Глава 9. Зима/Базарный день в Аюру
На дворе декабрь. Ветер разогнал последние тучки, и у нас навечно воцарилось лето. Пронзительно голубое небо, золотое солнце. Прогноз погоды в Ниямее на телевидении записывают наверное раз в году: «Сегодня ясная, солнечная погода. Температура воздуха 35 градусов».
К вечеру стало холодать. С утра на работу спешат закутанные в яркие шарфы и теплые куртки африканцы. На голове – шапочка-петушок или детский капор с огромным цветным помпоном, а на ногах те же сланцы. Ну нет на рынке зимней обуви! Как-то мне встретился старичок в лисьей, потрёпанной жизнью, шубе. Холода… Ночью до +19 С°.
Впереди выходные, и мы отправляемся за 350 км. от Ниямея, в Аюру.
Сверкающий «Прадо» несется по пыльной дороге в сторону границы Мали. В машине прохладно, из динамика рокочет Трейси Чепман. Ослики, повозки, пешеходы – как кадры из кино. Мы – по разные стороны экрана.
Айюру. Затерянный в песках городишко на берегу великого Нигера. Полноводная река – пристанище кайманов и гиппопотамов. Последние, по словам местных жителей, обладают весьма склочным характером: днем нежатся в иле и пугают проезжающие пироги. А по ночам забираются в прибрежные огороды, воруют маньок и кабачки, топчут рисовые поля. Местные жители из племени сонгай устраивают на зловредного соседа облавы, охоту, но забияка возвращается вновь и вновь.
Известный французский этнолог Жан Руш снял в пятидесятых годах прошлого века документальный фильм об охоте на это огромное млекопитающее. Вес взрослого животного достигает 2—3 тонн, а многочисленные охотники вооружены лишь пиками. Впечатляет.
Посмотреть можно здесь: http://www.kinopoisk.ru/level/4/people/101138.
День воскресный, и на местный рынок со всех сторон стекается, сползается и плывет население окрестных сел. Грациозные моторные пироги с вздёрнутыми расписными носами доставляют десятки пассажиров из соседнего Мали. В ветхих плоскодонках перебираются соседи с противоположного берега. Управляют такими судёнышками мальчики-подростки лет 12-лет. Ловко балансируя на корме, они отталкивают пирогу от берега длинным шестом. Река подхватывает лодку и словно щепу несет вниз по течению: только успевай уворачиваться от торчащих грозно камней да тихих заводей, где дремлют порой гиппопотамы, и вовремя поворачивай.
А вот переплывает реку огромное стадо буйволов: в стороне от деревни мычит и блеет птичий, а скорее животный рынок. Впереди, вытянув старательно черную морду с огромными острыми рогами, плывет бык-вожак, а рядом, уцепившись за грозный рог, плещется мальчик-пастух.
На тележке, запряжённой осликом трясутся на ухабах женщины буза: замысловатое сплетение косичек, черные платья-распашонки из хлопка, бесчисленные яркие бусы из дешёвого бисера. Буза – рабы туарегов. До сих пор девочек их бедных семей продают, отдают или крадут: и затем в богатых поселениях они выполняют черновую работу, нянчатся детьми чуть старше их самих, а часто становятся легкой добычей для хозяев – любителей молодости. Лица женщин «украшают» зарубки с именами хозяина на тамашек (язык племени туарегов), а на ногах – огромные литые бронзовые браслеты «рабства». Некоторые из моих «белых» знакомых охотятся за подобными украшениями на всех африканских рынках, а затем гордо выставляют «находки» в своих шикарных салонах и прихожих… к моему величайшему стыду.
В 1991 году в Нигере была создана неправительственная организации по борьбе с рабством Тимидрия (в переводе с тамашек Братство). Несмотря на отказ официальными органами признать факт существования данного феномена в Нигере, по данным этой организации, в настоящий момент более 40000 человек принадлежат другим людям и семьям. Данное явление особенно распространено среди туарегов, берберов и пель. Невольники часто становятся жертвами лишений, пыток и сексуальных домогательств.
Замер на одной ноге пастушок-пель: соломенная шляпа с затейливыми узорами из кожи, бирюзовая рубаха пузыриться на ветру, кожаные плетеные шлепки, деревянный посох. Устремив взгляд куда-то вдаль, он внимательно следит за приближением стада коров. Его коров. Пель не может представить свою жизнь без животных. Это единственное его достояние. Корова, коза, овечка – это его микрокосмос. Родившись в палатке из коровьих шкур, он с самых первых дней жизни пьет коровье молоко, греется у огня из сушенных коровьих лепешек, прячется от ветра за коровьей спиной, шьет палатки и сувениры из коровьих шкур и следует по всей стране от пастбища к пастбищу, от колодца к колодцу за своей коровой. Стада передаются по наследству по женской линии, и лишь при крайней необходимости одну из коров продают на мясо, чаще пель продают молоко и сушенный сыр чуку. Маленький пель рождается, растет, влюбляется, растит детей, стареет и умирает среди бурёнок и милок.
