(Двадцать лет спустя)
Моей невозвратной молодости
1. «Но почему мы не находимся сами на островах Надежды и не спим с женщинами, которые пахнут корицей и чьи глаза становятся белыми, когда мы их оплодотворяем под Южным Крестом…»
(Эрих Мария Ремарк. «Черный обелиск»)
2. «Не скоро совершается суд над худыми делами; от этого и не страшится сердце сынов человеческих делать зло.»
(Екклесиаст. 8:11)
В 2002 году, вернувшись из турпоездки в Египет, я написал документальную повесть «Африканская луна».
Едва окончив египетские заметки, я вспомнил о другом путешествии за границу. Совершенном мною – если отсчитывать от того 2002 года – почти 20 лет назад. И подумал, что смогу создать нечто на том давнем материале.
По инерции, оставшейся после «Луны», быстро написал несколько глав – и бросил. Поскольку в самом деле материал двадцатилетней давности усох и поблек. Скроить из него нечто живое казалось принципиально невозможным.
В таком виде, брошенная – хотя не похороненная – эта повесть провалялась два года.
До тех пор, пока уже нынче я опять не съездил за границу. На сей раз в Турцию. По непонятным причинам поездка вызвала во мне всплеск писательской потенции, какого не было давно.
Я начал работать в начале июля – и писал, писал и писал…
Сделал документально-публицистическую повесть «Камни в пыли», инспирированную поездкой в Турцию. Потом написал художественную вещь, эпизодическая завязка которой лежала на берегу Средиземного моря.
Все замыслы вроде бы претворились. Но инерция несла вперед. Делать было нечего, и я взялся за эти записки. Хотя вначале и сам не верил в успех.
Однако воспоминания захватили. И заставили писать до тех пор, пока я не выложил все, что само по себе рождалось в сознании.
Вопреки опасениям, вещь получилась почти в три раза объемнее легендарной «Луны» – и тянет уже на мемуарно-публицистический роман.
Ну, а о свежести и искренности судить вам.
Тогда я был молодым
Однажды в прошлой жизни, когда я преподавал в университете, мы сидели и вели разговор обо всем на свете с Семеном Израилевичем Спиваком.
Это известный ученый, профессор математики, обладатель всех мыслимых в научном мире наград. А главное (что случается крайне редко вообще!) – умный человек. Один из умнейших, кого мне посчастливилось встретить на жизненном пути. Преклоняясь перед ним, я приватно называл его «ребе», что по-еврейски означает обращение к раввину, учителю или просто мудрому человеку.
Хотя я, увы, никогда – даже в детстве ! – не был евреем, я всю жизнь ощущаю подспудную тягу к иудейской нации, понимая мое внутреннее, метафизическое родство с нею. И, как ни странно, получаю ответное восприятие.
Гораздо позже описываемых событий и самого периода изначального написания этой вещи я даже перевел с иврита на русский язык изумительную по ритмике песню «Кахоль ве лаван» («Белый и голубой») о флаге Израиля – и этот перевод, сделанный по подстрочнику, но стопроцентно передавший ритмику оригинала (что было сделать крайне сложно из-за того, что иврит, по сравнению с русским языком, характерен необычайно короткими по количеству звуков словами) был многими уважаемыми людьми признан как лучший вариант русского перевода замечательной песни.
Но извините, я отвлекся.
А вспомнил просто, как мы сидели со Спиваком…
Разговор сошел на воспоминания о прежних временах и мы медленно опустились в прошлое.
Как положено двум ностальгирующим собеседникам, вспоминали мы что-то хорошее. Бывшее реально, или только грезившееся – не важно; но оставшееся далеко позади.
Мне в тот момент было года сорок два; но тем не менее казалось, будто только прошлая жизнь осталась цветной, а настоящая сделалась черно-белой.
Разговорившись, мы перешли к обсуждению как раз этого феномена человеческого самовосприятия.
И тут Семен Израилевич припомнил, что недавно читал очень любопытную книгу – мемуары некоей старой еврейки, жившей в Испании то ли в XVII, то ли даже в XVI веке. Не помню, кем она была и о чем писала – и это неважно. Время и место столь далеки от нас, что все это с тем же успехом могло происходить на Луне. Меня поразил первый абзац книги, который Спивак привел наизусть:
«В прежние времена жизнь протекала совершенно иначе.
Хотя бы потому, что тогда я была молодой…»
Эта грустная фраза неизвестной, давно умершей женщины запомнилась тогда и не дает мне покоя до сих пор.
Она настолько крепко вошла в меня, что я решил сделать ее названием первой главы.
Которая может считаться предисловием автора: так последний объясняет свой взгляд на это произведение.
Ведь я собираюсь описывать события, предметы и места двадцатилетней давности.