по комнатам, видел вещи жены и детей, но не слышал их голосов. Дмитрий открыл все окна в квартире. Ему казалось, что шум весенней улицы напомнит звуками пустоту, и она рассеется. Но сразу стало зябко и сыро. А из звуков донесся только шум одинокой отъезжающей машины и ветер. Тогда Дмитрий включил телевизор и радио. Но голоса были отдельно, а пустота отдельно. «Неплохо было бы поесть», – подумал он. Холодильник был полон. Дмитрий пожевал то одно, то другое и понял, что не чувствует вкуса.

Взглянув на часы, он решил, что пора на работу или куда угодно, лишь бы не быть в пустоте. Начальник очень обрадовался, увидев Дмитрия на рабочем месте трезвым, хоть и бледным. Дмитрий работал, но пустота была внутри него, и он все делал машинально.

Вечером из села приехала сестра Кати. Она понеслась в больницу, но ее не пустили в реанимацию. Катя была еще в бессознательном состоянии после операции. Ее сестра оставила какие-то продукты и, рыдая, уехала назад – у нее был маленький ребенок, которого она не могла никому поручить.

Дмитрий в страхе ждал ночи. С ночью пришла та самая пекущая боль, не позволяющая спать, не дающая даже расслабиться в постели. Наутро оказалось, что он не может есть. Жеванию и глотанию, казалось, природа его не научила. Так без еды и питья, без сна он продержался трое суток. Он ходил на работу бледный до прозрачности. «Отравился», – шептали за его спиной собутыльники. На четвертые сутки Дмитрий не смог подняться с постели. Пустота в нем и вокруг него налилась могильным холодом. И он не мог препятствовать ему.

Около полудня в дверь начали звонить, непрерывно, надрывно. Дмитрий даже не мог подать голос. Наконец дверь открылась. Это была соседка Нина Павловна. У нее были ключи, оставленные Катей.

– Живой! Слава Господу! А я думала, ты помер, – сказала она.

Нина Павловна быстро прибрала квартиру, потом спросила:

– Сегодня что-нибудь ел? А вчера?

Когда она выяснила, что четвертый день он не ест и не пьет, удивилась, перекрестилась и быстро вышла. Вернулась она уже к вечеру с незнакомым бородатым мужчиной. Он переоделся и оказался священником. «Я умираю», – решил Дмитрий.

Нина Павловна требовательно спросила:

– Грехи свои знаешь?

Дмитрий помедлил, а затем утвердительно качнул головой. Тогда священник зажег свечку, раскрыл книгу и низким красивым голосом начал молиться. Дмитрий закрыл глаза и только на вопрос священника, кается ли он в своих грехах, еле слышно прошептал: «Каюсь». Он хотел многое рассказать, но не было сил. Он выдавил из себя стон: «Дурак я». А когда священник начал говорить о прощении грехов, длинная судорога сотрясла тело Дмитрия. Затем к его рту были поднесены Святые дары – хлеб и вино – и оказалось, что он может их проглотить.

После ухода священника Нина Павловна начала тормошить Дмитрия. С величайшим трудом он опустил ноги с кровати и сел. Тогда соседка сунула ему в руки миску с супом, и он поел. А, насытившись, разрыдался со словами: «Убийца я, убийца…» Так и сидел он на кровати, качая головой из стороны в сторону. Рыдание перемежалось с воем, и горячие слезы застилали ему глаза. Нина Павловна, стоявшая перед ним с сурово поджатыми губами, смягчилась, взгляд ее стал сострадательным. А когда Дмитрий, глухо рыдая, прижал обе ладони к сердцу и побледнел, дернулась к нему. И он безвольно упал ей на руки, прохрипев: «Пусто все… Пусто».

Тогда Дмитрий и попал в кардиореанимацию и стал моим пациентом. Две недели он балансировал на грани инфаркта с диагнозом нестабильная стенокардия. Все это время он прорыдал. Даже большие дозы успокаивающих препаратов не расслабляли его полностью. Чаще он тихо, чтобы не беспокоить других, плакал в подушку и даже во сне всхлипывал, как дитя.

Я пыталась разговорить Дмитрия, но он молчал, а потом соседка, навещавшая его, рассказала мне все. Я пережила несколько этапов в отношении к Дмитрию: удовлетворение – «мол, так ему и надо»; жалость – «загубил ты себя, парень»; а потом надежду – «может, все наладится». По просьбе Нины Павловны я позвонила в нейрохирургический центр. Катя потихоньку выкарабкивалась. Врачи надеялись, что она сможет нормально жить, хотя не без осложнений. Соседка сказала, что Танюшу уже выписали, и ее забрала на время Катина сестра. Андрей еще лежал в психоневрологии, им занимались психиатры и психологи. От него никто не узнал правду о несчастье в их семье.

Дмитрий выписался из кардиологии еще спустя месяц. Ему была предписана строгая лекарственная терапия, но медсестры доложили мне, что он выбрасывает лекарства. Уходя, он зашел ко мне.

– Вы хотите умереть? – спросила я.

Он замялся и опустил глаза.

– Вы не имеете права! Сделали из жены инвалида и в кусты? А детей кто будет поднимать? Идите в храм, на коленях ползите, а потом идите к жене. А то чужие люди ей передачи носят, а муж еще ни разу порог больницы не переступил.

А потом, словно говоря сама с собой, я тихо добавила:

– А может, Катя простит, и все еще наладится?

И тогда он взорвался:

– Как простит?! Я знаете кто? Я ее своими руками чуть не убил!

И он ушел, возмущенный, гневный. «Сколь много в нем страстей», – думала я.

Спустя год Дмитрий вновь попал к нам в кардиологию, но уже не в таком опасном состоянии. Его навещала жена – худенькая, невысокая женщина, немного пошатывающаяся при ходьбе. Иногда она приходила с дочерью. Сына я не видела ни разу. Как-то я остановила ее, и мы поговорили. Катя чувствовала себя сносно, как только возможно после такой операции, но работать уже не может. Дмитрий с тех пор не пьет, устроился на хорошую работу, прилично зарабатывает, часто бывает в церкви. Таня жалеет мать, помогает ей в хозяйстве. К отцу относится терпимо. А Андрей за целый год не сказал отцу ни слова. «Молитесь», – сказала я. Что тут еще скажешь?

