III
Было без четверти шесть. Я попросил таксиста подождать меня на улочке Шарль-Мари-Видор, а сам пошел пешком к улице Клод-Лоррен, где находилась русская церковь.
Двухэтажное строение с тюлевыми занавесками на окнах.
Справа тянулась широкая аллея. Я встал на противоположном тротуаре.
Первыми у входа в дом, со стороны улицы, остановились две женщины. Одна из них, темноволосая, коротко стриженная, была в черном шерстяном платке. На голове другой, сильно накрашенной блондинки, красовалась серая шляпа, по форме напоминавшая мушкетерскую. Я слышал, что они говорят по-французски.
Подъехало такси, из него с трудом выбрался совершенно лысый, тучный старик с набрякшими мешками под узкими раскосыми глазами. Он пошел по аллее.
Слева, свернув с улицы Буало, ко мне приближалась группа из пяти человек. Две немолодые женщины вели под руки старичка, бледного и хрупкого, словно из гипса. За ними шли двое мужчин, наверное отец и сын, очень уж они были похожи друг на друга – оба в серых элегантных костюмах в полоску, – отец выглядел как-то фатовато, у сына были белокурые вьющиеся волосы. Их догнала машина, откуда вылез другой старик с седыми волосами ежиком, подтянутый и быстрый, в пелерине из плотного сукна. Выправка у него была военная. Не он ли Степа?
Все они вошли в церковь через боковой придел, в конце аллеи. Мне хотелось пойти за ними, но мое присутствие среди этих людей наверняка привлекло бы внимание. Меня все больше мучила тревога, что я так и не угадаю, кто из них Степа.
Справа поодаль остановился автомобиль. Из него вышли двое мужчин, потом женщина. Один мужчина, очень высокий, был в темно-синем пальто. Я перешел улицу и ждал, пока они поравняются со мной.
Они подходят все ближе, ближе. Мне кажется, что высокий, прежде чем свернуть в аллею вместе с остальными, бросает на меня пристальный взгляд. Сквозь витражи окон, выходящих на аллею, видны горящие свечи. Он наклоняется, чтобы пройти в дверь, слишком низкую для него, и во мне возникает уверенность, что это и есть Степа.
Мотор такси работал, но шофера за рулем не оказалось. Дверца была приоткрыта, будто он должен был вот-вот вернуться. Куда он мог подеваться? Осмотревшись, я решил поискать его где-нибудь поблизости.
Я обнаружил его в кафе неподалеку, на улице Шардон-Лагаш. На столике перед ним стояла кружка пива.
– Вы еще долго? – спросил я.
– Ну… минут двадцать.
Белокожий блондин, пухлые щеки, голубые глаза навыкате. Пожалуй, я никогда не встречал человека с такими мясистыми ушными мочками.
– Ничего, что я не выключил счетчик?
– Ничего, – сказал я.
Он мило улыбнулся.
– Не боитесь, что такси угонят?
Он пожал плечами:
– Да ну…
Ему принесли бутерброд с ветчиной, и он деловито принялся за него, не спуская с меня тусклого взгляда.
– А кого вы, собственно, ждете?
– Да тут, одного… он должен сейчас выйти из русской церкви.
– Вы русский?
– Нет.
– Глупо как-то… Вы б его спросили, когда он выйдет… Дешевле обошлось бы…
– Ничего не поделаешь.
Он заказал еще пива.
– Я не мог бы попросить вас купить мне газету?
Он полез было в карман, но я остановил его:
– Что вы…
– Спасибо. Купите мне «Эриссон». И еще раз спасибо… вот…
Я долго блуждал в поисках продавца газет и обнаружил его только на Версальской авеню. «Эриссон» оказался газетенкой, напечатанной на бумаге болотного цвета.
Он читал, нахмурив брови, и слюнявил палец кончиком языка, чтобы перевернуть страницу. А я смотрел, как этот полный блондин с голубыми глазами и белой кожей читает зеленую газету.
Я не решался прервать его чтение. Наконец он взглянул на свои миниатюрные часики.
– Пора идти.
На улице Шарль-Мари-Видор он сел за руль, и я попросил подождать меня. А сам встал на прежнее место перед церковью, но на противоположном тротуаре. Никого не было видно. Вдруг они уже ушли? Тогда у меня нет никакой надежды вновь отыскать следы Степы де Джагорьева, потому что это имя не значится в парижском справочнике Боттена. За витражами по-прежнему горели свечи. Знал ли я прежде эту старую даму, которую отпевают сегодня? Если я когда-то бывал у Степы, он, наверное, знакомил меня со своими друзьями, возможно и с этой Мари де Резан. Она и тогда, видимо, была уже немолода.
