Топа
Тихо! И смотрит прямо в глаза. И страшно, потому что узнает. Такой точно всю-всю правду узнает. Не нужно было сюда приходить, не нужно, но как не пойти, если Мишка сказал? И добавил, что если она финтить вздумает, то будет плохо. Уже плохо: ребра болят и синяки не сходят, обычно быстро исчезают, на следующий день почти и не болят, а еще через два-три и совсем нет их, а тут дышать больно. Это он из-за завещания разозлился, вчера не дослушал даже, налетел. А сегодня сам синяки замазывать помогал, даже извинился.
– О каком деле идет речь? – спросил сыщик, и внутри все оборвалось. Мамочки. Нельзя правду говорить, и соврать она не сумеет. Как врать, когда он прямо в глаза глядит? А у самого серые, строгие, как у отца. Отец умер, давно, до того, как появился Секрет-о-котором-нельзя-рассказывать.
– Не стоит волноваться, – чуть мягче произнес сыщик. – Танечка, дело ведь старое?
Она кивнула. Старое, очень старое. И очень плохое.
– Уголовное?
…кто знал, что этот урод сдохнет? Кто знал? Я ж не хотел, малая, не хотел его… случайно вышло… я врезал разка, а он и окочурился, слабак… теперь точно искать будут, посадят. Слышишь, малая? Меня посадят, а тебя, дуру, в детдом…
– И вы проходили свидетелем? Неприятные воспоминания?
…ты там тоже сдохнешь, ты ж слабачка, ты ж сдачи дать не сумеешь, загнешься от голода или скурвишься. Чего ревешь? Думаешь, мне на зону охота? Нет, малая, неохота. Поэтому сейчас договариваемся, ты помогаешь мне, я тебе. Сестра и брат должны помогать друг другу? Так папка велел… ради него, малая, говори, что я сегодня дома был… а я тебе щенка куплю. Ты ж хотела щенка. Сама выберешь какого. Только сначала пусть дело закроют… ничего, малая, закроют. Прорвемся. Ты и я.