Быть отцом

В нетрадиционной медицине, как и в клинической, есть эффект повторяемости. Например, если приходит больной с какой-нибудь достаточно экзотичной проблемой, ждите следом если не идентичного, то очень похожего больного. У меня бывает еще интересней. Например, зимой 1998 года ко мне пришли сразу несколько мужчин с одной проблемой – сомнения в отцовстве. При чем тут я, спросите? А что, скажите, им делать, если не могут они оскорбить мать ребенка такими подозрениями, или мать и сын недостижимы для личного контакта, или боятся отцы идти в лабораторию, ведь иногда очень опасная штука – правда. Даже группа крови ребенка может быть вполне правдоподобна, а червь сомнения грызет и грызет отца. Вот и ищут они экстрасенсов, провидцев, шаманов и ждут от них ответа.

Первым был ярко-рыжий с голубыми глазами грузин по имени Давид. Одетый с иголочки, стройный, лет сорока. Он мне понравился, тем более что по глазам видно – далеко не дурак. Он принес мне цветы. А потом, рассказывая свою историю, сник, погрустнел, а под конец совсем расстроился.

Он рассказал, что по делам бизнеса уже десять лет постоянно ездит в Тверь. Во время военных действий в Грузии он жил в Твери несколько месяцев. Тогда-то Давид и встретился с очаровательной молодой женщиной, не слишком легкого поведения, но и далеко не скромницей. В первый же вечер у них была близость. Ему нравилось ее общество. «Такие красивые-красивые ноги и красивые-красивые глаза», – сокрушался Давид. Наверное, Тамара приняла его за миллионера, но он таковым не был и не мог каждый день водить ее в самые дорогие рестораны. Это ее разочаровало, но она продолжала с ним встречаться. Он дарил ей драгоценности, меха, хотя и не самые дорогие, и на время она стала его постоянной любовницей, или, как говорят в романах, его тайной женой.

В Грузии у него была законная жена и две дочки. К семье Давид относился достаточно свободно. Жена, в его представлении, изменять, конечно, не должна. В то же самое время он был уверен, что настоящий мужчина определяется количеством женщин в его жизни. Спустя полгода Давид с Тамарой расстались, причем без особых переживаний. Давид нашел себе новую красотку.

И вот спустя пару лет от общих знакомых Давид узнал, что Тамара родила мальчика, вышла замуж и укатила на ПМЖ в Канаду. Ребенку был уже год к моменту отъезда. Он был огненно-рыжим, и по срокам выходило, что забеременеть Тамара могла, когда встречалась с Давидом. Из разговора и из собственных ощущений я поняла, что Тамара – женщина не промах. Она могла убедить своего мужа в том, что это его ребенок. Она могла так заморочить голову своему избраннику, что тот ни разу бы не задумался. А Давид чуть не плакал:

– Сердцем чувствую – мой сын. Я так сына хотел, а жена только двух дочек родила и больше не сможет. Жену бросать не хочу, а сына бы забрал. С дочками бы вместе воспитывал. Но нужно знать – мой сын или нет.

Я машинально взяла фотографию Тамары, которую пододвинул ко мне Давид. Лицо, изображенное на ней, мне явно не понравилось. Ярко накрашенная, действительно красивая женщина смотрела на меня холодными пустыми глазами.

– Давид, Давид, – простонала я, – вы же умный человек. Как вы могли связаться с такой пустышкой? Или вам половое влечение мозги отшибло?

Давид не ожидал от меня такой реакции и растерялся. Но все же ответил:

– Но ведь красивая, правда?

– Конечно, красивая. Но почему-то от этой красоты вы страдаете.

Давид оправдывался:

– Она не злая, она ко мне хорошо относилась, говорила, что любит.

– Я не сомневаюсь в ваших привязанностях. Я утверждаю, что этот человек не способен испытывать привязанностей ни к кому, даже очень временных.

А потом, помолчав, я ему сказала, что одновременно с ним Тамара имела отношения еще с двумя мужчинами.

– Вас это не удивляет? – спросила я.

– Нет.

«Правда в том, – подумала я, – что с десятком мужчин», но не стала говорить Давиду, он и так был слишком расстроен. И еще я ему сказала, что этот мальчик не может быть его сыном. А насчет рыжего цвета волос, наверняка его с Тамарой общие знакомые над ним плохо пошутили. Я предложила Давиду пойти к этим знакомым и узнать подробности. Давид был подавлен. Но я его успокаивала, говорила, что если бы он приехал в Канаду со своими притязаниями на отцовство, это разрушило бы жизнь многих людей. И еще порекомендовала ему навести порядок в отношениях с женщинами, ведь его нынешние душевные страдания могли оказаться очень незначительны по сравнению с теми проблемами, что бывают в похожих ситуациях. Затем я его спросила, сколько раз он лечился от гонореи, и напомнила ему о существовании очень трудно излечиваемых венерических заболеваний, как доморощенных, так и привозимых из Африки, Азии и Латинской Америки, а также о СПИДе. Чувство у меня было такое, что когда-нибудь его погубит именно женщина с хищными коготками.

Второй эпизод произошел, когда ко мне на прием явилась мама с взрослым сыном. Еще в коридоре мамаша выплеснула тщательно подготовленные рыдания. Оказалось, что ее сына преследует одна крашеная стерва. И заставляет его на себе жениться, потому что, дескать, беременна. А сама наверняка нагуляла этого ребенка или не беременна вовсе.

Сынок лет двадцати смотрел на меня умоляющими глазами и, поглядывая на мать, пытался мне подмаргивать и крутить пальцем у виска. Я минут пятнадцать выпроваживала его маму из кабинета, чтобы с ним спокойно поговорить. И он, волнуясь и дрожа, рассказал, что влюблен в девушку на четыре года старше себя. Он говорил, что она очень хороший человек и ни и коей мере не навязывается ему в жены, но она действительно беременна. И теперь то, что могло пару-тройку лет подождать, требует срочного решения. Он показал мне фотографию своей избранницы, и она мне не показалась «крашеной стервой». Парень попросил меня поговорить с его матерью. Было видно, что он ее очень боится. Я поговорила с ней, но контакта не получилось. Она пыталась рыдать, повышать голос, даже дать сыну пощечину.

