Умереть в раю. Глава 1. Прилет (Гера Фотич)

Глава 1. Прилет

Это было окончание изнурительного многочасового перелета. Осталось позади блуждание по многочисленным залам с блестящими полами, похожими на мраморные столешницы бильярдных столов, где люди, словно шары, толкаемые необходимостью, закатывались в лузы турникетов. Недолгая скученность и новое пространство. Ближе к долгожданной свободе после бестолкового пребывания в прозрачных бесконечных лабиринтах очередного аэропорта.

Полицейский с окаменевшим в своей сосредоточенности лицом погрозил Василию пальцем и указал им же на проход, где скопилась очередь из дюжины человек. Он был невысокого роста, без лишней полноты, что не предполагало возможности грубого наезда массой тела, как это представляли многочисленные боевики с участием американских копов.

«Почему я должен идти туда, если рядом есть совершенно пустые проходы между тумб, где сидят такие же болванчики, как этот, и о чем-то мило беседуют между собой?» – подумал Василий. Сделал вид, что не увидел жеста стража порядка. Начал вертеть головой, словно пытаясь сориентироваться в незнакомой обстановке. Как бы ненароком, оказался у арки металлодетектора, где прибывшие не задерживались.

Полицейский снова, молча, повторил свой жест и, прижав правую руку к кобуре с торчащей рукояткой пистолета, сделал шаг навстречу.

Теперь движение выглядело угрожающим. Не под стать хищному орлу высматривающему жертву с блестящей кокарды фуражки копа. Просто в машинальности его движений, выдержанной конкретности жестов, аскетичной мимике сквозило нечто механическое. Похожее на манипуляции робота, который неумолимо будет делать то, на что запрограммирован. Как хлеборезка, опускающая свои острые крутящиеся ножи через равные промежутки времени на поставленную в лоток булку, и отделяющая кусок за куском. Точно так же она с тупым безразличием отрежет неосторожно оставленный на запеченной корочке ваш палец, залив все вокруг липкой кровью. И будет продолжать резать дальше без какого либо сожаления о случившемся.

Василий не стал больше испытывать судьбу и вернулся в указанную очередь. Теперь он был уже примерно пятнадцатым. С завистью смотрел, как подошедшие позже него беспрепятственно катились, не задевая бортов, в последний накопитель мимо стойки, где он безуспешно пытался проскользнуть.

Это было непонятно и унизительно. С чувством неравенства и ущемленного самолюбия, все более возрастающим ощущением расовой дискриминации, переходящей в ненависть, он продвигался в очереди навстречу полицейскому. И оказавшись напротив, получил еще один бланк для заполнения. Краем глаза увидел, что свободно проходили только граждане с синими паспортами. Осознав необходимость соблюдения новой формальности, смиряя внутренний протест, все же не выдержал. Для собственного оправдания чуть слышно пробурчал:

– Сколько можно их заполнять?

Взяв бланк, мельком взглянул на стража порядка, ожидая увидеть насмешку презрения к глупому чужестранцу. Но тот едва улыбнулся, добродушно раздвинув в стороны плотно сжатые губы, выявив сеть морщинок в уголках глаз, обозначив кокетливые ямочки на щеках. И от этого чужого ехидства, без какого-либо превосходства, а с сочувствием и пониманием к замученному долгим перелетом пассажиру, вся ненависть, копимая Василием в этой пресловутой очереди, переросла в благодарность. Он ощутил восторг от профессионализма стража порядка, отточенной продуманности действий, выражения лица в заранее прогнозируемой ситуации. Василий представил скрывающийся за данным поведением огромный опыт, совершенствуемый столетиями. Выстраиваемую и принятую модель, куда его, отставного полковника российской милиции, сейчас воткнули как новобранца. Словно кусок теста в заготовленную форму, дающую возможность выпекаться только в соответствии с удобоваримой и принятой в этой стране нормой…

– Привет, дед! – услышал он позади себя весёлый голос и почувствовал, как легкая ладонь коснулась плеча. Обернулся и увидел знакомых парней, рядом с которыми сидел в самолете. Успел с ними поболтать.

Они уже переоделись в футболки и шорты. Неожиданным образом были трезвы, словно не опорожнили за перелет литровую бутылку Чиваса. Как ни в чем не бывало, стояли, бодро потряхивая исписанными листочками, словно пионеры в очереди на прививку.

– Давайте, помогу заполнить! – сказал Сергей, улыбаясь.

Это был черноволосый парень лет тридцати с фигурой баскетболиста. Возрастные прыщики на лице он всячески старался скрыть, замазывая их белым кремом, остатки которого выдавали наводимый макияж. Он путешествовал вместе со своим младшим братом Максимом, который не уступал ему в росте. Даже мог сойти за близнеца, если бы не темное от загара лицо и узкая капитанская бородка, совершенно ему не шедшая.

