3
Когда я подкатила к дому коляску с папой, глаза Расселла едва не вылезли из орбит.
– Ты сама стащила его с провала? – спросил он, когда я провезла папу через входную дверь в гостиную.
Я поняла, что он выразился образно, упомянув о стаскивании. В лексиконе Расселла имелось несколько исключительно оригинальных словесных выражений.
– Конечно, – небрежно произнесла я. – И сделала это с легкостью.
– В следующий раз мы позовем тебя, – сказал папа Расселлу.
– И чертовски правильно сделаете. – Расселл бросил на меня грозный укоряющий взгляд, вернее, попытался изобразить взглядом угрозу, но мне еще не приходилось видеть, чтобы его большие, как у кокер-спаниеля, глаза, такие же шоколадные, как цвет его кожи, сумели убедительно выразить особое недовольство. В любом случае я знала, что он не сердится на меня. Просто обеспокоен. Расселл полюбил моего отца. Делал для него все возможное. Поднимал с кровати по утрам, купал, выливал его мочеприемник, менял катетер, одевал отца, чистил ему зубы. Мне кажется, если кто-то зависит от вас так, как мой отец зависел от Расселла, то вы либо начинаете любить этого человека, либо в итоге возненавидите его. Промежуточного варианта я не представляла.
– Давай поздороваемся с мамой, – предложил папа, – а потом займемся книгой.
– Ты отвезешь его? – спросил меня Расселл, и я кивнула в ответ.
Расселл направился по коридору к своей комнате, смежной с отцовской спальней. Он всегда находился поблизости, на случай если понадобится папе.
Я провезла отца мимо больших окон гостиной, из которых открывался вид на высящиеся вдали горы. Когда мои родители обручились, дядя Тревор помог моему дедушке построить нам дом. На мой взгляд, у нас самый красивый дом в Моррисон-ридже, его небесно-голубые стены прорезало множество окон, смотрящих на бесконечную перспективу лесистых горных вершин и долин. В детстве я порой садилась на подоконник в столовой и воображала, как здорово быть орлом, способным вылететь из нашего дома и воспарить над горными вершинами. В том детстве моими мечтами еще не завладели «Нью Кидс» и Джонни Депп, а теперь мои фантазии переключились уже на иные, более соблазнительные, но земные темы.
Маму мы нашли на кухне, где она резала лук на деревянной доске. Она еще даже не сняла свою аптечную белую куртку с рекомендательной вышивкой на кармане: Нора Арнетт, дипломированный фармацевт. А на лице отражалось привычное выражение усталой озабоченности. Оно означало: «Я целый день провела на ногах, а теперь еще приходится готовить ужин для семьи и какой-то гостьи, у меня нет даже времени снять форменную куртку». Моя мать всегда думала слишком о многом. Если у нее не было в перспективе множества неотложных дел, она все равно придумывала какое-то нужное дельце. Она совершенно не умела отдыхать. Она была очень красивой, но в ее красоте ощущалась необычайная хрупкость, особенно когда она уставала или спешно, как сейчас, бралась что-то делать. Ее светлые волосы обладали тем прекрасным качеством, что седина в них совершенно незаметна. Их длины как раз хватало, чтобы завязать на затылке короткий «конский хвост», служивший для матери практически постоянной прической. Ее голубые глаза имели на редкость светлый оттенок, и белая кожа на щеках едва не просвечивала, зато ее полные губы так ярко краснели, что она не затрудняла себя использованием помады. Я знала это, потому что не раз копалась в ее косметичке, перебирая карандаши для подводки, тушь и щеточки и разочарованно обнаруживая, что там нет ничего, что могло бы сделать более соблазнительными мои бледные губы.
– Тебе известны вкусовые пристрастия твоей подруги? – спросила мама, едва я вкатилась в кухню с папой.
– Понятия не имею, – пожав плечами, сказала я. – А что у нас будет?
Она подошла к нам и, склонившись, поцеловала отца в губы, подальше отстранив кухонный нож.
– Энчилады [7], – сообщила она, возвращаясь к кухонной доске.
– Потрясающе. – Я плюхнулась на один из кухонных стульев. – Мы со Стейси хотим сегодня переночевать в родниковом домике. – Я глянула на отца, заметив, что он едва заметно кивнул в сторону мамы. – Если ты не против, – быстро прибавила я.