Наконец, мое терпение лопнуло, и я нарочито громко сказала парню: «Если ты мужчина, ты должен защитить свою женщину и своего ребенка». Я это сказала с такой внутренней силой, что парень резко поднялся, выпрямился, твердо взял мать за локоть и вывел из моего кабинета. Она была так ошарашена его поведением, что даже ничего не сказала. «Господи! Дай ему силы», – сказала я, и парень меня услышал.

Третий эпизод для меня очень памятен. В рассказе этого мужчины мне увиделась трагедия. В первый момент он показался мне внешне достаточно благополучным, и держался он хорошо. Немного полноватый, в очках, лет сорока двух, он выглядел как ученый или педагог. Оказалось, что он инженер-электронщик, который создал маленькую фирму. Он давно женат, у него двое детей – мальчик и девочка. Мальчику уже пятнадцать, а девочке только два года. Жена его Лида – журналистка, из тех, которым хорошо удаются и передовицы, и репортажи, и фельетоны.

По мере того как он говорил, я поняла, с чем он пришел. Георгий, так его зовут, не верит своей жене. Ревность – то, что сжирает его с начала их близости. Георгий говорил: «Я, скорее всего, психопат. У меня какая-то мания. Но я действительно засекаю по часам время, когда она едет с работы или ходит в магазин. Я устраиваю ей допросы с пристрастием, если она задерживается где-нибудь на десять минут. Я столько лет живу семейной жизнью, но изменить себя не могу. За семнадцать лет я дважды ее сильно ударил. А количество скандалов на грани драки я посчитать не могу. Когда она устраивалась на работу, я ходил вместе с ней осматривать коллектив. Смотрел, кто ей бы мог понравиться, определял «группу риска». Однажды я чуть не прибил ее сотрудника, который в мое отсутствие заносил материалы для правки, когда она еще кормила грудью и не ходила на работу. Иногда ревность во мне так обостряется, что я избегаю интимной жизни. В тот момент меня отпугивает мысль, что жена падшая, грязная женщина».

Я печально смотрела на этого человека. Георгий напомнил мне еще нескольких таких пациентов, один из которых в свое время пытался убить свою жену – бросил в нее топор, но чудом промахнулся. Тогда я спросила:

– Так вы пришли из-за дочери? Вы думаете, что она не ваша?

У Георгия кровь отлила от лица. И он охрипшим голосом спросил:

– Так она не моя?

– Ваша, – твердо сказала я. – Что же вы мучаетесь два года?

И тогда он, как будто в трансе, вяло сказал:

– Два года и девять месяцев.

– Что, нельзя было анализ сделать? Сейчас уже есть эта методика. Почему нужно было ждать два года?

– Моя жена обещает мне покончить с собой.

И только в тот момент он раскрылся, и стало видно, какой он старый и больной внутри, какие в нем оставила следы эта безудержная ревность. Мне было его безумно жаль, так же как его семью. Но одной жалости мало. А нужно долго и упорно работать, чтобы у них изменилась жизнь.

Я спросила его:

– Вы хотите все изменить? Вы сделаете для своего будущего то, что потребует полной отдачи ваших сил?

И он тихо-тихо сказал:

– Да.

В следующий раз он пришел со своей женой. Она была похожа на брошенного котенка, более всего требующего жалости и ласки. Можно только представить, какими затравленными глазами эта в конец запуганная крохотная женщина всю жизнь смотрит на мужа. Было еще одно «но». После того как во время предыдущей встречи Георгий назвал ее фамилию и газету, в которой она работает, я случайно наткнулась на ее материал. Тогда я высоко оценила ее стиль и поняла: Лида жива все это время только потому, что у нее есть дети и работа. И в работе она чувствует себя как рыба в воде. Но если даже сейчас, когда Лида вышла на работу после декрета, она говорит о смерти, дело плохо.

Я слушала их вместе. Я слушала их порознь. Сюжет их жизни был понятен сразу, а новая информация только делала его ярче. Наслушавшись этого кошмара, насытившись им до глубины души, я сказала: «Хватит. Надо все менять». Хорошо то, что Георгий представлял меру своей вины и меру ответственности за семью. Плохо то, что это длится столько лет, что у неврастеников родителей выросли и растут неврастеники дети, что их сын не приобрел друзей, что их дочь кричит каждую ночь.

Я решила «ударить» одновременно с двух сторон. Я показала им духовный путь. Лиде он был уже знаком. Библия всегда лежала в ее изголовье. Георгий пошел за ней, как беспомощный слепой щенок, который инстинктивно чувствует добро и защиту, исходящую от матери. Их духовным отцом стал прекрасный священник, имеющий собственную семью, способный на ее примере давать хорошие житейские советы и учить жить по-православному. Георгий шел на первое причастие в страхе и отчаянии. Эмоции не позволяли ему быть самим собой. Только во время четвертого причастия он ощутил великое благословляющее Нечто.

Параллельно я взяла их всех: Георгия, Лидию и их двоих детей – на психосоматическую терапию, занимаясь одновременно их телесными болезнями, психоанализом и психотерапией. У меня внутри было чувство сильного цейтнота. Я боялась, что не успею им помочь, что может произойти кризис с неконтролируемыми реакциями. И в то же время я дала им надежду. И надежда согрела их отчаявшиеся сердца.

Они повенчались. Только к середине следующего года выяснилось, что у Лиды уже не начинает учащенно стучать сердце от страха при виде своего мужа.

Сны

За неделю до встречи с Наташей мне начали сниться неожиданные сны. Тот период жизни был для меня утомительным. В такие моменты сны мне снятся редко и по сюжету напоминают продолжение рабочего дня. Поэтому сны иные – солнечные, красочные, карнавальные – оглушали меня предчувствием чего-то неведомого. В кипении жизни сонного видения многое настораживало: лица были совершенно незнакомы, я чувствовала некоторую неловкость. Позже я присмотрелась – некоторые лица были живыми, а некоторые – нарисованными, сияние было блеском мишуры, листья, цветы – увядающими. Я не могу сказать, что сны были неприятны, но они превращались в один большой знак вопроса. Они воспринимались как загадка, головоломка.

