Глава 4
Жестокая любовь в аду
Мне хотелось бы остаться с матерью, пока не закончится операция, но у Вселенной были другие планы.
Мир погрузился во тьму, и на мгновение я возликовал. «Наконец-то, я возвращаюсь в свое тело», – подумалось мне. Но восторг быстро сменился страхом, так как с правой стороны я увидел стремительно приближающуюся ко мне далекую грозу, которая вскоре разразилась громовыми раскатами, и… Что это? Вопли и стоны боли и мучений, издававшиеся душами, которые были иссушаемы неукротимым пламенем!
Меня втянуло вовнутрь, словно лентой транспортёра, и протащило до самого края огненного каньона. До моих ноздрей донесся запах дыма и тошнотворная вонь горящей плоти. Я стоял на пороге ада.
Я хотел отвернуться, но не мог. Я хотел отойти, но не мог. Всякий раз, когда я отступал назад, незримая сила толкала меня вперед, оставляя наедине с ужасающим зрелищем самого страшного места, какое только может представить себе человек.
«Нарака», – подумал я. Так буддисты называют ад. Хотя я не жил в Индии десятки лет, это слово из языка хинди осталось в моей памяти, пока я тщетно пытался уклониться от неукротимого пламени. И мне вспомнилось еще одно имя. Яма. Индусский бог смерти. «Он скоро объявится», – подумал я. А потом моя душа будет гореть в пламени вместе с другими душами.
Что с моей кармой? Вереница мыслей успела пронестись в моей голове, пока я размышлял, как мог оказаться здесь. Что с моей кармой?
Согласно моей религии, карма означает, что будущая жизнь определяется твоими поступками в этой жизни и в предыдущих. «Битлз» резюмировали концепцию кармы для западной поп-культуры в своей песне «Конец», в которой мы читаем следующие слова: «Сколько любви ты получаешь, столько любви ты отдаешь».
«Конечно же, ты не любил», – услышал я.
Я услышал эту фразу, словно ее произнесли в самое ухо. «Конечно же, ты не любил». Я оглянулся, но не увидел никого. Это была телепатия, но эти слова были так убедительны, что их вполне мог сказать Бог.
«Ты вел материалистический и эгоистичный образ жизни», – продолжал тот же голос.
Я знал, что слышу правду, и смутился.
За много лет я перестал сочувствовать больным. Я выполнял свою работу как робот, а не как человек. Я видел в своих пациентах источник дохода, людей, которые могут принести мне славу и богатство в обмен на услуги анестезиолога, которые я мог им предложить. Как врач, я хорошо справлялся со своими обязанностями. Но меня очень мало волновало, что я работаю с людьми.
Если я и проявлял простое человеческое сочувствие, то только потому, что этот больной мог оказаться мне полезным благодаря своему положению в обществе или же увеличил бы мое состояние. Не очень богатые или умные пациенты считали меня равнодушным врачом, хотя и поставившим цель – вылечить их быстро и эффективно.
Там, на краю ада, я вспомнил женщину, обратившуюся в мое анестезиологическое отделение с жалобами на хронический артрит. Это была сильная физическая боль, но моя пациентка плакала не только поэтому.
«Мне нужно с вами поговорить, доктор, – причитала она. – У моего мужа рак легких. Он умирает, а я не знаю, что делать».
«Был бы рад с вами поговорить, – сказал я, выписывая и протягивая ей рецепт на обезболивающие и снотворные. – Но меня ждут пациенты». И ушел.
Я вспомнил еще одну трагедию, которую спокойно проигнорировал. Мы только закончили операцию на открытом сердце, но не смогли его завести. Несколько раз мы пускали электрический разряд, но оно не шелохнулось. Безутешный хирург продолжал попытки. Много, много раз он прижимал электроды, ждал, снимал и прижимал снова. В итоге он объявил, что пациент мертв.
Мы вышли из операционной и поплелись вниз по коридору, чтобы сообщить семье о смерти ее главы. Хирург был потрясен пережитым. Он резко ссутулился и дребезжащим от волнения голосом сообщил собравшимся трагическую новость. Убитые горем люди крепко обнялись и разрыдались, понимая, что уже никогда не заговорят с человеком, которого они так любили.
Меня же совсем не тронул этот непродолжительный разговор. Я мог думать только об очередной операции и о том, как вернусь домой, сяду за компьютер и начну играть на бирже. Я жил словно робот. Я хорошо научился скрывать эмоции. И потом, что не под силу даже роботу, я приучил себя думать только о себе. В определенном смысле это было даже необходимо. Через полчаса я собирался воодушевить еще одного пациента перед подготовкой его к операции. Моя жизнь была полна стрессов, и на осознание эмоций у меня просто не было времени. Вечером я пропускал два-три стаканчика шотландского виски, а в шесть утра уже был на ногах. По дороге в больницу я пил кофе и закусывал сандвичем. Прежде чем приступить к операции, я проверял фондовый рынок, чтобы убедиться в правильности моих прогнозов по самым ценным активам. Мои эмоции были надежно спрятаны за стеной моих богатств.
Вокруг меня вздымались клубы дыма и пронзительно вопили души, горевшие в огне, а я думал о своем богатстве и о том, каким бессмысленным оно оказалось здесь. Зачем мне было все это? Наш дом был настолько огромен, что когда мы находились в разных его концах и хотели пообщаться друг с другом, нам требовался айфон. Я постоянно соперничал со своими соседями и коллегами и в итоге был одержим накопительством. Моя алчность не знала границ. Жизнь превратилась в погоню за американской мечтой.