Одно можно было сказать точно об их сходстве – виски они пили на равных. При появлении стюардессы быстро прятали бутылку под сиденье. После каждого принятия на грудь шелестели обертками фольги от шоколадки, как ненасытные сладкоежки.

– А ты что, по-английски соображаешь? – с надеждой спросил Василий и протянул свой бланк с паспортом.

– Ну а как же вы думали? Целых два месяца зубрили на курсах. Невест-то американских надо будет охмырять! Как без языка? Максим хохотнул, прикрыв рот ладонью, и хитро посмотрел на брата.

Сергей достал айпад и, хмыкнув от невольно случившейся двусмысленности, строго покосился на Максима. Положив сверху полученный листок, взял у Василия паспорт, стал старательно заполнять пустые клеточки латиницей.

– Куда едете? – через некоторое время спросил он. – Гостиница или родственники?

– Дочка у меня с мужем и внуками под Чикаго, – гордо ответил Василий и достал из потайного кармана конверт с адресом.

– Везет вам! – позавидовал Максим, – А нам еще надо найти своих будущих родственников, а потом жениться, вот морока! А вы, верно, на соединение с семьей едите? Остаться там хотите?

– Да, наверно придется, – ответил Василий с грустью, вспомнив причину своей поездки.

– Так радоваться надо, дедуня! – отозвался Сергей и протянул заполненный бланк. – Паспорт синий с орлом получите!

– Могу не успеть, – горько усмехнулся Василий. Он уже снова оказался напротив полицейского и тот, пробежав глазами заполненный бланк, сделал на нем какую-то отметку. Оторвав половину, другую пришпилил в паспорт и вернул Василию. На прощание еще раз улыбнулся, весело произнеся:

– О'кей! Затем повернулся к Сергею, шедшему следом, предоставив Василию возможность ступить на американскую землю.

Багажа у полковника не было, и он в растерянности остановился посреди зала, где черным плоским змеям, извивающимся под тяжестью взгромоздившихся на них чемоданов, никак не удавалось уползти в свои норы.

Вдруг накатило гложущее одиночество. С благодарностью вспомнил о последних земляках-попутчиках. Решил, что видимо не зря они постоянно называли его дедом, хотя ему всего-то пятьдесят! В последнее время сильно сдал, похудел, начал сутулиться. Медленно распрямлялся, когда приходилось долго сидеть, и слегка тянул за собой правую ногу, немевшую всё сильнее от ягодицы до колена. Черные волосы на голове разбавила седина. Они потеряли жёсткость и поредели так, что можно было стричься раз в квартал. Брился через неделю, когда замечал, что седая щетина начинает становиться мягкой и располагает к отращиванию бороды. Брови косматились и нависали всё ниже, придавая лицу угрюмость и озабоченность.

В спортивной сумке через плечо – только необходимое: пара трусов, столько же носков, еще кое-какие мелочи и взятая по привычке ветхая телефонная книжка с адресами бывших коллег, многие из которых уже ушли в мир иной. Единственную верхнюю одежду он нёс на себе. Это был серый костюм с тёмным металлическим отливом, который он купил лет пять назад для торжественных мероприятий на службе. В последний раз надевал месяц назад на похороны жены.

Приобрести костюм заставила она же, настаивая на том, что начальнику надо выглядеть солидно. Выбирала в обтяжку, чтобы застегивался только на среднюю пуговицу, выделяя слегка выпирающий живот. Теперь костюм сидел мешковато. Плечи обвисли, а низ брюк упирался в ботинки, как помятые гофрированные трубы.

Ткань была еще плотная, несколько затяжек на бортах были не заметны. А галстук под цвет костюма с голубой рубашкой и серые ботинки делали вид Василия достаточно презентабельным, но только издалека.

На деньги от продажи своей недвижимости он застраховался. Оставшуюся сумму положил на счёт в международный банк, оформил карту Виза и вписал данные дочери как совладелицы. В страховку своей жизни на один миллион долларов и завещание тоже записал ее. Всё равно российские банки больше не выплатят, обязательно обманут или убьют.

Под дерматиновой вкладкой на дне спортивной сумки – десять тысяч долларов. Ровно столько таможня разрешает вывозить наличными. До последнего момента Василий не верил, что его выпустят из страны. Сосед по лестничной площадке говорил, что с продажи квартиры, дома и машины надо уплатить большой налог. А должников налоговики отлавливают в аэропорту.

В Питере всю дорогу лил дождь. И вот сейчас, видя через стеклянные двери голубое небо с редкими кляксами белых кучевых облаков, он вдруг понял, что никакая жизненная сила не сможет вернуть его обратно. Что вот этот полицейский, которого он несколько минут назад ненавидел лютой ненавистью, не отдаст его, хотя бы даже в течение года указанного в визе! А ему столько и не надо. Лимит, определенный врачами, заканчивался через пару месяцев. Срок визы теперь – как целая жизнь, но только – чужая. Обязательный обратный билет – насмешка судьбы. Но это не огорчало. Он знал, что на его место незнакомая молодая мама положит уснувшего ребенка и с мимолетной благодарной жалостью подумает об опоздавшем пассажире.