Я отношусь к снам сложно. Во сне человек более всего уязвим для бесовских сил. Но сам Господь через сон может дать человеку знание. Большинство же снов – игры подсознания, укрощаемого днем и освобождающегося ночью. Сны-знаки или видения редки чрезвычайно и помнятся человеком всю жизнь. Искушения, испытываемые во сне, иногда легче преодолевать, если правильно их понять. Я не люблю сонники. И, пытаясь прокомментировать сон, учитываю скорее настроение, общее впечатление, чем конкретные предметы, явления, события. О карнавальных снах у меня осталось впечатление, что они искусственные, мертвые, специально оживленные декорации, или, одним словом, – театр.

А потом пришла Наташа. На вид ей было не более тридцати лет. Круглое славянское лицо с длинными пушистыми волосами, розовая помада, строгий деловой костюм. Она мне понравилась. И я стала задавать вопросы:

– Наташа, я думаю, что вы пришли не с проблемами здоровья.

– Да… Я затрудняюсь сказать. Возможно, дело в моей психике. Мне кажется, что я схожу с ума…

– Очень смелое заявление. Давайте вы расскажете о своих симптомах, а я уже сама решу.

– Хорошо… Началось это пару лет назад. Видите ли, я с детства была впечатлительной. Я могла рыдать над больным котенком. Мне было всех жалко: бабушку старенькую, девочку с гипсом на руке, тетю с тяжелыми сумками, пьяного дядю, лежащего на дороге. Потом у меня был момент, когда я ожесточилась. Отец ушел из семьи. Мы остались с мамой вдвоем. И я ужасно разозлилась на отца. Я порвала все его фотографии. Я выбросила вещи, что он мне дарил. Даже мою любимую книгу сказок с красивыми иллюстрациями. Однажды я так увлеклась этим разрушением, что не заметила, как в комнату вошла мама. Она расплакалась, увидев, как я, растрепанная, с красными пятнами на лице, неистово уничтожаю платье, подаренное папой накануне. Мамины слезы меня остудили, и я больше никогда ей не показывала бурю своих эмоций. Мне было одиннадцать лет. И до сих пор со мной что-то неладно.

– Что же именно? Что мешает вам жить?

– Я хорошо училась в школе и институте. На работе меня уважают. У меня есть подруги. Внешне я достаточно благополучна. Но семью я не создала и не чувствую, что когда-нибудь ее смогла бы создать. Первое предложение о браке мне поступило в двадцать один год. Сергей мне нравился. Мы были близки. Но уже тогда я поняла, что никогда не смогу доверять ни одному мужчине. Умом я понимаю, что это глупость. Но подсознание мое сильнее меня. Я внутренне уверена, что когда-нибудь окажусь такой же отвергнутой женщиной, как моя мать.

– Вы не пытались обратиться к психологу, к психоаналитику?

– Да, я пыталась. Но, очевидно, я попадала не к самым лучшим специалистам. Один психотерапевт даже пытался предложить стереть у меня из памяти ту детскую обиду. Но я же понимаю, что с воспоминаниями нельзя так легко обращаться, что они – часть меня и без них я перестану быть собой.

– Но семью создать вы пытались?

– Да, я вышла замуж за Сергея. А потом в один момент меня как бы отрезало. Я не могла его даже видеть, а ему было очень плохо. Я знаю, что виновата, но не могла ничего с этим поделать.

– У вас есть сейчас близкий друг?

– Нет. Я не чувствую в этом никакой потребности.

Я смотрю на Наташу и чувствую недосказанность ее слов.

– Скажите, вы не пытались встретиться со своим отцом?

Наташа неприятно удивлена, становится резкой, категоричной:

– Я не вижу в этом никакой нужды.

– Ваша мама жива?

– Да, но она тяжело болеет в последнее время. Из-за суставов она практически не ходит.

– Но вы виделись с отцом после развода родителей?

– Да. Дважды. Но это было в первые три года.

– Где он живет?

– Не знаю. Мать говорила, что он собирался уехать на родину. В какой-то маленький городок в Поволжье… Но я не понимаю, зачем вы меня об этом спрашиваете. Я не собираюсь прощать его.

Такой разговор по кругу, время от времени упирающийся в эту тему, мы продолжали больше часа. Мне было трудно поддерживать этот разговор. В вопросах, не касающихся отца, Наталья была умненькой, рассудительной, здраво смыслящей. А в разговоре об отце ей явно не хватало этих качеств. В конце концов я спросила:

– Наташа, я поняла суть вашей проблемы. Этой проблемой занимаются психоаналитики. Я могу вам дать совет, опираясь на понимание человека как духовной сущности, но я думаю, что вы мне рассказали не все. Почему вы думаете, что сходите с ума?

Наталья опустила голову и продолжала опускать ее все ниже и ниже, затем встряхнулась и глухо сказала:

– Я вижу сны.

– Что же такого удивительного в этих снах?

И тогда Наталья положила на поверхность стола руку и начала какими-то замысловатыми движениями выгибать ладонь и пальцы. Пауза продолжалась минуты две.

– Они меня убивают… – сказала наконец Наталья. – Эти сны вытягивают у меня все силы. Начинается все буднично. Я вижу старый наш дом с крошечным садом и беседкой. Вроде бы мне лет шесть. И тоненькие деревца кажутся большими. А затем картинка будто бы выдвигается вперед, и я смотрю на это, как на театральное представление. Я чувствую, как за моей спиной вырастает чья-то темная спина. Я очень боюсь и начинаю с криком убегать в гущу сада и конца этому саду нет, хотя я знаю, насколько он маленький. Потом я слышу, как мама зовет меня. Ей вторит голос отца, и я догадываюсь, что это он нечаянно меня напугал. Но остановиться у меня не получается, и просыпаюсь вся в слезах.

– Когда же эти сны начали сниться?