Анекдот в тему
Однажды по дороге мы подобрали знакомого пеля-продавца молока. Обычно каждую субботу он, радостно улыбаясь, вкатывает во двор залатанный велик, увешанный канистрами с молоком. Улыбка его – это отдельный разговор, а вернее отдельный кошмар: наваждение дантиста. Все верхние передние зубы молочника растут параллельно земле. Издалека признав знакомца (так и хочется сказать по зубам), мы предложили его подбросить. Направлялся он навестить сестру, которая вышла замуж в городе. От стойбища до города оставалась 40—45 км. Четыре часа пешком хорошим ходом. Мы добрались за 20 минут. Радости нашего попутчика не было предела. Какая хорошая машина. Вы наверное очень богатые. Интересно, а сколько у вас коров во Франции? Узнав, что коров у нас нет ни во Франции ни в России, наш знакомый был так потрясён, что весь дальнейший разговор был сведён на нет. Богатого человека, который так и не купил себе корову, понять пассажир так и не смог.
У моего коллеги из консульства Дании, пеля по происхождению, также имелось это самое вожделенное стадо, но верблюдов где-то под Агадесом. Временами он устремлял невидящий взгляд в пустоту и заявлял: «Все мне тут, Мадам Таня, немило… Брошу работу, (он занимал пост главного бухгалтера), и отправлюсь в брус (саванну) пасти коров…» И дальше, как в знакомом с детства письме: да будет мне счастье…
Люд и скот все прибывали. Выныривали из мутных вод все новые коровьи морды, блеяли козы, из пыльных облаков на дороге возникали очередные микроавтобусы. Русская народная загадка про огурец на самом деле, похоже, писалась вот о таких маршрутках. В 15-местный японский ван набивалось до 30 человек, а с багажника, заваленного многочисленной поклажей, грустно взирали на базарную сутолоку все те же козы, бараны, куры и цесарки.
Под навесами из соломы раскинулись товарки и товары. Огромные африканские девы, в диких для европейского взгляда нарядах из набивного ситца галлюциногенных расцветок: оранжевые петухи на темно-синем фоне, причудливые салатовые огурцы-завитки на ярко розовой траве, свастиковидные фиолетовые солнца тонут в канареечных квадратных облаках. В Нигере в свое время китайцы открыли ситцевый заводик. Но их продукция особой популярностью не пользовалась: дизайн скучноват для местного бомонда. А ведь в чем-в чем, а в аляповатости нашим восточным соседям не отказать.
Шумит рынок, сосет курчавый младенец пудовую грудь мамки-торговки, ругается с пастухом старичок-сморчок. Все любопытно белому туристу. Но есть места, куда заглядывать не стоит. Мясной ряд… Сушится на солнце нарезанное полупрозрачными лоскутами мясо. Килиши. Пекутся на углях бараньи шашлыки. Кругом – тысячи мух. А вот кусочек – ни одного насекомого не видно… Это потому, что по соседству пристроилась огромная ящерица, здесь их называют маргуя, и ловко смахивает в пасть зазевавшихся летунов. Завернутое в кулек, в обрывок пакета из под цемента, мясо источает сладостный аромат, а нежнейшие мясные чипсы просто тают во рту, ну а об увиденном просто не стоит думать… перед едой.
На рынке приобретаются совершенно ненужные, но забавные вещи: игла размером с шило, сшитые из коровьей шкуры мини-амфоры для подводки для глаз, россыпь расписанных вручную бусин из переработанного стекла, четки из кости и корзинки: большие, маленькие и не очень. Для всего: грязного белья, фруктов, картошки, ниток и чая… плетеные из соломки флажки-охала и пластиковый коврик для молитв, на котором так приятно будет разбить бивуак где-нибудь на природе, или по крайней мере в саду.
Разгорячённые зноем и торгом мы сворачиваем к отелю. Единственная гостиница в Аюру называется просто и без причуд: Отель. Рыжее здание располагается на берегу реки и владелец гостиницы радостно сообщает, что палатки разбивать не стоит: по ночам в помойке ковыряются гиены, а по двору в поисках вкусненького бродят одинокие гиппопотамы. На мое предложение устроить на них засаду спутники ответили вялым зевком, лишь седой повар неодобрительно покачал головой.
Отобедали 20-килограммовой рыбой капитаном и жаренными бананами, на десерт – ежик из манго. Вечерняя прогулка на пироге запомнилась погоней за пластиковым шлёпанцем Алана. Сынуля Лорана развлекался охотой на стрекоз с лодки и брошенный в очередной раз башмак угодил за борт. Гнались за туфлей всем миром, но бурная река поглотила резиновый сланец, и оставшееся время в Аюру Алан проковылял в шикарной паре: сланец на левой ноге, мужской двойной носок – на правый.
«Лектичество в 10 выключу», – предупредил радушный хозяин, и мы послушной цепочкой сразу после ужина потянулись по комнатам. Перед нашей дверью крепко пахнуло хорошим французским сыром Эпуасс. Русскому человеку такой дух противопоказан. Я гневно взмахивала сероватыми простынями, заглядывала под кровать. Но источник проявил себя к ночи: в расщелине между номерами жило бойкое семейство летучих мышей. С наступлением темноты соседи оживились и с бодрым писком отправились на охоту, а малыши гневно требовали добавки. Рассерженный муж выглянул наружу и через мгновение заметался по комнате: перепуганная мышь запуталась в его смоляных кудрях и выпутывали ее уже все вместе: я, муж и хозяин, прибежавший на мой дикий вопль.