Она взглянула на меня, нож в ее руке застыл над луковицей.
– Ох, Молли, не думаю, что это хорошая идея, – сказала она. – Это слишком далеко от дома. И вообще от любого жилья, ты хоть представляешь, какая там темнотища по ночам?
– Там есть свет, – заметила я.
– Помнишь тот раз, когда ты пыталась ночевать в палатке? И это было всего лишь за…
Она оборвала фразу, и я догадалась, что отец вынудил ее умолкнуть, подав какой-то предупреждающий знак.
– Тогда мне было всего двенадцать, – возразила я. – И я ночевала одна. А теперь со мной будет Стейси, и все будет в порядке. Папа тоже так считает.
Мать развернулась к отцу, подбоченившись.
– Ты предлагаешь мне сыграть роль плохого парня? – раздраженно спросила она.
– Ну, никто не навязывает тебе эту роль, – спокойно произнес папа.
Она нахмурилась, между бровями появились две вертикальных морщинки.
– По-твоему, это правильно – отпустить двух девочек ночевать там одних?
– Возможно, изумительной ее не назовешь, но я не понимаю, чем они рискуют. – Он явно поддразнивал маму, и ее недовольство легко могло вырасти в гневную отповедь, судя по тому, как вспыхнули ее щеки.
– Грэхем, к этому нельзя относиться так легкомысленно, – заявила мама, привалившись боком к черной гранитной столешнице. – Мы должны думать не только о Молли. Нам же даже не знакома ее приятельница.
– О, она правда очень красивая, – быстро вставила я, сделав вид, что знаю Стейси лучше, чем на самом деле… и как будто ее красота могла иметь какое-то значение для нашей ночевки в родниковой сторожке.
Мама, казалось, не слышала меня.
– Может, нам следует поговорить с ее родителями, – слегка смягчаясь, предложила она, – получить их разрешение?
– Ну, мам, к чему делать столько шума из-за какой-то одной ночевки, – взмолилась я.
– Молли, – сказал папа, – когда родители привезут Стейси, позволь маме или мне поговорить с ними, пока они не уехали, ладно?
– Ладно, – буркнула я, вставая. – Ты готов диктовать?
– Полагаю, сначала нам с мамой надо исполнить оперную арию, – сказал он.
– О нет, – простонала мама. – У меня нет времени на арии. Не надо. Право же, я не сержусь. Я уже успокоилась.
– Это важнее, чем нарезка лука, – настаивал он.
– Грэхем! Ужин будет поздно.
– Разве мы не можем подождать? – Он глянул на меня, и я, уже стоя в дверях кухни, покорно выразила согласие с ним.
– Я буду в твоем кабинете, – сказала я.
Выйдя в коридор, я вовсе не отправилась в отцовский кабинет, а прижалась к стене в ожидании дальнейших событий. Приготовившись слушать.
– Итак, о чем мы споем? – спросил папа.
– Мне все равно, – с покорным вздохом ответила мать. – Выбирай сам.
– Гм, может, о посудомоечной машине?
– В кои-то веки, – бросила мама.
– О-о-о-х! – пропел мой отец громким оперным голосом. – Посудомойка! Посудомоооойка!
– Посуууудомойка! – пропела в ответ мама и вдруг рассмеялась, и почти сразу они оба заголосили свою немногословную абсурдную оперу, их голоса взмывали до писклявых высот и опускались на басы, изображая некую великую драму.
Расселл вышел из своей комнаты и удивленно глянул на меня.
– Они что, ссорятся? – прошептал он.
– Минорное разногласие, – покачав головой, улыбнулась я.
Он зажал уши пальцами, но с ухмылкой побрел обратно в свою комнату. А я стояла как вкопанная. Мне нравилось слушать их. Стоя там, в коридоре, я с улыбкой подумала, что действительно чувствую, как поднимается настроение моих родителей. «Да, – подумала я, – мой отец способен улучшить душевное настроение». Он мог облегчить печаль, уничтожить страх, рассеять гнев. Бывали дни, и сейчас был один из них, когда я думала, что он – волшебник.