– Не менее шести лет. Причем во сне начали появляться новые персонажи. Например, покойный дедушка, мамин отец, который пытается остановить меня, когда я убегаю в страхе. Он не хватает меня руками. Он бежит ко мне, раскрыв объятия, а я, уворачиваясь от него, попадаю в дебри сада и не нахожу выхода. Еще за мной наблюдают глаза, тысячи глаз разных людей – настороженных, живых, мертвых, гневных, сочувствующих. Они ранят меня. Они смотрят из-за забора, из темноты кустов, некоторые даже сверху. А я бегу и не могу остановиться. У меня текут слезы и, наверное, слюни. Я вся мокрая, а потом еще начинается дождь.

Глядя на Наталью, вдруг замечаю, что она несколько не в себе: ее глаза медитативно полуприкрыты, и движения ее – ритмичные покачивания из стороны в сторону. Я внезапно громко спрашиваю:

– Вы хотите избавиться от этих снов?

Наташа вскидывается, будто из дремоты, и не сразу понимает, о чем речь. Позже она ответила:

– Хочу.

А я с твердостью и безаппеляционностью произнесла:

– Это ложь.

Наталья посмотрела на меня в упор и попыталась возразить. Я не стала ее слушать.

– Наташа, вы не просто обиделись на отца, вы нянчите эту обиду с детства. Вы не хотите с ней расставаться. Ваш отец – всего-навсего объект, на который удобно излить свои отрицательные эмоции и обвинить в своих проблемах. Почему он развелся с вашей матерью? Почему он ушел из семьи? Вы не пытались его понять? Что произошло?

Удивленная Наталья нехотя говорит:

– Мать рассказывала, что он загулял.

– А он что-нибудь говорил вам?

– Ничего.

– Не оправдывался?

– Нет. Он только пожелал мне, чтобы я не стала такой, как мать.

– Что же плохого он увидел в матери?

– Сложно сказать. Мать у меня очень властная женщина. Все должно быть, как она скажет. Покуривает, выпивает до сих пор. Но я ее люблю, очень.

– Она унижала, оскорбляла вашего отца во время совместной жизни?

– Я не хочу об этом говорить… Да… они ссорились, потом мирились… Отец больше молчал, а мать выступала…

– И ему это надоело?

– Да, возможно…

– И кто же виноват в разводе? Я думаю, оба. Вина никогда не лежит на одном. Или вы считаете, что он должен был терпеть всю жизнь?

– Не знаю. Но он очень меня обидел. Отец не общался со мной. Он был мне очень нужен, а его не было рядом. Где он был?

– Я думаю, вам нужно спросить у матери. Я думаю, она запретила ему видеться с вами, спекулировала на ваших отношениях.

– Мама?! Это неправда! Она не могла!

– Спросите ее.

Наталья ушла, чуть не хлопнув дверью. А я, измученная этим разговором, думала о придуманном враге молодой женщины – собственном отце. Как примирить их? Тем более что уже тогда у меня созрело чувство потусторонности его образа. Я решила, что Натальиного отца нет в живых. Как примирить Наталью с ее памятью? Как ее отцу обрести покой?

Следующая моя встреча с Натальей произошла через два месяца на улице, случайно: она несла покупки и столкнулась со мной буквально лицом к лицу. Мы поговорили несколько минут. А в конце я не удержалась от таких слов: «Я думаю, что ваш отец умер. Вы не хотите это узнать?»

В тот момент я не почувствовала, что Наташа откликнулась душой на эти слова. Но спустя неделю она уже была в моем кабинете. Она была готова слушать. И я заново рассказала ей историю ее жизни. Ее детские впечатления, отношения с родителями, семейные драмы на ее глазах. Я говорила ей, что человек не может быть унижен. У настоящих людей спасение чести зачастую сильнее инстинкта сохранения жизни. Рабство в семье унизительно и беспощадно, поскольку это унижение – один из факторов воспитания ребенка. И так не должно быть.

Наталья слушала. Ей все это не нравилось, но она не сопротивлялась. В конце она сказала: «Я хочу найти отца или хотя бы узнать о нем». А еще она подтвердила, что ее мать всячески препятствовала общению отца с дочерью. Мать говорила, что все это было только для блага Наташи, оправдывалась до последнего мгновения.

Наташа послала запрос в тот маленький военный городок, и через некоторое время пришла бумага, что отец ее умер семь лет назад. У него остался сын-подросток.

Теперь Наталье стало как-то неудобно изливать свою обиду на умершего человека. В ее словах уже сквозила жалость, но не раскаяние.

Мне было очень трудно убедить Наталью заказать отцу панихиду в церкви. Она не то чтобы отказывалась, считая отца недостойным молитвы. Она не понимала важности этого. В ее голове не укладывалось, как я, будучи врачом, могу быть настолько суеверной. Разницу между суеверием и верой я постаралась ей объяснить. В один из моментов Наталья согласилась сходить в церковь со мной.

В Родительскую субботу мы с ней отстояли литургию и панихиду. Наталья непрерывно вертела головой. Ей все было в диковинку. Она обнаружила, что прихожанами храма являются не только старушки крестьянского вида, но и множество хорошо одетых, внешне благополучных людей. Были и совсем молодые люди.

Несмотря на то что Наталья совершила это не по велению души, а под моим нажимом, несмотря на то, что она далека от церкви, вскоре ей стали сниться другие сны. Начиналось все также: тот же сад, удаляющийся в перспективе, та же огромная тень, нависающая над ней, но бег ее легок и радостен. Тут же она забывает о своем страхе и бежит, подпрыгивая, а затем взлетает. И солнечные лучи тянут ее вверх.

Похоть

Станислав был уверен, что у него счастливая семья. Женился он рано. Его жена Неля была красивой пышечкой с тонкой талией и большим бюстом. Но их объединила не юношеская страсть, это было позже. А вначале была соседская и школьная дружба. Соседские дети – почти родственники. Правда, их родители относились друг к другу прохладно, так как Нелин отец был крупным торговым работником, и дом у них был полная чаша, и жили они обособленно. Материальное положение семей было различным, что сказывалось на их общении.