Еще до того, как у меня обнаружили рак предстательной железы, я находился под влиянием стресса, вызванного жаждой обогащения. Как многие другие врачи, я снимал стресс алкоголем и пил по выходным и по ночам, если не дежурил в больнице. Впрочем, я быстро понял, что такая привычка пагубно отразится на моем здоровье в будущем. Я убедил себя, что хороший ночной сон – это все, что мне нужно, чтобы хорошо справляться со своими обязанностями.
Пятью годами ранее у меня порвалось сухожилие в правом запястье. Мне было очень больно, и иногда я запивал обезболивающие алкоголем. Я знал, что это опасная смесь, и всегда предупреждал своих пациентов об этом. Себя же я убедил, что могу спокойно выпивать и принимать обезболивающие до тех пор, пока не превышу только мне известной дозы. Я не отказывал себе ни в чем, полагая, что у меня еще прорва времени, чтобы отойти после кайфа. Мне казалось, что я все знаю и все могу предусмотреть. Когда боль в запястье утихла, я перестал принимать обезболивающие и был уверен, что у меня все в порядке. Только позже я понял, что так думают все наркоманы. Впрочем, тогда я не верил, что могу стать наркоманом. Ведь я очень хорошо знал, как работает организм человека, в конце концов, я ведь был высококвалифицированным врачом.
Этот близорукий взгляд на собственную жизнь напомнил мне о другом обстоятельстве, которое вызывало у меня чувство ложной безопасности. Меня всегда окружали стены. Въезд и выезд с нашей территории был защищен двумя электронными воротами, причем возле одних стояла будка с охраной. По пути на работу я был плотно закупорен в комфортабельном салоне своего люксового автомобиля. На работе я был в операционной или в своем кабинете. Дома я очень много смотрел телевизор и очень мало разговаривал с женой и детьми. Поскольку из-за обезболивающих у меня было скверное настроение, сомневаюсь, что дети хотели со мной играть. Я жил в своей тщательно оберегаемой скорлупе. Я забыл, что такое болезнь и смерть. Я забыл, что такое судьба.
Зато они меня не забыли. В 2008 году я начал ощущать мучительный дискомфорт в простате и пошел к урологу на биопсию. Прошла неделя или чуть больше. Стояла теплая осень. Я сидел на заднем дворе дома вместе с женой. Мы ужинали и наслаждались видом на зеленое гольф-поле, которое начиналось сразу за оградой. Вечерний чай был ритуалом, который мы привезли с собой из Индии, он был нашей ежедневной привычкой, которая помогала верить, что в нашей жизни ничто не изменится.
Но когда эту семейную идиллию прервал звонок доктора Чена, у меня екнуло сердце. Врач взволнованно сообщил, что у него есть две новости: «Одна плохая, а другая хорошая». Хорошая заключалась в том, что, по его словам, рак, обнаруженный при биопсии простаты, затронул только этот орган и не покусился на другие органы тела. Плохая же новость – простату надо было удалять.
Именно тогда рухнули стены вокруг меня, и цепная реакция «болезнь – депрессия – лекарственная зависимость – несколько операций» привела меня сюда, на порог ада.
Нет таких стен, которые могли бы защитить от кармы. Я дурно обращался со своими ближними и теперь был наказан за это. Я оказался заложником собственной судьбы.
Я задумался о своей семье и о том, как я порой был деспотичен и жесток, пусть даже и на словах. Я плохо относился к моему сыну Рагаву. У меня было трое детей, но именно на Рагава я возлагал самые большие надежды. Поскольку он был моим старшим сыном, я надеялся, что он многого добьется, и упорно подталкивал его вперед.
Я никогда не задумывался, что хорошо бы спросить его самого, что он хочет делать со своей жизнью. Нет, я четко дал понять, что поступлю с его жизнью так, как считаю нужным, и это самое главное.
«Ты отлыниваешь от учебы», – раздраженно говорил я, когда его оценки отражали непонимание того предмета, который нравился мне самому.
Хотя я не употреблял таких ругательств, как мой отец, мой голос и мои манеры были такими же сердитыми и ожесточенными. Я так же неразумно обращался с сыном, как когда-то отец со мной. Я стал копией моего отца.
Мне было совестно, но я делал вид, что мой гнев справедлив. Я говорил напуганной жене и детям, что Рагав заслуживает наказания, и выходил из комнаты, хлопая дверью. Я делал вид, что возмущен, хотя мои поступки пугали меня не меньше, чем их. Я понимал, что должен вернуться и извиниться, просить жену и детей о прощении, но как же тогда мое самолюбие? Оно этого не позволит! И я только сильнее растравливал раны каждого из нас, игнорируя свое поведение.
Теперь, на пороге ада, я понял, что упустил возможность исправить что-то в жизни, которая уже прошла. Я был обессилен, напуган и пристыжен. Я страшился будущего из-за того, что мне предстояло провалиться в эту огненную яму и гореть там веки вечные. В то же время я устыдился эгоистичного образа жизни, который вел, и своего бесчувственного отношения к семье.
Ситуация казалась безвыходной, но я все равно взмолился: «Боже, дай мне еще один шанс. Прошу Тебя, дай мне еще один шанс!»