Дверь в придел, где служили панихиду, – через нее они и вошли, – дверь, с которой я теперь не спускал глаз, внезапно открылась, и в проеме появилась светловолосая женщина в мушкетерской шляпе. За ней брюнетка в черном платке. Потом отец и сын в серых полосатых костюмах – они поддерживали гипсового старичка, говорившего что-то лысому толстяку с монгольским разрезом глаз. Наклонившись, тот почти вплотную приблизил ухо к губам собеседника: голос гипсового старичка был, наверное, еле уловим, как слабое дыхание. Остальные шли следом. Я ждал с бьющимся сердцем, когда появится Степа.
Наконец он вышел – одним из последних. Народу оказалось много, человек сорок, не меньше, но я не терял Степу из виду благодаря его росту и темно-синему пальто. В большинстве своем это были люди пожилые, но я заметил и несколько молодых женщин и даже двоих детей. Никто не расходился, они все стояли на аллее и разговаривали.
Это напоминало переменку в провинциальной школе. Старичка с гипсово-белым лицом усадили на скамейку, и все по очереди почтительно подходили поздороваться с ним. Кто он? Жорж Сашер, подписавший извещение о панихиде? Или бывший воспитанник Пажеского корпуса? А может, он и эта дама, Мари де Резан, пережили мимолетный роман, еще там, в Петербурге, или на берегу Черного моря, до того как рухнул их мир? Лысый толстяк с монгольским разрезом глаз тоже был в центре внимания. Отец и сын в серых элегантных костюмах сновали от одной группки к другой, как наемные танцоры от столика к столику. Вид у них был в высшей степени самодовольный, отец время от времени смеялся, запрокидывая голову, и я подумал, что этот хохот более чем неуместен.
А вот Степа вел серьезный разговор с женщиной в серой мушкетерской шляпе. Он то брал ее за руку, то касался плеча с почтительной нежностью. Наверное, когда-то он был красавцем. Я дал бы ему лет семьдесят. Лицо у него было чуть оплывшим, волосы у лба сильно поредели, но крупный нос и гордая посадка головы выдавали в нем подлинного аристократа. Во всяком случае, так мне показалось на расстоянии.
Время шло. Они разговаривали уже почти полчаса. Я боялся, что кто-нибудь в конце концов заметит меня, одиноко стоящего неподалеку. А таксист? Я быстрым шагом направился на улицу Шарль-Мари-Видор. Мотор по-прежнему работал, таксист сидел за рулем, погрузившись в чтение болотно-зеленой газетенки.
– Ну что? – спросил он.
– Не знаю, – ответил я. – Может, придется подождать еще часок.
– Ваш друг так и не вышел из церкви?
– Вышел, но он разговаривает с друзьями.
– И вы не можете его поторопить?
– Нет.
Большие голубые глаза остановились на мне с выражением неподдельной тревоги.
– Не беспокойтесь, – сказал я. – Все будет в порядке.
– Так я из-за вас… Я ведь обязан не выключать счетчик.
Я снова вернулся на свой наблюдательный пункт против русской церкви.
Степа продвинулся на несколько метров. Он был уже не на аллее, а на тротуаре, вокруг него стояли светловолосая женщина в мушкетерской шляпе, брюнетка в черном платке, лысый с узкими монгольскими глазами и еще двое мужчин.
На этот раз я перешел улицу и остановился возле них, но повернулся спиной. Меня обволакивали ласкающие всплески русских голосов, и я подумал, что самый низкий тембр, подобный гуду медного колокола, принадлежит, наверное, Степе. Я обернулся. Он обнимал блондинку в мушкетерской шляпе, чуть ли не душил ее в своих объятиях, и лицо его было исполнено страдания. Потом он так же обнял лысого толстяка с раскосыми глазами, да и всех остальных – каждого по очереди. Решив, что он прощается, я побежал к такси и кинулся на сиденье.
– Быстрее… прямо… к русской церкви…
Степа все еще разговаривал.
– Теперь что? – спросил шофер.
– Видите того высокого, в пальто?
– Ну.
– Будете следовать за ним, если он на машине.
Шофер обернулся, посмотрел на меня, и во взгляде его голубых глаз появилась настороженность.
– Надеюсь, это не опасно, месье?
– Не волнуйтесь, – ответил я.
Степа отделился от своей группки, сделал несколько шагов и, не оглядываясь, помахал им рукой. Они неподвижно смотрели ему вслед. Женщина в мушкетерской шляпе стояла, устремившись вперед и выгнувшись, словно деревянная фигура на носу старинного корабля, и ветер чуть шевелил огромное перо на ее шляпе.
Степа долго не мог открыть дверцу машины. Мне даже показалось, что он перепутал ключи. Когда он наконец сел за руль, я наклонился к шоферу:
– Следуйте за машиной, куда сел сейчас тот высокий, в синем пальто…
Только бы, думал я, след, по которому я шел, не оказался ложным, ведь у меня не было решительно никаких оснований считать, что человек в машине и есть Степа де Джагорьев.