Когда Стас и Неля начали встречаться, родители не были очень довольны, но потом смирились. Квартира, подаренная отцом невесты молодоженам, решила многие вопросы быта, и они практически без проблем прожили десять лет. Двое мальчиков родились один за другим. Неля не работала, а занималась домашними делами. Стас за это время сделал карьеру в автосервисе. Потом отец Нели умер, но «молодята» уже стали на ноги, и это прискорбное событие не сказалось на их благосостоянии. Финансовый кризис 90-х годов немного потрепал им нервы, Станислав быстро приспособился и сделал свою фирмочку. Так, в хлопотах, но в твердой уверенности, что дома у него все отлично, жил Стас.

А за год до нашего с ним знакомства в его семье произошла катастрофа. В один из привычных будних дней Неля выставила его вещи из квартиры со словами: «Катись на все четыре стороны». Объяснений не последовало. Стас был не только оскорблен, но и удивлен безмерно. Накануне все было нормально, а потом в пять минут все поменялось. Ничто не предвещало грозы, а тут – ураган, торнадо.

Когда Стас попытался упорствовать, Неля открыла рот, и оттуда полились потоки грязи, о которой муж даже не догадывался. Станислав, конечно, ушел, оставив жене все – квартиру, машину, дачу. О детях – особая тема. Он хотел, чтобы старший сын жил с ним. Но ему уже было двенадцать лет, и мать проявила изощренную хитрость, чтобы уговорить мальчика остаться с ней, хотя к отцу тот был очень привязан.

Когда Стас позже рассказывал об этом, лицо его ожесточалось, голос становился звонким, мальчишеским, непримиримым. Он говорил: «Я хотел понять. Это не укладывалось в моем сознании. Это все равно как в сказке: “женился на женщине – оказался крокодил”».

Через месяц Станислав узнал, что его жена сошлась с армянином, старше ее по меньшей мере на пятнадцать лет. По слухам, армянин этот был низенького роста и очень упитан. Имя его было Вазген, а все его называли Гена. У Гены была собственная строительная фирма, но говорили, что он занимается также подпольным бизнесом. Стас, не имевший до этого предубеждений к «лицам кавказской национальности», был оскорблен до глубины души. Его возмущало все – и внешность, и возраст, и бизнес нового избранника Нели. «Что она в нем нашла?» – думал Стас и днем, и ночью.

И, прожив у родителей месяца два, он решил поговорить с Нелей. Но оказалось, что это не так просто сделать. К телефону она не подходила, на улице не появлялась. Покараулив ее несколько дней, Стас пошел к теще. А теща бросилась к нему на грудь с причитаниями: «Стасик, любимый мой». Стас оторопел от такого обращения, потому что раньше теща четко соблюдала дистанцию в семейных отношениях. Оказалось, что Неля с ней практически не общается, звонит раз в неделю и отделывается односложными предложениями. Теща говорила Стасу: «Ну ты же мужчина! Они же, наверно, ее насильно удерживают в квартире».

Стасу очень бы хотелось объяснить происходящие события чужой, злой волей, но он не мог забыть оскорблений, высказанных ему женой. Но этому у тещи тоже были свои объяснения. Она таинственным шепотом поведала ему о каких-то психотропных штучках, облучающих мозг, будто бы ими могут заставить человека совершать необдуманные поступки.

Стас, надеясь все-таки на личный контакт с Нелей, договорился с их приятельницей Тоней, что она попытается вытащить Нелю в гости. Но у Тони ничего не получилось. Неля звонила, но от личных встреч отказывалась. А потом один знакомый рассказал Стасу, что видел Нелю в компании кавказцев в ресторане. И постом наблюдений для Стаса стал этот ресторан. Если бы в это время дети не были бы на летнем отдыхе, он мог бы попытаться через них организовать эту встречу. А так ему пришлось на время переквалифицироваться в шпионы.

Он дождался появления армянской компании в том ресторане. Неля и четверо армян, состоящих, по-видимому, в родстве, пришли поразвлекаться. И Станислав с его попытками поговорить с женой им был явно ни к чему. Для Стаса дело закончилось легким сотрясением мозга, выбитым зубом и ушибом ребер.

Станислав, рассказывая мне потом об этом, говорил: «Мне не было обидно из-за полученных травм. В тот момент моя жизнь была полностью в их руках. И меня, очевидно, решили пожалеть. Но Неля!.. Она же сидела, как отмороженная. Она не сделала ни единого движения. Как будто эту боль и этот позор испытывал совершенно посторонний человек. В ней все было новое: прическа, одежда, макияж, выражение лица. Она была в ярко-фиолетовом костюме. А ведь раньше она ненавидела этот цвет в одежде. И маникюр ее был пестрым. И тогда я решил, что теща права, может не по форме, а по сути. Нелю чем-то одурманили».

Тогда Стас и пошел по пути контакта с всякими бабками, знахарями.

Одни говорили «порча» и пытались совершать над ее фотографиями какие-то обряды. Другие говорили, что «сделано» ему, если от него жена сбежала к толстому армянину. И только один дед, уже совсем старый, сказал: «Порченая баба». А когда Стас понял, что «порченая» не то же самое, что «порча», а больше похоже на вариант слова «испорченность», дед добавил: «Отвыкай помаленьку».

Ко мне Стас пришел через год с проблемой непрекращающихся головных болей. И дело было не в том злополучном сотрясении мозга, а в хроническом стрессе, из которого Стас так и не вышел. Я назначила ему лекарства, дала некоторые советы.

Когда Стас узнал, что я не только врач, но и своего рода «духовный психоаналитик», он рассказал мне историю своего брака. Он говорил: «Этот Гена или посадил ее на иглу, или навел какую-то порчу, но не могла она по собственной воле сделать такой шаг».

Это был тот случай, когда для того, чтобы дать совет, мне потребовалось несколько дней. Я не знала, как ему сказать правду. Более того, я даже перенесла запланированную ранее встречу еще на три дня. Чтобы говорить об этом, мне нужно было очень много душевных сил.

Наконец я решилась. Это был преимущественно мой монолог на сорок минут.