Им овладело чувство защищенности. Уверенности в том, что всё задуманное обязательно случится, и то, что после него останется, перейдет к дочери и внукам вместе с доброй памятью. Он попытался представить чувство их благодарности, но вместо этого ощутил незнакомую ранее легкую светлую грусть.

Улыбнувшись своему новому настроению, Василий неторопливо двинулся за прилетевшими пассажирами, получившими поклажу, и оказался снаружи аэропорта. Почувствовал, как плотный теплый воздух сдавил его со всех сторон, окончательно выжимая остатки влажной прохлады и настороженности, которые он неосознанно провез из России через все границы где-то глубоко внутри своего организма. Как контрабанду.

Вокруг было шумно. Шарканье кроссовок и покрышек автомобилей глушило редкий стук каблуков. Хаотичное движение человеческих тел в разноцветных легких нарядах создавало праздничное мельтешение, похожее на плескание конфетти, подхваченного ветром.

Люди громко болтали на непонятных языках и жестикулировали. Как только их взгляды встречались с Василием, они улыбались ему, словно старые знакомые, ожидая аналогичной реакции. Видя его растерянность, не обижаясь, шли дальше по своим делам.

От этой окружающей доброжелательности казалось, что он прилетел в гости к далеким родственникам, о которых не знал. Василий рассматривал их лица, стараясь уловить нечто близкое, объединяющее с ним. Пытался ответить улыбкой, но постоянно опаздывал, не успевая настроиться эмоционально, посылал флюиды в никуда.

Проходившая мимо полная чернокожая женщина в красных обтягивающих рейтузах неожиданно остановилась. Повернулась к Василию. Чуть склонив круглую щекастую голову на бок, вопросительно приподняла бровь и что-то спросила, задорно шевеля пухлыми губами. Не дождавшись ответа, нахмурилась и задала другой вопрос. К ней присоединился смуглолицый парень с козлиной бородкой и заинтересованно встал рядом. Произнёс несколько слов.

Василий смотрел на их лица, чувствуя в интонациях голосов, непривычном сочетании звуков теплоту и заботу, от которой на душе становилось очень хорошо. Было приятно так стоять окутанным маревом искреннего внимания. Он с наслаждением улавливал в этой речи знакомые слова из школьной и университетской программы по английскому языку. Казалось, что молодое беззаботное прошлое вновь встретило его здесь, дав возможность заново почувствовать свободу. При этом ощутить не страх получения плохой отметки за невыученный урок, а умиление от безнаказанности. Рот невольно растянулся в ответной улыбке. Хотелось как можно дольше продлить это странное общение, но, пересилив себя, он с сожалением отрицательно покачал головой. Произнес одно из тех немногих иностранных слов, зацепившихся в его памяти:

– Сорри!

Незнакомцы тут же улыбнулись ему в ответ. Женщина помахала ладошкой, и они поспешили раствориться в потоке пассажиров.

Василий продолжал смотреть им вслед, наблюдая, как, смешиваясь с толпой, они множились и делились, становясь многоликой многообразной массой, состоящей из разноцветных лиц, рук и ног, торчащих из футболок, штанов и кроссовок, двигающихся к стойкам, замерших на эскалаторе, едущих в инвалидных колясках.

Это созерцание несло с собой ощущение экзальтированной эйфории. Люди любую чужую неприятность были готовы погасить как заразу своим единым порывом добродушия.

Всё вокруг улыбалось: переливаясь, светились автоматы, продающие напитки и печенье; подмигивала реклама; продавцы за прилавками приветливо кивали, приглашая зайти; добродушно жужжа, проезжала уборочная машина. Все это соединяло людей в единый конгломерат счастья.

И даже вздернутые красными рейтузами огромные ягодицы тучной удаляющейся негритянки, казалось, хихикали от удовольствия своего существования, вздрагивая при каждом энергичном шаге их владелицы.

Всеобъемлющий жар продолжал укутывать всё вокруг своим проникающим глубоким теплом, и Василий подумал, что эта страна находится ближе к солнцу, которое рождает своими лучами маленькие солнышки на металлических перилах, никелированных ручках дверей, в душах самих американцев.

«Это рай! – подумал Василий. – Именно об этом мне писала и говорила дочь. Здесь мне будет хорошо».

Всколыхнувшее волнение постепенно улеглось, словно душа приняла произошедшее и соединилась с этой новой формой существования, в которой ему предстояло быть.

Он глубоко вздохнул и ощутил резь в глазах. Не ту, что накатывает изнутри душевной горечью, не удержанной ослабевшим сознанием, а лёгкую, рожденную дуновением прохладного бриза, внезапно коснувшегося роговицы глаз. Все вокруг слегка помутнело, точно настраиваясь в новом формате. Василий несколько раз учащенно моргнул и слёзы отступили.