Передам его вкратце:

– Станислав, проблема в том, что вы совершенно не знали свою жену. Она была девочкой раннего сексуального развития с бурной фантазией. Ваши с ней отношения, в том числе интимные, были для нее будничными, без выброса того количества адреналина, которое в ней накапливалось. Вы были для нее настолько привычны и неинтересны, что когда в ней начала развиваться болезнь, она даже не избирала вас объектом своих вожделений.

– Какая болезнь? – посеревшими губами вытолкнул Стас.

– Нимфомания, иначе женская сексуальная неукротимость.

– Но я же ничего не замечал.

– Стас, вы слишком много работали. А болезнь ее не проявилась внезапно. Симптомы были нарастающими. Неля еще очень долго держалась. Она еще соблюдала внешние приличия. Она готовила, убирала, была с вами приветливой. Но наступил момент потери контроля, и откуда-то появились любители женщин, пользующиеся бесплатно или почти бесплатно тем, что в их среде зачастую покупается за деньги.

– Я ничего не понял. Гена – не муж ей? А как же дети?

– Дети – ее последняя привязанность к прошлому. Но дети, очевидно, большую часть времени проводят у бабушки?

– Да.

– Понимаете, Гена – не муж. Если быть конкретной, его роль ближе всего к роли сутенера. Они держат Нелю для группы лиц. И она очень довольна этим.

Стас мне верит и не верит. Мне невероятно тяжело говорить ему это, но я продолжаю:

– Они ее хорошо содержат, водят в рестораны, одевают, содержат ее детей. Для группы обеспеченных мужчин это не затраты. Эти мужчины друг друга хорошо знают, возможно, они родственники, так что делить одну женщину на всех для них не проблема. Это, конечно, отвратительно, но объяснимо. Знаете кавказские обычаи о женах умерших братьев? Там это в порядке вещей. Возможно, им нравится ее неукротимость. Опять же, это своя, проверенная женщина. Не проститутка, не нужно бояться заразы. Но пройдет некоторое время, и это все кончится. Она им надоест. Они могут ее отдать другим группам.

К сожалению, Неле все равно, с кем иметь интимные отношения. Кроме акта, ее ничего не интересует.

Стас ужасно бледен, кажется, будто он сейчас потеряет сознание, поэтому я тороплюсь:

– Мне очень жаль. Но здесь вы ничего не сможете сделать. Нелю нужно лечить, а шансы вылечить ее полностью – ничтожны. Хотя, конечно, болезнь не дошла до пика. – Я сознательно упускаю подробности этого «пика». – Понимаете, Стас, я оцениваю такие болезни не только как врач. Церковь называет это блудным возбешением. И это одержание злым духом и требует причащения и очищения. Но в ваших условиях это невозможно. Брать приступом квартиру вы не будете, и то, что вы можете увидеть, вряд ли понравится вам. Я вижу, что вы уже излечиваетесь от своих страданий. Не нужно их усугублять. Но будьте готовы к тому, что дети будут жить с вами.

Станислав ушел, даже не попрощавшись, в такой прострации он был. К сожалению, я оказалась права. Еще через год болезнь Нели дошла до крайней точки. Что произошло в квартире – неизвестно, но сожители Нели вызвали скорую психиатрическую помощь, и она была госпитализирована. Оглушенная лекарствами, Неля не узнавала никого из близких очень долго. Стас, увидев ее в больнице, разрыдался. Он понял – будущего у них нет.

Сейчас он живет один с двумя сыновьями. Возможно, он скоро женится. Неля бывает месяц у матери, месяц – в больнице. Дети ее иногда навещают. Ужасно то, что мальчики были несколько раз свидетелями оргий. Но, Слава Богу, кроме удивления, это не вызвало никаких других чувств. Мать они жалеют. Но следует ожидать отдаленные последствия этого стресса у детей – и физические, и психологические.

Меня уговаривали, чтобы я свозила Нелю к святым местам. Я не рискнула это сделать. Уж очень высока вероятность кризиса. Стас заставляет ее читать молитвы и неоднократно привозил к ней священника. Но Неля боится всего, что связано с церковью, и спит после этого значительно хуже. Тогда Стас отступается на несколько дней, но вновь собирается с силами и вновь вкладывает Неле в руки молитвослов. А она смотрит на него глазами затравленного зверя и молчит, а потом начинает дико хохотать. Потом все проходит, и вновь она не спит почти всю ночь даже под действием лекарств.

Молитва весьма эффективна даже при тяжелых психических расстройствах. Но есть целый ряд состояний, при которых психиатрическая и духовная помощь должны быть согласованы между собой. У больной души трудное прозрение. По силе оно бывает подобным смерти.

Бесплодие

У меня двадцать девять детей. Не верите? Двадцать девять раз я была крестной матерью. Это ответственно и очень трудно. Только двое из моих крестников – дети близких друзей. Остальные – дети пациенток, лечившихся у меня от бесплодия. Хотя часто причиной бездетности бывают мужчины, речь пойдет прежде всего о женском бесплодии.

Бездетность – страшная вещь. Женское бесплодие, длящееся годами и десятилетиями, забирающее все душевные и телесные силы несостоявшейся матери, ее мужа, ее близких – трагедия не столько медицинская, сколько социально-психологическая. А реалии наших дней таковы, что число женщин, способных без особых проблем родить ребенка, год от года становится меньше. Тут много факторов – и экология, и зачастую безграмотная медицинская помощь, и стрессы, и наследственные «пробои».

Но есть и другие причины, лежащие вне обыденного мышления. Всех женщин, проходивших у меня курс лечения по поводу бесплодия, можно поделить на две примерно равные группы. Одна группа объединяет женщин, имеющих вполне физиологически обоснованное бесплодие: сложные, плохо поддающиеся лечению воспалительные процессы, гормональные нарушения, кистозные изменения яичников и т. д. Другая группа, именуемая мною «загадочные женщины», не имеет ярко выраженных патологий, препятствующих зачатию. Но зачатие не происходит. Вроде бы все нормально – и трубы проходимы, и ректальная температура поднимается, и загибы отсутствуют или незначительны, а бывает – якобы и есть проблема, но на зачатие уж точно не влияет, говорят медики. Но загадка: почему-то зачатия не происходит или не вынашивается плод. Конечно, диагноз какой-то этим женщинам выдумывают, но и сам доктор, который выдумывает, понимает – что-то тут не так.

С первой группой я поступаю обычным для врача образом – я долечиваю то, что не долечивают другие – в силу того, что у нетрадиционных врачей больше арсенал методов, а значит, и возможностей, причем рассчитанных именно на укрепление саморегуляции.

Самый обычный пример. Обратилась ко мне Гражина, тридцати пятилетняя женщина, которая пятнадцать лет лечила двустороннее воспаление яичников. Как правило, раз в три месяца Гражина начинала новый курс. За все время болезни родились уже два новых поколения антибиотиков, в Польше появились новые больницы, центры и даже институты. Но Гражина, будучи чрезвычайно дисциплинированной пациенткой, добросовестно выполняя все врачебные рекомендации, ни на шаг не приблизилась к желанному ребенку.

Возможно, забеременеть Гражина смогла бы, но она боялась рисковать здоровьем малыша – в ее состоянии могут быть любые осложнения. И она предохранялась все пятнадцать лет в ожидании, что однажды врач скажет: «Все хорошо, вы можете беременеть». Но врачи, а было их с десяток за все время, после осмотра хмурились и назначали новые и новые лекарства и процедуры. Пару лет назад у Гражины проявилась аллергическая реакция на новый препарат. Тогда ее стало еще сложнее лечить.

А я поступила иначе – я отменила ей всю фармакотерапию на два месяца, назначила ей натуропатические препараты для печени, для нервной системы, назначила ей курс мягкой восстановительной мануальной терапии и только потом занялась ее гинекологией. Я проводила курсами иммуномодулируюшую рефлексотерапию, психотерапию, всеми возможными способами старалась закачать силы. Только к концу третьего месяца интенсивных занятий у Гражины было отмечено стойкое улучшение. Но затем заболевание обострилось до острых болей и лихорадки, за которыми последовал долгожданный покой. Гражина смогла нормально выносить и родить ребенка. Весь период беременности я контролировала ее наравне с гинекологами.

«Загадочные женщины» – иное, это предполагает иную помощь. Некоторые из них идут по пути «отчиток». Порча на бесплодие – одна из самых распространенных в последнее время: вроде бы как бесплодную женщину муж скорее бросит, и всю жизнь ей страдать доведется.

А с некоторыми женщинами мне приходилось испробовать самое радикальное средство. Эти женщины – и православные, и католички – выпрашивали ребенка у Божьей Матери.

Вы спросите, как это может быть? Да вот может. И этому у меня есть одиннадцать подтверждений. Моя же роль сводилась к тому, что я убеждала, объясняла, доказывала, настраивала этих женщин. Я говорила так: «Вы должны свято верить. В вас не должно быть ни капли сомнения. Вы должны чисто, открыто, искренне обнажить свою душу».

Я советовала своим пациенткам в один из праздников Богородицы прийти в церковь, подойти к иконе Божьей Матери, поставить свечу и выплеснуть ей всю свою боль, все свои страдания, все свои несбывшиеся надежды – ей, Пресвятой Богородице, как Матери человечества, Матери Спасителя. Настолько власть ее велика, настолько открыта она нашим молитвам. Я говорила этим женщинам: «Вы должны в просьбе своей полностью открыть сердце. Вы можете плакать, кричать, чуть ли не биться головой о стены, ведь у каждого свой выход эмоций. Но будьте искренними, кайтесь в своих грехах, в грехах своего рода и просите, просите ребенка и обещайте воспитать его по заповедям Господним. Обязательно приходите с кем-нибудь – матерью, мужем, сестрой, подругой, иначе вам будет слишком тяжело».

Эти сопровождающие и рассказывали мне, что же происходило в церкви. Например, подруга тридцатисемилетней Лии рассказывала: «Она стояла окаменевшая, холодная, бесчувственная, только слезы катились по лицу. Прошел час, и я попыталась взять ее за руку, но не смогла. Ее пальцы были судорожно сжаты. Потом она начала тихонько всхлипывать, а потом разразилась бурными рыданиями».

Муж сорокалетней Елены говорил иное: «Она поставила свечу к иконе Богородицы с младенцем, затем стала на колени и опустила голову, и через несколько минут, причитая, она громко заплакала.

Я слышал ее слова: “Дитя… Мое дитя… Прости, Господи”. И так длилось более трех часов».

Когда я настраивала этих женщин, то убеждала, что они не должны в этот момент обращать внимание на окружающих – они пришли к Богу И даже если они сделают что-то не так, самое главное, что они искренни.

С медицинской точки зрения их состояние в церкви можно оценивать как истерическую реакцию, но это не так. От часа до четырех часов длились их эмоциональные всплески. Перед их глазами были их бесплодные ожидания, бесконечные больницы, чужие дети, играющие во дворах, оскорбления и упреки мужей, их родственников. Все это, спрессованное в одно рыдание, поднималось в молитве вверх. Когда все заканчивалось само собой, приходила не разбитость и опустошенность, приходило спокойное, умиротворенное чувство – уверенность, что все будет хорошо. И эти женщины рожали в течение года.

Все эти женщины, получившие от Господа Бога и Божьей Матери ребенка, навсегда сохранят в своем сердце веру как необыкновенный дар и настоящую целебную силу.

Семейное счастье

Таня с детства хотела замуж. Играя с девочками в куклы, она называла пупсиков-мальчиков «мой муженек». Влюбляясь в одноклассников, она писала своим кумирам: «Давай поженимся». Над ней подшучивали. А поскольку она была очень хорошенькой, уже в восьмом классе нашелся мальчик, который на такое предложение согласился.

Конечно, они не поженились. Но ходили «под ручку». Он писал ей нежные послания. Они целовались. Таня приносила из дому бутерброды и заботливо подкармливала избранника. До секса дело не дошло. Вмешались его родители: «Что это ваша дочь вешается на нашего ребенка?» – высказывали они Таниной маме. Та испугалась и быстро перевела ее в другую школу. Таня плакала не менее полугода, но была послушной девочкой и не пыталась увидеться с приятелем. Тогда она начала писать трагические стихи, где все главные герои умирали от несчастной любви.

Конец ознакомительного фрагмента.